ды  при  отливах  и  приливах  разно
бывает. Вот, скажем, три часа идет в нашу сторону - на северо-восток,  потом
под юго-запад три часа - и прибылая вода, и палая.  От  берега  на  Моржовец
направленье держим, в голомя7 - тогда  вода  компасит:  два  часа  идет  под
полуночник, потом под восток - три, потом под юг - около трех часов, а после
под запад - четыре часа... По компасу следим, по опыту  знаем...  Вот  ежели
взять Послонку. Дак там хождение  воды  в  ту  или  другую  сторону  кротче,
медленнее. В Кедах  -  по-среднему.  А  на  Воронове  -  быстро.  Там  волна
бо-о-оль-шая! Ежели моря не знаешь - сам на себя не надейся, за людьми  иди!
Установку морскую должен знать преотменно.  Недаром  старики  говорили:  "На
промысел поехал, надо знать течение воды и поворот земли".
   Иероним опирался на посох обеими руками. Родька молча ждал, что он скажет
еще. Любо было ему слушать старого помора: у него целый короб знанья.
   В устье реки из-за мыса выплыли паруса.
   - Дедушко! Гляди-ко! Чье-то судно пришло.
   - Чье бы! - Иероним всматривался в даль из-под  руки.  -  Дак  это  же...
погоди, пусть ближе подойдет.
   - "Поветерь"! - воскликнул Родька, рассмотрев знакомые очертания шхуны.
   - "Поветерь", - подтвердил старик. - Теперь и я  вижу.  С  чего  бы  это?
Только сутки прошли, как Вавила снялся с якоря. Уж не случилось ли чего?
   2
   Весь вечер Вавила не показывался на палубе, указав еще  в  Унде  Анисиму,
заступившему на вахту  у  штурвала,  курс  на  северо-восточную  оконечность
Кольского полуострова, на мыс Орлов.
   Только когда проходили Моржовец, хозяин постоял с  обнаженной  головой  у
фальшборта, провожая остров взглядом. И если бы рыбаки могли  видеть  в  эти
минуты его лицо, его глаза, то заметили бы во взгляде глубокую печаль.
   Остров остался позади: Вавила, резко повернувшись, рванул дверь в каюту и
надолго там заперся. Лег на койку, заложил руки за голову.
   Шхуна бежала бойко, пластая надвое волны носом при килевой качке.  Вавила
закрыл глаза, и ему показалось, что он совсем маленький, лежит  в  зыбке  на
очепе8, и бабка качает его. Очеп поскрипывает и  бабкин  голос  тоже:  "Спи,
усни, угомон тебя возьми..."
   Да, раньше ему казалось, что никогда не покинет он родные места: прирос к
ним всем сердцем, привык. В Унде родился - там и покоиться  на  погосте.  Но
теперь раздумья привели его к иному решению.
   Ряхин понимал, что Советская власть окончательно отобьет у  него  мужика,
который годами  работал  на  него,  и  не  позволит  ему  ни  торговать,  ни
промышлять  самостоятельно.  А  быть  голытьбой,   бессребреником,   рядовым
рыбаком, как и  все?  Нет,  это  не  для  него.  Он  привык  повелевать,  не
повиноваться.
   Первое оправдание в пользу бегства.
   Семья... Да, у него семья. Но она ему приносит мало  радости.  Меланья  в
трудную минуту покинет его - он еще не знал, что она уже  уехала.  Ведь  она
рассчитывала на жизнь легкую, богатую, веселую. Такой жизни не будет.  Да  и
нет меж ними ни любви, ни согласия. Нужны были деньги, потому и  женился  на
ней...
   Сына Веньку жаль. Все-таки своя кровь. Хотелось бы его взять с собой,  но
неизвестно, какие испытания предстоят  впереди.  Потом  -  он  его  выпишет.
Венька подрастет, поумнеет, сам найдет дорогу к отцу, если захочет.
   С женой они люди разные. Меланья и сейчас ядовита и сварлива. А что будет
под старость? Мука!
