в своем конверте.
  "Дорогой  Дмитрий Владимирович Рыжкин!  (Имя, отчество  и  фамилия были
отпечатаны типографским  способом, а не  написаны от руки, и  так, наверное,
каждому - особый шик!) Мы (далее имя, отчество, фамилия  Юры и имя, отчество
и фамилия,  - уже Юрина -  его  маленькой птички) рады будем  видеть Вас  на
нашей   свадьбе  (далее  -  день,  время  и  место).  Свадьба  проводится  в
традиционно-старинном  стиле. (И,  видно, как подтверждение  этому.) Примите
наше заверение в глубочайшем..."
  Честно говоря, я здорово завелся от этого сообщения насчет стиля.  Хоть
я на  свадьбе никогда не был, кое-что я все-таки слышал, видел  в кино  и по
телевизору. Что значит  - в старинном стиле? В новом стиле все было довольно
просто,  скучно: жених  и  невеста,  папы, мамы,  кое-кто из  самых  близких
друзей, если они есть, просто ужинают дома или в кафе,  тихо, мирно - что же
еще  надо?  - ну, поженились и поженились. В очень редких случаях выкидывали
фортель, снимали зал Дворца бракосочетаний, тогда  - несколько столиков, как
в ресторане, танцы - тоже ничего особенного, без всяких стилей.
  Нет, смешно было гадать, как это все будет выглядеть.
  В  самый  момент  ухода  у  меня  отлетела  на пиджаке  пуговица,  папа
разворчался,  что ему  надоело при полном  параде  ходить  из угла "угол  по
собственной квартире, и ушел,  сказав, что ждет меня внизу. Мама в  какой-то
диком,  сумасшедшем  темпе  (о-оп-ля! -  и готово)  пришила  мне  пуговицу и
подтолкнула к двери.
  Я вышел  из квартиры на  площадку.  Она  велела мне остановиться, стать
ровно, и  еще  раз с  порога  быстро  и  внимательно оглядела  меня,  и в ту
секунду,  когда  я  готов  был  повернуться  и  сбежать  вниз,  даже  слегка
повернулся,  - какой-то резкий  ветер, маленький шквал  вдруг метнулся в мою
сторону,  и  я  увидел  маму  совсем  рядом  с собой,  и  ее глаза,  и руки,
приложенные ладошками к моей груди.
  - Я очень боюсь за него!  - быстро сказала она. -  Мне очень неспокойно
за него, Митя! Такое чувство,  будто что-то  должно случиться... нет,  не на
свадьбе,  а вообще. Это  выдумки, я знаю, но мне очень за него неспокойно, -
говорила  она  почти скороговоркой.  - Смотри, чтобы ему  было там весело, -
говорила она. -  Чтобы... -  И вдруг  голос ее на половинке какого-то  слова
сломался, хрустнул, как стеклянная палочка, и остальное она договорила ровно
и спокойно. Тут  же  она, как  и секунду  назад,  подтолкнула меня,  и  меня
понесло  по  лестнице вниз, наполненного совершенно  другим зарядом, чем был
только что, совершенно другим.
  Я  катился вниз и, странное дело, думал  вроде бы о другом, вовсе не  о
том, что она мне сказала. Я понял вдруг, догадался, что вот уже неделю, а то
и больше, совсем не  мучаюсь так сильно, как это было,  не переживаю, что же
мне выбрать -  папу или, так сказать, науку: по любым причинам я, как видно,
не  мог  сам  решить  проблему  семнадцатой,  да  и  вообще  все  смешалось,
перепуталось во  мне, может быть,  я просто устал - и  вот теперь,  после ее
слов,  все, что меня мучило,  вмиг опять  вернулось, ударило  меня, вошло  в
меня,  как гвоздь  в доску,  - действительно,  будто  мне внезапно  поменяли
кровь.
  "Амфибия" урчала, когда я  спустился, и как только я сел, папа сразу же
взлетел и, развернувшись, погнал в сторону центра.
