", оказалось,  что они  там  все  сосчитали и  сто  раз  пересчитали
абсолютно правильно,  ошибка в папином замысле была зафиксирована точно и не
один  раз  -  маленькая,  мерзкая  ошибочка,  на  первый  взгляд  совершенно
незаметная.

x x x

  Не  так уж отвратительно,  но все-таки  я чувствовал себя хуже,  чем до
поездки на "Пластик", и, уж конечно, хуже, чем в тот  момент, когда узнал от
Зинченко,  что  у группы  появился новый шанс из-за чудесных  предполагаемых
свойств четвертой и одиннадцатой молекул,  которые  углядел  папа.  Довольно
мерзко  было  валяться  в  постели в  этом  взвешенном  состоянии, когда  то
казалось, что  я  вот сейчас  запросто могу  вскочить на  ноги, добежать  до
старой школы  и легко отыграть два  тайма  на  своем коронном месте,  левого
полузащитника (не знаю  почему, но в новой школе я начисто забросил футбол),
то, наоборот, что вот еще немного, и я поплыву через светло-серые стены моей
комнаты в малоприятное плавание под общим названием "тридцать девять и три"
честное слово, в такие моменты возможность летать на моей "амфибии" казалась
мне счастьем. Я не помню точно, как и чем именно я развлекал себя, когда мне
становилось полегче - почти  сносно. Я  лежал какой-то  вялый, вареный, даже
читать было трудно, но (и это я помню очень хорошо) иногда, через силу, даже
не  желая  читать, я вдруг  набрасывался  на  папины  книги по  сверхпрочным
пластмассам  и читал часами, как угорелый,  взахлеб:  там были прямо райские
сады  красивейших   формул,  длинных,   изящных,   как  лианы,  а  иногда  и
коротеньких, маленьких,  как  круглая аппетитная  вишенка...  На  работе,  в
лаборатории  "Пластика",  на  Аяксе  я тоже много читал,  вдруг  отходил  от
установки, забивался  куда-нибудь  в уголок  и читал часами, и никто меня не
останавливал, не отвлекал...  Иногда я пробивался через сложнейшие формулы с
огромным  трудом, и  чем  больше я  узнавал,  тем  больше  догадывался,  как
фантастически  мало  я  еще  знаю- даже удивительно,  откуда у  меня  все же
возникали идеи  -  ведь,  как-никак, возникали-то  они  не на пустом  месте,
какой-то материал им был все-таки нужен.
  Значит, что получалось? Если проблема "эль-три" все же  была разрешима,
то, чем  больше я узнавал, тем больше шансов было за то,  что я первым найду
правильное  решение, - а я ведь  сам был доволен, что заболел, что не хожу в
группу и папа справится там сам,  один,  без меня,  раньше меня... Получался
абсурд! Но я ничего не мог поделать:  мне  возиться  с  этими формулами было
жутко интересно - и все тут!
  А вообще-то  читать или развлекаться было трудно, и я и не читал почти,
вообще  тонус был не тот,  сплошная тоска,  полистал, должно быть, кой-какие
приключенческие журнальчики, побаловался с плюшевым медведем -  и все. Помню
точно, что моя  любимая книжка классного охотника и  писателя Джима Корбетта
"Леопард  из  Рудрапраяга"  вдруг  показалась  мне  скучной (наверняка из-за
болезни, уверен) и что  мой  давнишний план  -  попускать, если будет время,
мыльные  пузыри  - мне разонравился. Прилетал на окно воробей, мама отыскала
мой дневник за первый класс, весь в замечаниях, пришло письмо из Аргентины с
предложением поработать год главным инженером в одной из их фирм, но все это
было не  то.  О  чем уж тут говорить?  Раз нормальному  человеку  совершенно
неинтересно пускать мыльные пузыри -  жизнь  не  удалась. Единственное,  что
(кроме пластмасс) меня хоть как-то развлекало, - это одно, ожидаемое событие
впереди, с которым я в жизни пока еще ни разу не сталкивался.
