ой по ночам
     В мозгу моем проходят снова?

     Иль для языческих богов,
     Для призраков иного света
     Ареной оргий гробовых
     Стал череп мертвого поэта?

     Из этих страшных, сладких снов,
     Бегущих в буйной перекличке,
     Поэта мертвая рука
     Стихи слагает по привычке.

        "IV"

      Цветами цвел мой путь весенний,
     Но лень срывать их было мне.
     Я мчался, в жажде впечатлений,
     На быстроногом скакуне.

     Теперь, уже у смерти в лапах,
     Бессильный, скрюченный, больной,
     Я слышу вновь дразнящий запах
     Цветов, не сорванных весной.

     Из них одна мне, с юной силой,
     Желтофиоль волнует кровь.
     Как мог я сумасбродки милой
     Отвергнуть пылкую любовь!

     Но поздно! Пусть поглотит Лета
     Бесплодных сожалений гнет
     И в сердце вздорное поэта
     Забвенье сладкое прольет.

     Я знал их в радости и в горе,
     В паденье, в торжестве побед,
     Я видел гибель их в позоре,
     Но холодно глядел им вслед.

     Их гроб я провожал порою,
     Печально на кладбище брел,
     Но, выполнив обряд, не скрою,
     Садился весело за стол,

     И ныне в горести бесплодной
     Я об умерших мыслю вновь.
     Как волшебство, в груди холодной
     Внезапно вспыхнула любовь.

     И слезы Юлии рекою
     Струятся в памяти моей;
     Охвачен страстною тоскою,
     Я день и ночь взываю к ней.

     В бреду ночном я вдруг, ликуя,
     Цветок погибший узнаю:
     Загробным жаром поцелуя
     Она дарит любовь мою.

     О тень желанная! К рыданьям
     Моим склонись, приди, приди!
     К устам прижми уста -- лобзаньем
     Мне горечь смерти услади.


        "VI"

      Ты девушкой была изящной, стройной,
     Такой холодной и всегда спокойной.
     Напрасно ждал я, что придет мгновенье,
     Когда в тебе проснется вдохновенье,

     Когда в тебе то чувство вспыхнет разом,
     С которым проза не в ладах и разум.
     Но люди с ним во имя высшей цели
     Страдали, гибли, на кострах горели.

     Вдоль берегов, увитых виноградом,
     Ты летним днем со мной бродила рядом,
     Светило солнце, иволги кричали,
     Цветы волшебный запах источали.

     Пылая жаром, розы полевые
     Нам поцелуи слали огневые;
     Казалось: и в ничтожнейшей из трав
     Жизнь расцвела, оковы разорвав.

     Но ты в атласном платье рядом шла,
     Воспитанна, спокойна и мила,
     Напоминая Нетшера картину,--
     Не сердце под корсетом скрыв, а льдину.

        "VII"

      Да, ты оправдана судом
     Неумолимого рассудка.
     "Ни словом, -- приговор гласит, -
     Ни делом не грешна малютка".

     Я видел, корчась на костре,
     Как ты, взглянув, прошла спокойно
     Не ты, не ты огонь зажгла,
     И все ж проклятья ты достойна!

     Упрямый голос мне твердит,
     Во сне он шепчет надо мною,
     Что ты мой демон, что на жизнь
     Я обречен тобой одною.

     Он сети доводов плетет,
     Он речь суровую слагает,
     Но вот заря -- уходит сон,
     И обвинитель умолкает.

     В глубины сердца он бежит,
     Судейских актов прячет свитки,
     И в памяти звучит одно:
     Ты обречен смертельной пытке!

        "VIII"

     Был молнией, блеснувшей в небе
     Над темной бездной, твой привет:
     Мне показал слепящий свет,
     Как страшен мой несчастный жребий.

     И ты сочувствия полна!
     Ты, что всегда передо мною
     Стояла статуей немою,
     Как дивный мрамор, холодна!

     О господи, как жалок я:
     Она нарушила молчанье,
     Исторг я у нее рыданья, -
     И камень пожалел, меня!

     Я потрясен, не утаю.
     Яви и ты мне милость тоже:
     Покой мне ниспошли, о боже,
     Кончай трагедию мою!

        "IX"

      Образ сфинкса наделен
     Всеми женскими чертами,
     Лишь придаток для него --
     Тело львиное с когтями.

     Мрак могильный! В этом сфинкса
     Вся загадка роковая,
     И труднейшей не решал
     Иокасты сын и Лайя.

