Николаевна.
   - Ой! Мы лучше сначала искупаемся! Целый год ждала этой минуты! - сказала
мама.
   Пока она собиралась,  я  осмотрел  комнату  Анфисы  Николаевны,  прочитал
названия на корешках книг в шкафу и спросил, кто эта девушка в военной форме
на фотографиях.
   - Я. Разве не похожа? - спросила Анфиса Николаевна.
   - Вы ведь с тех пор стали старше, - сказал я, - и очень поправились.
   Мама от досады, что я сказал что-то не так,  прикусила  губу,  но  Анфиса
Николаевна только рассмеялась:
   - За тридцать лет и ты, милый мой, постареешь и поправишься.
   - Значит, вы воевали? - спросил я.
   - Воевала.
   - И стреляли?
   Тут мама меня заторопила. Я  ещ„  раз  посмотрел  на  фотокарточки  нашей
хозяйки. Вот она с автоматом  на  груди  стоит  у  перешибленного,  наверно,
снарядом кипариса... Высовывается  из  окна  санитарной  машины...  Сидит  у
радиопри„мника в наушниках...

   6

   К морю мы не просто шли, а вс„ время  спускались  по  каменным  лесенкам.
Сначала я считал ступеньки, а потом перестал.
   - А вот это парк. Смотри! - вдруг воскликнула мама.
   Мы шли, и она объясняла,  как  называются  цветы,  кусты  и  деревья.  Но
цветов, кустов и деревьев, прич„м самых  разных,  было  так  много,  что  их
названия перепутались в моей голове. Чинары... Каштаны... Атласские кедры...
Сосны... Самшит... Кизил... Агава... Магнолия...
   Я ш„л и глазел вокруг, а Кыш принюхивался к разным запахам. И оттого, что
запахов в парке, наверно, было ещ„ больше, чем цветов, кустов и деревьев,  и
все они перепутались у Кыша  в  носу,  он  часто  чихал,  мотая  головой,  и
повизгивал от удовольствия. Потом  вдруг  пропал.  Мы  забеспокоились.  Мама
сказала, что он мог опьянеть  от  большого  количества  эфира  в  воздухе  и
заснуть. Где его тогда искать?
   Я начал свистеть и кричать:
   - Кыш! Кыш! Ко мне! Куда ты пропал? Ко мне! И какой-то старичок  в  белом
костюме сразу же подош„л и тихо сказал маме:
   - Извините, пожалуйста, в ту минуту, когда раздался свист и жуткий  вопль
вашего мальчика, я думал именно о тишине. Да, да! Я думал  о  том,  как  нам
повезло, что мы жив„м в одном из самых тихих и  чудесных  уголков  земли,  в
Крыму.  О  том,  что  тишина  восстанавливает   силы   кузнецов,   шахт„ров,
сталеваров, машинистов - в общем, всех уставших от шума и грохота работы.  И
людям, малыш, и земле нужна тишина. Постарайся е„ никогда без надобности  не
будить.
   Старичок говорил так добродушно, что я ни капли не обиделся за замечание,
а мама сказала:
   - Извините, у нас потерялась собака. Ведь надо же е„ позвать.
   - Умная собака обязана слышать ш„пот своего хозяина, - сказал старичок. -
И читать его мысли на расстоянии.
   И тут, как назло, будя тишину, отчаянно скуля, откуда-то из-за кустов  на