  Сразу  же как только  произошел  срыв  идеи с  четвертой и одиннадцатой
молекулами,  в  группе все как бы дополнительно  помрачнели, но, несмотря на
это,  мне  незадолго до возвращения  домой удалось  заметить,  что на чистом
темном фоне этого психического поля  пробегают  инородные по характеристикам
волны: и цвет лица, и само лицо, и движения, и блеск глаз через черные очки,
и голос Юры были другие, не такие, как у остальных, и даже для него - новые.
Вдруг я уловил,  почувствовал как  бы кривую, по которой он двигается вокруг
меня, эта кривая была  сложной, витиеватой,  но в  целом напоминала спираль,
улитку, в центре которой стоял я и куда стремился добраться Юра. Наконец  мы
встретились. Юрино лицо мгновенно  поменяло несколько оттенков - от белого к
красному и обратно - и он сказал, чередуя писк и шепот:
  - Митя,  слушай, парень,  ну... я хотел сказать,  как  бы  это сказать?
Мить,  ты  приходи  ко  мне на  той неделе,  я  потом сообщу,  так  сказать,
проинформирую,  в  какой  именно  день.  Вот.  Все. Придешь? Ты, главное, не
смущайся, если хочешь, приходи с  дамой (во загнул!!!), в основном будут все
свои, из группы.  Только подарков не неси, не надо.  Понял? Подарки не надо.
Будет весело, ты не думай!
  Он выпалил все это и стал как бы таять, испаряться.
  Я  до того  обалдел от всей этой непонятности,  что, наверное,  поэтому
ляпнул явно не то, а Юра еще больше уменьшился, почти исчез.
  Я сказал:
  - Слушай, старик. Я честно говоря, и не собирался нести тебе подарки. С
чего это вдруг? У тебя что, торжество? Первый раз слышу!
  И тогда он пальнул, громче, чем надо, и сразу же успокоился:
  - Я женюсь, старик! Вот... что.
  Я растерялся -  не  передать! - и стал мурлыкать  разные глупости, мол,
потрясающе,  поздравляю, надо же, ну, конечно приду,  спасибо, а  он сказал,
что позвонит  мне  и назовет точный день. Уже  потом я  подумал  без  особой
радости (другой бы  мальчишка был на моем месте, наверное, просто счастлив),
что вовсе не сама по себе моя работа, а именно это вот приглашение говорит о
том,  что  я, в конце концов, хочешь не  хочешь, а улетел-таки  за тридевять
земель от школы и, может быть, никогда туда уже  и не вернусь. Как-никак, не
такой я все-таки взрослый человек или какой-нибудь там Юрии друг, чтобы идти
к  нему  на свадьбу,  - просто  ничего  не  попишешь,  руководитель  группы,
начальство, что ли  не пригласить как-то неудобно. Наверное, именно поэтому,
когда я говорил с Юрой, я несколько секунд пожил не своей, дурацкой жизнью и
чуть ли не  захотел похлопать его по плечу и сказать: "Привет  жене, старик.
Забегайте, буду  рад! Колясочку детскую вам  подарю,  в  которой  еще  меня,
шкета, возили", или даже: "А она у тебя, Юрик, должно  быть, хорошенькая, а?
Если  не забуду,  захвачу  шайбу, которой  мы  надрали юниоров "Факела", - я
думаю, она обрадуется такому сувениру!"
  Фу, чушь какая!
  Но все равно забавно было думать об этой свадьбе, я валялся в постели и
изо всех сил веселил себя этим грандиозным событием.
  Юра  действительно  вскоре позвонил  мне и сообщил, что они сняли малый
банкетный зал Дворца бракосочетаний:  день такой-то, время такое-то,  корпус
такой-то, подарков не надо. "С дамой?" - "Без дамы!" После он передал трубку
папе,  папа  поинтересовался,  как  мой  грипп, я  ответил,  и он попросил к
телефону маму.
