веток  и  вот  здесь
набросаю.
   Я сидел, обхватив руками коленки, и представлял,  как  четырнадцатилетний
Васька прятался здесь от фашистов и как ему было одному жутковато и голодно.
Тогда, как сейчас, догорали сосновые ветки. Внутри них  взрывались  капельки
смолы, и из сучков, шипя и попыхивая, вырывались струйки дыма. И  у  Васьки,
так же как у меня, немного рябило в глазах от бликов огня на  бурых  стенах.
Только я приехал в Крым с папой и мамой загорать и купаться, а  он  тогда  в
одиночку партизанил, и его фашисты повесили бы, если бы поймали...
   Федя вернулся с ворохом свежих веток  и  устроил  себе  лежанку  напротив
меня. А Кыш и Норд лежали  рядышком,  смотря  на  угольки,  и  глаза  у  них
сверкали.

   70

   - Ну давай поедим, - предложил я, потому что мне хотелось есть.  Ведь  за
обедом я ни до чего не дотронулся, а только слушал рассказ про войну.
   - Вот тут я запас кой-чего. - Федя достал из сумки банку консервов, хлеб,
колбасу и бутылку минеральной воды.
   Я тоже выложил вс„ взятое из дома. Федя дал собакам колбасы, потом открыл
консервы и подогрел на угольках. Это были болгарские голубцы.  Мы  съели  по
одному с хлебом и помидорами.
   Потом я подумал: каково было первобытным людям? Потрудней,  конечно,  чем
нам, и намного. Ведь они ещ„ не умели шить  пальто  и  костюмов.  Надо  было
охотиться, кормить детей, защищаться от всяких крокодилов  и  динозавров  и,
главное,  воспитывать  отстающих  обезьян,  которые  почему-то   не   желали
становиться людьми... Начало истории человечества мне рассказывала  бабушка,
когда я лежал с ангиной и не ходил в детский сад...
   Наши собаки тоже наелись и дремали  у  огня,  а  может  быть,  вспоминали
историю своей дружбы с людьми. Федя ворошил угольки. Я спросил у него:
   - А что было после того, как люди вышли из пещер и начали строить дома?
   - Словами я сказать не умею. Вот в ч„м дело. Меня про вс„ это  нарисовать
тянет. Веришь? Как заш„л сюда, так почуял волнение души. Не  пойму,  что  со
мной. Веришь?
   - Верю. Ты возьми и нарисуй. Тебя учили рисовать?
   - В моей жизни было не до рисования.
   - Ничего! Первые художники тоже сначала не умели. Однако не  побоялись  и
начали, - сказал я. - И  им  было  потрудней.  Они  ж  не  знали,  что  есть
рисование, а ты знаешь.
   - Давай-ка полежим и подумаем.