тр„х ногах к нам прискакал Кыш. Он, не переставая скулить от  боли,  л„г  на
спину и зад„ргал правой задней лапой. Я присел и осмотрел  е„.  В  одной  из
ч„рных шершавых подушечек на лапе торчала большая колючка. Она обломалась, и
я никак не мог е„ вытащить. Кыш визжал. Нас окружила толпа  отдыхающих.  Все
стали давать советы.  Мама  тоже  попробовала  вытащить  занозу,  но  только
обломала ноготь. Тогда я решился, прицелился  как  следует,  с  одного  раза
вытащил зубами здоровенную колючку и показал  е„  окружающим.  Мама  тут  же
заставила меня прополоскать рот у фонтанчика для питья, а Кышу смазала  лапу
йодом, который почему-то  оказался  в  е„  сумочке.  Кыш  оттого,  что  лапу
защипало йодом, завопил ещ„ сильней, но быстро замолчал,  прош„лся  на  тр„х
лапах, потом осторожно ступил на раненую, проверил, не очень  ли  больно  на
не„ ступать, прохромал метров  пять  и  вдруг,  наверно  забыв  про  занозу,
полетел со всех ног на  лужайку  и  начал  есть  какие-то  травки.  Старичок
похвалил меня за то, что я оказал первую помощь раненой собаке.
   Потом мы стояли на краю высокого, крутого обрыва, и перед нами было море.
Кыш жался к моей ноге, а я взял маму за руку и молчал, пораж„нный  солнечной
голубизной. И глаза у меня слезились от морского ветра. Он  был  так  сил„н,
что поддерживал нас, когда мы спускались с обрыва к морю.
   - Это дикий пляж, - сказала мама.
   Кыш первым подбежал к воде, лизнул е„, фыркнул; в  этот  момент  как  раз
набежала волна, но он ухитрился  подпрыгнуть  и  отбежать.  Отбежал,  ул„гся
между двух камней и стал следить за волной. Он думал, что она с ним  играет,
но подойти поближе боялся.
   Мы устроили навес из простыни и пять минут загорали, ворочаясь с боку  на
бок. Потом пять минут сидели под навесом, а уж когда у меня  сил  больше  не
было терпеть - так хотелось купаться, - пошли в море.
   - Кыш, - позвал я. - Иди сюда! - Но он, поджав хвост,  забрался  в  тен„к
под простыню.
   Босиком по камешкам  идти  было  больно.  Я  кому-то  наступил  на  ногу,
отскочил, испугавшись, в сторону и упал на дремавшую женщину. Мама  за  меня
извинилась. Я вош„л  по  пояс  в  воду,  снова  поскользнулся,  упал,  начал
барахтаться и орать:
   - Море! Море! Ура!
   Мама велела мне сесть и сидеть в воде на одном месте, пока  она  сплавает
до оранжевого шара, и не нарушать тишины.
   И это было здорово: сидеть в море, перебирать руками камешки и  держаться
за большой камень, когда набегает и толкает в грудь волна. Мама,  доплыв  до
шара, помахала мне рукой и поплыла обратно, а Кыш так больше  и  не  подош„л
близко к морю.
   Вылезать из воды мне не хотелось, но мама сказала:
   - На первый раз хватит. Пошли обедать. Ужас как есть захотелось!
   Мы с Кышем сразу почувствовали голод: он облизнулся и навострил уши, а  я
сглотнул слюнки.

