о  препарат,  отдаленно  напоминающий  мяту  - иначе говоря,
простудиться было невозможно. Вкуснотища  необыкновенная, не насыщаешься, не
переохлаждаешься   -   ешь   сколько   угодно,   а   потому,   раз   никаких
противопоказаний нет, то и  талонов-ограничителей никаких не  надо. Никаких!
Ур-ра!
  Не  знаю  уж,  сколько я наел этого  мороженого за три часа,  наверное,
уйму, но потом перестал, нет, само собой, мне не надоело, куда  там,  просто
мне  вдруг захотелось  уйти  из  павильона, найти  Натку и вернуться  с  ней
обратно, и это чувство было сильнее.  Но выйти из павильона я  никак не мог,
дверь была закрыта, спрос на это мороженое был так велик, что очереди стояли
огромные,  и  администрация решила, что каждую  новую  партию желающих будут
запускать раз в пять часов  чтобы никто из очереди не пытался ворваться и не
было бы  беспорядка,  никого  раньше  этого срока  наружу не выпускали,  да,
честно говоря, и желающих уйти не было.
  Наверное, я был единственным, кто сидел в  павильоне и не  ел, я бы ел,
само собой, и времени в запасе было целых два часа -  просто я сидел и ломал
себе голову, как же все-таки поскорее отсюда выбраться и найти Натку.
  Вдруг (я даже вздрогнул) к моему столику плавно подплыла и  тут же села
девочка в синем, похожем на специальную форму (и я не ошибся), костюмчике, с
каким-то особым фирменным значком на пиджаке. Она - вот главное, от этого-то
я и  вздрогнул  -  как  две капли,  воды была похожа на Натку,  и  это  меня
взволновало необыкновенно (Натка, Холодкова, прохладное  мороженое, я и она,
вместе - все совпадало), но при этом я точно знал, что это была не она.
  - Меня зовут Алиса (заметьте -  Алиса,  как  бы  сладкое, вкусное имя),
Алиса, - повторила она, протягивая мне руку.
  - Рыжкин, - сказал я, протягивая ей свою, но она, слава богу,  и глазом
не  моргнула, не  узнала  -  то ли газет  не читала,  то  ли  портрет мой не
запомнила, то ли фамилию.
  -  Я ученица  спецшколы общественного питания,  -  сказала она, - и  на
время практики являюсь представителем фирмы "Детский мир", которая выпускает
новый сорт  мороженого  -  "Восторг". По  поручению фирмы я изучаю спрос  на
"Восторг"  и потребление "Восторга". Я заметила, вы перестали есть, почему?!
Может быть, вы были нездоровы  -  грипп, ангина - до того,  как пришли в наш
павильон? Или, может быть, вы вообще не поклонник мороженого?
  Идиотский вопрос!
  Я отрицательно покачал головой.
  -  Тогда я приступаю  к  выяснению  вопросов спроса по другим причинным
каналам. Значит, у вас существуют другие причинные каналы?
  - Не знаю, - сказал я. Бог ты мой,  как феноменально она была похожа на
Натку, только голос другой, не теплый, а холодноватый, холодный даже.
  - Вы  пришли сюда сытый, голодный, средний? - спросила она, доставая из
фигурного карманчика красивую авторучку и длинный листок с каким-то текстом.
- Итак, сытый, голодный, средний? Назовите, а я подчеркну нужное.
  - Средний, - сказал я.
  -  Та-ак, теперь задумайтесь,  представьте  - у  вас  то  же,  что и по
приходе, состояние насыщения -  меньше -  больше?  Не  появилось ли  чувства
сытости?
  - Нет, не появилось, - сказал я.
  - Прекрасно, подчеркиваю - "не появилось".
  - Что же  здесь удивительного, -  сказал я. - Ваш "Восторг" и не должен
насыщать, если я верно понял рекламу.
  - Это-то мы и изучаем, так ли оно на самом деле.
