Ей пояс. А шестая
     С нижнею юбкой подходит к ней,
     Кланяясь и приседая.

     С веером гофмейстерина стоит,
     Командуя всем парадом,
     И, за отсутствием головы,
     Она улыбается задом.

     Порой любопытное солнце в окно
     Посмотрит на все это чудо,
     Но, старые призраки увидав,
     Спешит убраться отсюда!

     ------------------
     1 Камеристка (фр.).



        "ПОМАРЭ"

     Бог любви ликует в сердце,
     И в груди гремят фанфары:
     Венценосице виват!
     Слава царственной Помарэ!

     Эта родом не с Таити
     (Ту муштруют миссионеры),
     У Помарэ дикий нрав,
     И повадки, и манеры.

     К верноподданным выходит
     Раз в четыре дня, и только,
     Чтоб плясать в саду Мабиль,
     И канкан сменяет полька.

     Рассыпает величаво
     Милость вправо, благость влево,
     Вся -- от бедер до ступней --
     В каждом дюйме -- королева!

     Бог любви ликует в сердце,
     И в груди гремят фанфары:
     Венценосице виват!
     Слава царственной Помарэ!

        "II"

     Танцует. Как она стройна!
     Как изгибается она!
     Прыжок, еще прыжок... о боже!
     Готова вырваться из кожи.

     Танцует. Руки вдруг сплела
     И закружилась, как юла,
     И замерла, как дух бескрылый...
     О господи, пошли мне силы

     Танцует. Смолкло все кругом...
     Так перед: Иродом-царем
     Плясала дочь Иродиады,
     И мы напрасно ждем пощады.

     Танцует. Гнется до земли.
     Что сделать мне? Скажи! Вели!
     Казнить Крестителя! Скорее!
     И голову дать Саломее!

        "III"

     Та, что ела черствый хлеб
     По велению судеб,
     Ныне, позабыв задворки,
     Едет гордо на четверке.
     Под баюканье колес
     Мнет в подушках шелк волос,
     Над толпой в окно смеется,
     Что толпа пешком плетется.

     О судьбе твоей скорбя,
     Я вздыхаю про себя:
     Ах, на этой колеснице
     Ты доедешь до больницы,
     Где по божьему суду
     Смерть прервет твою беду,
     Где анатом с грязной дланью,
     Безобразный, с жаждой знанья,
     Тело сладостное вмиг
     Искромсает, как мясник.
     Эти кони также скоро
     Станут жертвой живодера.

        "IV"

     Смерть с тобой поторопилась
     И на этот раз права,--
     Слава богу, все свершилось,
     Слава богу, ты мертва!

     В той мансарде, где уныло
     Мать влачила дни свои,
     Вся в слезах она закрыла
     Очи синие твои.

     Саван сшила, сбереженья
     За могилу отдала,
     Но, по правде, погребенье
     Пышным сделать не смогла.

     Тяжкий колокол не плакал,
     Не читал молитвы поп,
     Только пес да парикмахер
     Провожали бедный гроб.

     Куафер вздыхает грустно,
     Слезы смахивая с глаз:
     "Эти локоны искусно
     Я причесывал не раз!"

     Ну а пес умчался вскоре
     От убогих похорон.
     Говорят, забыв про горе,
     Он живет у Роз-Помлоц.

     Роз-Помпон, дитя Прованса,
     Так завистлива и зла,
     О тебе, царица танца,
     Столько сплетен собрала!

     Королева шутки праздной,
     Спас господь твои права,
     Ты лежишь в короне грязной,
     Божьей милостью мертва.

     Ты узнала благость бога,
     Поднял он тебя во мгле --
     Не за то ли, что так много
     Ты любила на земле!

        "БОГ АПОЛЛОН"


        "I"

     Стоит на вершине горы монастырь.
     Под кручей Рейн струится.
     К решетке прильнув, на зеркальную ширь
     Глядит молодая черница.

     И видит: по Рейну кораблик бежит
     Невиданной оснастки,
     Цветами и парчой увитг
     Наряден, точно в сказке.

     Плывет светлокудрый щеголь на нем,
     Как изваянье стоя,
     В плаще пурпурно-золотом
     Античного покроя.

     У ног красавца -- девять жен,
     Как статуи, прекрасны,
     И гибкий стан их облачен
     Туникою атласной.

     Поет златокудрый, искусной рукой
     На звонкой лире играя.
     И внемлет, охвачена жгучей тоской,
     Черница молодая.