     К счастью, женщине самой
     Дать разгадку не под силу,--
     Будь иначе -- целый мир
     Превратился бы в могилу!

        "X"

     Три пряхи сидят у распутья;
     Ухмылками скалясь,
     Кряхтя и печалясь,
     Они прядут -- и веет жутью.

     Одна сучит початок,
     Все нити кряду
     Смочить ей надо;
     Так что в слюне у нее недостаток.

     Другой мотовилка покорна:
     Направо, налево
     И не без напева;
     Глаза у карги -- воспаленней горна.

     В руках у третьей парки --
     Ножницы видно,
     Поет панихидно.
     На остром носу -- подобие шкварки.

     О, так покончи же с ниткой
     Проклятой кудели,
     Дай средство от хмеля
     Страшного жизненного напитка!

        "XI"

     Меня не тянет в рай небесный,--
     Нежнейший херувим в раю
     Сравнится ль с женщиной прелестной,
     Заменит ли жену мою?

     Мне без нее не надо рая!
     А сесть на тучку в вышине
     И плыть, молитвы распевая,--

     Ей-ей, занятье не по мне!
     На небе -- благодать, но все же
     Не забирай меня с земли,
     Прибавь мне только денег, боже,
     Да от недуга исцели!

     Греховна суета мирская,
     Но к ней уж притерпелся я,
     По мостовым земли шагая
     Дорогой скорбной бытия.

     Я огражден от черни вздорной,
     Гулять и трудно мне и лень.
     Люблю, халат надев просторный,
     Сидеть с женою целый день.

     И счастья не прошу другого,
     Как этот блеск лукавых глаз,
     И смех, и ласковое слово,--
     Не огорчай разлукой нас!

     Забыть болезни, не нуждаться --
     О боже, только и всего!
     И долго жизнью наслаждаться
     С моей женой in statu quo 1.

     ------------------
     1 В том же положении (лат.),



        "СТРЕКОЗА"

     Вспорхнет и опустится снова
     На волны ручья лесного,
     Над гладью, сверкающей, как бирюза,
     Танцует волшебница стрекоза!

     И славит жуков восхищенный хор
     Накидку ее -- синеватый флер,
     Корсаж в эмалевой пленке
     И стан удивительно тонкий.

     Наивных жуков восхищенный хор,
     Вконец поглупевший с недавних пор,
     Жужжит стрекозе о любви своей,
     Суля и Брабант, и Голландию ей.

     Смеется плутовка жукам в ответ:
     "Брабант и Голландия -- что за бред!
     Уж вы, женишки, не взыщите,--
     Огня для меня поищите!

     Кухарка родит лишь в среду,
     А я жду гостей к обеду,
     Очаг не горит со вчерашнего дня,--
     Добудьте же мне скорее огня!"

     Поверив предательской этой лжи,
     За искрой для стройной своей госпожи
     Влюбленные ринулись в сумрак ночной
     И вскоре оставили лес родной.

     В беседке, на самой окраине парка,
     Свеча полыхала призывно и ярко;
     Бедняг ослепил любовный угар --
     Стремглав они бросились в самый жар.

     Треща поглотило жгучее пламя
     Жуков с влюбленными их сердцами;
     Одни здесь погибель свою обрели,
     Другие лишь крылья не сберегли.


     О, горе жуку, чьи крылья в огне
     Дотла сожжены! В чужой стороне,
     Один, вдали от родных и близких,
     Он ползать должен средь гадов склизких.

     "А это, -- плачется он отныне,--
     Тягчайшее бедствие на чужбине.
     Скажите, чего еще ждать от жизни,
     Когда вокруг лишь клопы да слизни?

     И ты, по одной с ними ползая грязи,
     Давно стал своим в глазах этой мрачи.
     О том же, бредя за Вергилием вслед,
     Скорбел еще Данте, изгнанник-поэт!

     Ах, как был я счастлив на родине милой,
     Когда, беззаботный и легкокрылый,
     Плескался в эфирных волнах,
     Слетал отдохнуть на подсолнух.

     Из чашечек роз нектар я пил
     И в обществе высшем принят был,
     Знавал мотылька из богатой семьи,
     И пела цикада мне песни свои.

     А ныне крылья мои сожжены,
     И мне не видать родной стороны,
     Я -- жалкий червь, я -- гад ползучий,
     Я гибну в этой навозной куче.

     И надо ж было поверить мне
     Пустопорожней той трескотне,
     Попасться -- да как! -- на уловки
     Кокетливой, лживой чертовки!"