  - А я, пожалуй, несколько даже голоднее  в сравнении с тем, как я  себя
чувствовал, когда пришел сюда, - сказал я. Она, честно говоря, начала слегка
раздражать меня.
  -  Как-ак?  "Восторг"  в  худшем  случае может все  же  насытить, но не
увеличить чувство голода!
  - Вам  не сказали в вашей фирме, - заметил я, - что очень сытый человек
через несколько  часов после принятия пищи снова способен испытывать чувство
голода? Так, знаете ли, бывает в жизни...
  -  Нет, не сказали, - ответила  она. - Далее. Простуды после "Восторга"
не чувствуете, горло не болит?
  - Нет, не чувствую, не болит.
  - Подчеркиваю, - сказала она.
  - Пожирнее, - сказал я.
  - Что?
  - Ничего. Это шутка, - сказал я.
  - Я на работе, - сказала она. - Не мешайте подчеркивать.
  - Значит, на мне ваша фирма испытывает "Восторг"?
  - Да.
  - А я от вас испытываю восторг.
  - Мой домашний телефон, - сказала Алиса, - двести  шестьдесят два - сто
сорок девять - четыреста двенадцать - сто пятьдесят девять восемь нулей сто,
добавочный "один".  Сосредоточьтесь, добавочный  - "один". Запомнить легко -
"один".
  О, как  меня  злило,  что она, абсолютно похожая  на  Натку,  такая  же
длинноногая, гибкая, лицо  -  как две  капли воды,  совсем, совершенно,  ну,
абсолютно не  Натка! А вдруг Натка,  на самом деле,  если приглядеться, тоже
такая? Нет, нет, не верю!
  - Звоните после шести. Все обсудим.
  - Например, - сказал я, - что вы не понимаете шуток? Это?
  -  Можно и  это,  - сказала  она. -  А потом  сходим  в  кино,  на Дину
Скарлатти. (Вдруг мне показалось,  что голос ее слегка потеплел, чуть-чуть.)
У меня прическа, как у Дины Скарлатти, правда, недурная? Нравится? Ну!
  -  Вот  видите, Алиса,  - сказал я. Черт  возьми, а вдруг  это все-таки
Натка,  Натка,  которая  ненадолго  заблудилась  в  сумрачных  дебрях  фирмы
"Детский мир"  и просто временно  привыкла  к другому,  фирменному  имени. -
Видишь, Алиса,  - продолжал я.  -  Можно, хоть и  немного,  но  и на  работе
поболтать.
  - Итак,  -  сказала она. - Чувства насыщения  у  вас нет. Простуды нет.
Попробуйте поесть "Восторга" еще.
  - Мне не хочется, - сказал я вяло.
  - Но ведь помех нет. Я подчеркнула, что нет.
  - "Подчеркнула" - "не подчеркнула", какое это имеет  значение?! - Опять
я готов был взорваться. - Сказано - не хочу.
  - Фирма не настаивает, но нужно попробовать еще.
  - А я не хо-чу! Я  - против!!! Что значит, нужно?! Вы понимаете, фирма,
что это...
  - Алиса, - поправила она.
  - Алиса, вы...
  -  Все верно. Фирма не настаивает. Так. Что у нас дальше? Ах, да! Может
быть,  причинные каналы  отказа  -  иного толка?  Здесь перечислено:  "общее
недомогание до поглощения",  "общее утомление  до  поглощения",  "чрезмерная
сытость", "постоянная склонность к задумчивости"...
  -  Да, - сказал я. - Постоянная склонность к задумчивости. -  Но она не
обратила внимания.
  - "Постоянные идеи", "внезапно возникшая идея".
  - Да, внезапно возникшая идея.
  - "Врожденное отвращение к мороженому".
  - Во! Во! Вот это! Она очнулась.
  - Но ведь не отвращение к "Восторгу"? - сказала она, вдруг улыбнувшись,
как на рекламном листке "Пейте морковный сок "Нега".
  Напугать бы ее, подумал я, так бы и осталась с этой улыбкой.
