у и прост,
     Ее мистический голос.
     Осел я сам, осел мой хвост,
     Осел в нем каждый волос.

     Я не из римлян, не славянин,
     Осел я немецкий, природный.
     Я предкам подобен, -- они как один
     Все были умны и дородны.

     Умны и не тешились искони
     Альковными грешками,
     На мельницу бодро шагали они,
     Нагруженные мешками.

     Тела их в могиле, но дух не исчез,
     Бессмертен ослиный дух их!
     Умильно смотрят они с небес
     На внуков своих длинноухих.

     О славные предки в нимбе святом!
     Мы следовать вам не устали
     И ни на йоту с пути не сойдем,
     Который вы протоптали.

     Какое счастье быть сыном ослов,
     Родиться в ослином сословье!
     Я с каждой крыши кричать готов:
     "Смотрите, осел из ослов я!"

     Отец мой покойный, что всем знаком,
     Осел был немецкий, упрямый.
     Ослино-немецким молоком
     Вскормила меня моя мама.

     Осел я и сын своего отца,
     Осел, а не сивый мерин!
     И я заветам ослов до конца
     И всей ослятине верен.

     Я вам предлагаю без лишних слов
     Осла посадить на престоле.
     И мы создадим державу ослов,
     Где будет ослам раздолье.

     Мы все здесь ослы! И-а! И-а!
     Довольно терзали нас кони!
     Да здравствует ныне и присно -- ура!
     Осел на ослином троне!"

     Оратор кончил. И грохнул зал,
     Как гром, при последней фразе,
     И каждый осел копытом стучал
     В национальном экстазе.

     Его увенчали дубовым венком
     Под общее ликованье.
     А он, безмолвно махая хвостом,
     Благодарил собранье.



        "КЛОП"

     Некий клоп залез на пятак
     И, словно банкир, похвалялся так:
     "Если денег ты нажил много,
     Всюду открыта тебе дорога.
     С деньгами красив ты, с деньгами знат
     Женщинам наимилейшим приятен.
     Дамы бледнеют и дрожат,
     Едва учуют мой аромат.
     С самой королевой я спал, бывало,
     Забравшись к ней ночью под одеяло.
     На жарких перинах она металась
     И беспрестанно всю ночь чесалась".

     Веселый чиж, услыхав эту речь,
     Решил похвальбу клопа пресечь:
     В негодованье свой клюв отточив,
     Насмешливый он просвистал мотив.

     Ко подлый клоп, испуская смрад,
     Чижу отомстил на клопиный лад:
     "Жертвой его насмешек стал я
     За то, что денег ему не дал я!"
     Ну, а мораль? Ее от вас

     Пока благоразумно скрою.
     Ведь сплочены между собою
     Богатые клопы сейчас.
     Задами подмяв под себя чистоган,
     Победно колотят они в барабан.

     Семейства клопов -- куда ни взгляни --
     Священный союз составляют они.
     Также немало клопиных альянсов
     Средь сочинителей скверных романсов
     (Которые столь бездарны и серы,
     Что не идут, как часы Шлезингера).
     Тут и свой Моцарт есть -- клоп-эстет,
     Ведущий особым клопиным манером
     С увенчанным лаврами Мейербером
     Интрижку в течение долгих лет.
     А с насекомых много ль возьмешь?
     Рецензии пишет газетная вошь --
     Елозит, врет, да и тиснет статейку
     И до смерти рада, урвав копейку,
     Притом меланхолии полон взгляд.
     Публика верит из состраданья:
     Уж больно обиженные созданья,
     И вечно сердечки у них болят.
     Тут стерпишь, пожалуй, любой поклеп.
     Молчи, не противься -- ведь это ж клоп.
     Его бы, конечно, можно под ноготь,
     Да, право, уж лучше не трогать.
     А то попробуй такого тронь --
     На целый свет подымется вонь!
     Вот отчего до другого раза
     Я отложу толкованье рассказа.



        "БРОДЯЧИЕ КРЫСЫ"

     На две категории крысы разбиты:
     Одни голодны, а другие сыты.
     Сытые любят свой дом и уют,
     Голодные вон из дома бегут.

     Бегут куда попало,
     Без отдыха, без привала,
     Бегут куда глядят глаза,
     Им не помеха ни дождь, ни гроза.

     Перебираются через горы,
     Переплывают морские просторы,
     Ломают шею, тонут в пути,
     Бросают мертвых, чтоб только дойти.

