я. - А то ж бачите, шо у нас творится, долго ли
до беды? Приходьте, я вам хоть рубашки та штаны позашиваю.
   Солнце еще не показалось в низине,  но  на  улице  уже  потеплело.  После
прохладного полусумрака хаты приятно было дышать  свежим  воздухом,  греться
под солнышком.
   - Ну шо, уркаганы ростовские? - спросил Гришка Кольку с Сашкой и,  кивнув
на Гаврилу Охримовича, который шел по зеленому лугу к табору,  предложил:  -
Пойдем попрощаемся?
   Табор встретил их молчанием. И хотя люди сидели у  костров,  лошади  были
еще не запряжены в брички, но чувствовалось, что  все  здесь  уже  готово  к
отъезду.
   Гаврила Охримович шел между повозками и кострами,  здоровался  и  тут  же
прощался.
   - Счастливый путь вам, люди добрые!.. Счастливый путь.
   Люди у костров улыбались ему, кивали, желали удачи.
   - Где атаман ваш?
   - Вон там, с Михейкиным и Харитоном совещаются,  -  показали  на  арбу  с
высокими бортами.
   - А... легкий на помине, - встретил председателя Василий Павлович. -  Тут
вот, Гаврила, идея у нас появилась. Подсобить тебе  хотим.  У  меня  охотник
нашелся, - Василий Павлович кивнул на худого Михейкина в черкеске, -  помочь
тебе на скачках в случае чего. Если заварушка какая начнется  или  еще  что,
понимаешь? Так ведь, Михейкин?
   Михейкин кивнул. Был человек этот похож на высушенный корень -  будто  из
одних сухожилий, гибкий, коричневый от -загара.
   - Он, Гаврила, лихой у меня человек. Джигитовщик, диких  коней  объезжал,
жокеем по городам ездил, в цирках выступал, такие номера  может  показывать,
что  ахнешь!  Стреляет  не  глядя  с  коня,  откуда  хочешь  и  никогда   не
промахивается. Артист, одним словом!
   - Э-эх, - взмахнул перевязанной рукой Харитон. - Жаль, шо я  но  могу,  а
тоб мы с Михейкиным устроили катавасию!
   - Ладно, ладно!-оборвал его  Василий  Павлович.-Тебе  б  Харитон,  только
катавасии устраивать.
   У Сашки глаза вмиг помутнели, перед собой он уже ничего не видел, мечтал.
Колька знал, о чем это он...
   Видел Сашка вновь погоню, как он с Колькой  спасают  Гаврилу  Охримовича.
Только скачут с ними уже и Михейкин, и Харитон.  Они  будут  отстреливаться.
Харитон вскидывает винтовку здоровой рукой, прижимается  щекой  к  прикладу.
Выстрелив, вставит новый патрон: неудобно ему все делать одной рукой,  но...
куда денешься, когда наседает на тебя орава белогвардейцев.
   - Тикай, тикай, Харитон! -  закричит  им  Михейкин.  -  Я  прикрою,  -  и
примется стрелять враз из двух наганов.
   Барабаны крутятся, выщелкивают в  беляков  пули.  Заряжает  он  их  прямо
горстью. Не глядя, всовывает патроны: привык к фокусам. Стреляет и скачет  -
залюбуешься! То под брюхо коню нырнет, то откинется от летящей в него пули в
сторону, и после каждого его  выстрела  валятся  через  головы  своих  коней
хуторские богачи. А Колька и Сашка рядом -  с  Михейкиным!  Наготове  держат
шнур и дустовые шашки. Им с Харитоном и  Михейкиным  ничуть  не  страшно,  а
даже... весело!
   Все  это  и  Колька  увидел,  да  так  ярко,  будто   и   он   уже   стал
Сашкой-мечтателем. Наверное, это у него оттого, что он привык мечтать вместе
с другом. И потому, боясь, как бы Сашка не вступил в беседу, Колька взял его
за локоть, приводя в чувство, сжал.
   Сашка пришел в себя... оглянулся.
