з три года тянусь я к тебе
Егоза, умница, толстолобик
Ты сможешь меня увидеть только тогда когда уснёшь
Щепочка дыхания
Женоподобные ангелы у кровати
Пролетающие глаза жел.дор. состава
Шум прибоя похож на шелест наползающих друг на дружку
Огромных листов картона
С пойманной рыбой в зубах
На четвереньках выходишь из воды
Просыпаешься дома
16.2.96, пос. Октябрьский
x x x
Воздух вдыхая чистый
Всё себя представляешь
То молодым трубочистом
То гренадёром старым
Перебирая завтрак
Опережаешь память
Лопаться будет завтра
Щёк одноцветных пламя
Шлёпнут в окно морозы
Стёкла облепит пухом
Выкипят вдосталь грозы
Речь усомнится слухом
Щёлкнет Троицким мостом
Ломкое переносье
Кто-то, пониже ростом
Скажет: усыновили
Тебя городские пляжи
Крашеных крыш лужайки
И записные даже
Книжки, блокноты, лица
Всё переменится, вспыхнет
Ценности не имея
Рыхлые ложноножки
Прочь семенят, умеют
Только и поневоле
Согласия не давали
Губы не говорили
Пальцы не напевали
Не торопи и ты же
Но постояв у окон
Чёрные едут крыши
Сладким питаясь соком
24.2.96, пос. Октябрьский
БОГОМЯКОВ И CОМОВ
Семь человек по семи домам
Варят кашу из книг на 109 странице
Лес преследует струйку убегающих лиц,
А те в свою очередь визжат карнавальными масками.
Вот тебе и год огня.
Маразматики с палками: Сомов и Богомяков
Сшибают с моей головы
Ложноклассические птичьи гнёзда,
Я тоже убегаю
Оставляя за собой нежную нить лимонной цедры.
Чудовище принюхивается,
Появляется и вновь исчезает
Чёрный обрезок солнца.
Богомяков и Сомов седлают мутирующие святыни,
Голубые глаза идолов-дрозофил
Разграфили в моём сознании
Сетку координат,
Теперь в ней двигается толчками
Белая капля пешки,
Под её ступнями облегчённо вздыхает земля.
Богомяков и Сомов,
Понукая медных тельцов и антрацитовых кумиров
Ищут, куда упадёт моё сердце.
Копья шныряют их в рыжей шуршащей траве.
Я хочу остановиться и сказать,
Что и сам из их стана,
Но крепкая печать замыкает мне уста,
А дрожащее сердце принуждает бежать
Ещё быстрее и дальше.
27-28.2.96, пос. Октябрьский
x x x
Ноуменальность; значит ты постигаешь умом
Домик, себя и с нарисованною трубой
Пароход, отплывающий кверху обросшим дном,
Возникающий вечер с отрезанною головой.
И понимаешь: вечер стоит стеной,
Словно вода вставшая на дыбы,
Или брусок чёрной земли ледяной,
Нож, что отсёк тебя от твоей судьбы.
Так и идёшь, повторяя себе под нос:
- Лиственница, сарай, устье гнилой реки.
И заставляют быстрей повторять вопрос
Холода глиняные локотки.
Так и живёшь; то куришь чужой грасс,
То из письма в бутылке не узнаёшь о том,
Что отправлялся в плаванье кто-то из первых нас,
Кто-то, кто очень интересовался дном.
- Здесь ничего, так же как наверху
Небо, земля, прочая дребедень.
Я здесь сижу царём в бирюзовом мху,
Или свою за космы таскаю тень.
Вижу тебя. Мне отсюда прекрасно вид-
но, как тебя несут на руках твои
Горы и камни. Видимо ты знаменит,
В горле твоём живут, говорят, соловьи.
Только, слыхал, ты открываешь рот -
Вмиг выползает оттуда прелестный звук.
Благоухания твой заполняют грот,
Золото все, что коснётся твоих рук.
- Брось ты, дружок, в моём горле живут муравьи,
Сладкие кремы, патока и миндаль.