     Природа их обделила,
     Дала им страшные рыла,
     Острижены -- так уж заведено --
     Все радикально и все под одно.

     Сии радикальные звери --
     Безбожники, чуждые вере.
     Детей не крестят. Семьи не ища,
     Владеют женами все сообща.

     Они духовно нищи:
     Тело их требует пищи,
     И, в поисках пищи влача свои дни,
     К бессмертью души равнодушны они.

     Крысы подобного склада
     Не боятся ни кошек, ни ада.
     У них ни денег, ни дома нет.
     Им нужно устроить по-новому свет.

     Бродячие крысы -- о, горе! --
     На нас накинутся вскоре.
     От них никуда не спрячемся мы,
     Они наступают, их тьмы и тьмы.

     О, горе, что будет с нами!
     Они уже под стенами,
     А бургомистр и мудрый сенат,
     Не зная, что делать, от страха Д1

     Готовят бюргеры порох,
     Попы трезвонят в соборах,--
     Морали и государства оплот,
     Священная собственность прахом пойдет!

     О нет, ни молебны, ни грохот набата,
     Ни мудрые постановленья сената,
     Ни самые сильные пушки на свете
     Уже не спасут вас, милые дети!

     Вас не поддержат в час паденья
     Отжившей риторики хитросплетенья.
     Крысы не ловятся на силлогизмы,
     Крысы прыгают через софизмы.

     Голодное брюхо поверить готово
     Лишь логике супа и факту жаркого,
     Лишь аргументам, что пахнут салатом,
     Да гетткнгенским колбасо-цктатам.

     Треска бессловесная в масле горячем
     Нужней таким радикалам бродячим,
     Чем Мирабо, чем любой Цицерон,
     Как бы хитро ни витийствовал он.




        "ДУЭЛЬ"

     Сошлись однажды два быка
     Подискутировать слегка.
     Был у обоих горячий норов,
     И вот один в разгаре споров
     Сильнейший аргумент привел,
     Другому заорав: "Осел!"
     "Осла" получить быку -- хуже пули,
     И стали боксировать наши Джон Булли.
     Придя в то же время на тот же двор,
     И два осла вступили в спор.
     Весьма жестокое было сраженье,
     И вот один, потеряв терпенье,
     Издал какой-то дикий крик
     И заявил другому: "Ты -- бык!"
     Чтоб стать длинноухому злейшим врагом,
     Довольно его назвать быком.
     И загорелся бой меж врагами:
     Пинали друг друга лбом, ногами
     Отвешивали удары в podex 1,
     Блюдя священный дуэльный кодекс.

     А где же мораль? -- Вы мораль проглядели
     Я показал неизбежность дуэли.
     Студент обязан влепить кулаком
     Тому, кто его назвал дураком.

     --------------------
     1 Зад (лап.).




        "ЭПОХА КОС"

     Басня

     Две крысы были нищи,
     Они не имели пищи.

     Мучает голод обеих подруг;
     Первая крыса пискнула вдруг:

     "В Касселе пшенная каша есть,
     Но, жаль, часовой мешает съесть;

     В курфюрстской форме часовой,
     При этом -- с громадной косой;

     Ружье заряжено -- крупная дробь;
     Приказ: кто подойдет -- угробь".

     Подруга зубами как скрипнет
     И ей в ответ как всхлипнет:

     "Его светлость курфюрст у всех знаме
     Он доброе старое время чтит,

     То время каттов старинных
     И вместе кос их длинных.

     Те катты в мире лысом
     Соперники были крысам;

     Коса же -- чувственный образ лишь
     Хвоста, которым украшена мышь;

     Мы в мирозданье колоссы --
     У нас натуральные косы.

     Курфюрст, ты с каттами дружен,--
     Союз тебе с крысами нужен.

     Конечно, ты сердцем с нами слился,
     Потому что у нас от природы коса.

     О, дай, курфюрст благородный наш,
     О, дай нам вволю разных каш.

     О, дай нам просо, дай пшено,
     А стражу прогони заодно!

     За милость вашу, за эту кашу
     Дадим и жизнь и верность нашу.

     Когда ж наконец скончаешься ты,
     Мы над тобой обрежем хвосты,

     Сплетем венок, свезем на погост;
     Будь лавром тебе крысиный хвост!"