   Рука у Харитона сегодня  болела  не  так,  как  вчера,  щеки  румянились,
кучерявый чуб выбивался облачком из-под донской казачьей фуражки.
   - А що? - вскинулся Харитон. - Не устроили б, чи що?
   - Ты руку вон залечивай... казащок донской, - передразнил добродушно  его
произношение Василий  Павлович.  -  "Пощем,  казащек,  лущок?  Три  копеещки
пущок!" Это вам не забава и никаких катавасий  не  нужно.  Военная  хитрость
нужна, ясно? Время выиграть и себя сохранить!
   - Та не нужно, Василь, ничего, - сказал Гаврила Охримович. -  Мы  уж  тут
как-нибудь сами, без вас обойдемся.
   - Смотри, Гаврила, - помрачнел Василий Павлович. - Я хотел как лучше.
   - А лучше будет, если ничего не будет. Главное - нам с тобой людей  своих
сохранить.
   Да, все оказывалось не так-то просто.  Мог  бы  помочь  Михейкин  Гавриле
Охримовичу и - нельзя!
   - У тебя хоть на всякий случай есть, - Василий  Павлович  выставил  дулом
указательный палец, - оборониться чем?
   - Имеется, - улыбнулся Гаврила Охримович. - Не беспокойся, Василь,  -  и,
посерьезнев, спросил: - Ты как? Запом-нил дорогу... Вот так  пойдете,  -  он
показал глазами узкий проход по луговым кочкам между огородами и камышом,  в
котором терялась речка.
   - Хутор объедете, три балки начнутся, так  вы  езжайте  по  средней.  Она
самая глубокая. В ней вас не будут искать, потому  как  она  короткая  и  на
ровное место выходит. А по сте-пу немного проедете, камыши  опять  начнутся,
там брод будет, так вы прямо в плавни въезжайте и верст пятьдесят с гаком  в
камышах поховаетесь. А дальше - как вам судьба укажет.
   - Спасибо, Гаврила. Век не забуду.
   - Не за шо! -  отмахнулся  Гаврила  Охримович.  -  Как  в  наших  газетах
пишется? Пролетарии всех стран, соединяйтесь? Вот мы к соединяемся!.. Ну шо,
давай, мабудь, прощаться?.. Нет-нет, только  без  обнимок,  -  остановил  он
Василия Павловича, который, расставляя руки, шагнул к нему  с  повлажневшими
глазами. - За нами с бугра, - Гаврила Охримович кивнул головой на косогор  с
хатами, - сейчас в оба смотрят. Удачи тебе, Василь!
   - Удачи и тебе, Гаврила! - грустно улыбнулся Василий Павлович. - Глядишь,
еще свидимся?
   - А как же!  Не  навсегда  ж  мы  расстаемся,  -  и,  вероятно,  вспомнив
вчерашний ночной разговор, Гаврила Охримович добавил; - Надо верить, шо мы в
счастливой жизни встретимся!.. Ну, мне пора! Бывай здоров!
   Придерживая шашку, чтобы она не била по  ноге,  председатель  пружинистой
походкой пошел прочь от своего друга. Он ?ыл  спокоен,  собран  и  уверен  в
собственных силах.
   Василий Павлович, глядя ему вслед, сказал:
   - Отважный мужик!..
   А Колька вспомнил почему-то о казацком кладе,  о  сказочном  орле,  лысом
кургане, где родные братья закололи друг друга вилами. Вот  дураки!  Гаврила
Охримович и Василий Павлович, найдя клад, уселись бы около  узлов  и  начали
думать, как бы так разделить все золото между бедняками, чтобы все они стали
счастливы. И не братья они, не родственники...
   - А патрет я  постараюсь  тебе  передать  вскорости,  слышишь?  -  сказал
Василий Павлович в спину председателю и, повернувшись, спросил фотографа;  -
Так ведь, Исаак Моисеевич?
   - Да, да! Конечно! - тотчас откликнулся старик  из  ар-бы.  -  Непременно
доставим. Не извольте беспокоиться, Гаврила Охримович!