   71

   Я понял, что Феде неохота разговаривать, и стал думать о своей жизни. Что
я такого важного сделал за семь лет? Ничего. Зато я всегда жалел животных  -
и диких и домашних. И почти никогда не врал.  А  врал  только  тогда,  когда
знал, что мне не поверят, даже если я скажу правду... Я своими  болезнями  и
диатезом часто расстраивал маму. Но нарочно болел всего один раз:  на  днях,
когда сам себя обж„г крапивой... Иногда в мою голову приходят плохие  мысли,
но я в этом не виноват. Они приходят без спросу. И я их прогоняю, чтобы  они
не превратились в дела. Я знаю несколько гадких слов, но никогда не пишу  их
мелом на стенах и на асфальте, хотя... нет... однажды  написал:  "Рудик...",
но тут повалил мокрый снег, засыпал это слово. А мне стало стыдно...  Жадина
ли я? Это да. Немного жадина. Но  как  не  жалеть  свой  значок,  когда  его
предлагают поменять на худший? Или как дать прокатиться на велосипеде,  если
сам ещ„ не накатался? Трудно. Значит, я жадина. Но  вот  когда  меня  ребята
просят оставить пирожка или яблока,  или  ч„рного  сухарика,  или  воблы,  я
всегда оставляю. Это точно. Всегда... Конечно, я не такой смелый, как  Мишка
Львов, по прозвищу "Тигра", но за несправедливость  могу  вызвать  на  дуэль
любого человека,  кроме  мамы,  папы,  учительницы,  Снежки  и  завуча.  Они
справедливые люди... Мне бы научиться побыстрей читать книжки и  писать  без
ошибок слова, и я был бы  совсем  человек,  как  другие  люди!  Потом  бы  я
воспитал Кыша, кончил бы школу, и мы с ним выступали бы в цирке  с  вес„лыми
номерами по чтению и арифметике...
   Мне почему-то перестало думаться о жизни, а Федя лежал, молчал  и  думал.
Ведь его жизнь была длиннее моей. Вдруг  Кыш  зарычал  и,  залаяв,  бросился
через лаз в "прихожую". Федя, пригнувшись, пош„л за  ним.  Но  Кыш  перестал
лаять и возвратился к костру.
   Мы подкинули в кост„р полешков и снова легли на свои лежанки.
   "Хорошая какая пещера! - подумал я. - Знали бы мы с мамой про не„ раньше!
Прожили бы здесь дикарями весь отпуск!.."
   Потом я подумал: "А на что, интересно, смотрели древние  люди,  когда  не
было телевизоров и кино? И что они слушали? Ведь они не имели ни  радио,  ни
радиол... Наверно, они после охоты садились на камешек и смотрели  на  небо,
на деревья, на травы, и цветы, и голубое море, по которому ещ„ не  научились
плавать. И без передачи "В мире животных" они  встречали  в  лесу  медведей,
тигров, обезьян, страусов, орлов и даже тех зверей, которых  мы  никогда  по
телевизору не увидим. Их больше нет в лесах  земли...  Зато  разве  смог  бы
пещерный человек объездить за свою жизнь столько стран,  морей  и  островов,
сколько я смотрю за один только раз в "Клубе кинопутешествий"? Не смог бы...
А может быть,  повидать  один  настоящий  остров  лучше,  чем  увидеть  тыщу
островов по телевизору?
   Сегодня как раз должно  было  быть  повторение  "Клуба  кинопутешествий".
Наверно, сейчас мама и Анфиса Николаевна смотрят эту  передачу.  Хорошо  бы,
они спали спокойно и не беспокоились о нас с Федей. А  вдруг  беспокоятся  и
пошли искать? Нет. Я же оставил телеграмму!.."
   Я ещ„ подумал, что если бы я присмотрелся как следует к поведению Василия
Васильевича и не пропустил мимо ушей его вопросы об  Анфисе  Николаевне,  то
сумел бы напасть на след. Впрочем, вс„  вышло  к  лучшему...  Глаза  у  меня
слипались... Полешки потрескивали... Дымок тянулся к  потолку...  Посапывали
собаки... Я ещ„ помечтал, как докажу людям,  что  видел  Пушкина  и  у  него
голубые глаза и мягкие кудри...

   72

   Я уснул и не мог понять, сколько проспал, когда проснулся.  Кост„р  почти
погас. Федя ещ„ спал. Я выбрался из пещеры.
   На земле было уже утро! Кыш, повизгивая, просил выпустить его тоже...
   Мы погуляли  немного,  здорово  озябли,  и  так  хорошо  было  вернуться,
подкинуть в угольки сухих веточек, раздуть огонь и согреться.
   Потом я разбудил Федю и спросил:
   - Ну как? Долго вчера о жизни думал?
   - Порядочно. И кое-что надумал.
   - Теперь нам пора возвращаться. И так, наверно, беспокоятся.
   Вообще-то мне показалось немного странным, что нас никто  не  разыскивал,
что ночью по склону горы не ходили люди во главе с папой и  мамой,  не  жгли
факелы и не кричали: "Ал„ша-а!.. Ау-у!.. Ау-у!.. Фе-дя-я!"
   Мы доели вс„, что осталось с вечера, накормили собак, затоптали угольки в
костре и вышли из пещеры.
   Обратно мы шли молча, потому что Федя не хотел разговаривать  и  думал  о
ч„м-то сво„м. И вдруг он остановился и воскликнул:
   - Какая же я скотина! Мой сосед  по  палате  пацаном  в  одиночку  громил
фашистов и защищал Крым, а я размалевал  его!  Разгравировал!  Но  теперь  я
понял, что надо делать! Понял!
   - Что? - спросил я.
   - Узнаешь! Все узнаете! - пообещал Федя.