        "10"

        "ВОЗНЕСЕНИЕ"

     На смертном ложе плоть была,
     А бедная душа плыла
     Вне суеты мирской, убогой --
     Уже небесною дорогой.

     Там, постучав в ворота рая,
     Душа воскликнула, вздыхая:
     "Открой, о Петр, ключарь святой!
     Я так устала от жизни той...
     Понежиться хотелось мне бы
     На шслковУх подушках неба,
     Сыграть бы с ангелами в прятки,
     Вкусить покой блаженно-сладкий!"

     Вот, шлепая туфлями и ворча,
     Ключами на ходу бренча,
     Кто-то идет -- и в глазок ворот
     Сам Петр глядит, седобород.

     Ворчит он: "Сброд повадился всякий --
     Бродячие псы, цыгане, поляки,
     А ты открывай им, ворам, эфиопам!
     Приходят врозь, приходят скопом,
     И каждый выложит сотни причин,--
     Пусти его в рай, дай ангельский чин...
     Пошли, пошли! Не для вашей шайки,
     Мошенники, висельники, попрошайки,
     Построены эти хоромы господни,--
     Вас дьявол ждет у себя в преисподней!
     Проваливайте поживее! Слыхали?
     Вам место в чертовом пекле, в подвале!.."

     Брюзжал старик, но сердитый тон
     Ему не давался. В конце концов он
     К душе обратился вполне сердечно:
     "Душа, бедняжка, ты-то, конечно,
     Не пара какому-нибудь шалопаю...
     Ну, ну! Я просьбе твоей уступаю:
     Сегодня день рожденья мой,
     И -- пользуйся моей добротой.
     Откуда ты родом? Город? Страна?
     Затем ты мне сказать должна,
     Была ли ты в браке: часто бывает,
     Что брачная пытка грехи искупает:
     Женатых не жарят в адских безднах,
     Не держат подолгу у врат небесных".

     Душа отвечала: "Из прусской столицы
     Из города я Берлина. Струится
     Там Шпрее-речонка, -- обычно летом
     Она писсуаром служит кадетам.

     Так плавно течет она в дождь, эта речка!..
     Берлин вообще недурное местечко!
     Там числилась я приват-доцентом,
     Курс философии читала студентам,--
     И там на одной институтке женилась,
     Что вовсе не по-институтски бранилась,
     Когда не бывало и крошки в дому.
     Оттого и скончалась я и мертва потому".

     Воскликнул Петр: "Беда! Беда!
     Занятие это -- ерунда!
     Что? Философия? Кому
     Она нужна, я не пойму!
     И недоходна ведь и скучна,
     К тому же ересей полна;
     С ней лишь сомневаешься да голодаешь
     И к черту в конце концов попадаешь.
     Наплакалась, верно, и твоя Ксантупа
     Немало по поводу постного супа,
     В котором -- признайся -- хоть разок
     Попался ли ей золотой глазок?
     Ну, успокойся. Хотя, ей-богу,
     .-Мне и предписано очень строго
     Всех, причастных так иль иначе
     К философии, тем паче --
     Еще к немецкой, безбожной вашей,
     С позором гнать отсюда взашей,--
     Но ты попала на торжество,
     На день рожденья моего,
     Как я сказал. И не хочется что-то
     Тебя прогонять, -- сейчас ворота
     Тебе отопру...

     Живей -- ступай!...
     Теперь, счастливица, гуляй
     С утра до вечера по чудесным
     Алмазным мостовым небесным,
     Фланируй себе, мечтай, наслаждайся,
     Но только -- помни: не занимайся
     Тут философией, -- хуже огня!
     Скомпрометируешь страшно меня.
     Чу! Ангелы ноют. На лике
     Изобрази восторг великий.

     А если услышишь архангела пенье,
     То вся превратись в благоговенье.
     Скажи: "От такого сопрано -- с ума
     Сошла бы и Малибран сама!"
     А если поет херувим, серафим,
     То поусердней хлопай им,
     Сравнивай их с синьором Рубини,
     И с Марио, и с Тамбурини.
     Не забудь величать их "eccelence"',
     Не преминь преклонить коленце.
     Попробуйте, в душу певцу залезьте,--
     Он и на небе чувствителен к лести!
     Впрочем, и сам дирижер вселенной
     Любит внимать, говоря откровенно,
     Как хвалят его, господа бога,
     Как славословят его премного
     И как звенит псалом ему
     В густейшем ладанном дыму.