Прах - к чему прикоснутся руки мои,
Но хорошо, когда голубой февраль
Тащит крючок из моей бороды,
Режет в глазах ножами солёный лёд,
Красным вином заполняет мои следы
И по щекам пахучей газетой бъёт.
28.2.96. 19:30, пос. Октябрьский
x x x
Темнеет рано. Красный нос заката
Острей и тоньше. Как крысиный хвост
Он пролезает в душу мне. Созвездья
Лежат на дне, присыпаны песком
Сухого неба в сетке мелких трещин;
Похоже так на старое лицо
Ночное небо. Будто смотрит кто-то
Огромный, некрасивый, страшноватый.
Того гляди прижмёт тебя ладонью -
Кудахтая, недалеко сбежишь.
Уже так было: ночью я лежал
Под небом полным и оно сердито
Давило пятернёю на меня.
Я задыхался. Астматичный кашель
Душил меня. В тот миг я усомнился
В эпитетах когда-то данных небу,
Простор мне показался монолитом,
И я как рыба ничего не понимал.
Густой тяжёлый лес свисал над головою
И шевелился. Плавала звезда
Как брошенная в озеро монета.
Тогда я понял, что лежу в воде
И отчего так неподвижен плотный воздух.
Я крикнул. Крик упал мне на лицо
Сырою тканью. Небо шевельнулось
И задрожало всё передо мной.
Тогда я и найти не мог спасенья.
Рассвет освободил меня, но дрожь
Пейзажей чёрных снится до сих пор мне.
Лекарство я нашёл, и сравниваю вот
Ночное небо с зеркалом затёртым -
Глаза я узнаю, и лоб, и подбородок,
И вижу как стекает к подбородку
Мерцающая капелька слюны.
- Ишь, нюни распустил;
Но как ещё отвлечься
От страха утонуть в самом себе.
29.2.96, пос. Октябрьский
CОН И КНИГА
Медвежье время, тихое, пустое
Нам в уши мягкую заталкивает вату
Рукою нашей двигая, стирает
Следы чернил с бумаги. Каждый шаг
Есть шаг назад. Чем громче говоришь
Тем меньше понимаешь: этот шёпот
Откуда взялся? Белые минуты
Крупою снежной заполняют день.
Старух с небес спускаю я на нитках,
Так было раз во сне, когда я спал
На берегу ледового залива,
Напившись ярких вин. Солнцеворот
Вращал в моём мозгу колёса механизмов,
Ответственных за мысли и за сон.
Мне снилось: я живу с одной из книг
Своей библиотеки как с женою,
И наша связь случайна, ненужна.
Мне надоело быть с ней. Я задумал
Убийство страшное. Но книгу как убить?
Насыпать яду ей? Но вин не пьёт со мною
Бумажная наложница моя.
Проткну её ножом. Но редкий нож
Согласен будет это сделать. Книга
По-видимому в связи и с ножами.
Следы я замечаю тут и там
Обрезана страница, на обложке
Царапина заметна. Прошлой ночью
Я звон и шелест услыхал на кухне,
Не обратив внимания. Сейчас
Я понимаю - Книга наущала
Столовые послушные приборы:
Ножи и вилки. Помощи искать
Средь них не стоит. Надо полагаться
На собственную силу и сноровку,
Ведь так уж было раньше. Год назад
Я сжёг в печи три старые тетради,
Сестёр трёх сжёг, и крика их не слышал
Никто. Никто не видел как горели
Сияющие записи мои.
Теперь сложнее - связь с проклятой книгой
Всем очевидна. Плюс к тому, интриги
Столового прибора вероятны.
Судьбу свою желая облегчить
Басовою струной я обвязал обузу
И в муравейник жаркий опустил.
Семь дней глодали жёлтые страницы
Кусачие лесные муравьи.
Пока не треснули суставы переплёта,
Пока полоски кожи, извиваясь,
Не сжались в усыхающий клубок.
Я поспешил домой. Там зоркие ножи
Уже шныряли, чуя преступленье
Осматривая пристально меня.