        "ДОБРОДЕТЕЛЬНЫЙ ПЕС"

     Жил некий пудель, и не врут,
     Что он по праву звался Брут.
     Воспитан, честен и умен,
     Во всей округе прославился он
     Как образец добродетели, как
     Скромнейший пес среди собак.
     О нем говорили: "Тот пес чернокудрый --
     Четвероногий Натан Премудрый.
     Воистину, собачий брильянт!
     Какая душа! Какой талант!
     Как честен, как предан!.." Нет, не случаен
     Тот отзыв: его посылал хозяин
     В мясную даже! И честный пес
     Домой в зубах корзину нес,
     А в ней не только говяжье, но и
     Баранье мясо и даже свиное.
     Как лакомо пахло сало! Но Брута
     Не трогало это вовсе будто.
     Спокойно и гордо, как стоик хороший,
     Он шел домой с драгоценною ношей.

     Но ведь и собаки -- тоже всяки:
     Есть и у них шантрапа, забияки,
     Как и у нас, -- дворняжки эти
     Завистники, лодыри, сукины дети,
     Которым чужды радости духа,
     Цель жизни коих -- сытое брюхо.
     И злоумыслили те прохвосты
     На Брута, который честно и просто,
     С корзиною в зубах -- с пути
     Морали и не думал сойти...

     И раз, когда к себе домой
     Из лавки мясной шел пудель мой,
     Вся эта шваль в одно мгновенье
     На Брута свершила нападенье.
     Набросились все на корзину с мясом,
     Вкуснейшие ломти -- наземь тем часом,
     Прожорлизо-жадно горят взоры,
     Добыча -- в зубах у голодной своры.
     Сперва философски спокойно Брут
     Все наблюдал, как собратья жрут;
     Однако, видя, что канальи
     Мясо почти уже все доконали,
     Он принял участье в обеде -- уплел
     И сам он жирный бараний мосол.

        "МОРАЛЬ"

     "И ты, мой Брут, и ты тоже жрешьИ
     Иных моралистов тут бросит в дрожь.
     Да, есть соблазн в дурном примере!
     Ах, все живое -- люди, звери --
     Не столь уж совершенно: вот --
     Пес добродетельный, а жрет!




        "ЛОШАДЬ И ОСЕЛ"

     По рельсам, как молния, поезд летел,
     Пыхтя и лязгая грозно.
     Как черный вымпел, над мачтой-трубой
     Реял дым паровозный.

     Состав пробегал мимо фермы одной,
     Где белый и длинношеий
     Мерин глазел, а рядом стоял
     Осел, уплетая репей.

     И долго поезду вслед глядел
     Застывшим взглядом мерин;
     Вздыхая и весь дрожа, он сказал:
     "Я так потрясен, я растерян!

     И если бы по природе своей
     Я мерином белым не был,
     От этого ужаса я бы теперь
     Весь поседел, о небо!

     Жестокий удар судьбы грозит
     Всей конской породе, бесспорно,
     Хоть сам я белый, но будущность мне
     Представляется очень черной.

     Нас, лошадей, вконец убьет
     Конкуренция этой машины;
     Начнет человек для езды прибегать
     К услугам железной скотины.

     А стоит людям обойтись
     Без нашей конской тяги --
     Прощай, овес наш, сепо, прощай,--
     Пропали мы, бедняги!

     Ведь сердцем человек -- кремень:
     Он даром и макухи
     Не даст. Он выгонит нас вон,--
     Подохнем мы с голодухи.

     Ни красть не умеем, ни брать взаймы,
     Как люди, и не скоро
     Научимся льстить, как они и как псы.
     Нам путь один -- к живодеру!"

     Так плакался конь и горько вздыхал,
     Он был настроен мрачно.
     А невозмутимый осел между тем
     Жевал репейник смачно.

     Беспечно морду свою облизнув,
     Сказал он: "Послушай-ка, мерин:
     О том, что будет, -- ломать сейчас
     Я голову не намерен.

     Для вас, для гордых коней, паровоз
     Проблема существованья;
     А нам, смиренным ослам, впадать
     В отчаянье -- нет основанья.

     У белых, у пегкх, гнедых, вороных,
     У всех вас -- конец печальный;
     А нас, ослов, трубою своей
     Нз вытеснит пар нахальный.

     Каких бы хитрых еще машин
     Ни выдумал ум человека,--
     Найдется место нам, ослам,
     Всегда, до скончания века.

     Нет, бог не оставит своих ослов,
     Что, в полном сознанье долга,
     Как предки их честные, будут пле
     На мельницу еще долго.