   Председатель, обернувшись, улыбнулся, кивнул.
   - А-а, это вы, хвантазеры! - заметил наконец Василий Павлович около  себя
мальчишек. - Прощайте и вы, хлопчики. И вам  от  красного  воинства  большое
спасибо. Взяли б мы вас с собой, нам такие убежденные  красноармейцы  нужны.
Но...- Василий Павлович поднял вверх палец. - Растите пока, договорились?
   - А то! - сказал Гришка и шмыгнул носом от переполняющих  его  чувств,  -
это мы бы-ыстро!
   - Вот и хорошо! - Василий Павлович потрепал его по вихрам. - Батю  только
слухай, понятно? Батя у тебя убежденный большевик,  справедливый  человек  и
товарищ хороший. Будь таким, как он, понял? А  ты,  я  слышал,  неслухмя-ный
хлопчик, по чужим садам шастаешь.
   - А они богатейские, вот я и шастаю, - ответил задиристо Гришка и, увидев
подошедшего к Василию Павловичу трубача, добавил с язвительной улыбкой: -  Я
не мечтаю, как некоторые, о канхветах, которые  в  магазинах  будут!  А  ужа
сейчас своей семье пропитание добываю!
   Трубач покраснел.
   Прощаясь, Колька и Сашка всмотрелись в лицо трубача. Белобрысый паренек с
облупившимся  носом  и  выгоревшими  бровями,  смутившись  под   насмешливым
взглядом Гришки, отвернулся. На шее у него чернела с голубиное яйцо родинка.
Вот и примета,  может,  встретится  он  когда-нибудь  мальчишкам  в  Красном
городе-саде?
   Василий Павлович рассмеялся.
   - Ну коль так, то ладно, - произнес он и посмотрел на взгорье.
   Солнце уже всходило над гребнем пологой кручи, пригревало.
   Окраина затаилась, ждала. Решительный и страшный день для нее настал!
 
   СКАЧКИ
   На  выгоне  -  толчея,  базарный  гул,  всплески  смеха,  визга,  криков,
лошадиное ржание. Хороводили молодицы в цветастых блузках и юбках, мужчины в
темных  черкесках  водили  коней  под  седлами,  шныряли  вокруг   хуторские
мальчишки и девчонки.
   Такое Колька часто видел на Дону, когда дует низовка, - вода прибывает до
крайней береговой черты, волны под напором ветра вскидываются,  толкутся  на
одном месте, пляшут.
   Жизнь  бурлила  под  тенью  белолистных  тополей,  что  шеренгой  стояли,
огораживая крайний двор.
   Самое удобное место - под густой  и  развесистой  шелковицей  -  занимали
пожилые степенные мужики во главе с Мироном Матвеевичем.
   Атаман сидел  на  бревне,  распарившийся,  красный,  в  черной  черкеске,
которая едва  не  лопалась  на  его  животе.  Бородатые  казаки  в  нарядных
черкесках, с длинными кинжалами у пояса - по обе стороны атамана.
   А те, кто был победнее одет, стояли за их  спинами,  охватывая  бородачей
полукольцом и не заслоняя собою выгон. Ко всему,  о  чем  говорили  сидящие,
они,  вытягивая  шеи  и  наклонившись,  прислушивались...  Если   говорилось
что-либо серьезное - лица у них суровели, смеялись на бревне - подхихикивали
разом и они. Пристроились сбоку и мальчишки, прислушались...
   - Да-а, вот раньше скачки были, так ото скачки!  -  важно  говорил  Мирон
Матвеевич. - Мороженщиков даже из города  привозили.  А  однажды  и  циркачи
приехали, фокусы показывали, видмедя на  цепу  водили,  во  как!..  А  базар
какой, скоту сколько сгонялось?! Ярманка! Три дня гуляли.
   Непонятно!  Все  вокруг  сладко  заулыбались,  а  почему?   Подумаешь   -
мороженое, цирковое представление с медведями!..
   - А теперь так, лишь бы очередь отбыть, - махнул рукой Мирон Матвеевич  и
насупился.