  - А как это в традиционно-старинном стиле? - спросил я. - Ты знаешь?
  - В общих чертах, - сказал он. - Читал где-то.
  - Интересно хоть?
  - Вполне.
  - Ну, а чем отличается?
  -  Как тебе сказать. Ну, прежде всего,  стол один,  общий, все сидят  в
определенном порядке: жених, слева от него  невеста, с обеих сторон от них -
родители, ее - справа от него, его - слева от нее.
  - Юриных не будет, - сказал я. - Ты слышал? Они же на Днестре-четвертом
работают, а  там вдруг, он говорил, сезон бурь начался раньше времени, им не
вылететь.
  - Значит,  там будет сидеть какое-нибудь  важное  лицо,  особый  гость,
после - всякие родственники, потом друзья - кажется, так, точно я не помню.
  - И все?
  - Кажется, да. Вроде  бы  кто-то  еще управляет свадьбой,  какой-нибудь
специальный  человек из  друзей. Произносятся тосты - за невесту, за жениха,
за их родителей... Оставайся в машине, я сам заберу кастрюльки.
  Он плавно посадил "амфибию" возле универмага  и вылез наружу. Дождь лил
обалденный. Неожиданно  у самого  окошка  бокового обзора я  увидел  троих в
мокрых блестящих плащах,  странную такую комбинацию: Гриша Кау, Лека Шорохов
и Рита Кууль - красавица из моей старой школы. Я постучал  им в стекло,  они
обернулись, наклонились и,  рассмотрев меня через мокрое стекло, заулыбались
и  закивали. Я сделал им рукой  знак,  чтобы они залезали,  и открыл  дверь.
Хохоча, они забрались в "амфибию", мокрые, веселые, захлопнули дверь, и Рита
Кууль сказала:
  - Слушай, сокровище городка! А они не врут, твои  ребята? Мы только что
познакомились. Один говорит,  что  читает лекции на Селене,  а  второй - что
изобрел  двигатель  вечного сгорания.  Они тянут  меня в "Тропики". Идти или
нет?
  -  Конечно,  иди, - сказал я. - Первый  действительно читает  лекции, а
второй врет (ребята ржали).  Двигатель изобрели  тьму лет назад, а тебе пора
бы знать, что он не "вечного" сгорания, а "внутреннего".
  - Ух ты,  -  сказала Рита. - Если  у человека трояк,  большего от  него
требовать нечестно. А с ними будет весело или нет?
  - Будет, - сказал я. - Они симпатяги.
  -  Причем я симпатичнее его, - сказал  Лека Шорохов.  - Лучше.  Вас как
зовут?
  - Анжелика, - сказала Ритка.
  Кау сказал:
  - Мое любимое имя.
  Ритка стала смеяться  и закатывать глаза, а я быстро написал на  стекле
для Леки и тут же стер: "Рита". Лека сказал:
  -  А мне больше по душе "Рита". - И моментально заработал  очко, потому
что, во-первых, показал, что он не подлиза, не дамский угодник, а во-вторых,
потому  что отгадал настоящее имя. Ритка поплыла от восторга и сказала Леке,
что, раз так, пусть он ее так и называет.
  Кау загрустил,  и  я  спросил  у него, как ему  жилось на  Селене,  как
"читалось".
  -  Недурственно, -  сказал он  важно. - Скукотища,  правда,  ужасная. Я
однажды смотрю - наш "Воробей" прилетел. Я обрадовался, думал, это Палыч вас
привез или кого-то из других классов. Оказалось  - ничего подобного, он один
прилетел  (я  его  потом  встретил)  за  какими-то  новоиспеченными  певчими
полихромными птичками - на Селене, будто бы, вывели новую породу.
  - Его бы одного не выпустили с Земли, - сказал я.
  - Ну да, не  выпустили бы! Документацию на рейс он  сам заполняет - что
хочет, то и напишет, а на Селене у него диспетчер приемки знакомый.
  Пока Гриша рассказывал, я просунул руку под пульт управления и приладил
потихоньку свою приставку.