     Крестясь, отвернется и смотрит вновь,
     Ломает в страхе руки...
     Бессилен крест прогнать любовь,
     Спасти от сладкой муки!

        "II"

     "Я -- Аполлон бог музыки,
     Прославленный повсюду.
     Был на Парнасе в Греции
     Мой храм, подобный чуду.

     На Монпарнасе, в Греции,
     Под кипарисной сенью,
     Внимал я струй Касталии
     Таинственному пенью.

     Ко мне сходились дочери,
     Смеялись, танцевали
     Иль вокализ, ля-ля-ри-ри,
     Веселый распевали.

     В ответ им рог: тра-ра, тра-ра --
     Гремел, леса пугая, --
     То Артемида дичь гнала,
     Сестрица дорогая.

     И стоило кастальских вод
     Губами мне коснуться --
     Мгновенно сердце запоет,
     И строфы сами льются.

     Я пел -- и вторила, звеня,
     Мне лира золотая.
     Сквозь лавры Дафна на меня
     Глядела, замирая.

     Я пел, и амброзийное
     Лилось благоуханье,
     Вселенную единое
     Наполнило сиянье.

     Я прогнан был из Греции,
     Скитаюсь на чужбине,
     Но в Греции, но в Греции
     Душа моя доныне".

        "III"

     В одеяние бегинок,
     В плащ тяжелый с капюшоном
     Из грубейшей черной саржи,
     Облеклась черница тайно.

     И стремительно шагает
     Рейнским берегом, дорогой
     На Голландию, и встречных
     Вопрошает поминутно:

     "Не видали Аполлона?
     Плыл он вниз, одетый в пурпур,
     Пел, бряцал на звонкой лире,--
     Он кумир, он идол мой!"

     Не хотят ответить люди:
     Этот молча отвернется,
     Тот, смеясь, глаза таращит,
     А,иной вздохнет: "Бедняжка!"

     Но навстречу ковыляет
     Грязный, ветхий старикашка
     И, руками рассуждая,
     Что-то сам себе бормочет.

     За спиной его котомка,
     Он в шапчонке треугольной
     И, хитро прищуря глазки,
     Стал и слушает монашку,

     "Не видали Аполлона?
     Плыл он вниз, одетый в пурпур,
     Пел, бряцал на лире звонкой,--
     Он кумир, он идол мой!"

     Ухмыляясь и кивая
     Сокрушенно головою,
     Старичок перебирает
     Рыжеватую бородку..

     "Как я мог его не видеть!
     Сорок раз видал в немецкой
     Синагоге в Амстердаме.
     Был он кантором и звался

     Ребе Файбиш, -- по-немецки
     Файбиш значит Аполлон.
     Но, ей-богу, он не идол!
     Красный плащ? Конечно, знаю.

     Красный плащ! Хороший бархат
     По восьми флоринов локоть;
     Счет пока не погашен.
     И отца его отлично

     Знал я: это Мозес Итчер^
     Обрезатель крайней плоти.
     У евреев португальских
     Резал он и соверены,

     Мать его -- она кузина
     Зятю моему, --на Грахте
     Квашеной капустой, луком
     И тряпьем она торгует.

     Нет им радостей от сына!
     Мастер он играть на лире,
     Но зато он трижды мастер
     Надувать в тарок и яомбер.

     И притом он вольнодумец!
     Ел свинину; был уволен
     С должности и ныне возит
     Труппу крашеных актеров.

     Представляет в балаганах
     Пикелыеринга и даже
     Оло(1>ерна, но известность
     Заслужил царем Давидом.

     Он псалмы царя Давида
     П"л на древнем диалекте,
     Как певал их сам Давид,
     Как певали наши деды.

     Он в притонах Амстердама
     Девять шлюх набрал смазливых
     И как девять муз их возит,
     Нарядившись Аполлоном.

     Есть у них одна толстуха,
     Мастерица ржать и хрюкать,--
     Носит лавры и за это
     Прозвана зеленой хрюшкой".




        "МАЛЕНЬКИЙ НАРОДЕЦ"

     В ночном горшке, как жених расфранченный,
     Он вниз по Рейну держал свой путь.
     И в Роттердаме красотке смущенной
     Сказал он: "Моей женою будь!

     Войду с тобой, моей подружкой,
     В свой замок, в брачный наш альков.
     Там убраны стены свежей стружкой
     И мелкой сечкой выложен кров.

     На бонбоньерку жилище похоже,
     Царицей ты заживешь у меня!
     Скорлупка ореха -- наше ложе,
     А паутина -- простыня.