   Второе оправдание.
   И уж, конечно, за него обязательно возьмутся и наверняка накажут за связь
с белыми. Не у него  ли  квартировал  поручик?  Не  Вавила  ли  снабдил  его
продовольствием для успешного похода против красных?
   Третье оправдание.
   Три оправдания бегства за границу.
   А команда? Она пока ничего не знает, но не такие уж дураки рыбаки,  да  и
Анисим, чтобы не заметить, что шхуна крадется вдоль  пограничной  полосы,  в
чужое государство. А кордоны? Наши он, может, проскочит ночью без огней.  Но
примут ли норвежцы? А вдруг поворотят обратно  "Поветерь",  не  желая  иметь
осложнений  с  Советами?  Норвегия  в  интервенции   не   участвовала,   той
враждебности, какая  у  англичан  да  американцев,  к  Советской  России  не
выказывает.
   "А все же рискну. Команде ничего не будет, а мне все  равно  пропадать  -
так или этак..."
   В свои планы Вавила посвятил только одного Обросима, и то  ввиду  крайней
необходимости. Ряхин за десятую часть  стоимости  продал  Обросиму  склад  и
лавки. Как ни прибеднялся Обросим, а сумел кое-что сберечь в кубышке.  Кроме
десятины, правда, из него ничего выжать не удалось. Одно твердил: "И продать
твой товар не успею - торговлю прихлопнут. Станет  на  ноги  государственная
торговля - весь этот нэп похоронят и заупокойную спеть не позволят".  И  он,
пожалуй, прав.
   "Так. Только так, - окрепла решимость.  -  Курс  на  Норвегию.  Есть  там
знакомые по прежним делам рыбопромышленники. Помогут первое время. Шхуна еще
крепка, - думал Вавила. - Найму команду, буду ловить треску,  сельдь.  Куплю
дом либо усадьбу. Есть золотишко, оно везде  в  цене.  Не  то  что  бумажные
ассигнации".
   Уходя, Вавила выгреб из тайников золотые монеты царской чеканки,  кольца,
перстни и другие ювелирные изделия. То, что было в комнатах -  в  комоде  да
шкатулке, оставил нетронутым, чтобы Меланья не заподозрила неладное.
   Спустилась ночь. Качка усилилась,  перешла  в  бортовую.  Каюта  заходила
ходуном. Вавила встал с койки, накинул дождевик и вышел на палубу. Там  было
все в порядке. Горели сигнальные огни. В рубке у  штурвала  тенью  шевелился
Анисим. Свет от фонаря падал на его лицо снизу.
   Ветер дул с северо-востока - полуночник. По волнению, по характеру  качки
Вавила определил: шхуна пересекает горло Белого моря.
   Он не мешал Анисиму управлять судном, вернулся в каюту. Вавила  рассчитал
время так, чтобы Орловский мыс пройти рано  утром,  когда  маячная  команда,
отстояв ночную вахту,  погасит  огонь  и  отправится  на  отдых,  а  дневные
дежурные только встанут ото сна. Он бывал на маяке и знал существовавший там
распорядок. Важно было поскорее пройти мыс незамеченным.
   ...Маяк  остался  позади.  Шхуна   со   свежим   ветром   ходко   огибала
северо-восточную  оконечность  Кольского  полуострова.  Справа  по  борту  и
впереди раскинулись просторы Баренцева моря.
   Вавила вышел из каюты, заглянул в рубку:
   - Доброе утро, Анисим! Сменишься - зайди ко мне. Анисим молча кивнул.
   Вскоре у руля встал второй кормщик - Николай Тимонин.
   - Садись, Анисим, - Вавила показал на рундук,  обтянутый  брезентом,  сам
расположился в кресле, у столика. - Устал, поди? Всю ночь стоял на вахте!
   - Ничего, не привыкать, -  Анисим  снял  картуз,  с  видимым  облегчением
провел руками по утомленному лицу.
   - Следующую ночь сам стану у руля. Ты будешь отдыхать.