Один из них залезть пытался даже
В рабочий стол. - Ну вот что, мелюзга -
Сказал я, подбоченясь - Вон отсюда,
Лишаю вас приюта навсегда.
Ножи, столпившись недовольной кучкой,
Теснились в угол, но смирившись вдруг,
Безвольно поплелись к дверям пустой квартиры,
Похожие на маленьких собак.
На утро я проснулся полон мыслей,
Мне снилось: отвратительных старух
Спускаю я с небес на тоненьких бечёвках,
Скорей на нитках даже. Небосклон
Пестрит марионетками. Старухи
Запутались в тенетах, канители,
Визжат, барахтаясь. Мне кажется - паук
Спускает с неба эту паутину.
Ан нет. То - я. Зачем же делать мне
Всё это? Или мстительная книга
Проникла в сновидения мои,
Их населяя ужасами ада?
Старухи превратились в пауков,
И медленно спускаются. Потея,
Поглядывая вверх и надевая
Пиджак и брюки, прочь я выбегаю
Во сне из инфернального жилья.
На лестнице скопилися ножи,
Подмаргивая скверно, ухмыляясь
Как стайка хулиганов. Вот от них
Небрежно отделились хлебный нож
И рыбный - самый маленький. Вразвалку
Ко мне направились, поплёвывая на пол.
Я предпочёл вернуться. Дверь закрыв,
Стою в прихожей и оттуда слышу,
Как странный шелест населяет дом.
Я посмотрел - огромный муравейник
Стоял посреди комнаты и морды
Лесных кусачих чёрных муравьёв
Жевали медленно невкусную бумагу
Газет, журналов, книг, тетрадей. Всё
Бумажное - съедобное им было.
Пучок глухих старух упал-таки на пол
И тут же стал проворно расползаться.
От страха стало скучно. Я привстал
На ложе и воскликнул: Отрекаюсь!
Сиял, сверкая ледяной залив,
И по нему треща рыбацкий ялик
Царапал полосы. Замёрзшая трава
Ласкала стены гладкие бутылки,
Внутри блестели чёрточки вина.
И солнце синее над полем восходило.
Высвечивая снега глубину,
И трещины воды,
И белые страницы
И буквы нас, глядящих в небеса.
28.2.96. 15:02, пос. Октябрьский
x x x
Оцепенение. Земле не нужен я.
Тяжёлый март гремит с небес спускаясь
Двор тискает намокший обруч снега
Курится фотография зимы
Село безумствует. Собаки лижут шерсть
Лежит травой домов многоселенье
Горящий ангел падает в овраг
Мечом кривым зачёрпывая пьяниц
Как тесно в ящике почтовому письму
Строк нити давят из себя конверты
"Себя, тебя, откройте после смерти..."
Я в душу заглянул, но там темно.
Железный конь сипит в пустом лесу,
Тень по поляне бегает за светом.
Скорей бы лето. Хочется тепла,
Уединения, вина и размышлений.
Не хочется движений. Холод быстр,
Медлительность он лечит словно доктор
Египетскими мазями котлет,
Свободным бегом за околицею дома.
Зимою надо пить древесный спирт,
Зимою надо есть медвежье мясо.
Как надоела шапка с потрохами
Тяжёлых мыслей. Сбрасывай её.
Пичужкой март влезает в переносье,
Его ухватишь - вмиг отрежет пальцы,
Свистулек понаделает. Отпустишь -
Иглой еловой голову пронзит.
Я представляю март вагонной смазкой,
Куском тавота, пущенным на блюдо
Дерюжьей шубой щучьей, канифолью
Март - это запах пастбищ городских.
Зиме не нужен я и жду, когда
Заполнит лёгкие зерно сырого снега,
Когда табачный смерч сорвёт лицо.
Порвётся красною резинкой голос мой,
Сугробы каркнут, вылетая из надбровий,
Ликуя жидкой кашею, пшеном
Продавится пространство. Рукоделье
Трёх серых месяцев распустит жёлтый гром
Новорождённым место уступая
Щелчкам, поскрипыванью, уханью. Земле
Встающей на ноги. Теперь уже свободной.