  -  Да и вообще наш "Воробей" - такая несерьезная  безделушка,  что  его
теперь даже не на космодроме "Факела" держат, а прямо возле школы, в дубовой
роще.
  - Летаете иногда? - спросил я.
  - С тех пор, как ты от нас отключился - ни разу, - сказал Лека.
  Ритка сказала:
  - А меня в космос возьмете?
  Лека мгновенно ответил, что запросто, он лично внесет ее в списки.
  Кау сказал, что ничего не выйдет, Эльза будет против, и тут пришел папа
со  здоровой картонной коробкой, в которой брякали кастрюли,  и я познакомил
его  с  ребятами. Я сказал  им, что подброшу их  к "Тропикам", и с места так
шарахнул "амфибию"  резко вверх, что  они все обалдели. Папа закричал, что я
сорву  двигатель,  я  засмеялся и  с  полминуты еще  гнал "амфибию" вверх  в
сумасшедшем  темпе,  все сидели "притихшие, открыв рты,  бортовые  сигналы я
отключил  и включил  их снова  только  тогда, когда  вернулся  на нормальную
высоту и повел "амфибию" над городком по-человечески.
  - Как это ты умудрился? - спросил папа.
  - Фокус, - сказал я.
  - Надеюсь, в последний раз, - сказал он.
  Ритка сказала:
  - Рыж, ты ненормальный.
  Я посадил "амфибию",  как  пушиночку, рядом с антикварным магазином  до
"Тропиков" было рукой подать, я сказал папе, не заскочит ли он в антикварный
один, а я еще поболтаю с ребятами, и он ушел.
  Кау спросил вдруг вполне серьезно, без всякого трепа:
  -  Скажи, а противно, наверное, ходить в его начальниках? А? Вернее, не
противно, а... Ну, ты понимаешь...
  - Да, - сказал я. - Очень.
  Больше он ничего  не спрашивал, и вообще разговор не  клеился. Вернулся
папа, и ребята стали прощаться.
  - Всем привет, - сказал я. - Девочкам Вишнячихам персональный.
  - Ты забегай, - сказал Кау, вылезая и подавая руку красавице Кууль.
  - Привет, Рыж, - сказала она.
  Они попрощались  с папой,  а Лека, стоя уже под дождем  (одна голова  в
"амфибии"), добавил:
  -  Ты не затягивай визит, старина. Скучно - дико.  Даже Натка  потеряла
свою взрывную форму, ходит как в воду опущенная, у нее,  кстати, хомяк умер,
Чучундра.
  - Как? - сказал я. - Как умер? Я ее только вчера видел!
  - Не знаю, - сказал Лека. - Значит,  сегодня  и умер. Ну, приветик! - И
захлопнул дверцу.
  С минуту я молча барабанил пальцами по пульту управления.
  - Жаль, -сказал папа. - Славный был зверь.
  - О чем речь, - сказал я. - Я даже не знаю, в чем дело. Кормила она его
наверняка грамотно... Ну что, купил?
  - По-моему, классный  подарок, - сказал он, разворачивая и подавая  мне
какую-то небольшую, удлиненную, легкую коробочку. - И забавный, и достаточно
редкий. Очень старинная вещь.
  Донышко коробочки  было  блестящее, крышка  - беленькая, а  сама  она -
нежного  зеленовато-голубого  цвета.  По  бокам  коробочки  были  изображены
березы, а  спереди  - зеленая витиеватая ветка, почти окружающая черно-белый
портрет какого-то  человека. Был еще текст надписи, но свет в "амфибии" я не
зажег и не стал вчитываться.
  - Что за материал? - спросил я и пощелкал по коробке.
  - Жесть, - сказал папа. - Теперь такой не бывает. Жили же люди.
  - А что это вообще за коробочка? Какое у нее назначение? И чей портрет?