  - Трудно, что ли, повторить? - сказала она капризно и жутко симпатично:
на секунду передо мной мелькнула Натка.
  -  Бог ты мой, -  сказал  я. - Неужели ваша фирма не  понимает, что эти
самые  причины  иного  толка  не  важны,  что   причина  отсутствия  желания
поглощения (ну и речь  - работать бы мне в их фирме) не в перенасыщении и не
в простуде  с другой стороны, если  причины  иного толка и влияют на падение
или рост спроса, то фирма ни проконтролировать  их как следует, ни тем более
устранить не сможет! Понятно?
  - Итак, я подчеркиваю причину.
  Я испугался, что умру.
  -  Ладно, -  сказал  я, скрипнув зубами. - Ладно.  Я  назову.  Придется
вписать, она там не названа.
  - Я впишу.
  - Не боитесь, а? - спросил я тихо,  голосом змеи. - Ну, так вот. С того
момента, как  я  перестал поглощать "Восторг",  я  ужасно хочу,  как бы  это
сказать... ну, пи-пи! Понятно?!
  Я произнес это,  уже  чувствуя,  как  это дико  стыдно -  так  говорить
девчонке,  но  это  ощущение  тут  же  прошло,  потому  что  она и глазом не
моргнула,  все,  что   я  сказал,  молча  записала,  после  встала,  вежливо
поблагодарила меня за беседу и добавила:
  -  Пойдемте  со  мной  на  второй  этаж,  туалет  там,  возле  кабинета
директора.
  Мы вместе поднялись наверх.
  - Скажите, Алиса, - спросил я. - А можно отсюда попасть в  парк? Я хочу
уйти.
  - Запросто, - сказала она. - Вон туалет, а вон лестница вниз, на выход.
Прощаюсь.  Звоните  двести  шестьдесят два -  сто сорок девять  -  четыреста
двенадцать - сто пятьдесят девять восемь нулей сто, добавочный "один".
  То  ли  оттого,  что  она  вдруг,   на  секундочку,   улыбнулась  опять
человеческой, не  морковной улыбкой, то  ли  оттого, что  кошмар  "Восторга"
кончился и я был  свободен, - я сам для себя  неожиданно чмокнул ее в  ухо и
пулей вылетел в парк. Через секунду я был уже в своей "амфибии".
  Я  взмыл в  небо  и только тут увидел (откуда  вдруг взялась?!) висящую
между мной и стеклом переднего обзора маленькую, на резиночке (терпеть всего
этого не могу: разных там рыбок, медвежат, куколок...), игрушку: Натка -  не
Натка,  эта  самая  Алиса,  потрясающе  похожая,  улыбающаяся,  в  фирменном
детскомировском костюмчике со значком, на котором мелко-мелко было  написано
сверху:   "Ешьте   мороженое  "Восторг"  фирмы  "Детский   мир",  а   снизу:
26214941215900000000100 доб. 1. Целую, как ты меня только что. Твоя Алиса".
  И  пока  я, доведя  мою "амфибию" до дрожи, выжимая  из  нее  последние
силенки,  мчался в  темнеющем небе,  а эта Алиса вертелась и раскачивалась у
меня перед глазами, я с нарастающим ужасом и холодком в загривке все  больше
и больше приходил в панику оттого, что поцеловал ее в ухо.
  Я  проснулся весь  в  холодном  поту,  с мерзким чувством  своей измены
Натке.
  Пока я приходил в  себя,  откуда-то  (как  она почувствовала, не  знаю)
вдруг появилась мама  она летала надо мной, порхала, то взмывая высоко вверх
и  открывая лившийся из окон холодный  скучный  осенний солнечный  свет,  то
возвращаясь ко мне и закрывая его.