16.2.94, пос. Октябрьский
МЕТАМОРФОЗЫ СЛОВА
Кто пишет так - дурак, и хам, и мот
Словами он разбрасываться рад,
Кто пишет так - последний словокрад
А кто его читает - словокрот.
Есть смысл только в пеньи соловья
И, если прок искать, - в ворчаньи кур
Прислуживать за словом - чересчур
Пусть слово уползает как змея
В сигары бров, в колосья волосов,
В любови сердц, в изжогу пустоты,
В глазную мглу, в бурление часов,
В тропинку торную, что вышили кресты
Иссиня-чёр, глубоко отрешён,
Пучки созвезд цедя как мокроту,
Ловя скворцов плешивых на лету
Пошатываясь как индийский слон
Читающий преследует его,
От рук нисходит осознанья свет,
Они хвостами кажутся комет,
Они началом кажутся всего
Они пугают как пугает звук
И сотни птах вдруг покидают куст
Тяжёлый выдох оставляет уст
Покатый домик. Не даваясь рук
Само ценно пучком водорослей
Вышёптывает шапку наголо
Потом бежит как чёрный иерей
Через пески в горящее село
Берёт козу как город после битв
Вороне дохлой расправляет рот
В овале глаза бабочкой висит
И держит ключ, который не даёт
Ни мне, ни те-
бе, но ни бе, ни ме
Баранчик чёртов, ты шуршишь в шелках,
Готовишь норку тёплую к зиме,
В бревенчатых танцуешь сапогах
Глубокий хлад собою наводя
Разрежешь невод шоколадным льдом
И как налима вытащишь себя
Бардо-Тёдол читая как Барто
В багровых сумерках, жующих языки
У спящих женщин, превращаясь в хну
Ты красишь внутренность покинутой реки
Мешком зашитым падая ко дну
Но поднимаешься над лесом головой
Свекольный сахар вдавливая в снег
И вот уже кричишь как человек
На свет рождаясь из себя самой
Меняя пол-костюма словно пол
И пол у шляпы мня, анахорет
Ты оседлаешь конченный глагол
То как огонь обгложешь табурет
Терпя как вкус у водки и вина
Свой подневольный бы метаморфоз,
Морозною болванкою звеня,
Оранжевой вцепясь морковкой в нос
Пуская пух из книг, любимых там
Где до сих пор хранится чан мощей
Поэтов, эгоцентриков, сиам-
ских юношей, теперь уж - овощей
Ты в кровь войдёшь, но не закроешь дверь
Пусть режет мироздания узлы
Переливающийся жидкий красный червь
Хвостом ошпаренным обшаркав все углы
Так теплота уходит из души
При виде поднимающихся вшей
При свете загорающейся ржи
При свете леденеющих полей.
При виде отрока с антенною кнута
Жующего резиновый калач,
Приглядывая: блеет пустота,
В окрестностях пасётся рыбий плач.
Он сторож; Он лелеет темноту
И темнота дарит ему приправ
Восточных вкус. Он слышит как во рту
Горбатый дым безумствует, восстав
Суля и пастбища с отборною травой
Возросшей на крови убитых снов,
Отборный дом суля сторожевой,
Высокогорное раскрытое окно
И свет за ним; Так обманув себя
Он смотрит то, что нет. И это нет
Ползёт в него, выталкивая я
И настоящий вытесняя свет.
Всё нипочём, и лихо хохоча,
Воруя вдоль заборов огурцы
И спицы мотоцикловы верча
Он убегает. Шерсти клок с овцы
В руках дрожащих держит темнота.
Хаос повержен снов а втиснут ключ
И вот замок висит на кольцах рта
И бъёт поверх лица Кастальский ключ.
16.2.96, пос. Октябрьский
CТИХИ ИЗ РОМАНА "АД ДА"
Посвящается Мише Попову и Саше Пушкину
"...теперь мы там не живём
Домик наш - водоём,
Рак-отшельник сидит
В атласе южных планид.
