на планете.
   После этого Капитан исчез в зеленом мареве за пленкой, а Библ  вышел  к
вездеходу. Удивительно  удобная  штука  -  это  мгновенное  перемещение  в
пространстве. Никаких самолетов, вертолетов,  вездеходов,  даже  "поясов".
Подумал, шаг - и ты в другой точке пространства, словно кто-то сложил лист
бумаги  и  две  точки  на  линии  соединились  в  одну.  Такое  ни  одному
пространственнику даже не снилось. А с какой скоростью, просто со световой
или "супер"? Библ не был физиком и в  отношении  удобств,  предоставляемых
здешней жизнью, мало чем отличался от гедонийцев. Радовался, и все.
   Как подсказали ему здешние "туземцы"  со  смешными  именами,  Библ  мог
сразу же очутиться в районе станции или даже внутри нее, по крайней мере в
коридорах первого этажа, - не зря  Док  и  Пилот  "Гедоны-2"  предпочитали
отсиживаться на втором: на этом уровне миражи не появлялись, - но Библа не
соблазнило  столь  сказочное  появление  в  кругу  товарищей.  Надо   было
доставить домой не только собственную персону, но и вездеход,  недоступный
даже для гедонийской техники. Пришлось  воспользоваться  зеленым  смерчем,
который и возник в конце концов за деревьями и тотчас же вывел  машину  на
черный плацдарм вокруг  станции.  Уже  вылезая  из  машины,  Библ  заметил
бегущие навстречу фигурки - широченную и  высокую,  а  рядом  недлинную  и
тоненькую, как шариковая ручка и несоразмерный с ней вдвое больший футляр.
А минуту спустя Малыш и Алик уже обнимали блудного брата, через плечо  его
заглядывая в кабину.
   - Где же Капитан? - взорвались тревогой два голоса.
   Библ рассеял тревогу. Но Малыш нахмурился:
   - Зря допустил. Не надо было разделяться.
   - Кэп настаивал. И думаю, обоснованно. Контакт требовал разделения.
   - Какой же у вас контакт? Ерундовина. Сначала подбили, как  диких  уток
на болоте, потом в клетку посадили, уложили спать на воздушных постельках,
кислородным винцом напоили. А начали  разговор  -  жвачка  резиновая.  Что
узнали? Чему учат, на чем  сидят,  что  пьют,  во  что  играют.  А  как  в
пространстве перемещаются или  сквозь  стены  проходят,  как  спиртное  из
воздуха гонят, они и сами не знают. Может, голову морочили, а может, и  не
школа это, а обезьяний питомник.
   - Малыш  прав,  -  вмешался  Алик,  -  очень  точное  определение.  Что
требуется от обезьяны в неволе? Прежде всего поверить  в  свою  свободу  и
благоденствие, мало-мальски  соображать  да  человека  передразнивать.  На
примере ее поведения кое-кто ставит  одному  ему  понятные  опыты,  делает
одному ему нужные наблюдения и выводит  соответствующие  этим  наблюдениям
законы. Вы узнали, кто? Нет!
   В горячности Алика был  какой-то  оттенок  лукавства,  словно  он  знал
что-то новое, еще  неизвестное  собеседнику.  Библ  сразу  смекнул.  Да  и
смекнуть-то было нетрудно: то, что знал Алик, буквально витало у его лица,
чуть не спрыгивая с губ. Даже Малыш заметил:
   - Не трепись.
   - Озорничаете, мальчики, - сказал Библ. - От кого скрываете?
   Малыш протянул, нехотя отвешивая каждое слово:
   - Не люблю болтовни. Тут, прежде чем рассказывать, много думать  нужно.
А мы не успели. Сами здесь час, не больше.
   Разговор происходил за обедом, который Алик приготовил наскоро,  но  по
принципу "ни одного грамма синтетики".  Вернулись  они  действительно  час
назад из поездки на вездеходе, оставленном им  в  наследство  отбывшей  на
Землю экспедицией. Малыш отрегулировал защитный отражатель и позвал Алика:
"Хватит возиться с барахлом в  коридорах.  Прокатимся  к  океану".  Алика,
естественно,  уговаривать  не   пришлось.   Ехали   минут   двадцать   без
приключений. Без приключений  вышли  к  воде,  синеватой  на  вид,  словно
подкрашенной синькой; даже у самого берега она голубела.  "Выкупаемся?"  -
предложил Алик. "А ну ее, - отмахнулся Малыш, -  еще  какую-нибудь  холеру
подхватим". Никаких приключений не предвещала и  окружавшая  обстановка  -
оплавленный черный берег, круто сбегавший к воде, тихий бриз  с  океана  и
голубое солнце в зените.  Оно  не  пекло,  пекло  другое,  сместившееся  к
западу, а это только бросало вокруг ультрамариновые отсветы. "Не  нравится
мне все это", - сказал Малыш и поспешил  к  вездеходу.  Побрел  за  ним  и
поскучневший Алик: глаз явно ничто не радовало, но тревоги  Малыша  он  не
понимал. А тот почему-то встревожился.