   73

   Первым делом я заш„л домой. Мама, увидев меня, ни капли не удивилась. Она
пила чай с Анфисой Николаевной и сказала:
   - Привет. Наверно, пром„рз? Садись ча„вничать.
   - И совсем не пром„рз. Мы жгли кост„р, - сказал  я,  не  понимая,  почему
мама так спокойна, и спросил: - Ну, как вы тут без меня?
   -  Прекрасно.  Василий  Васильевич  с  Анфисой   Николаевной   всю   ночь
рассказывали нам про свои военные приключения.
   - Ух! Жалко! - сказал я. - Пропустил самое интересное!
   - Ты почему написал в записке: "Беспокойтесь"?
   - По-телеграфному это значит: "не беспокойтесь", - объяснил я.
   - А что означает возглас "мамочка" в конце твоей телеграммы?
   - Это значит: "Мамочка! Вот кончатся все события, и  мы  начн„м  отдыхать
по-настоящему. Честное слово!"
   - Попробуй догадайся! - засмеялась Анфиса Николаевна.
   - На то и телеграмма, - сказал я.
   Мама решила после  завтрака  поспать,  потому  что  прослушала  всю  ночь
рассказы про войну. Я сказал ей, что иду в "Кипарис" к папе, и позвал Кыша.
   Он грелся на солнышке после холодной ночи в пещере, а неподал„ку от  него
умывалась Волна и мурлыкала так громко, как  будто  у  не„  внутри  тарахтел
маленький моторчик.
   - Ал„ша, я надеюсь, что твоей ноч„вкой в пещере все события кончились?  -
спросила мама.
   - Откуда ты знаешь, где мы ночевали? - удивился я.
   - Прости, этого я сказать не могу, - ответила мама.

   74

   Многие отдыхающие после завтрака прогуливались по дорожкам  и  сидели  на
лавочках, читая газеты. Среди них не было ни папы, ни  Василия  Васильевича,
ни Феди.
   Как я и думал, они, проговорив всю ночь, крепко спали в  своей  палате  и
даже не проснулись после громкого стука в дверь. Я  решил  их  не  будить  и
присел за стол написать папе записку.
   Вдруг Кыш как-то странно себя пов„л. Сел посередине палаты, задрал нос и,
зажмурив глаза, к чему-то принюхался. Потом почесал лапой за  ухом  и  снова
принюхался... Он был похож на меня в тот  момент,  когда  я  хочу  вспомнить
что-то очень важное  и  не  могу.  Принюхавшись,  Кыш  тихонько  и  тоскливо
взвизгнул.
   - В ч„м дело? - ш„потом спросил я. Но  Кыш  вдруг  бросился  под  кровать
Тория. Он обнюхал его чемодан и зарычал.
   - Фу! - сказал я, но было уже поздно: Кыш залился таким лаем, какого я ни
разу от него не слышал.