     Не забывай меня. А надоест
     Тебе вся роскошь небесных мест,--
     Прошу ко мне -- сыграем в карты,
     В любые игры, вплоть до азартных:
     В "ландскнехта", в "фараона"... Ну,
     И выпьем... Только, entre nous 2,
     Запомни: если мимоходом
     Бог тебя спросит, откуда ты родом,
     И не Берлина ли ты уроженка,
     Скажи лучше -- мюнхенка или венка".

     ----------------------
     1 Ваши сиятельства (ит.).
     2 Между нами (фр.).



        "11"

        "РОЖДЕННЫЕ ДРУГ ДЛЯ ДРУГА"

     Ты плачешь, смотришь на меня,
     Скорбишь, что так несчастен я.
     Не знаешь ты в тоске немой,
     Что плачешь о себе самой.

     Томило ли тебя в тиши
     Сомненье смутное души,
     В твои прокрадываясь сны,
     Что мы друг другу суждены?
     Нас вместе счастье ожидало,
     На скорбь разлука осуждала.

     В скрижали вписано судьбою,
     Чтоб сочетались мы с тобою...
     Леней бы ты себя сознала,
     Когда б на грудь ко мне припала;
     Тебя б из косности растенья
     Возвел на высшую ступень я,
     Чтоб ты, ответив поцелую,
     В нем душу обрела живую.

     Загадки решены навек.
     В часах иссяк песчинок бег.
     Не плачь -- судьба предрешена;
     Уйду, увянешь ты одна.
     Увянешь ты, не став цветком,
     Угаснешь, не пылав огнем,
     Умрешь, тебя охватит мгла,
     Хоть ты и прежде не жила.

     Теперь я знаю: всех дороже
     Была ты мне. Как горько, боже,
     Когда в минуту узнаванья
     Час ударяет расставанья,
     Когда, встречаясь на пути,
     Должны мы в тот же миг "прости"
     Сказать навек! Свиданья нет
     Нам в высях, где небесный свет.
     Краса твоя навек увянет;
     Она пройдет, ее не станет.
     Судьба иная у поэта:
     Он не вполне умрет для света,
     Не ведая уничтоженья,
     Живет в стране воображенья;
     То -- Авалун, мир фей чудесный.
     Прощай навеки, труп прелестный!


        "12"

        "ФИЛАНТРОП"

     Они были брат с сестрою.
     Богатым был брат, бедной -- сестра.
     Сестра богачу сказала:
     "Дай хлеба кусочек мне!"

     Богатый ответил бедной:
     "Оставь в покое меня!
     Членов высокой палаты
     Я позвал на обед.

     Один любит суп черепаший,
     Другому мил ананас,
     А третий ест фазанов
     И трюфли а lа Перигор.

     Четвертый камбалу любит,
     А пятому семга нужна,
     Шестому -- и то и это,
     А больше всего -- вино".

     И бедная, бедная снова
     Голодной пошла домой,
     Легла на тюфяк из соломы
     И, вздохнув, умерла.

     Никто не уйдет от смерти,
     Она поразит косой
     Богатого брата так же,
     Как и его сестру.

     И как только брат богатый
     Почувствовал смертный час,
     Нотариуса позвал он
     Духовную написать.

     Значительные поместья
     Он церкви завещал
     И школам и музею --
     Очень редких зверей.

     Но самой большою суммой
     Он обеспечил все ж
     Союз миссионеров
     С приютом глухонемых.

     Собору святого Стефана
     Он колокол подарил,--
     Из лучшего сделан металла,
     Он центнеров весил пятьсот.

     Колокол этот огромный
     И ночью звонит и днем,
     О славе того вещая,
     Кого не забудет мир.

     Гласит язык его медный,
     Как много тот сделал добра
     Людям разных религий
     И городу, где он жил.

     О благодетель великий,
     Как и при жизни твоей,
     О каждом твоем деянье
     Колокол говорит!

     Свершали обряд погребенья,
     "Во всем были роскошь и блеск,
     И люди вокруг дивились
     Пышности похорон.

     На черном катафалке,
     Похожем на балдахин,
     Украшен перьями страуса,
     Высоко покоился гроб.

     Блестел он серебряной бляхой,
     Шитьем из серебра --
     Все это на черном фоне
     Было эффектно весьма.

     Везли умершего кони,
     И были попоны на них,
     Как траурные одежды,
     Спадавшие до копыт.