   7

   Сначала мы купили в магазине и  накормили  Кыша  кусочками  его  любимого
трескового  филе.  А  потом  он  нас  ждал,  привязанный  к   дереву   около
"Пельменной".
   Когда мы вышли оттуда, я увидел, что Кыш успел подружиться с большим псом
шоколадной  масти.  Но  Кыш  закрутил  поводок  вокруг  дерева,  а   обратно
раскрутиться не мог и тихонько тявкал: просил пса о помощи. А п„с стоял  над
Кышем, доброжелательно виляя хвостом, и соображал, чего  от  него  хотят.  Я
отпустил Кыша с поводка. Он стал припадать на передние лапы,  приглашая  пса
повозиться, потом рванулся с места, думая, что  его  будут  догонять,  потом
вернулся и с удивлением посмотрел  на  невозмутимого  пса:  "Что  же  ты  за
собака, если не хочешь играть?"
   - Ему не до игры, - сказала мама.  -  Он  старик.  И  между  прочим,  это
пойнтер. Охотничий чистокровный п„с. Красавец.
   - Как же он сюда попал? - спросил я вышедшую из "Пельменной" официантку.
   - Бездомный. Третий год здесь бродит. Мы  его  не  обижаем.  Даже  заелся
немного. Конфеты любит. Купите и скажите ему: "Пиль!" Циркач, а не собака!
   Мама купила в ларьке две карамельки, а я сказал псу:
   - Пиль!
   Лежавший на асфальте п„с мгновенно  вскочил  на  ноги,  весь  подобрался,
подогнул одну лапу и стал похож на бронзовую собаку,  стоящую  на  мраморной
подставке на папином письменном столе. И на него засмотрелись прохожие - так
он был красив в стойке и не казался в этот миг обрюзгшим стариканом. Постояв
немного, он устало присел и поднял морду вверх: ждал конфетку. Я бросил  ему
две карамельки. Он поймал их на лету, одну разгрыз, а другую  положил  около
Кыша.
   "Можно, я съем?" - спросил у меня Кыш.
   - Ешь, - сказал я, чтобы добрый пойнтер не думал, что  Кыш  брезгует  его
угощением. И мне стало почему-то грустно, словно я час  назад  не  радовался
морю и не был счастлив, что приехал в Крым. У  мамы  тоже  был  расстроенный
вид. Она сказала, вздохнув:
   - Ал„ша! Кыш! Пошли домой. Кто-то ещ„ крикнул  псу:  "Пиль!",  но  он  не
сделал стойку, ул„гся под деревом и задремал.
   - Он умный, - сказала маме официантка,  -  выступает  редко  и  не  перед
каждым. Ваш мальчик ему понравился.
   - Это не я понравился, а  наш  Кыш,  -  сказал  я.  По  дороге  домой  мы
заглянули в "Хозяйственные товары". Мама стала спрашивать у продавца, почему
в магазине  нет  стирального  порошка,  а  я  увидел  Федю  ‚шкина,  который
рассматривал банки с масляной краской. Я подош„л и спросил:
   - Федя, как там наш папа Сероглазов?
   - Сероглазов лежит. Профессор сказал, что у него  хроническое  голодание!
Что же вы довели человека? Он у вас тонкий, звонкий и прозрачный. Истощ„нный
в прутик.
   - Мама! Мама! - испугавшись, крикнул я. - Папа голодает!  Он  истощ„нный,
оказывается! Профессор сказал!
   - Что за чепуха? Почему ты кричишь в магазине? Почему папа  голодает?  Он
же хотел есть, - сказала, подойдя, мама.
   - Хроническое у него голодание.  Врач  установил,  -  подтвердил  Федя  и
спросил у продавца: - Поч„м белила?
   - Вам какие?
   - Любые, - сказал Федя.
   - Что красить-то собираетесь? - вежливо допытывался продавец.
   - Да ты мне продай белила и кисточку. Не вс„ ль тебе равно, что собираюсь
красить. Дверь! Вот что! - сказал Федя.
   Я подумал: "Странно! Зачем ему белила?"  Мама,  что-то  купив,  тревожным
голосом позвала меня:
   - Ал„ша! Ид„м к папе!
   Кыш сидел на улице около входа, окруж„нный ребятами. Среди них были  двое
мальчишек из пионерского патруля. Это они просили нас при  въезде  в  Алупку
уважать природу, не жечь в лесу костров и не сорить на пляже.
   - Какой породы? - спросил один из них про Кыша.
   - Секретная овчарка, - ответил я.
   - Не выхваляйся, - сказал другой мальчишка. - Хвальба.
   "Гавв! Аав!" - прикрикнул на него Кыш. Мы догнали маму. Я спросил у  не„,
как правильно говорить: "хвальбов" или  "хвальб",  но  она  сказала,  что  я
всегда пристаю с  трудными  вопросами  в  самое  неподходящее  время,  и  не
ответила. Она стала вспоминать, как папа много раз уходил утром на работу не
позавтракав и как он ложился спать не поужинав, если в  мо„м  дневнике  были
двойки или замечания по поведению.
   - И ты и я, - сказала мама, - толстокожие, бездушные существа. Ведь  папа
таял буквально на наших глазах!

