только с утра в моем сердце
        капля дождя звенит.

        РОМАНС ПРЕЧИСТОЙ ДЕВЫ И ЕЕ ЛАДЬИ

           Это праздник, праздник ночью,
        праздник маленькой Пречистой
        и ее ладьи!

           Дева росту небольшого,
        серебром блестит корона,
        племенных быков четверка
        впряжена в ее повозку.

           А стеклянные голубки
        дождь несли с собою в горы,
        сквозь туманы сонм усопших
        устремился в тесный город.

           О Пречистая! Ты лаской
        кроткий взор согрей коровий,
        убери цветами плащ свой,
        сняв их с савана усопшей.

           Над Галисией высоко
        в небесах восходят зори,
        и Пречистая дорогу
        направляет в дом свой, к морю.

           Это праздник, праздник ночью,
        праздник маленькой Пречистой
        и ее падьи!

        ПЕСНЯ О МАЛЕНЬКОМ РАССЫЛЬНОМ

        В Буэнос-Айресе есть волынка,
        та волынка над рекой Ла-Платой.
        Норд на ней играет, влажным
        серым ртом к ней прикасаясь.
        Бедный парень Рамон де Сисмунди!
        Там, на улице Эсмеральды,
        грязь, и весь он испачкан грязью,
        пылью ящиков и прилавков.
        Вдоль по улицам бесконечным,
        по зеленому берегу пампы
        той порой галисийцы гуляли,
        о долинах нездешних вздыхая.
        Бедный парень Рамон ле Сисмунди!
        Он в волнах услыхал муиньейру,
        между тем как пасла его память
        семь быков луны туманной.
        Шел по берегу он речному,
        шел по берегу он Ла-Платы,
        там, где ивы и кони немые
        вод стекло в этот час ломали.
        Но не слышал он стона волынки,
        великана волынщика в небе
        не заметил со ртом крылатым.
        Бедный парень Рамон де Сисмунди!
        Хоть по берегу шел он Ла-Платы,
        лишь увидел он дня угасанье
        да багровую стену заката.

        НОКТЮРН МАЛЕНЬКОГО УТОПЛЕННИКА

           По берегу к броду пойдем мы безмолвно
        взглянуть на подростка, что бросился в волны.

           Воздушной тропою, безмолвно, пока
        его в океан не умчала река.

           Душа в нем рыдала от раны несносной,
        баюкали бедную травы и сосны.

           Луна над горою дожди разметала,
        и лилии повсюду она разбросала.

           У бледного рта, что улыбкою светел,
        камелией черной качается ветер.

           Покиньте луга вы и горы! Безмолвно
        глядите: вот тот, кого приняли водны.

           Вы, темные люди, - в дорогу, пока
        его в океан не умчала река.

           Белеют там в небе туманы сплошные,
        там исстари бродят быки водяные.

           Ах, как под зеленой луной, средь долин,
        над Силем деревьев звенит тамбурин!

           Скорее же, парни, скорей! Глубока,
        его в океан увлекает река!

        КОЛЫБЕЛЬНАЯ ПЕСНЯ РОСАЛИИ КАСТРО, УСОПШЕЙ

          Встань, подруга моя дорогая!
        Петухи новый день возвещают.
        Встань, любимая, снова!
        Слышишь? Ветер мычит коровой.

          Ходят плуги между тем
        из Сантьяго в Вифлеем.

          В тонкой серебряной лодке
        ангел в Сантьяго плывет,
        из Вифлеема в той лодке
        скорбь Галисии везет.

          Галисии тихой, чьи мертвенны дали,
        поросшие густо травою печали,
        и той же травой поросло твое ложе,
        и черные волны волос твоих тоже, -
        волос, что к далеким морям бегут,
        где тучи-голубки гнездо свое вьют.

          Встань, подруга моя дорогая!
        Петухи новый день возвещают.
        Встань, любимая, снова!
        Слышишь? Ветер мычит коровой.

        ПЛЯШЕТ ЛУНА В САНТЬЯГО

           Посмотри, как застыл,
        побелел тот влюбленный!

           Это пляшет луна
           над долиною мертвых.

           В ночь теней и волков он застыл,
        как они, стал он черным.