     И тесной толпою слуги
     В черных ливреях шли,
     Держа платки носовые
     У покрасневших глаз.

     Почтеннейшие горожане
     Здесь были. За ними вслед
     Черных карет парадных
     Длинный тянулся хвост.

     В процессии похоронной,
     За гробом, конечно, шли
     Члены высокой палаты,
     Но только не весь комплект.

     Отсутствовал тот, кто охотно
     Фазаны с трюфлями ел,--
     От несваренья желудка
     Он кончил бренную жизнь.



        "КАПРИЗЫ ВЛЮБЛЕННЫХ"

     Правдивая история,
     заимствованная из старинных документов
     и переложенная в изящные немецкие стихи

      На изгородь сел опечаленный Жук;
     В красавицу Муху влюбился он вдруг.

     "О Муха, любимая, будь мне женою.
     Навеки в супруги ты избрана мною.

     Тебя я одну полюбил глубоко,
     К тому ж у меня золотое брюшко.

     Спина моя -- роскошь: и там и тут --
     Рубины горят и блестит изумруд".

     "Ох, нет, я не дура, я муха пока,
     И я никогда не пойду за жука.

     Рубины! Богатство! К чему мне оно?
     Не в деньгах ведь счастье, я знаю давно.

     Верна идеалам сврим навсегда,
     Я честная муха и этим горда".

     Расстроился Жук, и в душе его рана.
     А Муха пошла принимать ванну.

     "Куда ты пропала, служанка Пчела?
     В моем туалете ты б мне помогла:

     Намылила спинку, потерла бока.
     Ведь все же теперь я невеста Жука.

     Прекрасная партия! Знаешь, каков! --
     Не видела в жизни приятней жуков.

     Спина его -- роскошь. И там и тут --
     Рубины горят и блестит изумруд.

     Вглядишься в черты -- благороднейший малый.
     Подружки от зависти лопнут, пожалуй.

     Скорей зашнуруй меня, Пчелка-сестрица,
     Пора причесаться, пора надушиться.

     Натри меня розовым маслом, немножко
     Пахучей лавандой побрызгай на ножки,

     Чтоб не было вони противной от них,
     Когда прикоснется ко мне мой жених.

     Ты слышишь, уже подлетают стрекозы,
     Они мне подарят чудесные розы.

     Вплетут флердоранж в мой прекрасный всисп
     Девичеству скоро наступит конец.

     Придут музыканты -- танцуй до упаду! --
     Нам песню споют примадонны цикады.

     И Шершень, и Овод, и Шмель, и Слепень
     Ударят в литавры в мой праздничный день.

     Так пусть для моих пестрокрылых гостей
     Наш свадебный марш прозвучит поскорей!

     Пришла вся родня, оказала мне честь,
     Уж всех насекомых на свадьбе не счесть.

     Кузнечики, осы и тетки мокрицы,
     Встречают их тушем, улыбкой на лицах.

     Крот, пастор наш, в черную ризу одет.
     Пора начинать. Жениха только нет".

     Трезвон колокольный: бим-бом и бим-бам!
     "Любимый жених мой, ах, где же ты сам?.."

     Бим-бом и бим-бам... Но, тоскою томимый,
     Жених почему-то проносится мимо.

     Трезвон колокольный: бим-бом и бим-бам!
     "Любимый жених мой, ах, где же ты сам?"

     Жених, завершая полет виртуозный,
     Тоскуя, уселся на куче навозной

     И там просидел бесконечных семь лет,
     Невеста меж тем обратилась в скелет.


        "14"

        "МИМИ"

     "Не чета домашним кискам,
     Я в гостиных не мурлычу --
     Летней ночью за трубой
     Как хочу соседей кличу.

     По ночам, когда в прохладе
     Я дружков сзываю милых,
     Бродит все во мне, и я
     He запеть, уже, не в силах".

     Тут она завыла, скалясь,
     И на зов своей подруги
     Потекли, фырча-урча,
     Женихи со всей округи.

     Женихи со всей округи,
     Подвывая все сильнее,
     Дружно ластятся к Ми ми,
     От желанья сатанея.

     Это вам не музыканты,
     Что готовы ради злата
     Осквернить обитель муз,--
     Для котов искусство свято.

     Никакие инструменты
     Не нужны котам, бесспорно,--
     Что ни брюхо, то тимпан,
     Что ни горло, то валторна.

     Эти фуги не под силу
     Ни одной на свете меццо;