     Хлопочет мельник, в мешки мука
     Струится под грохот гулкий;
     Тащу ее к пекарю, пекарь печет,--
     Человек ест хлеб и булки.

     Сей жизненный круговорот искони
     Предначертала природа.
     И вечна, как и природа сама,
     Ослиная наша порода".

        "МОРАЛЬ"

     Век рыцарства давно прошел:
     Конь голодает. Но осел,
     Убогая тварь, он будет беспечно
     Овсом и сеном питаться вечно.






     Разные стихотворения


        "ТОРЖЕСТВЕННАЯ КАНТАТА"

     Беер-Меер! Кто кричит?
     Меер-Беер! Где горит?
     Неужели это роды?
     Чудеса! Игра природы!
     Он рожает, спору нет!
     Се мессия к нам грядет!
     Просчиталась вражья свора,--
     После долгого запора
     Наш мессия, наш кумир
     Шлет "Пророка" в бренный мир.

     Да, и это вам не шутки,
     Не писак журнальных утки,--
     Искус долгий завершился,
     Мощный гений разрешился.
     Потом творческим покрыт,
     Славный роженик лежит
     И умильно бога славит.
     Гуэн герою грелки ставит
     На живот, обвисший вдруг,
     Словно выпитый бурдюк.
     Пуст и тих родильный дом.
     Но внезапно -- трубный гро.м,
     Гул литавр и дробь трещоток,
     И в двенадцать тысяч глоток
     (Кое-кто оплачен здесь)
     Возопил Израиль днесь:

     "Слава, наш великий гений,
     Кончен срок твоих мучений,
     Драгоценный Беер-Мер!
     Несравненный Меер-Бер!
     Ты, намучившись жестоко,
     Произвел на свет "Пророка".

     Хор пропел, и тут один
     Выступает господин,
     Некий Брандус по прозванью,
     Он издатель по призванью,
     С виду скромен, прям и прост
     (Хоть ему один прохвост,
     Крысолов небезызвестный,
     Преподал в игре совместной
     Весь издательский устав),
     И, пред гением представ,
     Словно Мариам в день победы
     (Это помнят наши деды),
     В бубен бьет он и поет:

     "Вдохновенья горький пот
     Мы упорно, бережливо,
     Миоготрудно, терпеливо,
     Год за годом, день за днем
     Собирали в водоем,
     И теперь -- открыты шлюзы,
     Час настал -- ликуйте, музы!
     Полноводен и широк,
     Мощный ринулся поток,
     По значенью и по рангу
     Равный Тигру или Гангу,
     Где под пальмой в час заката
     Резво плещутся слонята;
     Бурный, словно Рейн кипучий
     Под шафхаузенской кручей,
     Где, глазея, мочит брюки
     Студиозус, жрец науки;
     Равный Висле, где под ивой,
     Песней тешась горделивой,
     Вшей надменный шляхтич давит
     И геройство Польши славит.
     Да, твои глубоки воды,

     Словно хлябь, где в оны годы
     Потопил всевышний тьмы
     Египтян, меж тем как мы
     Бодро шли по дну сухие.
     О, величие стихии!
     Где найдется в целом мире
     Водный опус глубже, шире?
     Он прекрасен, поэтичен,
     Патетичен, титаничен,
     Как природа, как создатель!
     Я -- ура! -- его издатель!"

        "ЭПИЛОГ"
     торжественной кантаты
     в честь maestro celcbenimo fiascomo 1

     Я слышал от негров, что если на льва
     Хандра нападет, заболит голова,--
     Чтоб избежать обостреыья припадка,
     Он должен мартышку сожрать без оста:

     Я, правда, не лев, не помазан на царсп
     Но я в негритянское верю лекарство.
     Я написал эти несколько строф --
     И, видите, снова и бодр и здоров.

     -------------------
     1 Известнейшего маэстро Неудачника (ит.).




     Фрагмент

     Отстрани со лба венок ты,
     На ушах нависший пышно,
     Бер, чтобы свободней мог ты
     Внять мой лепет, еле слышный.

     Превратил мой голос в лепет
     Пред великим мужем трепет --
     Тем, чей гений так могуч,
     В ком искусства чистый ключ;

     Мастерским приемам разным
     Громкой славой он обязан:
     Не свалилась прямо в рот
     Слава эта без забот,
     Как сопливому разине --
     Вроде Моцарта, Россини.