   8

   В седьмую палату нас сначала не пустили, но мама  таким  голосом  сказала
сестре-хозяйке, что в тяж„лую для папы минуту его жена и сын должны  быть  с
ним рядом, что сестра-хозяйка сама проводила нас к папе. А Кыша я привязал к
столбику на газоне.
   Мы на цыпочках зашли с мамой в седьмую палату. Папа лежал  в  ч„рно-белой
полосатой пижаме у окна и печально смотрел на завитки ж„лтой  колонны.  Одна
его рука безжизненно свисала с края  кровати,  другой  он  крутил  пуговицу.
Сестра-хозяйка сочувственно покачала головой. В палате,  кроме  нас,  больше
никого не было.
   Мама молча села на стул и с большой болью стала смотреть  на  папу.  Папа
глазами сказал мне:
   "Здравствуй!" А маме слабо улыбнулся.  Мне  тоже  было  его  жалко,  и  я
вспомнил, как он много раз говорил нам: "Не трепите мне, пожалуйста,  нервы,
а то я рухну в один прекрасный момент..." И вот этот  совсем  не  прекрасный
момент наступил. Папа лежал, худой и небритый, и, улыбаясь из последних сил,
смотрел то на меня, то на маму. Потом он сделал попытку присесть, но не смог
и, застонав, рухнул обратно на подушки.
   - Ты уж лежи и не двигайся, - сказала ему мама.
   Но папа, к нашему удивлению, вдруг вскочил с  кровати  и  строго  спросил
маму:
   - Что значит: "Ты уж лежи и не двигайся"?
   - Нам сообщили, что ты... хронически истощ„н, - растерянно ответила мама.
- И что тебе это сказал профессор.
   - Кто вам сообщил? - так же строго спросил папа.
   - Федя. С нами ехал который, - сказал я.
   - Ну я ему дам жизни за передачу  информации!  -  Папа  погрозил  кулаком
кровати, под которой лежали какие-то вер„вки и железные крючки. Я понял, что
это кровать Феди.
   Погрозив кулаком, папа рухнул на кровать и захохотал, наверно вспомнив, с
какой болью и жалостью мы с мамой на него смотрели.
   - Я действительно истощ„н, -  вытерев  сл„зы,  сказал  он.  -  И  у  меня
хроническое голодание. Но мышечное!!! Мои мускулы одрябли без движенья!  Вот
до чего меня довела умственная работа. Понятно?
   - А что же ты лежал тихий и грустный, словно помирал? - спросила мама.
   - Я объелся за обедом. Здорово кормят, - объяснил папа.
   - Жена, пройдите из палаты, пройдите, - обиженно, как будто мы е„ нарочно
разыгрывали, сказала сестра-хозяйка. - Нехорошо обманывать персонал.
   - Поверьте... - Мама не успела договорить до конца.
   В палату вош„л тот самый  старичок,  который  учил  меня  любить  тишину,
увидел нас, снял очки, прот„р их, надел, нагнулся  и  посмотрел  под  папину
кровать. Я догадался, что он ищет Кыша, и успокоил его:
   - Собака на улице.
   "Ав! Аув! А-ав!" - залаял Кыш в подтвержденье моих слов.
   Я выглянул в окно, свистнул, помахал ему рукой. Кыш замолчал.
   - Очень хорошо, -  сказал  старичок.  -  Слушайте  меня  внимательно.  Вы
понимаете, что ваш муж - жертва цивилизации? Да!  Да!  Он  стоит  на  пороге
гипертонии, атеросклероза, инфаркта и инсульта! Посмотрите на  его  тело!  -
Профессор ткнул папу пальцем в грудь,  и  я  первый  раз  увидел,  как  папа
виновато стоит перед старшим. - Где его мышцы? Я вас спрашиваю, где они?
   Старичок уставился на меня, я подумал, что он жд„т ответа и сказал:
   - Папа много думал. Они пропали от мыслей.
   - От мыслей? Древние эллины думали не меньше нас, но они  с  громаднейшим
уважением относились к своему телу. А вы, Сероглазов,  к  своему  относитесь
наплевательски! И вот - результат. Мадам Сероглазова, - тихо  и  почтительно
сказал старичок маме, - я  попытаюсь  сделать  из  вашего  мужа  гармоничную
личность. Помогите мне в этом! Забудьте о н„м на  двадцать  четыре  дня!  Не
отвлекайте его от процедур. Сероглазов, почему вы лежите после  обеда?  Марш
на тропу номер два!
   Папа быстро, как по тревоге,  снял  полосатую  пижаму,  надел  спортивные
брюки и выбежал из палаты.
   - Где Милованов, ‚шкин и... этот... как его...  три  Василия?  -  спросил
старичок у сестры-хозяйки.
   - Не знаю, Корней Викентич... После обеда  как  в  воду  канули.  К  морю
небось пошли.
   - Седьмой палатой я займусь лично! - пообещал старичок.
   В этот момент в палату вбежали две молоденькие медсестры, крича:
   - Профессор! Геракла всего исцарапали!
   - Только что! Порезы свежие! Профессор Корней Викентич по-прежнему тихо и
вежливо сказал нам всем:
   - Дожили-с! - и стремительно вышел из палаты.
   - Кто такой  Геракл?  -  спросил  я  у  мамы,  когда  мы  тоже  заспешили
посмотреть, кого это только что исцарапали.
   - Увидишь.

