ым разумом. Но понять то, чего ни одно из наших чувств не может хотя бы слегка коснуться, и то, что на самом деле не существует для нас как действительное сущее, - вот что действительно невозможно и против чего было бы смешно и бесполезно бунтовать.
   Но может быть, категорически скажут, что для нас эти миры не существуют никоим образом? Если не говорить о постоянной навязчивой идее, что эта безмерность неизвестных миров воздействует на наш ум, то есть о признанном и столь красноречиво выраженном самим г-ном Литтре действии, которое, несомненно, составляет действительное отношение, поскольку ум человека, как продукт, проявление или функция человеческого тела, сам является реальным сущим, то можем ли мы допустить, что наше видимое мироздание, эти миллионы звезд, блистающих на нашем небесном своде, остается вне всякой взаимосвязи и всякого взаимодействия с безмерной и для нас невидимой вселенной? В этом случае мы должны были бы рассматривать наше мироздание как ограниченное и носящее в самом себе свою причину, как абсолют; но абсолютное и ограниченное одновременно - это противоречие, слишком очевидный нонсенс для того, чтобы мы могли хоть на мгновение остановиться на нем. Очевидно, что наше видимое мироздание, каким бы огромным оно нам ни казалось, есть не что иное, как материальная совокупность тел, очень ограниченных сравнительно с бесконечным количеством других подобных мирозданий; оно есть, следовательно, сущее определенное, конечное, относительное и, как таковое, сущее, находящееся в необходимом отношении действия и противодействия со всеми этими невидимыми мирозданиями; будучи продуктом этой взаимосвязи, или этой бесконечной мировой причинности, оно содержит в себе в форме своих собственных естественных законов и, в частности, присущих ему свойств все свое влияние, характер, природу, всю свою сущность. Таким образом, распознавая природу нашего видимого мироздания, мы имплицитно, косвенно изучаем природу бесконечного Мироздания, и мы знаем, что в этой невидимой безмерности несомненно имеется бесконечное множество миров и вещей, которые мы никогда не познаем, но мы знаем также, что никакой из этих миров, никакая из этих вещей не может представлять ничего, что было бы противно тому, что мы называем законами нашего Мироздания. В этом отношении во всей безмерности должно существовать сходство и даже абсолютное тожество природы, ибо в противном случае наш собственный мир не мог бы существовать. Он может существовать лишь в непрерывном соответствии с безмерностью, включающей в себя все неведомые Мироздания.
   Но, скажут нам, мы не знаем также и никогда не сможем познать наше видимое мироздание. В самом деле, очень мало вероятно, что человеческая наука придет когда-либо к сколько-нибудь удовлетворительному знанию явлений, происходящих на одной из тех бесчисленных звезд, самая близкая из которых почти в двести семьдесят пять тысяч раз дальше от Земли, чем наше Солнце. Все, что до сих пор смогло установить научное наблюдение, - это то, что все эти звезды суть солнца различных планетных систем и что эти солнца, включая наше" находятся во взаимодействии друг с другом, более или менее точное определение которого останется, возможно, еще долгое время, если не всегда, за пределами научной мощи человека, Вот что говорит Огюст Конт по этому поводу:
   "Философские умы, которым чуждо углубленное изучение астрономии, и даже сами астрономы до сих пор не различали достаточным образом в совокупности наших исследований о небе точку зрения, которую я называю солярной, и точку зрения, которая действительно заслуживает названия мировой. Это различие мне кажется тем не менее необходимым для того, чтобы строго отделить часть науки, которая находится в полной завершенности, от той части, которая по своей природе, не будучи несомненно чисто гадательной, представляется тем не менее все еще остающейся почти в детстве, по крайней мере по сравнению с первой. Рассмотрение солярной системы, часть которой мы составляем, дает нам, очевидно, очень ограниченный предмет, который поддается полному изучению и должен привести нас к самым удовлетворительным познаниям. Напротив, мысль о том, что мы называем мирозданием, по необходимости представляется в самой себе неопределенной, так что, сколь бы обширными ни предположить применительно к будущему наши действительные знания в этом роде, мы никогда не сможем подняться до истинной концепции совокупности небесных светил*. В настоящее время разница - исключительно разительная, так как рядом с высоким совершенством, достигнутым солярной астрономией за два последних века, в звездной астрономии мы не имеем даже еще первого и простейшего элемента всякого положительного исследования - определения звездных интервалов. Несомненно, мы имеем все основания предполагать, что эти расстояния вскоре могут быть исчислены по крайней мере в определенных границах по отношению к многим звездам, что, следовательно, мы узнаем применительно к тем же самым небесным светилам, другие различные и важные элементы и что теория уже совершенно готова для того, чтобы вывести из этих первых основных данных такие данные, как их масса и т. д. Но выше установленное важное различение отнюдь не будет тем самым затронуто. Даже если однажды нам удастся полностью изучить относительные движения некоторых сложных звезд, это познание, которое было бы, впрочем, очень ценным, особенно если оно могло относиться к группе, часть которой, возможно, составляет наше Солнце, мы, очевидно, остались бы очень далеки от настоящего знания о мироздании, которое неизбежно должно всегда от нас ускользать.