  Он  сообщил  ей  (я  понял),  что  вернется  поздно,   будет  сидеть  в
лаборатории  на Аяксе "Ц", мама расстроилась, они  поговорили  минут  пять о
чем-то еще, и потом его оторвали от телефона, но он не попрощался, а сказал,
что  это кто-то  из  большого  начальства,  из управления,  он надеется, что
разговор будет короткий, и пусть мама не отходит от телефона, а то он и тему
разговора забудет и вообще  позвонить  снова. Она сказала, что, конечно  же,
подождет, стала ждать,  но тут у нее убежал суп на кухне, она  сунула трубку
мне, чтобы папа, когда подойдет, не столкнулся с пустотой, я приложил трубку
к  уху и услышал кусок разговора папы с этим большим начальником из Главного
Управления.
  - Это ваша идея,  которая возникла  сегодня, кажется вам  плодотворной?
Она увлекает вас?
  -  Трудно  сказать.  -  Это  был  голос  папы.  -  Я бы  хотел  сначала
посоветоваться   с  сыном,  он   лучше  других  чувствует  без  расчетов   и
компьютеров, годится замысел или нет. Я вполне доверяю ему.
  - Мне сказали, ваш ребенок болен.
  - Да.
  - А вы не могли бы позвонить ему? Узел корабля, над которым вы бьетесь,
это единственное,  из-за  чего  все  стоит  на месте. Созданная часть машины
рискует  быть  выброшенной  на  свалку.  Остальная  - двигатель,  сердце!  -
вынуждена ждать вас. Огромная  армия людей, причастных к разработке полета и
высадке  на "ноль  четыре восемьсот двадцать три  дробь шесть", пребывает  в
известном напряжении. Группа космонавтов-освоителей  уже  обучена  и  прошла
физиопсихическую подготовку:  эти люди  - самое ценное  звено  всей  идеи! -
могут  перегореть.  Огромные средства  летят  в  трубу из-за этого  простоя.
Позвоните сыну и подробно поговорите с ним.
  - Я  надеюсь, -  сказал  папа сухо, -  что  и вы  меня поймете,  если я
позволю себе вам напомнить, что это не телефонный разговор. Результат беседы
с сыном до завтра никому не нужен, иначе я бы просто поехал для этого домой.
Прошу извинить меня, на космодроме меня ждет машина для полета на Аякс "Ц" -
надо подчищать другие расчеты.
  -  Не  кажется ли вам, что, раз  возникла такая  ситуация,  всей группе
"эль-три" следует на время позабыть понятие "рабочий день"?
  - Это уже вам решать.
  -  Разумеется. Поэтому  я  советую  вам все же съездить и поговорить  с
мальчиком и, если он одобрит замысел, задержаться всей группе и посчитать.
  - К сожалению, "Аргусом" или  "Снежинкой" здесь не обойдешься, в других
же машинах мы слабы, а спецпрограммисты заняты в испытательном полете,  -  я
уже думал об этом.
  - Если  я  все  верно понял,  завтра утром, до работы,  вы поговорите с
мальчиком?
  - Да, завтра утром, за чаем.
  - Договорились, спасибо.
  - Алло! Алло! - сказал  через секунду  папа, очень громко и прямо мне в
ухо (я чуть ли не прилип к трубке). Растерявшись, я закашлялся,  сказал, что
это я, что у мамы суп убежал и что она сейчас подойдет.
  - Я не успеваю, - сказал он. - Бегу. Поцелуй ее. - И повесил трубку.
  Странно,  то, что  я  услышал, я  вроде бы  знал, вполне  догадывался о
сложившейся  ситуации,  но  я  не могу  толком объяснить,  как  это на  меня
подействовало:  кто-то взял  и ускорил  особым  катализатором  все  события,
поддал напряжения, и  мой мотор заработал почти на износ, и папин, я  думаю,
тоже.