     Муравьиные яйца в масле коровьем
     С червячковым гарниром мы будем есть;
     А потом моя матушка -- дай бог ей здоровья
     Мне пышек оставит штучек шесть.

     Есть сальце, шкварок пара горсток,
     Головка репы в огороде моем,
     Есть и вина непочатый наперсток...
     Мы будем счастливы вдвоем!"

     Вот вышло сватанье на диво!
     Невеста ахала: "Не быть бы греху!"
     Смертельно было ей тоскливо...
     И все же -- прыг в горшок к жениху.

     Крещеные это люди, мыши ль
     Мои герои? --сказать не берусь.
     Я в Беверланде об этом слышал
     Лет тридцать назад, коль не ошибусь.



        "ДВА РЫЦАРЯ"

     Сволочинский и Помойский --
     Кто средь шляхты им чета? --
     Бились храбро за свободу
     Против русского кнута.

     Храбро бились и в Париже
     Обрели и кров и снедь;
     Столь же сладко для отчизны
     Уцелеть, как умереть.

     Как Патрокл с своим Ахиллом,
     Как с Давидом Ионафан,
     Оба вечно целовались,
     Бормоча "кохаи, кохан".

     Жили в дружбе; не желали
     Никогда друг другу зла,
     Хоть у них обоих в жилах
     Кровь шляхетская текла.

     Слившись душами всецело,
     Спали на одной постели;
     Часто взапуски чесались-:
     Те же вши обоих ели.

     В том же кабаке питались,
     Но боялся каждый, чтобы
     Счет другим оплачен не был,--
     Так. и не платили оба.

     И белье одна и та же
     Генриетта им стирает;
     В месяц раз придет с улыбкой
     И белье их забирает.

     Да, у каждого сорочек
     Пара целая была,
     Хоть у них обоих в жилах
     Кровь шляхетская текла.

     Вот сидят они сегодня
     И глядят в камин горящий;
     За окном -- потемки, вьюга,
     Стук пролеток дребезжащий.

     Кубком пунша пребольшим
     (Не разбавленным водицей,
     Не подслащенным) они
     Уж успели подкрепиться.

     И взгрустнулось им обоим,
     Потускнел их бравый вид.
     И растроганно сквозь слезы
     Сволочинский говорит:

     "Ничего бы здесь, в Париже,
     Но тоскую я все больше
     По шлафроку и по шубе,
     Что, увы, остались в Польше".

     И в ответ ему Помойский:
     "Друг мой, шляхтич ты примерный;
     К милой родине и к шубе
     Ты горишь любовью верной.

     Еще Польска не згинела;
     Все рожают жены наши,
     Тем же заняты и девы:
     Можем ждать героев краше,

     Чем великий Ян Собеский,
     Чем Шельмовский и Уминский,
     Шантажевич, Попрошайский
     И преславный пан Ослинский".




        "ЗОЛОТОЙ ТЕЛЕЦ"

     Скрипки, цитры, бубнов лязги!
     Дщери Иаковлевы в пляске
     Вкруг златого истукана,
     Вкруг тельца ликуют. Срам!
     Трам-трам-трам!..
     Клики, хохот, звон тимпана.

     И хитоны как блудницы,
     Подоткнув до поясницы,
     С быстротою урагана
     Пляшут девы - нет конца --
     Вкруг тельца."...
     Клики, хохот, звон тимпана.

     Аарон, сам жрец, верховный,
     Пляской увлечен греховной:
     Несмотря на важность сана,
     В ризах даже,-- в пляс пошел,
     Как козел...
     Клики, хохот,' звон тимпана.



        "ЦАРЬ ДАВИД"

     Угасает мирно царь,
     Ибо знает: впредь, как встарь,
     Самовластье на престоле
     Будет чернь держать в неволе.

     Раб, как лошадь или бык,
     К вечной упряжи привык,
     И сломает шею мигом
     Не смирившийся под игом.

     Соломону царь Давид,
     Умирая, говорит:
     "Кстати, вспомни, для начала,
     Иоава, генерала.,

     Этот храбрый генерал
     Много лет мне докучал,
     Но, ни разу злого гада
     Не пощупал я, как надо.

     Ты, мой милый сын, умен,
     Веришь в бога и силен,
     И свое святое право
     Уничтожить Иоава".


        "КОРОЛЬ РИЧАРД"

     Сквозь чащу леса вперед и вперед
     Спешит одинокий рыцарь.
     Он в рог трубит, он песни поет,
     Душа его веселится.