Теперь тебе хорошо,
Небо - твой порошок,
Пчёлы - твои друзья,
Ангелы, ну и я.
Теперь в аду - снегопад,
Снег поглощает ад,
И буковки березняка
Смыла белил река.
Теперь тебе невдомёк,
Что А и Д - это рок.
 (Рок - это значит "всегда"
Буковки Д и А...)"
........
x x x
Медленно и тихо зацветают липы, водятся полипы, лопаются сливы. Зеленеют
шляпы, колосятся кожи, и деревья тоже, и деревья тоже. В городе просторно,
медленно и сорно, яростно и тихо, горячо и сухо, и летает муха, и летает
муха. Пахнет облепиха, говорит олива, лопается слива, лопается слива.
Истекают соком улицы морские, высоки дома ничьи-сторожевые. Медленно и сухо
засыпают мухи, говорят собаки, чешутся старухи. Рукава играют, зеленеют
кожи. И скамейки тоже, и скамейки тоже. А собаки речи говорят такие голубые
злые чёрные большие. Непонятно митинг развернулся скоро, у теней забора, у
теней забора. За унылым миром - тихие квартиры, золотые гири, медные
кумиры. Жёлтые пижамы, розовые кожи и деревья тоже, и деревья тоже. Ну а
время где же, ну а время что же? - исчезает тоже, понемногу тоже.
........
x x x
Расстояние тёплой проточной воды переклеило лица как хрупкие льды. Долго
ждали у моря беды рыбаки и бродяги, сомнительный люд: ты послушай, как в
крючья тяжёлые бьют проходимцы от  точных наук.
Ты вдоль берега чешешь хорьков и собак. Узловатые свастики щупает зрак, и
глаза ослеплённых зевак.
А бумаги в руках кувыркают снега, и дожди под ногами вошли в берега, и
овраги взошли на руках.
Словно флоксы и розы, как чёрная сыпь - на глаза твои больно взглянуть.
А рассыпанный бисер слагается в нить - так прочти, если сможешь заснуть.
Я прочту, ну а ты поясни дураку: на каком мне болтаться суку?
Если в местности этой не знает осин ни пастух, ни собачник, ни сын.
Это облако будет лежать в головах, и собаки ворочаться будут в глазах, если
ты поперхнёшься слюной.
Это чёрное частье, смешавшись с огнём, постепенно предстанет тобой.
И тебя будут путать, и не различит фотография смерти твоей.
Как луна в молоке, будешь плыть на спине в промежутках еловых ветвей.
........
x x x
Стал задумчивым наш кинозал, овцебык не пасётся в траве, кинозал наш
сегодня устал, многолюдно сегодня везде. Первым мая встречается люд в
закоулках густых площадей. И в тарелки блестящие бьют грозди красных
весёлых людей. Над людьми поднимается пар, из людей выделяется пот, золотой
голосит самовар, голубой подпевает забор. В зоопарке смеётся толпа, бродит
грустный седой овцебык, крошки хлеба летят со стола, и считает по пальцам
старик: - Это А, это Б, это Ц: получился сплошной витамин. И морщины его на
лице гонят волны таких же морщин. Палец бел на руке у него. Треуголка на
темени вверх поднимает свои треуго и его разбирается смех.
........
x x x
Ни цветные капельки бактерий, ни пустые шарики фантазий - поселились в
нашем тихом сквере палочки нетрезвых безобразий. Разбежались бежевые жвала
у простых животных, насекомых. Ты мою соломинку жевала в обществе пейзажей
невесомых. Там летали стаи дирижаблей неземных, язвительных расцветок и
рубил закат молочной саблей прутья ивовых многосторонних клеток. Пьяные
каталися в карете по холмам стоящим очевидно. Не нуждалась ты в моём
совете. В яблочном нуждалась ты повидле. Повиднее чтобы получилось место
твоего расположенья, чтобы небо чёрное лучилось и текло назад в
изнеможеньи. Лишь для этого сидела ты угрюмо в обществе сомнительных
пейзажей, собирая косточки изюма по следам недавних экипажей. Я же на
другой лежал странице, опираясь на тяжёлый детский ранец, и лизал как сахар
черепицу, и не отзывался, иностранец.