           Ах! Все пляшет луна
           над долиною мертвых.

           Конь из камня, кем ранен он был,
        в царство сна охраняя входы?

           Это все луна, луна
           над долиною мертвых!

           Стекла серые туч, кто сквозь них
        взором облачным глянет мне в очи?

           Это все луна, луна
           над долиною мертвых.

           Снится золото мне цветов,
        умереть мне дозволь на ложе.

           Нет! Луна безмолвно пляшет
           над долиною мертвых.

           Дочка! Вдруг я побелела,
        видно, ветер стал холодным!

           То не ветер: грустит луна
           над долиною мертвых.

           Кто ревет, как бык огромный,
        кто под небом глухо стонет?

           Нет, не бык: луна, луна
           над долиною мертвых.

           Да, луна в венце из дрока,
        да, луна, луна, что пляшет,
        пляшет, пляшет, вечно пляшет
        над долиною мертвых!

               ---------------------------------------------

                           Федерико Гарсиа Лорка

                           Федерико Гарсиа Лорка

                               Диван Тамарита

                                    1936

Перевод А. Гелескула

   * Газеллы
        o I. Газелла о неожиданной любви
        o II. Гзелла о пугающей близости
        o III. Газелла об отчаявшейся любви
        o IV. Газелла о скрытой любви
        o V. Газелла о мертвом ребенке
        o VI. Газелла о горьком корне
        o VII. Газелла о воспоминании
        o VIII. Газелла о темной смерти
        o IX. Газелла о чудесной любви
        o X. Газелла о бегстве
        o XII. Газелла об утреннем рынке
   * Касыды
        o I. Касыда о раненном водой
        o II. Касыда о плаче
        o III. Касыда о ветвях
        o IV. Касыда о простертой женщине
        o V. Касыда о бездомном сне
        o VI. Касыда о недосягаемой руке
        o VII. Касыда о розе
        o VIII. Касыда о золотой девушке
        o IX. Касыда о смутных горлицах

        ГАЗЕЛЛЫ

        I

        ГАЗЕЛЛА О НЕЖДАННОЙ ЛЮБВИ

        Не разгадал никто еще, как сладко
        дурманит это миртовое лоно.
        Не знал никто, что белыми зубами
        птенца любви ты мучишь затаенно.

        Смотрели сны персидские лошадки
        на лунном камне век твоих атласных,
        когда тебя, соперницу метели,
        четыре ночи обвивал я в ласках.

        Как семена прозрачные, взлетали
        над гипсовым жасмином эти веки.
        Искал я в сердце мраморные буквы,
        чтобы из них сложить тебе - навеки,

        навеки: сад тоски моей предсмертной,
        твой силуэт, навек неразличимый,
        и кровь твоя, пригубленная мною,
        и губы твои в час моей кончины.

        II

        ГАЗЕЛЛА О ПУГАЮЩЕЙ БЛИЗОСТИ

        Я хочу, чтоб воды не размыли тины.
        Я хочу, чтоб ветер не обрел долины.

        Чтобы слепли ночи и прозреть не смели,
        чтоб не знало сердце золотого хмеля,

        чтобы вол шептался с лебедой вечерней,
        чтоб, не видя света, умирали черви,

        чтобы зубы череп оголил в оскале,
        чтоб желтел их отблеск и на белой шали.

        Я слежу, как бьется ночь полуживая,
        раненой гадюкой полдень обвивая.

        Зелен яд заката, но я выпью зелье.
        Я пройду сквозь арки, где года истлели.

        Только пе слепи ты чистой наготою -
        как игла агавы в лозах над водою.

        Дай тоской забыться на планете дальней -
        но не помнить кожи холодок миндальный.

        III

        ГАЗЕЛЛА ОБ ОТЧАЯВШЕЙСЯ ЛЮБВИ

        Не опускается мгла,
        чтобы не смог я прийти
        и чтобы ты не смогла.

        Все равно я приду -
        и пускай скорпионом впивается зной.

        Все равно ты придешь, хоть бы
        хоть бы губы сжигал тебе дождь соляной.

        Не подымается мгла,
        чтобы не смог я прийти
        и чтобы ты не смогла.