   * Вот ограничение, против которого невозможно протестовать, так как оно ни в коей мере не произвольно, не абсолютно и не навязывает уму запрет проникать в безмерные и неведомые регионы. Оно вытекает из ограниченной природы самого предмета и содержит то простое предостережение, что, сколь бы далеко ни смог проникнуть ум, он никогда не сможет ни исчерпать этот предмет, ни достигнуть границы или конца безмерности на том простом основании, что эта граница и этот конец не существуют.
   "Во всех разделах наших исследований и во всех значительных отношениях существует постоянная и необходимая гармония между объемом наших умственных потребностей и действительным, настоящим и будущим, пределом наших действительных знаний"*. Эта гармония, что я должен отметить применительно ко всем явлениям, отнюдь не представляется, как пытались это утверждать вульгарные философы, результатом и признаком конечной причины**. Она вытекает просто из очевидной необходимости: мы жаждем знать только то, что может действовать на нас более или менее прямо***; а с другой стороны уже потому, что такое влияние существует, оно рано или поздно становится для нас достоверным средством познания****. В настоящем случае это отношение проверяется замечательным образом. Самое совершенное, насколько это возможно, изучение солнечной системы, часть которой мы составляем, представляет для нас капитальный интерес, и поэтому мы стремились придать ему замечательную точность. Если, напротив, точное познание мироздания представляется для нас по необходимости запретным, то очевидно, что оно не дает нам ничего, кроме того, что оно дает нашей неутолимой любознательности в полном смысле этого слова*****. Повседневное применение астрономии доказывает, что внутренние явления каждой солнечной системы, которые только и могут затрагивать ее обитателей, по сути дела независимы от более общих явлений, относящихся ко взаимодействию солнц, подобно тому как наши метеорологические явления соотносятся с планетарными явлениями******. Наши таблицы небесных событий, составленные намного вперед, не принимающие во внимание во вселенной никакого другого мира, кроме нашего, до сих пор строго согласуются с прямыми наблюдениями при некоторых небольших уточнениях, которые мы вносим в них сегодня. Эта столь явная независимость оказывается, впрочем, вполне объяснимой безмерной диспропорцией, которая, как мы знаем, несомненно существует между расстояниями от солнц до солнц и небольшими расстояниями между нашими планетами*******. Если планеты, лишенные атмосферы, такие, как Меркурий, Венера, Юпитер и т. д., на самом деле обитаемы, что весьма правдоподобно, мы можем рассматривать их обитателей как своего рода наших сограждан, так как из такого рода общей родины по необходимости должна вытекать некоторая общность мыслей и даже интересов********, тогда как обитатели других солнечных систем должны нам представляться совершенно чуждыми*********.
   * Но так как объем умственных потребностей человека, рассматриваемого не в качестве отдельного индивида, ни даже в качестве нынешнего поколения, но в качестве прошлого, настоящего и будущего человечества, безграничен, действительный предел человеческих знаний в бесконечном будущем также безграничен.
   ** Вот одна из тех оплеух господу Богу, которыми полна книга Огюста Конта.
   *** Это значит, что мы жаждем знать всё. Число вещей, действующих прямо на "я", всегда очень мало. Но те вещи, которые представляются по отношению ко мне действующими прямо, существуют и, следовательно, также действуют на "я" лишь потому, что они сами подчинены прямому действию других вещей, которые действуют прямо на них и через них косвенно на "я". Я жажду познать вещи, оказывающие на "я" прямое действие; но для того, чтобы познать их, у меня должно появиться желание познать вещи, действующие на них, и так далее до бесконечности. Отсюда следует, что я должен знать всё.
   **** Отсюда я делаю логический вывод о том, что никакой мир, каким бы удаленным и невидимым он ни был, не закрыт совершенно для знаний человека.
   ***** Возможно, Огюст Конт хочет тем самым сказать, что это знание не имеет для нас прямого практического значения и что оно может оказывать влияние лишь очень косвенно и очень слабо на устройство нашего материального существования на земле; ибо эта неутолимая любознательность человеческого разума есть нравственная сила, которой человек отличается от остального животного мира, может быть, больше, чем-либо другим, и, следовательно, ее удовлетворение представляется очень важным для триумфа человечности.