     О твердый панцирь его не раз
     Ломалось копье иноверца.
     Но панциря тверже душа, как алмаз,
     У Ричарда Львиное Сердце.

     "Добро пожаловать! -- шепчут листы
     Своим языком зеленым.--
     Мы рады, король, что в Англии ты,
     Что вырвался ты из полона".

     Король вспоминает свою тюрьму
     И шпорит коня вороного.
     На вольном воздухе славно ему,
     Он будто родился слова.




        "АЗР"

     Каждый день, зари прекрасней,
     Дочь султана проходила
     В час вечерний у фонтана,
     Где, белея, струи плещут.

     Каждый день стоял невольник
     В час вечерний у фонтана,
     Где, белея, струи плещут.
     Был он с каждым днем бледнее.

     И однажды дочь султана
     На непольника взглянула:
     "Назови свое мне имя,
     И откуда будешь родом?"

     И ответшг он: "Зовусь я
     Магометом. Йемен край мой.
     Я свой род веду от азров,
     Полюбив, мы умираем".



        "ХРИСТОВЫ НЕВЕСТЫ"

     Из окон монастыря
     В темноту ночей безлунных
     Льется свет. Обитель полнят
     Призраки монахинь юных.

     Неприветливо-мрачна
     Урсулинок вереница;
     Из-под черных капюшонов
     Молодые смотрят лица.

     Пламя зыбкое свечей
     Растеклось краснее крови;
     Гулкий камень обрывает
     Шепот их на полуслове.

     Вот и храм. На самый верх
     По крутым взойдя ступеням,
     С хоров тесных имя божье
     Призывают песнопеньем.

     Но в словах молитвы той
     Исступленный голос блуда:
     В рай стучатся души грешниц,
     Уповая лишь на чудо.

     "Нареченные Христа,
     Из тщеславия пустого
     Кесарю мы отдавали
     Достояние Христово.

     Пусть иных влечет мундир
     И гусар усы густые,
     Нас пленили государя
     Эполеты золотые.

     И чело, что в оны дни
     Знало лишь венок из терний,
     Мы украсили рогами
     Без стыда норой вечерней.

     И оплакал Иисус
     Нас и наши прегрешенья,
     Молвив благостно и кротко:
     "Ввек не знать вам утешенья!"

     Ночью, выйдя из могил,
     Мы стучим в господни двери,
     К милосердию взывая,--
     Miserere! Miserere!

     Хорошо лежать в земле,
     Но в святой Христовой вере
     Отогреть смогли б мы душу, --
     Miserere! Miserere!

     Чашу горькую свою
     Мы испили в полной мере,
     В теплый рай впусти нас грешных, -
     Miserere! Miserere!

     Гулко вторит им орган,
     То медлительно, то быстро.
     Служки призрачного руки
     Шарят в поисках регистра.


        "ПФАЛЬЦГРАФИНЯ ЮТТА"

     Пфальцграфиня Ютта на легком челне
     Ночью по Рейну плывет при луне.
     Служанка гребет, госпожа говорит:
     "Ты видишь семь трупов? Страшен их вид!
     Семь трупов за нами
     Плывут над волнами...
     Плывут мертвецы так печально!

     То рыцари были в расцвете лет.
     Каждый принес мне любовный обет,
     Нежно покоясь в объятьях моих.
     Чтоб клятв не нарушили, всех семерых
     Швырнула в волну я,
     В пучину речную...
     Плывут мертвецы так печально!"

     Графиня смеется, служанка гребет.
     Злой хохот несется над лоном вод.
     А трупы, всплывая, по пояс видны,
     Простерли к ней руки и клятвам верны,
     Все смотрят с укором
     Стеклянным взором...
     Плывут мертвецы так печально!..




        "МАВРИТАНСКИЙ ЦАРЬ"

     От испанцев в Альпухару
     Мавританский царь уходит.
     Юный вождь, он, грустный, бледный,
     Возглавляет отступленье.

     С ним -- на рослых иноходцах,
     На носилках золоченых
     Весь гарем его. На мулах --
     Чернокожие рабыни;

     В свите -- сотня слуг надежных
     На конях арабской крови.
     Статны кони, но от горя
     Хмуро всадники поникли.

     Ни цимбал, ни барабанов,
     Ни хвалебных песнопений,
     Лишь бубенчики на мулах
     В тишине надрывно плачут.

     С вышины, откуда видно
     Всю равнину вкруг.Дуэро,
     Где в последний раз мелькают
     За горой зубцы Гранады,

     Там, о коня на землю спрыгнув,
     Царь глядит на дальний город,
     Что в лучах зари вечерней
     Блещет, золотом, багряным.