  Она сняла с моего  запястья  (когда она надела - я не знал) раскаленный
от  моего  тела  браслет Горта   защелкали  телефонные  клавиши  температура
такая-то,  давление   такое-то,  состояние   сердца   такое-то,   столько-то
лейкоцитов в крови  и т.  д. и т. п. - она диктовала в поликлинику показания
счетчиков  браслета и все  порхала  над моим  тридцатидевятиградусным жаром,
пока их  машина  обрабатывала данные   шуршала по бумаге  авторучка  -  мама
записывала необходимые лекарства...
  Оказалось - очень сильный грипп.

x x x

  Уже  через  день мне стало  немного полегче, голова работала  более или
менее четко, и  я  прекрасно отдавал себе отчет в том, что,  несмотря на то,
что я остро понял  и пережил, что сам перед собой  обязан  твердо знать, как
мне следует себя чувствовать  в  ситуации "эль-три",  самому заранее как  бы
выбрать, что же для  меня важнее... несмотря на это, я вполне замечал в себе
какую-то  радость,  маленькую  радостишку: вот, мол, заболел, день-два-три -
неделя, глядишь, - а папа и сам завершит работу.
  Наверное, потому, что грипп все-таки еще крепко держал меня,  и я даже,
кажется, чуточку себя, больного, жалел, и потому еще,  что чувство, будто  я
изменил Натке, прошло, но и - кап-кап-кап - на тютелечку, но все же осталось
- вечером, до прихода папы, я позвонил Натке. Впервые после "Тропиков".
  Она  оказалась  дома.  Изо  всех  сил, как  бы  вылезая  сам  из  себя,
внимательнейшим  образом вслушивался я  в  ее голос и  понял,  наконец,  что
ничего для меня плохого в нем нет, хотя, кажется, и  хорошего - тоже, но все
вместе меня успокоило. Я сказал ей, что заболел гриппом. Она спросила, какая
температура, и  я сказал,  что  ерунда, вот такая-то. Она согласилась,  что,
действительно, ерунда собачья (я даже слегка обиделся), и рассказала, что на
другой день  после аварии в "Тропиках" (у  меня даже сердце обдало холодком,
что она помнит именно аварию, а не наш поцелуй, хотя, подумал я тут же, было
бы не очень-то приятно, если бы она помнила и сказала об этом вслух, да  еще
по  телефону),  что  на  другой день после  аварии она купила в  зоомагазине
хомячиху, подружку моему Чучундре, и надеется,  что у них когда-нибудь будут
дети.  Дети, смех!  Я  опять слегка  расстроился, что  вот, был мой подарок,
хомяк, и  она, глядя на  него,  могла вспоминать обо мне и радоваться  моему
подарку,  а  теперь  получается вроде бы не  именно мой  подарок, а какой-то
зверинец, где от меня есть только  частичка, а вовсе не все. Но очень быстро
я сообразил, что все это бред, от волнения. Главное, что она помнит, конечно
же,  помнит обо мне  и моем подарке и не скрывает этого, рассказывает... Мне
снова стало почти тепло, и я  сказал ей,  что, мол, скучно все-таки лежать и
болеть  одному  и не  забежит  ли она ко мне завтра  после  уроков  вместе с
хомячихой, чтобы я ее посмотрел, если,  конечно, ей, Натке, это удобно и она
ничем не будет занята.  Очень средним, ровным каким-то голосом  она сказала,
что так и поступит, если, конечно, она ничем не будет занята.
  Я не понял, откуда этот средний голос, может,  она обиделась, что я жду
ее завтра, а  не сегодня  вечером, но не стал  об этом думать, может быть, к
тому же, я вообще выдумал этот средний голос, и мы сговорились на завтра, на
три часа.
  - Пока, - сказал я. Она сказала:
  -  Пока.  - И  добавила вдруг:  -  Ты видишь меня в телефонную  трубку?
Видишь?
  Я  ответил  ей не сразу, не потому, что не понял вопроса, а потому, что
вообще не люблю эти выкрутасы, но все же сказал:
  - Ясное дело, вижу.
  - Отлично,  - сказала она и добавила (отчего у  меня сразу  перехватило
дыхание и вместе с этим быстро  скользнула мысль,  что я,  идиот несчастный,
все же не понял ее вопроса): - Ну, какие у меня сейчас глаза? Какие?