  Я снова лег, опять мне вдруг стало плохо, я даже забредил слегка или от
внезапно  подскочившей температуры, или от усталости этих  двух дней  вполне
может быть, что мой грипп никуда и не делся, просто улизнул ненадолго, когда
я завелся от звонка Зинченко, а может, меня, нежную куколку, слегка продуло,
пока я гонял на "Пластик". Не знаю.
  Я лежал и тихонечко бредил. Настойчиво во мне повторялись слова: "Так и
не позвонил Натке, а обещал. Так и не позвонил Натке, а обещал! Так и не..."
  Потом мне стало казаться, что через  равные  интервалы  звонит телефон,
Натка,  я приподнимался  с постели, и каждый раз оказывалось,  что это липа,
моя бредовая  ошибка. Я перестал подыматься и лежал тихо, но  телефон звонил
каждую  минуту,  а  мама  почему-то  не  подходила.  После  началась  легкая
карусель: то телефонный  звонок,  то звонок в дверь, то  один, то другой, то
икс, то  игрек, икс - игрек, икс - игрек, икс  - игрек...  Пи в кубе. Икс  -
игрек - пи в кубе  икс - игрек - пи в кубе. Пи-пи  в павильоне в "Тропиках".
Фирменный  морковный  сок  в специальном  прозрачном  кувшине  на  голове  у
заблудившейся в дебрях Натки. Полный восторг.
  -  Тебе нравится  "Восторг"? - не размыкая губ, спросил я, не зная еще,
долетит ли до нее мой голос. Она засмеялась. Тихий колокольчик!
  - А нравится мчаться в "амфибии" с моей гениальной приставкой - прямо к
звездам в черном небе, обгоняя тяжеловозы-патрули?
  Она опять засмеялась и сказала среди легкого звона:
  - Эта  вода  такая же прохладная,  как  в  колодце. Она тебе поможет. Я
спросил:
  - Тебе нравятся фиолетовые купальники фирмы "Дельфин"? Тебе очень  идет
фиолетовый  купальник  фирмы  "Дельфин". Я помню,  ты была в нем, когда мы в
бассейне "Факела" сдавали плаванье, это  еще до того,  как мы летали на Аякс
"Ц", до того, как я в тебя влюбился.
  Колокольчики звенели не переставая.
  -  Пи логическое в четвертой  фазе неминуемо стремится  к нулю.  Так? -
спросил я, почувствовав вдруг на своем лбу что-то холодное.
  - Не обязательно, - сказала она.
  - Какая приятная у тебя рука, - сказал я.
  - Это не рука, это компресс с водой, прохладной, как в колодце.
  - А на ней рука? Да? Я не ошибаюсь? Твоя ладошка?
  - Не ошибаешься.
  - Не убирай ее, пожалуйста.
  - Хорошо. Не буду. А ты не прыгай, скоро все пройдет.
  Дзинь-ля-дзинь колокольчики, все тише и тише.
  - Я не буду прыгать, мне уже лучше, только Ты не убирай ладошку.
  Я приоткрыл глаза и спросил:
  - Что это было со мной? Вдруг совершенно внезапно накатило.
  -  Не  знаю,  - сказала она.  -  Накатило  и укатило - какой-то  легкий
приступ. Микропереутомление в кубе. Она тихо засмеялась.
  -  Мама просила передать, что  поехала на космодром отвезти папе  перед
полетом на Аякс "Ц" пирожки с картошкой. Она открыла мне дверь уже в пальто.
  - Хорошо, что она не заглянула ко мне, - сказал я, снова закрывая глаза
и жутко боясь, что Натка уберет ладошку с моего лба. - Она бы разволновалась
и раскудахталась. Она, знаешь ли, парит надо мной, когда я  болею. Когда мне
было пять лет, у  меня температура подскочила однажды до сорока пяти и  пяти
десятых градуса.
  - Завиральные идеи, - сказала Натка. - Так не бывает.
  - Вру. Мне было шесть  лет, а  температура  была  сорок  шесть  и шесть
десятых градуса.