        Я приду,
        бросив жабам изглоданный мой огнецвет.

        Ты придешь
        лабиринтами ночи, где выхода нет.

        Не опускается мгла,
        не подымается мгла,
        чтобы я без тебя умирал,
        чтобы ты без меня умерла.

        IV

        ГАЗЕЛЛА О СКРЫТНОЙ ЛЮБВИ

        В венок я вплел тебе вербену
        лишь ради колокола Велы.

        Гранада, затканная хмелем,
        луной отсвечивала белой.

        Сгубил я сад мой в Картахене
        лишь ради колокола Велы.

        Гранада раненою серной
        за флюгерами розовела.

        И ради колокола Велы
        я этой ночью до рассвета
        горел в огне твоего тела,
        горел, и чье оно - не ведал.

        V

        ГАЗЕЛЛА О МЕРТВОМ РЕБЕНКЕ

        Каждую ночь в моей Гранаде,
        каждую ночь умирает ребенок.
        Каждую ночь вода садится
        поговорить о погребенных.

        Есть два ветра - мглистый и ясный.
        Крылья мертвых - листья бурьяна.
        Есть два ветра - фазаны на башнях
        и закат - как детская рана.

        Ни пушинки голубя в небе -
        только хмель над каменной нишей.
        Ни крупинки неба на камне
        над водой, тебя схоронившей.

        Пала с гор водяная глыба.
        Затосковали цветы и кони.
        И ты застыл, ледяной архангел,
        под синей тенью моей ладони.

        (Но поет, возле сердца летая,

        ГАЗЕЛЛА О ГОРЬКОМ КОРНЕ

        На свете есть горький корень
        и тысячи окон зорких.

        Нельзя и рукой ребенка
        разбить водяные створки.

        Куда же, куда идешь ты?
        Есть небо пчелиных оргий -
        прозрачная битва роя -
        и горький тот корень.

        Горький.

        С изнанки лица в подошвы
        стекает осадок боли,
        и поет обрубок ночи
        со свежей слезой на сколе.

        Любовь моя, враг мой смертный,
        грызи же свой горький корень.

        VII

        ГАЗЕЛЛА О ВОСПОМИНАНИИ

        Останься хоть тенью милой,
        но память любви помилуй -

        черешневый трепет нежный
        в январской ночи кромешной.

        Со смертью во сне бредовом
        живу под одним я кровом.

        И слезы вьюнком медвяным
        на гипсовом сердце вянут.

        Глаза мои бродят сами,
        глаза мои стали псами.

        Всю ночь они бродят садом
        меж ягод, налитых ядом.

        Дохнет ли ветрами стужа -
        тюльпаном качнется ужас,

        а сумерки зимней рани
        темнее больной герани.

        И мертвые ждут рассвета
        за дверью ночного бреда.

        И дым пеленает белый
        долину немого тела.

        Под аркою нашей встречи
        горят поминально свечи.

        Развейся же тенью милой,
        но память о ней помилуй.

        VIII

        ГАЗЕЛЛА О ТЕМНОЙ СМЕРТИ

        Хочу уснуть я сном осенних яблок
        и ускользнуть от сутолоки кладбищ.
        Хочу уснуть я сном того ребенка,
        что все мечтал забросить сердце в море.

        Не говори, что кровь жива и в мертвых,
        что просят пить истлевшие их губы.
        Не повторяй, как больно быть травою,
        какой змеиный рот у новолунья.

        Пускай усну нежданно,
        усну на миг, на время, на столетья,
        но чтобы знали все, что я не умер,
        что золотые ясли - эти губы,
        что я товарищ западного ветра,
        что я большая тень моей слезинки.

        Вы на заре лицо мое закройте,
        чтоб муравьи мне глаз не застилали.
        Сырой водой смочите мне подошвы,
        чтоб соскользнуло жало скорпиона.

        Ибо хочу уснуть я - но сном осенних яблок -
        и научиться плачу, который землю смоет.
        Ибо хочу остаться я в том ребенке смутном,
        который вырвать сердце хотел в открытом море.