   Вавила замялся, видимо,  не  зная,  с  какой  стороны  подойти  к  самому
главному, хотя об этом "главном" думал всю  ночь  и,  кажется,  все  учел  и
предусмотрел. Анисим набил  табаком  трубку  и  вопросительно  посмотрел  на
хозяина.
   - Кури, - разрешил Вавила. - Много лет ты служишь  мне,  Анисим,  честно,
как и подобает истинному помору  и  мореходу.  И  поэтому  я  тебе  во  всем
доверяю. Думаю, что в  это  трудное  время  ты  будешь  со  мной  рядом.  За
благодарностью моей дело не станет...
   Анисим насторожился, кинул на хозяина удивленный взгляд. Но молчал.
   - Обманывать тебя не стану, скажу прямо: я ухожу в Норвегу.
   Брови Анисима изумленно поползли вверх. Он вынул изо рта трубку.
   - Но ведь ты говорил - на Мурман, за селедкой. Команда ничего не знает. С
твоей стороны...
   - С моей стороны, - прервал его Вавила, - нечестно  скрывать  от  команды
истинный замысел. Однако, признаюсь  тебе,  надумал  я  это  только  сегодня
ночью.
   - В Норвегу? За товаром? В конце концов это не так уж и худо. Не  впервой
нам в Норвегу ходить. Только команду надобно предупредить  да  объяснить  ей
причину перемены курса. Я сделаю это.
   - Спасибо, Анисим. Но... видишь ли... дело в том, что в Норвегу  я  ухожу
навсегда. В Унду мне возврата нет. Судя по всему, купечеству приходит конец.
А я жить без своих судов, без торговли никак не  мыслю.  Лучше  уж  сразу  в
гроб! Вот почему ухожу.
   Анисим, помолчав, спросил:
   - Только поэтому?
   - Да. Но ведь это для меня главное.  Цель  жизни  моей.  Годами  я  копил
добро, своим горбом добывал в трудах великих. А теперь все это потерять?
   - Ну, хорошо, - тихо сказал Анисим. - Понимаю тебя,  Вавила  Дмитрич.  Но
ведь я-то да и команда в Норвегу уйти не можем, не  хотим!  Куда  ж  ты  нас
денешь? И ведь один ты шхуной не управишь!
   - В этом-то все дело. Давай думать вместе, как быть. Вы бы могли высадить
меня на норвежском берегу и повернуть  домой,  -  сказал  Вавила,  размышляя
вслух. - Но что я буду делать там без судна? Один выход: придем в Норвегу  -
я договорюсь с властями, чтобы вас  отправили  в  Архангельск  с  первым  же
идущим на Двину судном. Подмажу, где следует. Команде при расчете  выдам  по
двести, нет, по триста рублей, тебе - тысячу целковых. Идет?
   - Рискованное дело, Вавила Дмитрич. Деньги одно,  а  совесть  и  жизнь  -
другое. А ну как норвежцы нас не пустят обратно, заарестуют?
   -  Не  беспокойся:  золотишко  вам  откроет  дорогу  домой.  И  визы   не
потребуется. Любой капитан спрячет в трюме...
   - Думаешь, так просто? Не  знаю...  Ох,  не  знаю,  Вавила.  Нехорошо  ты
задумал! Мужики ведь тебе доверяли. Да нас еще на границе задержат.
   - Уйдем ночью без огней. Это я все  обмозговал.  Знаю  место,  где  можно
будет проскочить. Соглашайся. Решил я твердо. К цели пойду напролом! На пути
не вставай!
   - Грозишь?
   - Нет. Но говорю прямо: мне надо уйти. У меня боле выхода нет.
   - Ты о себе только думаешь.
   - Нет. И о вас думаю. Договоримся: об этом знаешь ты один. Больше  никому
ни слова. До самого перехода границы. Переходить  будем  ночью.  Я  стану  к
рулю, ты заговоришь вахтенных.
   - Так нельзя. Надо, чтобы мужики знали, на что идут.
   - Узнают - не пойдут. Пустое говоришь.