   - Почему? - заинтересовался Библ.
   - Предчувствие. Показалось мне, что вдруг что-то  должно  случиться.  И
случилось.
   Метрах в пятидесяти от них - это они уже увидели из  смотрового  стекла
машины - поднялся из черного камня огромный пунцовый веер, как дрожащие на
ветру гигантские лепестки маков. Сравнение придумал Алик.  Недолюбливающий
"художеств" Малыш поправил: "Такие же хлопья тумана, только  красного".  В
хлопьях темнело ядро, похожее на  замутненную  в  кинескопе  телевизионную
передачу.  Включив  защитное  поле,  Малыш  бросил  туда   вездеход.   Шок
продолжался одно мгновение, словно кто-то щелкнул выключателем:  светло  -
темно - опять светло, только пейзаж другой.
   Они ехали сквозь город; не по городу,  а  именно  сквозь,  простреливая
улицы, дома, башни, виадуки, непонятные сооружения, переполненные  людьми,
как вокзалы, или пустые, как заводские цеха по окончании работы.  Сходство
с заводами  придавали  им  квазиконвейерные  ленты,  несущие  без  видимой
поддержки какие-то предметы незнакомой формы и назначения.  Трудно,  почти
невозможно было рассмотреть их:  вездеход  шел  очень  быстро,  обстановка
менялась ежесекундно. Но самым  интересным  было,  пожалуй,  то,  что  его
движение не вносило никаких изменений в окружавшую жизнь, что он физически
не входил в ее пространство, а  пронзал  его  нематериально,  как  Летучий
Голландец.
   - Странно, - удивился Библ, - вы прошли "вход" и не вошли в фазу.
   - Вы, как и Малыш, не знаете уравнений Мерля, - сказал Алик, - а  Мерль
допускает околопространственное, межфазное движение. Мы так  и  двигались,
наблюдая пространство их фазы со стороны, как телепередачу. Такая передача
может обеспечить вам сквозное движение в  ее  телемире?  Может.  Я  так  и
объяснил Малышу, а он отмахивается.
   Малыш не отмахивался. Он сумрачно вспоминал  виденное.  Какая  разница,
как и откуда наблюдать картину,  которую  не  может  объяснить.  Она  была
совсем  непохожа  на  зеленую  идиллию  бородатых   младенцев   и   бритых
школьников. В голубом мире - он  представлялся  именно  таким,  словно  вы
наблюдали его в очки с голубыми стеклами - все работало; и  люди  и  вещи.
Вещи летели - именно летели, а не переносились или  перевозились,  -  едва
различимые в движении линейными и спиралевидными потоками, то возникая, то
исчезая, материализуясь или распыляясь до невидимости. Люди  двигались  не
бесцельно, не отдыхая, не глазея  по  сторонам.  Даже  не  зная,  что  они
делают,  можно  было  смело  сказать,  что  они  заняты   делом,   всецело
поглощающим их внимание.
   - Люди? - переспросил Библ. - Такие же двухметровые голыши?
   - Нет, - сказал Алик, - это те вроде Малыша, а эти нам с вами по плечо,
не выше. Или точка обзора в межфазном пространстве искажает пропорции, или
мы столкнулись здесь совсем с другой расой.
   - А лица, одежда?
   -  По-моему,  бритые.  Курточки  короткие,  одноцветные.  Что-то  вроде
голубых колокольчиков. Точнее определить не могу: слишком быстро  и  часто
все это сменялось. Попробуйте у нас  на  Земле  сквозь  Париж  или  Лондон
пропустить по прямой стеклянную торпеду на высоте полутора-двух метров, да
со скоростью не меньше двухсот километров в час. Много  ли  вы  разглядите
изнутри этой торпеды?
   Но кое-что они все-таки разглядели. Ни одного колеса - ни на улицах, ни
в машинах, - только колена и щупальца манипуляторов. Световые табло вместо
пультов. Машинные залы гигантской протяженности с механизмами, прозрачными
как хрусталь. Необычайные зеркала, огромные, как озера, - не то  уловители
солнечной радиации, не то конденсаторы каких-то иных  световых  излучений.