   ****** Но эта независимость далека от того, чтобы быть безусловной; ибо достаточно того, чтобы наша планета немного изменила свое положение по отношению к нашему Солнцу, чтобы все метеорологические явления на Земле значительно изменились; это произошло бы несомненно так и с нашей планетарной системой, если бы наше Солнце заняло новое положение по отношению к другим солнцам.
   ******* Но поскольку эта диспропорция не абсолютна, а лишь относительна, из этого следует, что независимость нашей солнечной системы по отношению к другим солнцам также лишь относительна. Это значит, что, если мы возьмем для измерения времени жизнь одного поколения или даже несколько веков, ощутимый эффект определенной зависимости, в которой наша солнечная система находится по отношению ко вселенной, окажется абсолютно ничтожным.
   ******** Общность мыслей всегда подразумевает общность интересов.
   ********* Опять в относительном смысле слова: более чуждыми, но не совершенно чуждыми. Признаем, что как одни, так и другие, если они только существуют, примерно одинаково чужды нам, так как мы не знаем, а возможно, никогда не сможем вполне удостовериться в том, существуют ли они.
   Нужно, следовательно, более глубоко, чем это обычно привыкли делать, отделять солярную точку зрения и общемировую точку зрения, идею мира (включающую исключительно первую точку зрения) и идею вселенной; первая точка зрения - это самая высокая точка, которой мы могли бы достичь, и поэтому она - единственная, которая по-настоящему нас интересует. Вот почему, не отказываясь полностью от надежды получить некоторые звездные познания, следует считать, что положительная астрономия заключается по существу в геометрическом и механическом знании о небольшом числе небесных тел, составляющих мир, часть которого мы составляем"*.
   * Auguste Comte. Cours de philosophic positive, 2-е ed., t. II, pp. 10-12.
   Но если положительная наука, то есть серьезная наука, единственно достойная такого названия и основанная на наблюдении действительных фактов, а не на воображении об иллюзорных фактах, должна отказаться от действительного или более или менее удовлетворительного знания о вселенной с астрономической точки зрения, то на гораздо большем основании она должна от этого отказаться под углом зрения физических, химических и органических отношений. "Наше искусство наблюдения, - говорит далее Огюст Конт, - включает в общем три различных способа: 1) наблюдение в собственном смысле слова, то есть прямое изучение явления таким, как оно естественно представляется; 2) эксперимент, то есть созерцание явления, более или менее измененного искусственными обстоятельствами, которые мы создаем только с целью более совершенного исследования; 3) сравнение, то есть постепенное рассмотрение ряда аналогичных случаев, в которых явления все более и более упрощаются. Наука об организованных телах, изучающая явления на более трудной доступности, есть единственная наука, которая позволяет по-настоящему объединить эти три средства.
   Астрономия, напротив, по необходимости ограничена первым средством. Эксперимент здесь, очевидно, невозможен; а что касается сравнения, то оно могло бы существовать лишь в случае, если бы мы могли прямо наблюдать несколько солнечных систем, что невозможно. Остается, значит, простое наблюдение малейшего возможного объема, так как оно может относиться лишь к одному из наших чувств (к зрению). Измерение углов и подсчет истекшего времени - таковы единственные средства, с которыми наш разум может приступить к открытию законов, которые управляют небесными явлениями" (том II, стр. 13-14).
   Очевидно, что для нас будет всегда невозможно не только проводить эксперименты на физических, химических, геологических и органических явлениях, происходящих на различных планетах нашей солнечной системы, не говоря уже о других системах, и проводить сравнения их соответствующих проявлений, но также наблюдать их и устанавливать их действительное существование, что означает, что мы должны отказаться от того, чтобы получить о них знание, которое лишь несколько приближается к знанию, " которому мы можем и должны прийти применительно к явлениям нашего земного шара. Недоступность вселенной для нас - не абсолютна; но ее доступность по сравнению с доступностью нашей солнечной системы и еще более по сравнению с доступностью нашего земного шара - столь мала, что она почти походит на абсолютную недоступность.
   С практической точки зрения нам кажется, что мы выигрываем очень мало от того, что вселенная не представляется абсолютно недоступной. Но с точки зрения теории выигрыш огромен. А если он безмерен для теории, то, как следствие, он становится безмерным также для социальной практики человечества, так как всякая теория рано или поздно претворяется в человеческие учреждения и человеческие факты. В чем же в таком случае заключается интерес и теоретическая выгода от идеи не-недоступности Вселенной?
   В том, что господь Бог, Абсолют так же изгнан из Вселенной, как он изгнан с нашего земного шара.