  И я выдохнул:
  - Зеленые.
  И как в тумане услышал:
  - Молодец. Ну, привет.
  И она повесила трубку.
  Я вернулся в кровать  и  долго не  мог  прийти в себя, потом,  наконец,
успокоился и стал думать о нашем завтрашнем свидании.
  (Но оно так и не состоялось.)
  А пока  я, не зная этого, лежал и  мечтал о  нем, еще одна мысль пришла
мне в голову. Вот ведь забавно! Ведь если вдуматься, то - что такое учиться,
что такое быть обыкновенным учеником, как все (и как это было в моей старой,
нормальной школе)  -  я и думать уже позабыл, перемахнув под папиным  мощным
крылышком  в  новую,   особую,  сверхспециальную,  для  особоодаренных,  так
сказать, молекул, школу   с другой же стороны, учился я в ней  так мало, так
недолго  и так давно уже (было у  меня это  ощущение) приступил  к  работе в
группе  "эль-три",  что  опять-таки учеником себя вовсе  не чувствовал   а с
третьей  стороны, работать,  а  не учиться было странно, и работал я  так по
времени мало и настолько  еще  не втянулся, не поверил до конца, что  вот, я
уже работаю, что запросто можно было призадуматься (или думал) - так кто  же
я  такой на самом  деле? Мелкота  дошкольная?  Само собой  -  нет. Школьник?
Ученик? Совершенно не школьник. Спецучащийся из высокого, недостигаемого для
простых ребят,  гнездышка для особо одаренных? Уже нет. Абитуриент, студент,
инженер,  ученый?  Все  нет,  не  разбери-поймешь кто.  Немного  холодное  и
неуютное ощущение.
  На другой день, в полтретьего позвонил телефон, я снял трубку,  это был
Зинченко.
  - Да, это я, - сказал он, когда я сразу же узнал его. - Ну, как ты? Как
твой грипп? Цветет?
  -  Цветет,  -  сказал я.  -  Помаленьку.  А  вы-то  там  как?  Цветете,
расцветаете? А я вас сразу узнал, честно!
  - В известном смысле, да, помаленечку цветем, - сказал он тихо и как-то
мягко. - Вот,  решил тебе  позвонить. Ты смотри,  главное...  -  И  он  стал
перечислять,  как  мне следует себя  вести, нечто  относительно  постельного
режима, питания, вреда  чтения  лежа, хождения  босиком, форточки, лекарств,
дисциплины   мыслей   и   переживаний,  быть   паинькой,  ути-путиньки,  наш
силовосстановительный   бульончик...  терпеть  не   могу,  носятся,   как  с
грудным...
  И  вдруг он  так же тихо и ровно сказал (я сразу понял,  что он должен,
обязан был  мне это сказать, хотя точно, совсем не имел цели в мягкой манере
попытаться вытянуть меня из постели в "Пластик"), он сказал:
  -  Сегодня  твой  отец,  кажется, нашел  путь  перестройки  семнадцатой
молекулы.
  - Ка-ак?!  Потрясающе! Ур-ра!-  заорал я. -  Вот чудо!  Так  что  же вы
сразу, сразу не сказали?! Прекрасно сами знаете, как  это важно! (Вряд ли он
догадывался,  как  это  важно  было для  меня  на  самом  деле.  Или  все же
догадывался?) Папа действительно нашел, и вы просто осторожничаете, или...
  - Видишь ли. - Голос  его  был таким  же  тихим и  ровным, а меня всего
трясло от волнения.  - Он допустил, что перестройка четвертой и одиннадцатой
дадут  эффект, идентичный перестройке семнадцатой.  Посчитали все  вместе  -
чуть-чуть  не  совпадает, все же  капелька  до  идеального  остается.  Стали
считать  только  предложенную новую  пару.  Сначала  все  шло  ровно, как  с
семнадцатой, после - резко поломалось.