  -  По-моему, у тебя уже все  прошло, -  сказала Натка и сняла ладошку и
теплый  влажный компресс у меня со лба. Но я уже не осмелился  просить ее не
убирать руки.
  - Дай-ка я встану, - сказал я. - Все нормально.
  - Цыц! - сказала Натка. - Молчать. Лежать. Не шевелиться. Поправляться.
Понял?
  - Да мне вполне сносно, - сказал я.
  -  Задачка  на  догадливость,  -  сказала  Натка.  -  Ну,  слушай.  Чем
занимается  Н.  Холодкова  в  течение  дня,  минус  время занятий  в  школе,
учитывая, что учится она спустя рукава.
  - Ноль информации, - сказал я. - Не знаю.
  - Спокойно! Ты подумай, предположи.
  - Фабрика дамских причесок, - сказал я.
  - Глупышка! - она засмеялась. - Очень, очень редко.
  - Сидишь одна у колодца.
  -  О-о-о! Низкий  балл  за  поведение.  Сто щелчков  по  носу. - И  уже
серьезно: - И пожалуйста, я тебе тогда  сказала - и все! Не надо трепать эту
тему.
  - Ой, ну что  ты!  - Растерялся я ужасно. -  Ты прости, что я ляпнул, я
думал, что...
  - Все, все, забыли. Мчимся дальше. Что еще?
  -  Ну,  читаешь, - сказал я,  сбитый с  толку  тем, что сам только  что
ляпнул: подслушанный телефонный  разговор  крепко  сидел во  мне,  да и этот
идиотский  приступ гриппа неизвестно какого названия - тоже, и что-то еще, я
пока не знал - что именно.
  - Читают почти все, не подходит, - сказала Натка.
  - Плаваешь на "Факеле", в фиолетовом купальнике.
  - О, какая память! Снимается, не в счет. Я  не занимаюсь хозяйством, не
шью, не вяжу, не участвую  в радио- и  телевикторинах и конкурсах, не хожу в
кружки   самообразования,   не  посещаю  студию  живописи,  клуб   любителей
иностранных языков,  зооуголок,  курсы изучения  проблемы  языковой  связи в
космосе, общество "Друзья дельфинов", секцию космоспелеологов и  тэ дэ и  тэ
пэ. Мысль ясна?
  - Вполне.
  - Так чем я занимаюсь?
  - Не знаю.
  -  Вот и я не знаю. Слышал,  наверное, историю  о  том, как славненькая
малышка с  бантиками,  Наташенька  Холодкова  из  четвертого  "д",  получила
специальную премию Высшей Лиги за расчет малого биоускорителя. Слышал?
  - Было дело.
  - Обхохочешься. А ведь я с тех пор ни черта толкового не сделала.
  - Ну и что? Понаделаешь!
  - Болтушка ты! - Она пощекотала мне ухо. Дико приятно. -  На тебя опять
накатывает? Как ты  себя  чувствуешь? Я,  честно говоря,  напугалась,  когда
вошла.
  - Сейчас как будто нормально.
  -  Умница. "А  я  расту,  расту, расту!" - запела  она  модный  вариант
французской  песенки "Нас в галактике  только  двое".  -За год  я махнула на
шесть сантиметров.
  - Тебе идет. Рост Дины Скарлатти.
  -  Ерунда! Ты читал Борисоглебского:  "Химия мозга  - память, интуиция,
гениальность"?
  - Не-а.
  - Глупочка! Я расту,  а что-то там  происходит с клетками мозга, что-то
меняется.
  - Само собой.
  - Во-во!  И я вполне,  вполне,  вполне,  может быть, может  быть, может
быть, уже другая, другая, другая, чем в четвертом "д" - уже бездарь среднего
уровня.
  - Спорно.
  - А вдруг?!  И  кто-то  уже  хихикает, что меня держат  в  школе  из-за
великого папы...
  - Перегиб!