   Первым с кровати вскочил папа.
   - Фу! Фу! - закричал он, протирая глаза. Я полез под  кровать  Тория,  но
Кыш не давался мне в руки и залаял ещ„ громче. Я не  мог  успокоить  его  ни
лаской, ни угрозой выпороть поводком.
   - Уберите вашего пса! Пош„л вон! Пош„л! - встав на колени, прогонял  Кыша
прибежавший в палату вместе с другими отдыхающими Торий. Однако Кыш, оскалив
зубы, чуть не тяпнул его за руку.
   - Я знаю, почему он лает, - сказал Василий Васильевич. - И вы, Торий, это
отлично знаете.
   - Я ничего не знаю! - тут же  заявил  Торий.  Василий  Васильевич  что-то
сказал ему на ухо. Торий отшатнулся и покраснел.
   - Советую  чистосердечно  признаться.  Откройте  чемодан,  -  посоветовал
Василий Васильевич.
   - Кыш! Последний раз говорю: "Ко мне!" -  крикнул  я,  и  он  послушался.
Прыгнул ко мне на руки и уже не лаял, потому что охрип, а только рычал.
   Василий Васильевич попросил выйти из палаты  всех  посторонних.  Остались
только папа, Федя, Милованов, Торий, Кыш и я.
   - Открывайте. Смелей. И  покажите  нам  свои  трофеи,  -  сказал  Василий
Васильевич.
   Торий очень неохотно открыл  ключиком  чемодан,  и  в  этот  момент  Кыш,
вырвавшись  у  меня  из  рук,  бросился  на   глазах   перепуганного   Тория
расшвыривать носом его рубашки, майки и носки,  добрался  до  дна  чемодана,
схватил зубами два красивых, переливающихся всеми цветами  радуги  павлиньих
пера, положил их к моим ногам,  несколько  раз  победно  тявкнул  и  скромно
ул„гся в углу палаты. Тут открылась дверь, и в палату вош„л Корней Викентич.
   Он посмотрел на раскрытый чемодан с  разворош„нным  бель„м,  на  павлиньи
перья, на Кыша и на меня и спросил:
   - Извольте объяснить, что здесь происходит. Я не знал, с чего  начать,  и
поэтому онемел.
   - Кыш учуял перья - он же обнюхивал павлина - и...  вот...  обнаружил,  -
наконец сказал я.
   - Так,  значит,  это  вы?!  -  воскликнул  Корней  Викентич.  -  Извольте
объясниться, молодой человек.
   Торий долго вытирал лицо, конечно соображая, как лучше соврать, и наконец
сказал:
   - Однажды... я увидел на газоне эти перья и взял их... Вот, собственно, и
вс„... Очевидно, они упали с хвоста павлина  примерно  так  же,  как  падают
листья с магнолий...
   - Нет, Торий. Перья вы не подняли с газона, а выдрали из хвоста  Павлика,
- поправил Василий Васильевич.
   -  Вы  никогда  не  сможете  этого  доказать,  -  сказал  Торий.  Он  уже
успокоился, задвинул чемодан под кровать и готов был отпираться до конца.
   - Жаль, Торий, что вы не раскаиваетесь. Дело в том,  что  местные  юннаты
запечатлели на пл„нке момент, когда вы "похищали" перья.
   После этих слов Торий сник:
   - Только не нужно посылать фото в мой институт, - вдруг попросил Торий. -
Я просто не подумал... просто не подумал...
   - Зачем вы это сделали? - спросил Корней Викентич.
   - У одной моей знакомой... хобби... Она собирает птичьи перья,  -  сказал
Торий.
   - Мне стыдно за вас. Стыдно... О вашем поступке знает уже весь "Кипарис".
Зайдите, пожалуйста, в дирекцию. Остальные - на пляж!
   - Ну и палата! - сказала нянечка.
   - Тебя, Алексей Сероглазов, и  твоего  пса  я  благодарю  за  гражданское
мужество! - Корней Викентич пожал мне руку.
   - Я тут ни при ч„м... Это Кыш взял след, - сказал я и подумал:  "Вот  что
значит  для  собаки  пожить  одну  ночь  в  первобытной  пещере!  Сразу  нюх
возвратился и бесстрашие".