Причудливые,  топологически  изогнутые  поверхности  зданий.   Неподвижный
матовый купол неба. Ядовитая лазурь мостовых и полов. Все  это  пронеслось
перед   ними   в   получасовом   киносеансе   живописных   и   графических
отвлеченностей.
   Алик досказал и лукаво воззрился на Библа.
   -  Ну,  что  скажем,  профессор,  о   социальном   облике   гедонийской
цивилизации?
   - Не трепись, - повторил Малыш.
   - А разве нельзя сделать выводов из увиденного?
   - Во-первых, - загнул палец Библ, - я не видел  того,  что  вы  видели.
Во-вторых, вы видели все смутно и непродолжительно. В-третьих, ваш рассказ
о виденном, мягко говоря, не очень последователен и точен...
   - Верно, - перебил Малыш. - Совсем не точен.  Художества.  Может  быть,
здесь пять цивилизаций, по штуке на солнце.
   - Пустыня мертва.
   - Ну, четыре. Сколько у нас фактов, чтобы делать определенные выводы?
   - А ты пробовал  сопоставить  эти  факты?  -  не  сдавался  Алик.  -  Я
сопоставил.  И  пришел  к  выводу.  Не   четыре   цивилизации,   а   одна.
Технократическая. Мозг, как сказал Библ, - пропагандист, а  Координатор  -
устройство, претворяющее программу в жизнь. А при них,  скажем,  совет  из
пяти-шести мудрецов, наблюдающих за программой и ее  выполнением.  Люди  в
городе - ученые и трудяги, люди в зеленом заповеднике  -  морские  Свинки,
которых поят" кормят и обучают для каких-то опытов, а может  быть,  просто
для развлечения.  Другая  раса,  возможно  даже  искусственно  выведенная.
Гуманотеррарий. Зоопарк.
   - Холодно, холодно, - сказал Капитан,  входя  в  комнату,  -  ты,  Алик
сейчас еще дальше от разгадки секрета этой  планеты.  А  разгадка,  уверяю
вас, будет совсем неожиданной.



9. РАССКАЗ КАПИТАНА. И ВСЕ-ТАКИ НЕ РАЗГАДКА

   Вы бывали когда-нибудь у вирусологов в Новых  Черемушках?  Я  говорю  о
больнице, открытой пять или шесть лет назад.  Войдешь  в  приемную  или  в
этажные коридоры, и кажется, что ты на Памире  или  на  склонах  Эльбруса.
Куда ни взглянешь - белым-бело,  сверкающе-снежно  и  необъятно  по  своей
протяженности. Даже стены не просматриваются, потому что не  имеют  границ
ни вертикальных, ни горизонтальных: все скруглено, сглажено, как хоккейное
поле во Дворце спорта. Даже самый крохотный микроорганизмик, бог знает как
сюда забравшийся, мгновенно погибнет в этой стерилизованной белизне.  Окон
и тех не видишь, стекла словно  запорошены  блистающим  инеем,  а  вокруг,
конечно, нет ни рам, ни выступов, ни подоконников.  Здоровому  человеку  в
этом дворце Снежной королевы сразу становится тоскливо.
   Нечто подобное я и увидел,  шагнув  из  "колбочки"  под  своды  Вечного
хранилища мудрости. Впрочем, сводов  не  было.  На  неопределенной  высоте
висело над головой колючее алмазное небо, незаметно переходящее в стены  и
пол. Пол уплотнялся с каждым шагом, сверкающий глянец  приобретал  тусклую
матовость, а свет падал вокруг  неизвестно  откуда  -  чистый,  яркий,  не
раздражающий.
   Наконец глаз, привыкший к белизне, приметил  в  центре  этого  снежного
палаццо что-то вроде очень большого аквариума, державшегося над полом  без
всякой опоры. Вода в нем стояла  прозрачная,  ничем  не  замутненная,  но,
должно быть, плотная и густая; вероятно, совсем не  вода,  а  какой-нибудь
коллоид, потому что погруженный в эту квазиводу предмет не вызывал своими,
хотя и слабыми, движениями никаких  изменений  в  окружающей  среде  -  ни
всплесков, ни пузырей. Предмет большой, серый, похожий  на  ядро  грецкого
ореха, увеличенное до одного метра в диаметре. Он не  стоял  на  месте,  а
плавал,  чуть-чуть  пульсируя,  слегка  поворачиваясь,  то  опускаясь,  то
подымаясь, в пределах  сантиметра,  и,  не  оставаясь  однотонным,  причем
неравномерно, то и дело переливался густыми и блеклыми  пятнами.  Я  сразу
догадался, что это и есть мозг, непомерно раздутый и  почти  лишенный  его
привычных по анатомическим атласам признаков. Я по крайней мере  не  нашел
ни границ полушарий, не височных и лобных долей, ни затылка, ни  мозжечка.