   Заскучали и все вокруг, исподлобья смотрели на коновязь из  жердей,  куда
уже вели лошадей.
   - Дак все потому, Мирон Матвеевич, шо р-революция! -  тоненько  поддержал
кто-то. - Закрутилось усе, не до мороженщиков.
   - Ото ж и оно, - не повернувшись, сказал атаман. - Шо пораспускали мы их.
   - Кого? Кого пораспускали. Мирон Матвеевич? - спросили  вновь,  и  Колька
увидел плюгавенького мужичонку в цветастой косоворотке, которая  выглядывала
в отвороте его выгоревшей и рваной черкески.
   - Народ! Кого?! Пораспускали мы им вожжи, вот они и понесли. А держали  б
узду натянутой, то не було б этого. Поработал хорошо на  хозяина  -  получай
овса для поддержки сил, побайдыковал - арапника! Да так, шоб на задние  ноги
садился! Так и народ надо - год горби, шоб света не  видел,  а  на  праздник
можно и пряник дать, пусть позабавится.
   - Дак, не удержишь, Мирон Матвеевич! Ить народу вон сколько!..
   - Кто это говорливый такой? - грозно произнес Мирон  Матвеевич,  медленно
поворачивая кабанью шею. - Шкода, чи шо?
   - Эге! Шкода, Шкода, Мирон Матвеевич! -  подтвердили  те,  кто  стоял,  и
вытолкнули на видное место мужичка в длинной, с чужого плеча, черкеске.
   - Ха! - выдохнул атаман ему в лицо. - Ты гля, и наше  теля  туда!  Уже  и
Шкода заговорил!.. Может, ты еще и агитировать меня начнешь, а? Шоб  я  тебе
хозяйство свое отдал? Так ты ж тому, шо есть у тебя, ладу  не  можешь  дать.
Кто мне еще с прошлой осени два чувала гарновки должен, а?
   - Отдам! Я как-никак, казак! - крутанул плечом Шкода самолюбиво. Черкеска
съехала набок, обнажая косоворотку. - Своим хозяйством живу.
   - Вошь у тебя на привязи, вот твое хозяйство! Под шелковицей засмеялись.
   - А если красные придут, так и ту обчественной сделают.
   - Га-га-га! - заржали мужики. - Вот так Мирон Матвеевич! Врезал!
   - Впрягут в плуг, землю будут пахать. Много хлеба тебе наробят!
   - Га-га-га! Гы-гы-гы! Ого-го-го!..
   - Братцы! - заметался Шкода, но его отовсюду отталкивали. -  Як  же  так,
а?! - кричал он чуть не плача. - Братцы!  Мы  ж  казаки  усе,  за  що  ж  вы
насмехаетесь надо мной, а? Я ж з вами! Я ж завсегда з вами!
   - Да вы что?! - не вытерпев, крикнул Колька. - Взрослый, а не видите, что
они против вас!..
   В тени тотчас затихло: все уставились на мальчишек.
   - Ты не верь им! Не верь! - поддержал друга  Сашка,  отступая  на  всякий
случай от мужиков. - Не верь им,  товарищ  Шкода!  Красные  победят,  ты  на
тракторе пахать будешь.
   - Это Загоруйкин хлопец! Гаврилин! Ух я тебя, больше-витский выкормыш!  -
Вскочил атаман и, видя, что ему не догнать мальчишек, затопав  им  вслед  на
месте толстыми ногами,  закричал  визгливо:  -От  оно,  от!  Дождались!  Уже
пацанва агитирует!
   Мальчишки бросились вдоль тополей, найдя лазейку  в  за-боре,  юркнули  в
нее, выглянули... За ними никто не бежал. Там, под шелковицей,  кричали  все
разом и так махали рука-ми, словно дрались.
   - От мы им дали, так дали! Будут теперь нас знать,  богатеи  чертовые!  -
отдышавшись, сказал Гришка. - Молодцы хлопцы! Так им и надо.
   Наблюдая за всем, что происходит на выгоне, присели около забора,  дальше
бежать они побоялись: в глубине двора белела хата  с  растворенными  настежь
окнами.