  -  Строго  говоря,  это  просто таким  вот образом упакованный чай,  но
одновременно это и изящная  коробочка для хранения чая вообще, любого. А чей
портрет, угадай сам, да там, к тому же, и написано.
  Я не стал отгадывать и прочел все, что было написано на этой уникальной
коробке.  Сзади  крупно:  "Чай русский"  и  чуть  ниже и мельче:  "Рязанская
чаеразвесочная фабрика", а по самому низу коробки, вокруг: "ГОСТ 1938-46 МПП
РСФСР ГОСГЛАВДИЕТЧАЙПРОДУКТ, чистый вес 50 г. Цена чая с чайницей 61 коп.".
  - Не нашел,  кто это? Вой же, видишь под портретом  - "С. Есенин",  наш
великий Сергей Есенин.
  - Бог ты мой! - сказал я. - Да ведь не похож ни капельки.
  -  Ну, ну, ладно, - сказал папа. -  Что  за дух противоречия?  Я  сразу
узнал его, к тому же в  магазинном каталоге (я попросил отыскать) было  ясно
написано: "...одно из  наиболее  точных  воспроизведений  внешности великого
поэта".
  - А зачем вообще его засадили на чайную коробку? - спросил я.
  - Трудно сказать. Я думаю, что это были в  то  время первые  пробы сил,
первые шаги в искусстве рекламы.
  - А что, его мало знали? Зачем его рекламировали?
  - Дорогой мой, - сказал  папа. - Я  инженер, занимаюсь пластмассой и не
очень-то, к сожалению, разбираюсь во  всем этом. Может быть, тогда его знали
и недостаточно хорошо, но, скорее  всего, это не так, скорее всего  - просто
наоборот, и рекламировали таким образом  не  Есенина с  помощью чая, а чай с
помощью  Есенина.  Иногда,  я даже сам  видел  в одной  коллекции,  портреты
великих людей помещали на спичках.
  - Спички, что ли, рекламировали? - спросил я.
  - Не  знаю,  может  быть, в  случае со спичками  рекламировали как  раз
именно великих людей. Я же сказал тебе - скорее всего, это были первые опыты
в искусстве рекламы. Впрочем, все это неважно.
  - Сколько ты заплатил за подарок? - спросил я.
  -  И не спрашивай. - Он вздохнул.  - Даже  мама, наверное,  будет  меня
ругать. Вещь дорогая, редкая. Ну, тронулись, время.
  Я  запустил   двигатель,   "амфибия"  взлетела,   и  до  самого  Дворца
бракосочетаний, до самого приземления, я вел  ее по воздуху очень медленно и
плавно.

x x x

  У подъезда Дворца стояло  под дождем несколько обычных наземных машин и
пара "амфибий" типа нашей (черепахи по сравнению с ней, если не забывать про
мою приставку)  когда я плавно и аккуратно садился, подъехали еще три машины
с  гостями, слева, чуть  в  стороне от остальных,  стояли две амфибии  более
высокого класса, одна - Зинченко, другая - не знаю чья. Из второй без плаща,
в  одном платьице, прямо  под  дождь выскочила  с  огромным  букетом  цветов
какая-то длинноногая девчушка и пулей припустила к подъезду. Не знаю  почему
(ведь думал я о  ней все время), но именно в этот момент, когда эта девчушка
- плюх! плюх! плюх! - прямо по лужам, в легких туфельках, летела к Дворцу, я
остро  подумал  о  Натке:  как  же  это  я  так  позволил себе после болезни
замотаться  на  Аяксе и  "Пластике",  что  так  и  не сгонял с  ней на  моей
"амфибии", а  ведь обещал? Да и не обещал  вовсе  - я и сам хотел. Мельком я
видел ее вчера, буквально на секундочку: мчался на "Пластик"...
  - Ты куда?!
  - На "Пластик".
  - Программа, что ли, запущена - так мчишься.
  - Да нет. Совещание. Считают они, мое дело - фантазировать...
  - Воображать?
  - Представлять!
  - А сам предмет-то изучаешь?
  - Еще бы! Читаю выше головы!