   75

   Выйдя из корпуса, мы с папой сели на лавочке. Он сказал:
   - Слушай меня внимательно: я делаю тебе  последнее  предупреждение.  Если
вместо отдыха ты будешь без спроса убегать из дома и  вытворять  ч„рт  знает
что, то я действительно отправлю тебя в Москву. Твоя  мама  побелела,  когда
прочитала дурацкую телеграмму "беспокойтесь  уходим"...  И  это  -  на  ночь
глядя!  Хорошо,  что  Василий  Васильевич  объяснил,  так  сказать,  где  вы
находитесь с Федей, и  успокоил  нас!  Он  заметил,  как  вы  собирались,  и
проводил вас до самой пещеры. Потом возвратился и успокоил нас в тот момент,
когда мама хотела бежать в милицию!
   - Между прочим, если бы ты не сказал мне, чтобы я  задумался  об  истории
всего человечества, то я и не пош„л бы ночевать в пещеру, - сказал я.
   - Но почему в пещере? Дома или на пляже ты не мог думать?
   - Не мог. Ты сам всегда говоришь, что танцевать нужно от печки.
   Папа слегка застонал. Это означало, что он не имеет возможности  доказать
мне, что я полностью не прав, хотя вроде  бы  говорю  правильные  вещи.  Мне
пришлось подробно рассказать ему, как я думал о своей, прошедшей с  большими
нарушениями дисциплины, жизни.
   - В общем, иди, - сказал папа. - И  запомни  то,  что  я  сказал.  Читай,
купайся, гуляй и набирайся сил. С завтрашнего утра ты будешь  бегать  вместе
со мной. Понял?
   - Понял. Приду.
   - Ты что-нибудь утаиваешь от меня? - вдруг ни с того ни  с  сего  спросил
папа.
   - Конечно, утаиваю, - ответил я, - но только для того,  чтобы  не  мешать
тебе восстанавливать физические силы. Потом я вс„ расскажу и тебе и маме.
   - До свидания. Я пош„л на машину времени.
   - Пока, - сказал я. - Мы тоже скоро пойд„м купаться.
   Папа уш„л, обиженный на то, что я что-то от него утаиваю. Может быть,  он
имел в виду ночную засаду? Кроме не„, я от него не утаивал ничего.
   Около Геракла, на скамейке, я увидел Федю. Он что-то  писал,  положив  на
колени блокнот, и я его не стал отвлекать.
   Перед тем как уйти из "Кипариса", я наш„л Василия Васильевича. Он  доедал
в столовой свой остывший завтрак. Я попросил у  него  разрешения  рассказать
Севе, Симке и Вере про партизанскую пещеру. Ведь они следопыты и часто ходят
по местам боевой славы. Чего же пещере зря пропадать?
   - Вс„ равно  вас  найдут.  На  то  они  и  следопыты.  Они  почище  тайны
раскрывали, - сказал я.
   - Это верно, - согласился со мной Василий Васильевич.