  Даже несмотря на волнения, я, засмеявшись, спросил:
  -  Уж не  на  "Аргусе" ли вы  считали? Он тоже  хохотнул  (вспомнил)  и
сказал:
  - Нет-нет. На "Снежинке" (была и такая).
  - Ух, ты! - крикнул я. - Вот чудно! Я сейчас еду! Лечу!
  О Натке я  позабыл  начисто, я думал только  об  одном  и  без  всякого
зазнайства: вдруг они без меня не справятся, я там  необходим, но это никак,
никак, никоим образом не  бросает  тень на папу,  идея  - его, а остальное -
завитушки, детали.
  - Спокойно! - сказал Зинченко. - Во многом я звоню, чтобы сообщить тебе
новость. Но я против твоего приезда. Лежи.
  - Да не буду я лежать! - крикнул я. - Знали ведь, что я заведусь, когда
сообщали!
  - Твоя  заводка меня не интересует. Заводись на  здоровье.  Я же обязан
был сообщить  тебе новость?  Это мой долг  и твое право. Разве ты бы от него
отказался, лишь бы не заводиться?
  - Конечно, нет! Но я  беру ответственность на себя. В личной карточке я
распишусь, что встал  с  постели сам, никто  меня  не заставлял! Ну, товарищ
Зинченко, ну, можно?
  - Распишешься, когда тебе стукнет шестнадцать, - сказал он.
  -  А пока кто?!  - крикнул  я.  - Мало  ли что я ребенок,  я  все-таки,
как-никак...
  - Папа и мама распишутся. А ты пока ноль без палочки.
  -  А   вы  спрашивали  его?!  -  крикнул  я  вдруг  полушепотом,  сразу
разволновавшись от мысли, что папа мог быть против моего  приезда и вовсе не
потому, что я болен, а  чтобы довести все до конца самому, Рыжкину-старшему,
как бы опасаясь, что я... ах, какая гадкая все-таки мысль!
  -  Я  категорически  против твоего приезда,  -  сказал Зинченко. - Отец
хочет, чтобы ты приехал, если ты себя хорошо чувствуешь. Но я против в любом
случае. Еще рано. Да и незачем. Твое дело, малыш, фантазировать, а считать -
наше дело!
  - Он главнее, он отец! - крикнул я. - Он мой папа!
  - А я Главный Конструктор корабля. Не фунт изюму!
  - Ну и что?!  А  он мой папа!  -  крикнул я. - Он за меня распишется. Я
себя чувствую нормально. Да  вы что, смеетесь?!  Какой-то  грипп! Сейчас  же
вылетаю!
  Он сказал вдруг:
  - Ладно. Жди меня, я за тобой заеду. Оденься потеплее.
  И повесил трубку.
  Я  завертелся  волчком  по  какой-то   нечеловечески   сложной  кривой,
заносился по комнате...  Где брюки,  где  туфли? Тут же вспомнил (ох, осел!)
про Натку, растерялся ужасно, она придет,  а  никого  нет, быстро  набрал ее
телефон, уф-ф-ф... она была дома  без подробностей  я  сказал  ей, что  меня
требуют  на  "Пластик",  дело  серьезное,  она  спросила  какое,  я  коротко
объяснил,  она сказала, очень  рада, если  все  разрешится  для  меня лучшим
образом,  так  рада, что вовсе и не огорчится,  что  я сегодня  не увижу  ее
хомячиху, а так бы хотелось, она, Натка, вот-вот должна была выйти  и  ехать
ко мне  молодец,  не стала, как некоторые, раз человек вдруг оказался занят,
делать вид, что не только не расстроена, но и вообще не собиралась приезжать
- полно, мол, и своих дел.
  Мы  попрощались,  она  сказала,  чтобы  я  звонил,  я  сказал  -  буду,
обязательно, и повесил трубку. Вдруг мне стало спокойно и ровно.
  Но, когда  вместе  с  Зинченко  (он  приехал  мигом) мы  примчались  на
"Пластик