  - Умница!
  - За конфеты спасибо!
  - Вкусные?
  - О!
  - Одной не было - заметил?
  - Заметил.
  - Это я взяла. Не сердись.
  - Ерунда, что ты!
  - Ну, беги. Махнем на Млечный Путь?
  - Млечный Путь?!
  - Ну, беги. Скорее бы он все придумал.
  - Кто "он"?
  - Папа твой.
  - Да-а...
  - Ну, беги.

x x x

  Швейцар Дворца  распахнул перед  нами  большую,  лег кую,  из  матового
пластика  дверь, и возле  второй  нас встретил  пожилой  кругленький  полный
человечек в черном  костюме, весь улыбающийся, с  коротенькой  толстой  шеей
(как бы без шеи), довольно юркий и быстрый.
  - Пожалуйте, дорогие гости,  - сказал он,  расшаркался  и представился,
мол,  такой-то  (не   помню,  невзрачная  какая-то  фамилия,  типа  Пнев)  -
администратор зала и распорядитель на сегодняшней свадьбе.
  Он  пропустил  нас во вторую дверь, и мы  оказались в пустом  зале, где
справа (я увидел) был гардероб, а слева, вдалеке, огромная раскрытая настежь
дверь,  возле которой по  стойке  смирно стояли  Юра и  его белая  невеста с
цветами  в  руках,  -  вероятно, они  встречали гостей.  Рядом с  ними  была
невысокая,  обычная, но  широкая  двухстворчатая  дверь, на которой  после я
прочел:  "Комната для  подарков" и  почему-то  быстро  подумал: "Вот бы  мне
такую".
  Мы с папой разделись, и  администратор попросил нас  отметиться в книге
прибывших на свадьбу.
  -  Сын  Рыжкин и отец  Рыжкин! -  сказал  папа неожиданно очень коряво,
будто в механизме речи что-то заело, разладилось.
  Администратор поцарапал коротенькой лапкой  в книге и, вытянув ее,  эту
лапку, в сторону распахнутой двери жениха и невесты, сказал торжественно:
  - Прошу!
  Мигом он умчался встречать других гостей, а  мы с папой тронулись через
длинный зал в сторону красного Юры (это я заметил чуть позже)  и белой  Леры
(ее  имя  я  узнал  через  двадцать  секунд).  Все  было  действительно  так
торжественно и,  главное? так непонятно  и неожиданно, что  волновался я (а,
собственно, из-за чего?) ужасно.
  Почему-то я смотрел, приближаясь, не на Юру, а на невесту  она была вся
удивительно белая: белая  какая-то воздушная ткань,  спадающая  с  головы на
плечи, белое  пышное платье, белые цветы в руках, белые туфли и белые, очень
светлые волосы.
  Мы подошли  к ним вплотную, папа, громко загрохотав (я даже вздрогнул),
поставил  на пол нашу  громадину  коробку  с  кастрюлями  и сказал  каким-то
особенным голосом, но на  этот  раз не коряво,  а, наоборот, очень витиевато
и... вроде бы изящно:
  - От всей  души  моя  супруга,  к сожалению, захворавшая  и  не имеющая
удовольствия сделать  это лично, и я поздравляем  вас в  счастливейший  день
вашей жизни - в день бракосочетания и свадьбы!
  После он наклонился и поцеловал руку невесты,  а потом зачем-то положил
на Юрино плечо  свою  я стоял, опустив глаза,  и молчал  вдруг меня пронзила
мысль, что невесте-то известно, наверное, что  я  не просто  мальчик Митя, а
Юрино начальство, - я быстро протянул ей руку и сказал:
  - Рыжкин... Митя... поздравляю... И тут же услышал ее смех и голос:
  - Валерия, Лера! А что же ты не целуешь мне руку? А? Ну-ка, быстренько!
  Я вмиг покраснел,  неуклюже  наклонился  и  как-то неловко клюнул ее  в
ладошку, сердце у меня колотилось бешено.