   Родионов вытряхнул пепел из трубки, набил  ее  снова.  Угрюмо  размышлял,
стараясь прятать взгляд от хозяина.
   - Надо подумать, - наконец сказал он.
   - Думать времени  нет.  Решай  сейчас.  -  Вавила  выдвинул  ящик  стола,
деловито достал наган и стал набивать барабан патронами. Латунь гильз тускло
поблескивала при слабом свете. - Не вздумай команду мутить.  Помни:  я  хожу
прямо и наверняка.
   - Ладно, - вздохнул Анисим. - Быть по-твоему.
   - А без обмана? - недоверчиво спросил Вавила. - Что-то уж очень быстро ты
согласился!
   - Дак как не согласишься-то? Выбора и у меня нет.  Тем  более  что  ты  и
пугач показал...
   - Это просто так. Не обижайся. Ну, по рукам?
   Анисим не очень охотно протянул руку. Глаза его недобро блестели.

   Проснулся Вавила уже днем и пошел на корму.  Когда  вышел  оттуда,  сзади
кто-то крепко обхватил его локтевым сгибом за шею -  не  продохнуть.  Хозяин
рванулся, взмахнул руками - и руки схватили с двух сторон дюжие мужики.
   - Вяжите его линьком! - спокойно сказал появившийся из-за рубки Анисим. -
Крепче, по рукам и ногам!
   Хозяина вмиг  растянули  на  палубе,  спутали  веревкой.  Он  бесновался,
изрыгал проклятия:
   - Ах, гады! Хозяина-то эдак? Разбойники!  Анисим!  Это  ты  продал  меня?
Паскуда! Прохвост! Забыл, сколько я для тебя добра делал? Ну, погоди же.
   Анисима уже возле него не было. Взломав дверь каюты,  он  взял  из  ящика
стола револьвер. Мужики, словно больного, втащили Ряхина в  каюту,  положили
на  койку.  Привязали  к  ней  крепко-накрепко  морскими  узлами.  Заботливо
подложили под голову подушку, чтобы было удобнее лежать.
   - Спи до дому. В  целости-сохранности  доставим.  У  Меланьи  очухаешься,
чайку напьешься. Дурные мысли из головы выбросишь!
   - Ах, гады, гады! Ах, разбойники! Хозяина-то эдак? - повторял Вавила.
   - Молчи, а то рот законопатим паклей!
   - Ах, супостаты!
   Вавила рвался всем телом, пытаясь освободиться от пут, дергался,  стонал,
говоря, что ему плохо, затекли руки-ноги. Но его стенания рыбаки  пропускали
мимо ушей. Потом он заплакал. Слезы  текли  по  щекам  на  подушку  -  слезы
бессильной ярости и злости.
   Шхуна шла обратным курсом на Орловский мыс, а оттуда - на Моржовец.
   В  каюте  хозяина  поочередно  дежурили  матросы,  передавая  друг  другу
вороненый ряхинский револьвер. Вавиле сказали:
   - В Норвегу эдаким манером нам идти негоже. Коммерческим рейсом,  законно
- пожалуйста. А так - нет!

   В Унде рыбаки передали Вавилу с рук на руки Панькину, который приставил к
нему охрану, вооружив ее все тем же револьвером. Домашний арест на купца был
наложен по решению сельсовета.
   Вскоре  из  Мезени  на  моторном  боте   прибыл   следователь   с   двумя
милиционерами. Допросив Ряхина и свидетелей, следователь увез всех в Мезень.
Пришлось туда ехать  и  Анисиму.  Он  сначала  не  хотел  давать  показания,
ссылаясь на родственные связи  с  Вавилой,  но  его  отказ  во  внимание  не
приняли: надо было судебным порядком установить истину.
   Пустующий дом Вавилы опечатали. Фекле наказали присматривать за скотиной.
По решению уездного исполкома, шхуну,  бот,  требующий  ремонта,  карбасы  и
другое промысловое снаряжение Ряхина  передали  кооперативному  товариществу
"Помор".