И тем не  менее  это  было  Учителем,  средоточием  оберегаемой  в  Вечном
хранилище мудрости, источником предстоящих нам, землянам, контактов.
   Я  уже  предвкушал  их  начало,  мысленно  спрашивая  себя,  а  что  же
происходит в этом почти бесформенном сгустке - сгустке жизни или,  точнее,
высшей  формы  материи.  Какие  процессы,  волны,  электрические  сигналы,
мгновенные  изменения  химической  структуры  в   его   клетках?   Сколько
миллиардов нейронов управляют нескончаемым потоком образов,  воспоминаний,
мыслей, извлекаемых из метрового архива памяти? Он пульсирует, он изменяет
цвет, - значит, он живет, может быть, с помощью каких-то датчиков видит  и
оценивает меня, мой мозг, мою способность наблюдать и мыслить.  Пусть  его
умственный потенциал в тысячи раз превосходит человеческий, но ведь и  мы,
как говорится, не кролики. Начнем.
   И контакт  начался,  беззвучный  и  безличный,  как  собеседование  или
экзамен. Вы помните вопросы на световом табло и наши ответы  на  карточке,
помеченной тем же номером. Никто не курил, не кашлял, не  повышал  голоса,
не глотал чай с лимоном.  Нас  спрашивали  -  мы  отвечали.  Здесь  та  же
процедура повторялась еще упрощеннее. Кто-то во мне  так  же  беззвучно  и
безлично спрашивал, а  я,  обдумав  ответ,  мысленно  повторял  его.  Даже
светового табло не было и ничто нигде не печаталось.
   - Откуда вы? - был первый вопрос.
   Я ответил.
   - Можешь представить себе карту  Галактики  и  положение  в  ней  вашей
звездной системы?
   Я попробовал это сделать, вспомнив учебные  звездные  карты.  Не  знаю,
удалось ли это, но мой бесформенный  собеседник,  плававший  в  прозрачном
сиропе, должно быть, отлично все понял, потому что  отклик  был  точный  и
незамедлительный:
   - Мы знаем эту систему. Даже пытались связаться с ней, но безуспешно.
   - Давно?
   - Объясни мне вашу систему отсчета.
   Я, снова прибегнув к картам,  объяснил,  как  умел,  принципы  движения
Земли по своей орбите и  соответствующие  им  временные  периоды,  понятия
года, месяца, суток, часов и  минут,  суть  десятичной  системы,  скорость
света и связанные с ней космические масштабы отсчета.  Думал  бессвязно  и
долго:  почему-то  лезли  в  голову  картины  школьной   учебы,   старался
отвязаться от назойливых ассоциаций, вроде ошибки в экзаменационном зачете
об уравнениях Максвелла, мысленно мямлил и путался,  но  в  конце  концов,
вероятно, все-таки соорудил что-то разумное. Тотчас же без паузы  ответная
мысль на мой вопрос "давно ли они пытались связаться с планетами Солнечной
системы?" откликнулась в сознании, как вспышка света - ярко и коротко:
   - Два с половиной тысячелетия назад по вашей системе отсчета.
   Я не успел даже обдумать "услышанное", как в сознании у меня  буквально
взорвался новый вопрос. Энергетическая сила  их  была  столь  велика,  что
действовала,  как  приказ  гипнотизера.  Со  шнурковыми   гедонийцами   мы
беседовали, как дипломаты за круглым столом, здесь же я стоял, как солдат,
рапортуя на взрывающиеся в сознании  команды  Учителя.  Ведь  этот  серый,
почти неподвижный комок биомассы в неведомом коллоидальном растворе и  был
тем, что осталось  от  когда-то  живого  Учителя  и  продолжало  ныне  его
долговечное существование на этой планете. И не вопрос Учителя,  а  приказ
Учителя "выслушал" я, как послушный ученик, далеко не  уверенный  в  своей
подготовке к ответу.
   - Подумай только о том, что оставил у себя на  Земле.  Твой  дом,  твой
город, твой уголок планеты. Я хочу знать облик вашего мира. Не заботься  о
последовательности и не бойся уводящих ассоциаций.
   - Это потребует времени, - сказал я.
   - Для меня оно не существует, для  тебя  ограничено  только  механизмом
воспоминаний.