   Раз Вселенная для нас немного доступна, хотя бы даже в бесконечно малой мере, она должна иметь природу, подобную природе нашего известного мира. Ее недоступность отнюдь не обусловлена различием в природе, но исключительной материальной удаленностью этих миров, что делает невозможным наблюдение за их явлениями. Материально удаленные от нашего земного шара, эти миры так же представляются исключительно материальными, как и земной шар. Материальные и материально ограниченные нашей солнечной системой, эти бесконечные неизвестные миры по необходимости находятся в непрерывных отношениях действия и взаимного противодействия между собой и с солнечной системой. Они рождаются, они существуют, они погибают и поочередно преобразуются в лоне бесконечной мировой Причинности так же, как родится, существует и рано или поздно несомненно погибнет наш солярный мир, и основные законы этого происхождения или этого материального превращения должны быть одинаковыми, но несомненно измененными в соответствии с бесконечными обстоятельствами, которые, возможно, дифференцируют развитие каждого отдельно взятого мира. Но природа этих законов и их проявления должна быть одинаковой по причине того действия и постоянного противодействия, которое вечно происходит между ними. Таким образом, не имея нужды в пересечении непересекаемых пространств, мы можем изучать всеобщие законы миров в нашей солнечной системе, которая, будучи продуктом, должна содержать их все в самой себе и - еще ближе - на нашей собственной планете, на земном шаре, который есть ближайший продукт нашей солнечной системы. Значит, изучая и распознавая законы Земли, мы можем быть уверены в том, что одновременно изучаем и распознаем законы вселенной.
Теперь мы можем перейти прямо к частностям: наблюдать их, экспериментировать с ними и сравнивать их. Сколь бы ограниченным по сравнению со Вселенной ни был наш земной шар, он также представляется бесконечным миром. В этом отношении можно сказать, что наш мир в самом узком смысле этого слова, наша Земля, так же недоступна, то есть неисчерпаема. Никогда наука не дойдет до последней границы и не скажет своего последнего слова. Должно ли это нас приводить в отчаяние? Напротив, если бы задача была ограниченной, она скоро расхолодила бы ум человека, который, что бы мы ни говорили и что бы ни делали, всегда чувствует себя счастливым лишь тогда, когда он может нарушить и пересечь границу. И к большому счастью для него, наука о природе такова, что чем более ум пересекает в ней границы, тем более он приближается к новым границам, которые провоцируют его неутолимую любознательность.
   Есть одна граница, которую научный ум никогда не сможет пересечь полностью, - это как раз то, что г-н Литтре называет сокровенной природой или сокровенной сущностью вещей и что метафизики школы Канта называют вещь сама по себе (das Ding an sich). Я уже сказал, что это выражение столь же ложно, как и опасно, так как, исключая по видимости из сферы науки абсолют, оно восстанавливает его, подтверждает его как действительное сущее. Когда я говорю, что во всех существующих, самых обыкновенных, самых известных, включая самого себя, вещах есть внутренняя, недоступная, вечно неизвестная сущность, которая как таковая остается по необходимости вне и абсолютно независимой от их феноменального существования и от многочисленных связей относительных причин и относительных следствий, которые определяют и координируют все существующие вещи, устанавливая между ними своего рода постоянно воспроизводимое единство, я тем самым утверждаю, что весь этот феноменальный мир, мир видимый, чувственный, известный, - это своего рода внешняя оболочка, скорлупа, внутри которой скрывается, как ядро, безотносительная, недетерминированная сущность, Абсолют. Как видно, г-н Литтре, вероятно даже по причине своего глубокого презрения к метафизике, сам остается в сфере метафизики, подобной метафизике Канта, которая, как известно, теряется в тех антиномиях, или противоречиях, которые она полагает непримиримыми и неразрешимыми: противоречиями конечного и бесконечного, внешнего и внутреннего, относительного и абсолютного и т. д. Ясно, что, изучая мир, опираясь на идефикс о неразрешимости этих категорий, которые кажутся, с одной стороны, абсолютно противоположными, а с другой - столь тесно, столь абсолютно связанными, что нельзя думать об одной, не думая в то же время о другой, - ясно, как я сказал, что, подходя к существующему миру с таким метафизическим предрассудком в голове, мы всегда окажемся неспособными понять что-либо в природе вещей. Если бы французские позитивисты захотели познакомиться с драгоценной критикой, которой Гегель в его Логике, представляющей несомненно одну из самых глубоких книг, написанных в нашем столетии, подверг все эти кантовские антиномии, они разуверились бы в этой мнимой невозможности познать внутреннюю природу вещей. Они поняли бы, что во внутреннем любой в