     Нет, наш мастер -- всех прямее,
     Тем он дорог нам -- Бер-Мейер.
     Он хвалы достоин, право,
     Сам себе он создал славу --
     Чистой силой волевой,
     Мощью мышленъя живой,
     Он в политике плел сети,
     Все расчел он, как по смете,
     Сам король -- его протектор,
     И за то он стал директор
     Над всей музыкальной частью,
     Облечен такою властью ...

     с коей, со всеподданнейшим почтение
     я ныне вступаю в прения


        "ПЕСНЬ МАРКИТАНТКИ"
     Из времен Тридцатилетней войны

     А я гусаров как люблю,
     Люблю их очень, право!
     И синих и желтых, все равно --
     Цвет не меняет нрава.

     А гренадеров я как люблю,
     Ах, бравые гренадеры!
     Мне рекрут люб и ветеран:
     Солдаты и офицеры.

     Кавалерист ли, артиллерист,--
     Люблю их всех безразлично;
     Да и в пехоте немало ночей
     Я поспала отлично.

     Люблю я немца, француза люблю,
     Голландца, румына, грека;
     Мне люб испанец, чех и шзед,--
     Люблю я в них человека.

     Что мне до его отечества, что
     До веры его? Ну, словом,--
     Мне люб и дорог человек,
     Лишь был бы он здоровым.

     Отечество и религия -- вздор,
     Ведь это -- только платья!
     Долой все чехлы! Нагого, как есть,
     Хочу человека обнять я.

     Я -- человек, человечеству я
     Вся отдаюсь без отказу.
     Могу отметить мелом долг
     Тем, кто не платит сразу.

     Палатка с веселым венком -- моя
     Походная лавчонка...
     Кого угощу мальвазией
     Из нового бочонка?




        "ПЕСНЬ ПЕСНЕЙ"

     Женское тело -- те же стихи !
     Радуясь дням созиданья,
     Эту поэму вписал господь
     В книгу судеб мирозданья.

     Был у творца великий час,
     Его вдохновенье созрело.
     Строптивый, капризный материал
     Оформил он ярко и смело.

     Воистину женское тело -- Песнь,
     Высокая Песнь Песней!
     Какая певучесть и стройность во всем!
     Нет в мире строф прелестней.

      Один лишь вседержитель мог
     Такую сделать шею
     М голову дать -- эту главную мысль
     Кудрявым возглавьем над нею.

      А груди! Задорней любых эпиграмм
     Бутоны их роз на вершине.
     И как восхитительно к месту пришлас
     Цезура посредине!

     А линии бедер: как решена
     Пластическая задача!
     Вводная фраза, где фиговый лист --
     Тоже большая удача.

     А руки и ноги! Тут кровь и плот
     Абстракции тут не годятся,
     Губы -- как рифмы, но могут при
     Шутить, целовать и смеяться.

     Сама Поэзия во всем,
     Поэзия -- все движенья.
     На гордом челе этой Песни печать
     Божественного свершенья.
     Господь, я славлю гений твой
     И все его причуды,
     В сравненье с тобою, небесный пс
     Мы жалкие виршеблуды.

     Сам изучал я Песнь твою,
     Читал ее снова и снова.
     Я тратил, бывало, и день и ночь,
     Вникая в каждое слово.

     Я рад ее вновь и вновь изучать
     И в том не вижу скуки.
     Да только высохли ноги мои
     От этакой науки.



        "ЦИТРОНИЯ"

     То были детские года,
     Я платьице носил тогда,
     Я в школу только поступил,
     Едва к ученью приступил.
     Двенадцать девочек -- вся школа,
     Лишь я -- герой мужского пола.
     В клетушке-комнатке с утра
     Весь день возилась детвора,--
     Писк, лепет, щебетанье, гам,
     Читали хором по складам,
     А фрау Гиндерман -- барбос,
     Украсивший очками нос
     (То был скорее клюв совы),--
     Качая головой, увы,
     Сидела с розгой у стола
     И больно малышей секла
     За то, что маленький пострел
     Невинно нашалить посмел,
     Вмиг задирался низ рубашки,
     И полушария бедняжки,
     Что так малы и так милы,
     Порой, как лилии белы,
     Как розы алы, как пионы,--
     Ах, эти нежные бутоны,
     Избиты старою каргой,
     Сплошь покрывались синевой!
     Позор и поруганье, дети,--
     Удел прекрасного на свете.

     Цитрония, волшебный край,
     Так звал я то, что невзначай
     У Гинд