   Солнце еще высоко не поднялось, а пекло уже  нещадно.  Воздух  накалился,
уплотнился - дышалось трудно.
   - Дождь, мабудь, к вечеру соберется, - отирая пот со лба, сказал Гришка.
   Тень от тополей укорачивалась - люди пятились  вместе  с  ней,  и  вскоре
возле деревьев сгрудились все.
   Под шелковицей страсти улеглись.  Мальчишки  посидели-посидели,  осмелев,
выбрались со двора, прячась, пошли вдоль забора к шелковице, где, по  словам
Гришки, рос развесистый тополь, с которого им будет все видно.
   Дерево оказалось и вправду хорошим. Взобравшись повыше, мальчишки уселись
на его толстых и гладких ветвях. Сверху, как на ладони, видно  и  атамана  с
его свитой, и коновязь посредине круга, и финиш скачек напротив шелковицы.
   Удобное место!
   У коновязи лошадям было тесно. Их уже держали на поводе.  Мужчины  ходили
между конями, хлопали их по крупам, ощупывали  грудь,  ноги,  заглядывали  в
зубы и между  собой  разговаривали  так  громко,  что  голоса  слышали  даже
мальчишки.
   А внизу, под деревьями, - гул.
   Чувствовался праздник,  ожидание  развлечения,  зрелища.  И  одновременно
напряженность!.. Тревога закрадывалась Кольке в  сердце:  уж  больно  как-то
настороженно стояли товарищи Гаврилы Охримовича. И как мало ведь их!..
   Все - не здесь, а там, на окраине хутора,  помогают  сейчас  перебираться
женщинам и детям в плавни.
   Тронулся в путь, вероятно, со своими людьми и Василий Павлович...
   Колька оглядел круг. Почти рядом с финишем путь перегораживали  камышовые
заборы, рвы, насыпи - препятствия. Огибая  выгон,  шла  гладкая  вытоптанная
дорога. А после финиша наискось  круг  прорезали  две  дорожки,  огороженные
лозами. Лозу срубить должны те, кто победит на скачках.
   - Хороший у твоего отца конь?-спросил Колька у Гришки. На выгон  они  так
спешили, что не успели даже забежать в сарайчик позади хаты, где стоял  конь
Гаврилы Охримовича.
   Гришка передернул плечами.
   - Та ничего вроде... Дерноватый только малость. Его на хронте перепужали.
Он ранетый был. От такая  на  груди  рана!  -  Гришка  соединил  обе  ладони
вместе.-Та вон он, вон! - и принялся показывать на коновязь. -  Черный!  Его
Депом зовут, нам его железнодорожники  оставили.  Видите?  На  худую  собаку
похожий, с которой на лису охотятся.
   Колька и Сашка  смотрели,  смотрели,  вспотели  от  усердия,  но  никакой
лошади, похожей на гончую собаку, не увидели.
   - С норовом у нас Депоша! - оживляясь, хвастался  Гришка.  -  Я  бате  не
говорил, но он меня три раза нес. Чуть не поубивались с ним вместе,  правда!
Как Депошу  какой  конь  обгонит,  так  он  прям  себя  забывает,  самошечим
становится. Пока не обгонит - никак ты его не удержишь. Самолюбивый он дуже!
С карахтером! Норов у него такой. Я с ребятами купать его  не  езжу.  Потому
как боюсь - запалится конь по своей дурости.
   Колька уже все обдумал. Как они с Сашкой и  предполагали,  у  забора  под
тополями стояли лошади тех казаков, кто не участвовал в скачках. Кони лениво
отмахивались хвостами от  оводов,  перебирали  ногами  и...  вроде  бы  были
смирными... Главное - успеть добежать до них, отвязать и вскочить в седла.
   - Жди моего сигнала, - шепнул Колька Сашке, чтобы не  услышал  Гришка.  -
Как скажу - мигом вниз и - к лошадям, понял?
   Уши у Сашки побледнели. Вид у него был... совсем не  геройский,  синяк  в
полщеки, веснушки, рыжие вихры торчали во все стороны.