        IX

        ГАЗЕЛЛА О ЧУДЕСНОЙ ЛЮБВИ

        Огонь и гипс
        безжалостной пустыни,
        была ты в сердце влагой на жасмине.

        Огонь и блеск
        безжалостного неба,
        была ты в сердце шелестами снега.

        Пустырь и небо
        руки мне сковали.

        Пустыни неба
        раны бичевали.

        X

        ГАЗЕЛЛА О БЕГСТВЕ

        Я не раз затеривался в море,
        с памятью, осыпанной цветами,
        с горлом, полным нежности и боли.
        Я не раз затеривался в море,
        как в сердцах детей я затерялся.

        Нет ночей, чтоб отзвук поцелуя
        не будил безгубые улыбки.
        Нет людей, чтоб возле колыбели
        конских черепов не вспоминали.

        Ведь одно отыскивают розы -
        лобной кости лунные рельефы.
        И одно умеют наши руки -
        подражать корням захороненным.

        Как в сердцах детей я затерялся,
        я не раз затеривался в море.
        Мореход слепой, ищу я смерти,
        полной сокрушительного света.

        XII

        ГАЗЕЛЛА ОБ УТРЕННЕМ РЫНКЕ

           Я под аркой Эльвиры
           буду ждать на пути,
           чтоб узнать твое имя
           и, заплакав, уйти.

        Что за луны льдом озерным
        на лице твоем застыли?
        Как в заснеженной пустыне
        твой костер собрать по зернам?
        Твой хрусталь колючим терном
        кто задумал оплести?..

           Я под аркой Эльвиры
           буду ждать на пути,
           чтобы взгляд твой пригубить
           и, заплакав, уйти.

        Ранит голос твой весенний
        среди рыночного крика!
        Сумасшедшая гвоздика,
        затерявшаяся в сене!
        Как близка ты в отдаленье,
        а вблизи - не подойти...

           Я под аркой Эльвиры
           буду ждать на пути,
           чтобы бедер коснуться
           и, заплакав, уйти.

        КАСЫДЫ

        I

        КАСЫДА О РАНЕННОМ ВОДОЮ

        Хочу спуститься в глубь колодца,
        хочу подняться лестницей крутою,
        чтобы увидеть сердце,
        ужаленное темною водою.

        Теряя силы, бредил мальчик
        в венке из инея и крови.
        Ключи, колодцы и фонтаны
        клинки скрестили в изголовье.
        О вспышки страсти, всплески лезвий,
        о белой смерти пение ночное!
        О желтый прах сыпучего рассвета
        среди пустыни зноя!
        Один на свете, бредил мальчик
        с уснувшим городом в гортани.
        Прожорливую тину заклинало
        приснившихся фонтанов бормотанье.
        Агония дугою выгибалась
        и, выпрямляясь, холодела.
        Сплелись двумя зелеными дождями
        агония и тело.

        Хочу спуститься в глубь колодца,
        и черпать смерти снадобье густое,
        и впитывать ее замшелым сердцем,
        чтобы найти пронзенного водою..

        II

        КАСЫДА О ПЛАЧЕ

        Я захлопнул окно,
        чтоб укрыться от плача,
        но не слышно за серой стеной
        ничего, кроме плача.

        Не расслышать ангелов рая,
        мало сил у собачьего лая,
        звуки тысячи скрипок
        на моей уместятся ладони.

        Только плач - как единственный ангел,
        только плач - как единая свора,
        плач - как первая скрипка на свете,
        захлебнулся слезами ветер
        и вокруг - ничего, кроме плача.

        III

        КАСЫДА О ВЕТВЯХ

        В Тамарите - сады и своры,
        и собаки свинцовой масти
        ждут, когда опустеют ветви,
        ждут, когда их сорвет ненастье.

        Есть там яблоня в Тамарите,
        грозди слез ее ветви клонят.
        Соловей там гасит рыданья,
        а фазан их пепел хоронит.

        Не печалятся только ветви -
        одного они с нами склада:
        в дождь не верят и спят так сладко,
        словно каждая стала садом.

        На коленях качая воду,
        ждали осени две долины.
        Шло ненастье слоновьим шагом,
        частокол топча тополиный.