  - И, допустим, это правда. Занимаю чье-то место. Я расту, расту, расту,
а  сама об этом не знаю, не знаю, не знаю. Ужас как неловко. Ты когда-нибудь
думал об этом? Была мысль?
  Она  весело крутнула  носом, снова пощекотала мое ухо, поджала  губы  и
изобразила, какая она на самом деле важная.
  -  Нет, -  сказал  я.  Лицо  у нее  было  такое дико  симпатичное  - не
передать. Только  сейчас я как  следует понял, что та фирменная  крыса  типа
"Восторг" была на нее совершенно, ну,  абсолютно не похожа. - Нет, - добавил
я. - Еще и четверти не прошло,  как я начал учиться в вашей сногсшибательной
школе. И с гениальностью, кажется, у меня пока все в порядке.
  Наверное, это получилось у меня вроде бы как-то грустно, что ли, потому
что она не рассмеялась, а просто кивнула.
  - То есть я понятия не имею, что я делаю! - сказала она. - А  ведь надо
же что-то делать, а? "Мсье Рыжкин, слушаете ли вы по утрам "Нас в  галактике
только  двое"? Ваш вкус в кино?.." Нет, обязательно надо что-то  делать! И я
имею в виду вовсе не науку. А что-то такое... чтобы, ну... в груди щемило...
  Вдруг она привстала, наклонилась  надо мной,  положила  обе ладошки  на
плечи и спросила, глядя мне прямо в глаза:
  - Скажи, это ведь ваша "амфибия" стоит возле дома, ваша?
  - -Да, - сказал я, даже прошептал.
  - Значит, все верно. Все правильно. Я однажды шла домой поздно  вечером
и вдруг  увидела издалека,  что над  моим  домом зависла  темная  "амфибия",
внезапно она взмыла  вверх,  вертикально вверх,  строго  над  моим  домом  и
исчезла в  черном небе. Не знаю почему, но я почувствовала тогда, что это ты
за мной прилетал, только не была до конца уверена. Это ты был?
  - Да. Да.
  - Я тебя очень, очень,  очень  прошу,  как-нибудь возьми меня  с  собой
погоняться на  твоей "амфибии", а то на  меня иногда  такая  тоска  находит,
такая тоска...
  Я почувствовал,  что  еще немного  - и  я зареву. Я лежал, почти закрыв
глаза, руки по швам, и не шевелился. С трудом, но все-таки я спросил то, что
цепко   засело   во   мне,  с  того  момента,  как  я  очнулся   от   своего
микропереутомления в кубе.
  - Скажи, Натка, а пока ты сидела, а я отключился, накатило, я ничего не
говорил? Ничего особенного?
  - Нет, нет,  - быстро  сказала она, закрывая глаза. -  Все  было  очень
хорошо. Очень.
  Она снова положила мне руку на лоб,  я тоже закрыл  глаза, и минуты две
боролся с собой изо всех сил, чтобы не зареветь уже по-настоящему.

x x x

  Что-то особенное  висело  в воздухе,  в атмосфере, какие-то  флюиды или
лучше - малюхасенькие нервные паутинки  все,  вроде бы,  было как обычно, но
я-то  знал,  что папа должен  за завтраком  поговорить со  мной. Я знал, как
трудно  ему  будет начать, никогда раньше мы  дома об этом  не говорили, тем
более  что  это была  его  идея,  а я  должен был  либо  одобрить  ее,  либо
забраковать  (неплохая роль, правда?), и меня бесило, что папа должен искать
какой-то  идиотский правильный  ход для  начала разговора.  Мне  кажется,  я
напрягся не меньше,  чем он, но, как говорят  (я заметил) журналисты, "помог
случай".  Керамические  шестиугольники,  на  которые  мама  ставила  горячие
кастрюли и  сковородки,  напоминали  (графически)  молекулу.  Я  никогда  не
обращал на это никакого  внимания (этого  еще не  хватало!),  папа, я думаю,
тоже, но на этот раз он заме