     Но, Аллах, - о стыд великий! -
     Где священный полумесяц?
     Над Альгамброй оскверненной
     Реют крест и флаг испанский.

     Видит царь позор ислама
     И вздыхает сокрушенно
     И потоком бурным слезы
     По его щекам струятся.

     Но царица-мать на сына
     Мрачно смотрит с иноходца,
     И бранит его, и в сердце
     Больно жалит горьким словом.

     "Полно, Боабдид эль-Чико,
     Словно женщина ты плачешь
     Оттого, что в бранном деле
     Вел себя не как мужчина".

     Был тот злой укор услышан
     Первой из наложниц царских,
     И она, с носилок спрыгнув,
     Кинулась ему на шею.

     "Полно, Боабдил эль-Чико,
     Мой любимый повелитель!
     Верь, юдоль твоих страданий
     Расцветет зеленым лавром.

     О, не только триумфатор,
     Вождь, увенчанный победой,
     Баловень слепой богини,
     Но и кровный сын злосчастья,

     Смелый воин, побежденный
     Лишь судьбой несправедливой,
     Будет в памяти потомков
     Как герой вовеки славен".

     И "Последним вздохом мавра"
     Называется доныне
     Та гора, с которой видел
     Он в последний раз Гранаду.

     А слова его подруги
     Время вскоре подтвердило:
     Юный царь прославлен в песне,
     И не смолкнет песня славы

     До тех пор, покуда струны
     Не порвутся до последней
     На последней из гитар,
     Что звенят в Андалусии.



        "ЖОФФРУА РЮДЕЛЬ"
     И МЕЛИСАНДА ТРИПОЛИ

     В замке Блэ ковер настенный
     Вышит пестрыми шелками.
     Так графиня Триполи
     Шила умными руками.

     Ив шитье вложила душу,
     И слезой любви и горя
     Орошала ту картину,
     Где представлено и море,

     И корабль, и как Рюделя
     Мелисанда увидала,
     Как любви своей прообраз
     В,умиравшем угадала.

     Ах, Рюдель и сам впервые
     В те последние мгновенья
     Увидал ее, чью прелесть
     Пел, исполнен вдохновенья.

     Наклонясь к нему, графиня
     И зовет, и ждет ответа,
     Обняла его, целует
     Губы бледные поэта.

     Тщетно! Поцелуй свиданья
     Поцелуем был разлуки.
     Чаша радости великой
     Стала чашей смертной муки.

     В замке Блэ ночами слышен
     Шорох, шелест, шепот странный.
     Оживают две фигуры
     На картине шелкотканой.

     И, стряхнув оцепененье,
     Дама сходит с трубадуром,
     И до света обе тени
     Бродят вновь по залам хмурым.

     Смех, объятья, нежный лепет,
     Горечь сладостных обетов,
     Замогильная галантность
     Века рыцарей-поэтов.

     "Жоффруа! Погасший уголь
     Загорелся жаром новым.
     Сердце мертвое подруги
     Ты согрел волшебным словом".

     "Мелисанда! Роза счастья!
     Всю земную боль и горе
     Я забыл -- и жизни радость
     Пью в твоем глубоком взоре".

     "Жоффруа! Для нас любовь
     Сном была в преддверье гроба.
     Но Амур свершает чудо,--
     Мы верны и в смерти оба".

     "Мелисанда! Сон обманчив,
     Смерть -- ты видишь -- также мнима.
     Жизнь и правда -- лишь в любви,
     Ты ж навеки мной любима!"

     "Жоффруа! В старинном замке
     Любо грезить под луною.
     Нет, меня не тянет больше
     К свету, к солнечному зною".

     "Мелисанда! Свет и солнце --
     Все в тебе, о дорогая!
     Там, где ты, -- любовь и счастье,
     Там, где ты, -- блаженство мая!"

     Так болтают, так блуждают
     Две влюбленных нежных тени,
     И, подслушивая, месяц
     Робко светит на ступени"

     Но, видениям враждебный,
     День восходит над вселенной --
     И, страшась, они бегут
     В темный зал, в- ковер настенный.



        "ПОЭТ ФИРДУСИ"

      К одному приходит злато,
     Серебро идет к другому,--
     Для простого человека
     Все томаньг -- серебро.

     Но в устах державных шаха
     Все томаны -- золотые,
     Шах дарит и принимает
     Только золотые деньги