   9

   Корней Викентич бежал по двору. За ним еле поспевали с„стры.
   Мы одолели несколько лесенок, от которых за целый день у меня уже  ломило
ноги, и пришли на площадку, посыпанную толч„ным кирпичом. Она была  окружена
кустами, подстриженными под шары. И на ней стояли белые фигуры тр„х мужчин и
одной женщины.
   К одной из фигур и подбежал Корней Викентич и грустно сказал:
   - Варварство!
   Мы подошли поближе и увидели прямо на животе Геракла два слова:

   Здравствуй, Крым.

   - Это сегодня! Он только что был здесь! Смотрите: вот кусочки побелки!  -
сказал Корней Викентич. - Он жив„т среди нас, этот варвар!
   - Корней Викентич, по территории,  бывает,  и  дикие  бродят,  -  сказала
сестра-хозяйка, как-то нехорошо посмотрев на меня с мамой.
   - Я полвека живу и работаю  в  Крыму,  -  сдув  кусочки  побелки  с  ноги
Геракла, сказал профессор.  -  Видел  изуродованные  и  изрезанные  деревья,
скамейки, парапеты скалы, камни и стены, видел выжженный лес и  замусоренное
море, но ни разу в жизни  я  не  видел  того,  кто  режет,  портит  и  жж„т.
Буквально ни разу! Он в стороне от глаз людских делает сво„ ч„рное,  грязное
дело! Но гряд„т час! Гряд„т! - погрозил кому-то пальцем профессор.
   В этот момент на тропе номер два показался бегущий трусцой,  как  пони  в
зоопарке, папа. Мама, увидев его, засмеялась. Папа застеснялся и сменил  бег
на шаг. Он подош„л к нам и спросил, что случилось. Корней Викентич сказал:
   - Произошло преступление. Несколько часов назад. Возможно,  преступник  и
варвар среди отдыхающих. Вот - взгляните! Я сегодня же всем сообщу  об  этом
во время ужина.
   Папа  посмотрел  на  слова:  "Здравствуй,  Крым"  -  и  сказал,   поиграв
желваками:
   - Попробовал бы этот варвар причинить л„гкие телесные повреждения  живому
Гераклу!