   Я вдруг с необычной отчетливостью осознал, что могу вспомнить все,  что
захочу. Я даже не то чтобы представил себе, а словно воочию  увидел  улицу
Горького,  Калининский  проспект,  гранитные  набережные   Москвы-реки   и
Сиреневый бульвар, где под нашими окнами  шумели  старые  липы.  Я  увидел
почти бесшумную улицу, по которой  беззвучно  плыли  разноцветные  коробки
авто на воздушной  подушке,  широкие,  не  слишком  людные  тротуары,  где
остановившийся у зеркальной витрины прохожий мог услышать только  шаги  по
асфальту, дробный стук  каблучков,  мерный  цокот  уличных  эскалаторов  и
обрывки разговоров, как журчанье гальки на морском берегу.  По  ассоциации
вспомнил Пицунду и болгарский Солнечный Берег, теплоту  нагретого  солнцем
пляжа, вкус соленой волны.
   - Переключись, - перебила меня чужая мысль.  -  Я  хочу  знать  уровень
вашей науки, вашей технической оснащенности, ваших взаимосвязей.
   Мы все знакомы  с  характером  здешнего  телепатического  общения,  все
знаем, как  вторгается  в  сознание  мысль  извне,  как  воспринимается  и
переводится на язык  наших  понятий  и  образов.  Если  привыкнуть,  такое
общение мало чем отличается от словесного, оно не подавляет, не связывает,
не тяготит. Но здесь, в этом бело-алмазном капище все  происходило  иначе.
Энергетическая сила мышления, погруженного в жидкий хрусталь аквариума, не
только подавляла и связывала, но и как  сквозным  ветром  продувала  мозг,
очищая его  от  всего  лишнего,  путающего,  мешающего  сосредоточиться  и
обдумать главное. Фактически я уже не принадлежал себе.  "Переключись",  -
сказали мне, и я переключился, не  протестуя.  А  ведь  это  только  легко
сказать: современный уровень науки и техники. Попробуйте сформулировать  в
неподготовленном разговоре. А ведь я должен был сразу отобрать и  обобщить
главное, что было достигнуто человечеством на современном  уровне  знания.
Как мне это удалось, я и сам не знаю, но, должно быть,  все-таки  удалось,
потому что беззвучный "голос" остановил меня:
   - Довольно.  Мне  уже  ясно,  что  вы  прошли  младенчество  и  детство
цивилизации. Покорив космос, подвели ее к юности. Но зрелость еще  далеко.
Ваша мысль еще не стала владыкой материи, еще не господствует  на  дорогах
Вселенной. Теперь мне понятно, почему наши сигналы не были приняты.
   Мне тоже было понятно. Что могли ответить на  сигналы  гедонийцев  наши
предки в Вавилоне и Фивах? Я даже улыбнулся, предполагая,  что  собеседник
мой не приметит невежливости. И не ошибся. Мозг послал в ответ совсем  уже
неожиданную реплику:
   - То были совсем не гедонийцы. Наша здешняя цивилизация молода.  Ей  не
более тысячи лет.
   Я молча раскрыл и закрыл рот - не помню даже вопроса, который  вертелся
у меня на языке. Я просто очумел от неожиданности. Если это  мистификация,
то зачем, с какой целью? Если нет, если  я  правильно  понял  ответ  моего
безмолвного собеседника, то одно  недоумение  вызывало  другое.  Какая  же
цивилизация пыталась связаться с Землей две тысячи  лет  назад?  Где  она?
Откуда взялась нынешняя? Почему Мозг говорит от имени обеих?
   Ответа не было, хотя все эти вопросы Мозг наверняка  прочел  у  меня  в
голове,  как  в  открытой  книге.  Сейчас  он  не  двигался,  только   два
параллельных участка его - должно быть, височные доли - высветлялись,  как
подсвеченные изнутри. Значит, какие-то нервные  центры  его  находились  в
состоянии напряжения. Очевидно, он ждал моего резюме,  венца  размышлений,
итогового вопроса. Но у меня их было слишком много, чтобы подвести итог.
   - Сейчас ты увидишь,  как  это  было,  -  наконец  "услышал"  я.  -  Вы
называете это историей. Я мог бы передать ее,  не  прибегая  к  зрительным
образам, но способность к  прямому  восприятию  у  тебя  не  развита.  Нет
показателей. Поэтому садись, как тебе удобнее, и смотри.
   И я сел в то, что мне показалось креслом, знакомым  прозрачным  креслом
из "колбочки", и в снежной белизне зала увидал странную игру света. Как  в
живой абстрактной картине, краски  смещались,  наплывали  друг  на  друга,
завивались спиралевидными лентами, то сгущаясь, то бледне