  -  Это... подарок,  - неожиданно  для себя сказал  я.  -  Кастрюльки...
сковородки... И еще - редкая вещь...
  - Дорогие мои! - невеста  ахнула, и белая воздушная ткань взвилась и на
секунду зависла  над  ее головой,  как светлое облачко. - Боже мой, какие вы
умницы!  Юрик! Смотри!  Смотри,  что  нам  подарили!  По-настоящему  дельный
подарок! Смотри, милый!
  Юра, красный не меньше моего, хлопал глазами, и его покачивало.
  - Прошу вас, эти прелести - сюда. - И она показала рукой на комнату для
подарков.  -  И  пожалуйста  -  в зал.  Спасибо вам  огромное! Другие бы  не
догадались, а вы удивительные молодцы!
  Мы  с  папой прошли  в  комнату  для подарков.  Там  уже  стояло  много
разного-всего.  Детская  коляска   (коляска-то  зачем?!),  очень  пристойный
новюсенький  футбольный  мяч,  довольно   дорогой  двухместный   летательный
аппаратик "Прогулка" и несколько  микрохолодильников: забавная такая  штучка
размером с чайник - интегральная система -, блок  питания и ручка регулятора
объемного минусового поля (хочешь - зона кубометр, хочешь - больше, хочешь -
меньше,  в  зависимости  от количества продуктов, - нечто  вроде микромодели
"Тропиков" наоборот). Остальное - не помню.
  Когда  мы  с  папой, пристроив в углу оба наших чуда (с записочкой: "От
семьи Рыжкиных"), снова вышли в зал встречи гостей, перед женихом с невестой
стояли Ра-фа и  какая-то кудлатенькая тетенька, жена, наверное... Рафа, судя
по отдельным словам и длиннющим паузам, держал речь, и мы с папой тихонечко,
бочком, чтобы не мешать ему даже шорохом, прошли в зал для гостей.
  Мы долго молча  сидели  у  стены  в креслах,  иногда махали кому-нибудь
рукой, кивали,  кланялись, вставали и  здоровались  наконец  в  зал ввалился
оркестр (незнакомые  какие-то ребята лет по семнадцати с классной исландской
аппаратурой и совсем крошечной певицей), и публика в зале оживилась.
  Администратор  Пнев катался  по  всему залу, как маленький возбужденный
шарик, потому что, видимо, гости  уже все собрались и пора  было начинать. В
портативный мегафон с телеэкранчиком он то отдавал последние распоряжения на
кухню,   то  командовал  оркестром   и   официантами.   Неожиданно  огромная
пластиковая  стена,  разделяющая  наш  и  банкетный  залы,  стала  светлеть,
светлеть...  (Я поглядел  на папу: когда-то он  работал на  "Пластике"  -  в
отделе, где как раз и корпели над пластмассой, способной  менять коэффициент
прозрачности  папа  грустно  как-то улыбнулся.) Наконец эта  стена сделалась
совершенно прозрачной,  и  все  увидели  большой  в форме буквы  "П"  белый,
роскошно обставленный стол.  Публика  в зале оживилась, задвигалась  (весело
захохотал  вдалеке Рафа), народу набралось довольно много, человек, я думаю,
шестьдесят, почти  половина - девушки, в основном, довольно симпатичные, но,
мысленно закрывая глаза и вспоминая Валерию, я  решил,  что она  здесь самая
красивая, даже просто  красивая, очень - ну,  насколько я в этом разбираюсь.
Внезапно  свет  в  нашем  зале  погас,  и вступил оркестр  -  заиграл что-то
медленное,  тягучее, едва  уловимое, а по экрану за оркестром поплыли мягкие
волны цветомузыки.
  Кто-то сказал рядом, в полумраке:
  - Они не прилетят.
  - Кто "они"?
  -  Второй  басист  и  вибрафонист тоже.  На Селене  сезон  бурь начался
преждевременно.
  - А-а-а...
  - Прошу вас - наши самые почетные гости!