.......
x x x
Шестикрылое зарево сна прояснило тебя и меня. Объяснения - это стена, за
которой считалочки дня. Там корзиночки талой воды подают в падежах молодых,
там плывут шестикрылые льды среди потусторонней воды. - Эй, гарсон, принеси
мне печаль, почечуя мне тоже неси. Мне наскучил порядочный чай на последнем
своём небеси.
- Айн момент, приготовим заказ, ты пока покури, айн момент.
Через год мне несут на показ заказал что недавний клиент - золотую подкову
дождя и железную палочку сна. Погодя, а потом погодя принесли и шнурочек
огня. До конца обучения мне не покинуть приморских степей. До конца
обучения. мне. до конца обучения ей. До того, как закончится сон и начнётся
последний заказ - выполняй, молодчина-гарсон, прошлогодний нелепый приказ.
.........
x x x
Бессердечный бес пробежал по льду, или это конь так ныряет в лёд, там
плывёт, отыскивая путь, серебристый добывая мёд. Или это ждёт эвкалипт
меня, и в глаза кричит кучею листвы, ветви подавая - недалёк и мят, путая
следы, путая следы. Подо льдом луга заливного льна, там плетёт плетень
шелудивый конь, там кукушки скок и квадрат огня, свой сидит сверчок, знает
свой шесток. Поддаётся шерсть, продаётся смех, плачет юн, соплив греческий
орех; слышен коний шаг и рыбацкий храп, потаённый знак выявляет враг. Враг
живёт в мечтах юного коня, враг не любит врак, любит он меня. И, сбивая
сон, ходит-бродит дом как капель и как мелководный сом. Я плыву в меду как
пловец лихой, зачерпну беду, отведу рукой, соберу с лица ряски кисею и
растаяв, мёд слижет мысль мою. Бессердечный воск, черемичный сон создаёт не
Босх, а морской притон, говори со мной, бесконечный мёд, вряд ли день
найдёт то, что ночь спасёт.
........
x x x
Шелкопряд прядёт полотняный шар, ходит скалозуб, бродит ягуарв, бродит
сирый влак и тревожный вепрь, и творожной враг колыбели зверь. Мой
зеркальный сом позарос овсом, и грохочет гром, а в овраге том шевелит
клешнёй спрятанный моллюск, белый гипс трещит от избытка чувств.
.........
x x x
Расступилось подножие множества скал, а скатавшийся скат потихоньку устал
потрошить стремена и стрелять семена и семи головам говорить: я подводное
чудо, я чучело вод. Вот такой, с позволенья сказать, анекдот. Я подводное
чучело, вот.
Скат, оскалившись, выступил шагом вперёд. - Я подводное чудо, я чучело вод.
Водяной, расступайся народ!
Но небесное весело, весело мне, и чудесное чудо подобно чуме. Это чудо
подобно чуме.
Так беги, сломя голову, в лиственный лес - там спасение вижу от страшных
чудес. Там вообще я не вижу чудес.
........
x x x
В такт волнам тела колебалась вся земля. И снежные сугробы замирали на
кромке выступающего рта. Семь певчих птиц уселись мне на плечи и завели
смешные разговоры про то, изюм дешевле где какой. Одна сказала - дома, в
Казахстане, изюм всех слаще фруктов и цветов. Другая возразила - В
Забайкалье так много снежных ягодок холодных, что улетать оттуда не
хотелось, но удалилась в завязь мудрой книги, где смыслов воплощения живые
давали мне уроки рукоделья, а я их слушалась. - Послушайте меня - сказала
третья кивающая птица - я родилась в воде, среди лесных коряг, затопленных
инжирным лунным светом, таким, что превращалось в солнце дно. - А я сама
есть солнце - заявила четвёртая, - наступит время суток, и я взойду над
спящею планетой, взывая к мёртвым так же как к живым. - Изюм удобней есть в
саду прозрачном - невнятно пятая