        В Тамарите печальны дети,
        и всю ночь они до восхода
        ждут, когда облетят мои ветви,
        ждут, когда их сорвет непогода.

        IV

        КАСЫДА О ПРОСТЕРТОЙ ЖЕНЩИНЕ

        Видеть тебя нагой - это вспомнить землю.
        Ровную землю, где ни следа подковы.
        Землю без зелени, голую суть земную,
        замкнутую для времени: грань алмаза.

        Видеть тебя нагою - постигнуть жажду
        ливня, который плачет о хрупкой плоти,
        и ощутить, как море дрожит и молит,
        чтобы звезда скатилась в его морщины.

        Кровь запоет по спальням, и станет эхом,
        и тишину расколет клинком зарницы -
        но не тебе дознаться, в каких потемках
        спрячется сердце жабы и сон фиалки.

        Бедра твои - как корни в борьбе упругой,
        губы твои - как зори без горизонтов.
        Скрытые в теплых розах твоей постели,
        мертвые рты кричат, дожидаясь часа.

        V

        КАСЫДА О БЕЗДОМНОМ СНЕ

        Жасмин и бык заколотый. Светает.
        Булыжник. Арфа. Карта. Полудрема.
        Быком жасмина девушка рядится,
        а бык - исчадьем сумрака и рева.

        Будь это небо маленьким ребенком,
        полночи бы жасмином расцветало
        и бык нашел бы синюю арену
        с неуязвимым сердцем у портала.

        Но это небо - стойбище слоновье,
        жасмин - вода, но тронутая кровью,
        а девушка - ночной букет забытый,
        у подворотни брошенный на плиты.

        Жасмин и бык. И люди между ними
        в пустотах сна подобны сталактитам.
        Слоны и облака сквозят в жасмине,
        и девичий скелет - в быке убитом.

        VI

        КАСЫДА О НЕДОСЯГАЕМОЙ РУКЕ

        Я прошу всего только руку,
        если можно, раненую руку.
        Я прошу всего только руку,
        пусть не знать ни сна мне, ни могилы.

        Только б алебастровый тот ирис,
        горлицу, прикованную к сердцу,
        ту сиделку, что луну слепую
        в ночь мою последнюю не впустит.

        Я прошу одну эту руку,
        что меня обмоет и обрядит.
        Я прошу одну эту руку,
        белое крыло моей смерти.

        Все иное в мире - проходит.
        Млечный след и отсвет безымянный.
        Все - иное; только ветер плачет
        о последней стае листопада.

        VII

        КАСЫДА О РОЗЕ

        Роза,
        уже становясь неземною,
        искала не утренний проблеск -
        искала иное.

        Не жаждала света,
        ни тьмы не просила, ни зноя -
        рубеж полусна-полуяви,
        искала иное.

        Роза,
        застыв под луною,
        на небе искала не розу -
        искала иное.

        VIII

        КАСЫДА О ЗОЛОТОЙ ДЕВУШКЕ

        В воде она застыла -
        и тело золотое
        затон позолотило.

        Лягушками и тиной
        пугало дно речное.
        Пел воздух соловьиный
        и бредил белизною.
        Ночь таяла в тумане,
        серебряном и светлом,
        за голыми холмами
        под сумеречным ветром.

        А девушка вздыхала,
        над заводью белея,
        и заводь полыхала.

        Заря горела ясно,
        гоня стада коровьи,
        и, мертвая, угасла
        с венками в изголовье.
        И соловьи рыдали
        с горящими крылами,
        а девушка в печали
        расплескивала пламя.

        И тело золотое
        застыло цаплей белой
        над золотой водою.

        IX

        КАСЫДА О СМУТНЫХ ГОРЛИЦАХ

        Две горлицы в листьях лавра
        печалились надо мною.
        Одна из них была солнцем,
        другая была луною.
        Спросил я луну: "Сестрица,
        где тело мое зарыли?" -
        "Над сердцем моим", - сказала,
        а солнце раскрыло крылья.
        И я вдалеке увидел,
        по пояс в земле шагая,-
        две снежных орлицы взмыли,
        п девушка шла нагая.
        Спросил я у них: "Сестрицы,
        где тело мое зарыли?" -
        "Над сердцем", - лу