   - Жаль, что Михейкин не с нами, - разжались наконец у него губы. - Если б
он...
   - Если б да кабы, - передразнил  его  Колька,  -  то  во  рту  выросли  б
грибы!.. Ты вроде Харитона, с катавасиями в голове. Слышал же,  что  Гаврила
Охримович сказал? Ты вот лучше выполняй, что тебе говорят. Как  скомандую  -
сразу вниз, понял?
   Сашка кивнул, от решимости закусил губу. Колька в нем не  сомневался.  Уж
что-что, а друга его трусом назвать нельзя.
   - Шашки с дустом бросать буду я.
   - Ага, - согласился Сашка. - Ты только не спеши. Внизу и  около  коновязи
закричали:
   - Павло! Павло! Сотник едет!
   На выгон из улицы вынесло всадника на черном коне в  белых  чулках.  Конь
шел боком, рысью, приплясывая: его  сдерживали.  Ворон  выгибал  дугой  шею,
оборачиваясь к всаднику, пытался схватить зубами его за колено.
   На сотнике  белоснежная  черкеска  с  красными  атласными  отворотами  на
рукавах, папаха из седого каракуля, желтым  блеском  сияют  погоны,  головки
газырей на груди, кинжал, ножны шашки сбоку.
   - Вот это казак!
   - Картина!
   - Прям загляденье, ей пра!
   Выехав на выгон, Павло отпустил повод -  конь  сорвался  в  галоп.  Перед
коновязью всадник вздернул его на дыбы, и Ворон, поджав передние ноги, встал
свечой, заплясал на задних ногах, заржал.
   - Здоровеньки булы, братцы-казаки! - по-военному рявкнул Павло, вскидывая
над головой руку с короткой плетью.
   Братцы-казаки у  коновязи  нестройным  хором  ответили,  а  под  тополями
загалдели все враз.
   - Что братцы?! -  закричал  вновь  Павло,  перекрывая  шум.-  Начнем,  а?
Раструсим жирок?!
   У коновязи  лишь  этого  и  ждали.  Вскочив  в  седла,  все  поскакали  к
шелковице, останавливались там перед чертой на земле.
   Хуторские ребятишки брызнули от коновязи к тополям. Ломая ветки,  полезли
на деревья.
   Когда всадники собрались у черты, под шелковицей сухо щелкнул выстрел,  и
конная лавина сорвалась с места.
   Иноходец сотника тотчас же вырвался вперед, легко перемахнул через первый
забор из камыша, через другой, третий. Невесомо  и  легко  перепрыгнул  рвы,
насыпи... А те, кто шел за ним, табуном навалились на забор, все  смешалось,
только пыль поднялась столбом. Раздались крики, визг лошадей.
   Когда немного рассеялось, то видно стало, что забор упал. На земле бились
кони.  Запутавшись  в  стременах,  барахтались  казаки.  Несколько  лошадей,
распустив по ветру хвосты и гривы, носились по  полю,  а  вслед  за  ними  -
незадачливые всадники.
   - На видмедя сидайте, хуторяне! - закричали под деревьями.
   - На верблюда! Ха-ха-ха!
   - Не казаки!.. Бабы!
   - Ба-бы!
   А пыльный клубок коней и всадников катился по кругу  дальше.  Препятствия
остались уже позади. Выгибаясь дугой на повороте, клубок распутывался,  кони
растягивались по дороге друг за другом, цепочкой. Среди  черкесок  разглядел
Колька  и  выгоревшую  гимнастерку  Гаврилы  Охримовича.  Он  скакал  где-то
посредине.
   Вытянув вперед узкую голову на тонкой шее, поджарый Депоша  шел  наметом,
весь как бы растянувшись над землей струной. Издали он и вправду  был  похож
на гончую.
   На прямой цепочка всадников начала сокращаться. Позади Ворона кони  вновь
сбились в кучу.
   - Да-а-ва-ай! Давай!
   - Жми, казаки! Жми! - закричали под тополями и прих