   - Позвольте! Это, по-вашему, л„гкие повреждения? - спросил  профессор.  -
Продолжайте, Сероглазов, бег по тропе! - строго велел профессор. - Сейчас не
до дискуссий. Позвольте откланяться! - Он поклонился маме и, заложив руки за
спину,  быстро  пош„л  к  санаторию.  С„стры  бросились  за  ним.  Вдруг  он
обернулся, сказал папе: - Берите пример  с  Геракла.  Носите  в  душе  образ
античного человека! - И пош„л дальше.
   Папа помахал нам рукой.
   - Слушай, не стыдно? Ведь мы забыли про Кыша, - сказала мама. - Пошли!
   - Почему забыли? Просто я за него спокоен. Он  не  лает.  Наверно,  спит.
Сейчас тихий час.
   И только я это сказал, как Кыш, как назло, залаял. По  жалостному  лаю  я
понял, что его кто-то обижает. Мы побежали и увидели  картину,  которая  мне
никогда не могла бы даже присниться: Кыш, прижав уши, поджав хвост от страха
и сгорбившись, пятился на газоне за оградой от... павлина!
   А настоящий живой  павлин  с  распущенным  хвостом,  медленно  вышагивая,
наступал на Кыша.
   Я заспешил, когда увидел, что  профессор  Корней  Викентич  направился  к
Кышу, который снова разбудил тишину.
   - Сейчас же остановите собаку! - попросил Корней Викентич маму. -  Павлин
в опасности!
   - Извините, пожалуйста, но здесь на  каждом  шагу  сюрпризы,  -  виновато
сказала мама. - Кыш!
   Кыш виновато подош„л к маме.
   В окнах главного корпуса сразу показались вес„лые лица отдыхающих.
   - Поверьте, - сказал Корней Викентич маме, - по свойству характера, я  не
могу выговаривать женщинам, но то, что сегодня произошло, выходит  за  рамки
нашего разумного режима. Честь имею.
   - Извините ещ„ раз, - умоляюще попросила мама.
   Я потянул е„ за руку.
   По дороге домой я внимательно смотрел на  деревья  и  на  многих  стволах
видел и свежие и затянувшиеся, как рубцы, буквы, имена и фамилии. А колонны,
и скамейки, и перила белой беседки, из которой  мы  глядели  на  море,  были
исписаны и исцарапаны так, что на них не  осталось  свободного  места.  Даже
синее небо реактивный самол„т  размалевал  белыми  каракулями.  Только  море
издалека казалось чистым и на скалах Ай-Петри не  было  видно  ни  им„н,  ни
фамилий.
   И я никак не мог взять в толк, зачем люди это делают,  зачем  где  попало
оставляют свои имена?
   Я спросил про вс„ это у мамы, но она ничего не смогла мне ответить.
   Вдруг я подумал, что нужно найти тех самых ребят из пионерского патруля и
что-нибудь предпринять.  А  что  именно,  я  сообразить  не  мог.  Просто  я
почувствовал, что необходимо объявить войну  варварам.  Потом  я  спросил  у
мамы:
   - Расскажи мне про Геракла. Кто он такой?
   - Он был самым сильным человеком древнего мира, - сказала мама.
   - Как сейчас наш Василий Алексеев?
   - Совершенно верно, - сказала мама.

   10

   Когда мы пришли на Высокую улицу, Кыш первым делом снова загнал кошку  на
дерево. Дерево было громадным, и его светло-зел„ные ветви  в  т„мных  пятнах
извивались над земл„й, как огромные удавы. Кошка ходила  по  ветвям,  и  над
ней, словно опахала, с тихим шелестом покачивались лапчатые листья.
   Мама извинилась за Кыша перед Анфисой Николаевной.  Но  та  снова  как-то
странно улыбнулась и сказала, что кошка Волна постоит сама за себя.
   - По-моему, вы чем-то очень расстроены? Я это чувствую, - спросила мама.
   -  Пустяки.  Кто-то  залез  в  огород.  Огурцов   натаскал.   Первых.   С
пупырышками. Знает, что они сейчас самые вкусные. И мальву помяли.
   Я срезал сломанную мальву - красивый цветок, который  раньше  никогда  не
видел. Он был похож на  ручной  фонарик  с  десятком  ярко-ж„лтых  огней,  и
цветы-огоньки снизу были большими, а наверху, на макушке, маленькими.
   - Да дело не в огурц