   3
   Сенокосная страда прошла быстро:  спешили  ундяне  высушить  и  доставить
домой корм. Погода в этих краях изменчива. Бывает - зарядят дожди на неделю,
на две, а то и больше - пропало дело.
   Семьи работали на лугах в верховьях реки от темна до темна,  пока  видно.
Год был урожайный на травы: они выросли  высокие,  густые,  сочные,  и  сено
получилось хорошее, духмяное9.
   Мальгины и Киндяковы косили  вместе.  Силы  поровну:  три  мужика  и  три
женщины. Тишка, хоть и мал,  а  неутомим  и  напорист.  От  Густи  в  косьбе
отставал чуть-чуть.
   Когда трава высохла, сгребли ее в кучи, сносили к берегу. Спарили  вместе
карбаса Дорофея и Родьки и  уложили  на  них,  как  на  паром,  сено,  чтобы
сплавить его вниз  по  течению.  Такие  спаренные  вместе  карбаса  с  сеном
назывались стопaми. Ефросинья, Парасковья и Густя  пошли  домой  берегом.  А
Дорофей с Родькой сидели у руля, огибая мелкие и каменистые места. Тишка  на
верху сенного вороха сделал себе ямку и угнездился в ней, словно кукушонок.
   Прибыли в деревню - новая забота: сносить сено на повети.
   Дул  резкий  холодный  сиверко.  Несмотря  на  конец  июля,  было  зябко.
Деревянными вилами-тройчатками Родька сгружал сено в копешки на берег. Когда
он поднимал над головой ворох, тот парусил на ветру,  и  было  очень  трудно
удерживать его на весу. Немели плечи,  мускулы  напрягались  до  предела.  В
ватнике становилось жарко - снимал его. Но тотчас же тело охватывало стужей.
И он снова, чертыхаясь, натягивал ватник на плечи.
   Копешку  укладывали  на   деревянные   жерди-носилки.   Когда   набирался
порядочный ворох, Родька брался за передние  концы  носилок,  а  сзади  сено
поднимала Парасковья. Нелегко было взбираться вверх по глинистому береговому
откосу. Старались идти в ногу, подбадривая друг  друга.  Заносили  копну  на
сеновал и, передохнув малость, снова спускались к карбасу.
   Рядом так же переправляли сено к дому Дорофей с Густей.

   Едва успел Киндяков закончить сенные дела - вызвали в контору.
   - Ну, Дорофей! - весело сказал Панькпн, когда кормщик переступил порог. -
Принимай судно и - попутного тебе ветра!
   - Это как понимать? - спросил Дорофей, догадываясь, о  каком  судне  идет
речь, но не зная, куда предстоит идти.
   - Пойдешь на "Поветери" в  Кандалакшскую  губу  за  сельдью.  Так  решило
правление. С тобой, правда, не советовались, но ты был на покосах.
   - Ловить чем? -  спросил  Дорофей,  зная,  что  у  кооператива  сельдяных
снастей нет.
   - Вавила ходил на Мурман, то бишь в Норвегию с кошельковым неводом. Он  в
целости и сохранности. Еще послужит.
   "Вон как обернулось дело! - подумал Дорофей. - Вавилино  судно  теперь  в
кооперативе. И как скоро! Нда-а-а..."
   - А команда? - спросил он.
   - Насчет команды давай обговорим. В  рейс  просятся  те  рыбаки,  которые
ходили с Вавилой. Им, видишь ли, обидно,  что  плавали  зря  -  и  невод  не
обмочили. Ничего не заработали, а время потеряли. Однако они сделали  доброе
дело: не дали Ряхину смыться за кордон. Пожалуй, надо бы их взять в  команду
вместе с Анисимом. Он мог бы стать тебе хорошим помощником. Согласен?
   - Согласен, - сказал Дорофей, повеселев.
   Он так истосковался по штурвалу! И уже потерял  было  всякую  надежду.  О
наважьем промысле зимой Киндяков вспоминал без особенного подъема: не привык
норить10 снасти. Ему больше по душе зыбкая палуба, свист ветра, упругий звон
такелажа да кипенье воды в шпигатах11.