   76

   В этот день не было ни ветерка. Мне было так хорошо купаться и  загорать,
что я сказал маме:
   - Эта ноч„вка в пещере была моей лебединой песней в Крыму. Больше тебе не
прид„тся беспокоиться.
   - Посмотрим, - сказала мама.
   В полдень, когда уже здорово пекло, на пляж пришли Сева,  Симка  и  Вера.
Они были злые, им, наверно, хотелось подразнить меня, и Сева спросил:
   - Больше не видел Пушкина?
   - Пока нет, - ответил я.
   - А Лермонтова или Чехова, случайно, не встречал?
   - Может, и встречал, но я не знаю их в лицо, - ответил я. - А завести вам
меня не удастся. У меня нервы капроновые.
   - Научно-фантастический ты человек! - с удивлением сказал Сева.
   - Вы лучше скажите: поймали "Старика" или нет? - спросил я.
   Ребята угрюмо молчали. Потом Сева сказал:
   - Пока мы здесь загораем, он, может, пакостит где-нибудь рядом... Патруль
называется!
   - А мы с Кышем обезвредили того,  который  перья  выдрал  из  Павлика,  -
сказал я и, ничего больше не добавив, пош„л купаться.
   Сева, Симка и Вера догнали нас с Кышем, окружили  и  не  дали  залезть  в
воду, пока я вс„ подробно не рассказал.
   - Вс„-таки это не ты пронюхал про перья, а Кыш, и не примазывайся  к  его
боевой славе, - сказал Симка.
   - Если бы не мо„ воспитание, он ничего бы  не  наш„л,  -  возразил  я.  -
Насч„т боевой славы помалкивайте. Я хоть и младше и нырять не умею,  а  тоже
следопыт. Я наш„л пещеру, в которой во время войны  скрывался  партизан.  Он
тогда ещ„ мальчишкой был!
   - Ты наш„л пещеру?
   - Ха-ха-ха!
   - Мы тут в горах каждый камушек знаем!
   - Плохо знаете! Двойка вам по следопытству! - сказал я и полез в воду.
   Мне уже удавалось зайти в море по  горлышко  и  плыть  обратно  к  берегу
самому.
   Сева, Симка и Вера снова окружили меня и на  этот  раз  не  выпустили  из
воды, пока я не рассказал вс„, что знал о  Василии  Васильевиче.  Правда,  я
утаил, что он жив„т в "Кипарисе" и что я лично с ним знаком.
   - Везучий ты человек! - сказал Сева.
   - Просто он мало болтает и много работает,  -  объяснила  Вера,  а  Симка
промолчал.
   - А кто тебе рассказал про все его подвиги? - спросил Сева.
   - Наша хозяйка Анфиса Николаевна, - сказал я, подумав. - Она его  спасала
от голода и холода.
   - А где он теперь сам находится? - спросила Вера.
   - Тайна, - сказал я. - И не спрашивайте.
   - А если мы тебя щекотать начн„м?
   - Я и так расскажу. Но не сегодня... - сказал я, и они больше ко  мне  не
приставали.
   Этот  день  прош„л  без  всяких   происшествий.   Мама   была   довольна.
Подстриженный под льва Кыш больше не страдал от жары.
   Когда я проснулся и вспомнил,  что  обещал  папе  сделать  вместе  с  ним
утреннюю пробежку, мама ещ„ спала. Я посмотрел на часы и в трусиках  побежал
в "Кипарис".

   77

   Там все ещ„ спали. Я кинул камешек в раскрытое окно  папиной  палаты.  Из
окна тут же выглянул заспанный Милованов.
   - Доброе утро! - сказал я. - Разбудите, пожалуйста, папу.
   Милованов, ничего не ответив, скрылся в окне, и я почему-то подумал:  "Ну
на кого он вс„-таки похож? Кто у нас  есть  из  родственников  или  знакомых
лысый и голубоглазый?"
   Папа, выглянув в окно, свирепо погрозил мне пальцем. Это означало,  чтобы
я больше никогда не смел кидать камешки в палату.
   Кыш перепрыгнул через заборчик на газон и  любовался  павлином  Павликом,
раскрывшим свои чудесный хвост.
   Из корпуса вдруг вышел Торий с чемоданом в руке и с плащом на плече. Даже
не взглянув на павлина, он направился  по  главной  аллее  к  воротам.  Кыш,
заметив его, залаял  и  хотел  броситься  вдогонку,  но  я  топнул  ногой  и
приказал:
   - Фу!
   Мне с трудом удалось его успокоить. Наконец приш„л папа.
   - Почему ты в пижаме? - спросил я.
   - По рассеянности, но возвращаться не надо. Пути не будет.  Бежим!  И  не
вздумай на бегу  задавать  вопросы  и  беседовать.  Болтовня  нарушает  ритм
дыхания.
   Мы бежали по тропинке вдоль верхней дороги. На ней почти совсем  не  было
машин. Кыш кружил вокруг нас, как будто хвалился, что он такой быстрый, а мы
тихоходы. Папа в своей ч„рно-белой полосатой  пижаме  бежал  легко,  а  я  с
непривычки запыхался и отстал метров на двадцать. К тому же я бежал,  смотря
то на голубое бескрайнее море, то на  верхушку  Ай-Петри  в  лиловой  дымке.
Потом я отстал ещ„  больше,  мимо  меня,  как  торпеды,  пролетали  легковые
автомобили и автобусы.
   Выбежав из-за поворота, я увидел, как Кыш с лаем  набрасывается  на  двух
остриженных наголо парней. Я ещ„ издали узнал "Старика"  и  Жеку.  Сердце  у
меня и так здоро