   - Хотелось бы взять Родьку Мальгина, - сказал Дорофей.  -  Грезит  парень
морем! Подрос, окреп - будет ладный матрос.
   - Родьку? Возьми, пожалуй, - согласился Панькин.
   - Когда отплывать?
   - А хоть завтра. Шхуна стоит на рейде в полной готовности. Дедко Пастухов
там кукует уж десятый день, охраняет...

   Шхуна отплыла ранним утром. На берегу толпился народ. Уходила  "Поветерь"
в море от нового хозяина. Явление небывалое и преудивительное. Как  водится,
были пересуды:
   - Ноне "Поветерь" стала общественной, как ящик с деньгами  у  Панькина  в
кабинете!
   - Да-а-а, времена! Суденышко у владельца отобрали, а самого  хозяина  бог
знает куда закатали!
   - И поделом! От родных мест в Норвегу бежать затеял!
   - Поплавал Вавила - и хватит. Пущай теперь мужики плавают.
   Как весной, Родьку провожала мать с Тишкой.  Уходил  Родька  полноправным
матросом. Тишка гордился братом: шел рядом, цепляясь  за  Родькин  рукав,  и
важно посматривал  по  сторонам,  время  от  времени  поправляя  картузишко,
сползавший ему на глаза.
   В толпе провожающих Родька заметил  Густю.  Она  прощалась  с  отцом.  На
Родьку, казалось, не обращала внимания или не видела его. Но едва он  сел  в
карбас, услышал ее голос:
   - Род-я-я! До свидания!
   Оглянулся - Густя у самой воды машет ему косынкой, сдернутой с головы. Он
снял кепку  и  степенно  помахал  ею  девушке.  И  когда  карбас  отчалил  и
направился к шхуне, вдогонку неслось:
   - Доброй тебе поветери-и-и!
   Рыбаки многозначительно переглядывались. Дорофей поигрывал бровями, кидая
на Родьку оценивающий взгляд: "Посмотрим, на что  ты  способен.  Достоин  ли
моей дочери?"

   На судне Родька старался вовсю.  Каждую  команду  кормщика  схватывал  на
лету. К парусам его пока не ставили, велели присматриваться.
   Дорофей,  приоткрыв  дверь  рубки,  перекинулся  с  Анисимом  несколькими
словами. Тот кивнул и, круто повернув штурвал, взял курс на остров Моржовец.
Рыбаки недоумевали:
   - Зачем повернул на север?
   - Обойдем Моржовец с этой стороны. Надо! - сказал Дорофей.
   Часа через полтора шхуна оставила слева по  борту  остров,  а  еще  через
полчаса на ней приспустили паруса и сбавили  ход.  Дорофей,  выйдя  на  бак,
подозвал к себе Родьку, вытянул вперед руку:
   - Вон там, должно быть, погиб твой  батя...  Между  Конушиным  и  Орловым
мысами. Не повезло - ни к тому, ни к другому берегу не прибило.
   И снял шапку. Родион жадно всматривался в серо-зеленый простор.  Там  без
конца шли и шли волны, одна догоняла другую. Вечное, неутомимое движение...
   Над шхуной висело одно-единственное облако - серое, с  округлыми  краями,
похожее на грозовое. Небо было в этот час удивительно ясным и прозрачным,  с
золотинкой. Но вдали,  у  черты  горизонта  еле  различались  низкие,  густо
подсиненные снизу осенние облака, предвещающие холода и ненастье.
   - Прощай, батя! Вечная тебе память, - прошептал Родион, склонив голову на
грудь.
   Пройдя еще немного на север, "Поветерь" описала полукруг и взяла курс  на
юго-запад.







   ЧАСТЬ ВТОРАЯ

   ПОЛЕ ПОМОРСКОЕ

   ГЛАВА ПЕРВАЯ
   1

   До