мании и пятидесяти в России. И денег на нем не заработаешь.
     - А заработаешь на бомже, который ничего не умеет?
     - Именно так. Это шоу-бизнес, Вова. А шоу-бизнес  заключается не в том,
чтобы продать Пятую симфонию Моцарта.
     - Наверное, Бетховена?
     - Иди ты! Бетховена? А у Моцарта какая?
     - Например, очень, так сказать, популярна Сороковая.
     - Ну, Вова, о чем мы спорим? Если есть  сороковая,  значит, была где-то
там  и  пятая. Правильно?  Но это не суть. Я говорю,  не  в  том заключается
шоу-бизнес,  чтобы  продавать давно  раскрученные и знаменитые произведения,
которые  все любят, все знают и которые всех устраивают. Шоу-бизнес - в том,
чтобы  найти  нового  человека,  монополизировать  его и  заработать на нем,
обойдя всех остальных. Элвис Пресли. "Битлз". Знаешь их историю?
     - Ну, это азбука, Витя.
     - Азбука-то она, конечно, азбука, только дело это очень непростое.
     - А кто говорил, что будет легко?
     -  Никто.  Правда,  я  одного  не  пойму,  Вова.   Тебе-то  зачем  этим
заниматься? Это такая возня... У тебя же неплохо дела идут. Судя, по крайней
мере, по твоему костюму.
     -  Неплохо.  Но  хотелось  бы лучше. И кроме того,  хочется чего-нибудь
новенького.
     - Новенького... Смотри, проедят  тебе  плешь  твои русские  артисты.  С
ними, знаешь, работать  ох как непросто. Особенно с  этими вашими  звездами.
Чума! Мания величия такая, что даже меня порой оторопь брала.
     - Ничего. Справимся.

     Вавилов смотрел на шустрого паренька. Как его там? Баян. Вернее,  Боян.
Что-то знакомое. А может, нет. Какого черта они его сюда притащили? Не похож
он на звезду.  Непонятно, что там Ваганян хочет из него  выжать. Или  просто
нравится ему парнишка?
     - Кассета, - повторил Вавилов. - Да, кассета. Так что же?
     Он в упор посмотрел на Толстикова, потом - на Ваганяна.
     - Ребята, что вы от меня хотите, а? С утра пораньше?
     - Ваше мнение, Владимир Владимирович, - ответил Толстиков.
     - А ваше? Меня ваше интересует, - парировал Вавилов.
     - Наше - однозначно "да".
     - Да?
     - Да.
     Ваганян встал и подошел к столу шефа.
     - Я считаю, из этого может получиться толк.
     - Да? - снова спросил Вавилов.
     Толстиков и Ваганян убежденно кивнули, а паренек по  фамилии Боян пожал
плечами.
     - И что нужно? - спросил Вавилов.
     - Тут вот у меня  бизнес-план, - начал паренек,  поднимаясь  с дивана и
начиная  движение в сторону вавиловского стола.  В руках  у  Бояна  оказался
листок бумаги.
     - Нет, нет, - Владимир Владимирович замахал руками. - Это к Якунину.
     - Но ведь нужна ваша виза, - Ваганян принял у паренька листок  и поднес
его к глазам. - Ваша виза нужна, - повторил он и вдруг затряс головой.
     - Слушай, Толя, это что такое? - Ваганян посмотрел на Бояна. - Такого у
нас не было. Мы об этом даже не говорили.
     - Это я сегодня утром написал. Как  только узнал,  что он умер.  Думаю,
надо делать. Первыми сделаем, если успеем...
     - Что? - поднял голову Толстиков. - Что сделаем? Что там еще?
     Вавилов нажал кнопку на своем столе.
     - Юля! Якунина пригласи ко мне.
     Первый заместитель  появился в  кабинете  мгновенно,  словно  стоял  за
дверью, ожидая приглашения.
     - Здравствуйте, Владимир Владимирович.
     - Здорово, Валера. Разберись тут, сколько,  куда,  подо что... А  потом
мне нужно будет с тобой поговорить.
     Вавилов  многозначительно посмотрел  на  Толстикова  и Ваганяна,  давая
понять, что аудиенция  окончена  и теперь они поступают  в ведение  Якунина,
распоряжавшегося движением наличных денег  внутри  фирмы. Основные  денежные
потоки  контролировал,  конечно,  сам Вавилов, а  все эти  мелкие  выплаты -
авансы, роялти, гонорары - были в ведении первого зама.
     Ваганян  протянул Якунину  листок  с  "бизнес-планом". При  этом  Артур
заметно поскучнел, что слегка развеселило Вавилова.
     "Вот зараза, - весело  подумал Владимир Владимирович. -  Думал,  я  ему
сейчас бабки из ящика стола выну. Нет, брат, хватит. Халява кончилась".
     Якунин подержал перед  глазами листок, посмотрел на Ваганяна  и перевел
взгляд на Вавилова.
     - Что-то не так? - спросил Владимир Владимирович.
     - Да нет, -  Якунин  пожал плечами. -  Все так. Просто я не знаю... Без
вашей визы я такие суммы не выдаю.
     - Какие?
     - Двадцать штук, - спокойно ответил Якунин. - Даете добро?
     Вавилов  посмотрел  на топчущегося  с  бумагой в руке Якунина, на юного
Бояна, который написал  на  этой бумаге  что-то такое,  что  повергло обычно
спокойного первого зама в легкое подобие  паники, на Ваганяна  и Толстикова,
подобострастно  взирающих на шефа  в надежде на его последнее, положительное
слово.
     "А  смогли бы они  ту  историю  с носорогом  довести до конца? -  вдруг
подумал Владимир Владимирович. - Вряд ли. Нет в них масштаба".
     - Дай-ка посмотреть!
     Вавилов протянул руку, и Якунин подал лист  с "бизнес-планом"  молодого
дарования.
     - Так-так-так...
     Вавилов  пробежал  глазами  текст, не особенно  вникая  в его  смысл  и
останавливаясь только на цифрах.
     -  Это  что  же,  альбом  ты  запишешь,  а раскрутку,  все  прибамбасы,
считаешь,  мы  сами должны делать? Зачем ты нам нужен, вообще говоря, можешь
пояснить?  Убеди меня, - сказал Вавилов, решив проверить парня на прочность.
Пусть попробует увернуться от такого наезда.
     -  Владимир Владимирович... - Ваганян  подошел к столу начальника. - Мы
же с  вами  говорили. Вы  дали добро. Мы  все  подсчитали... Я не понимаю...
Что-то произошло? У нас денег нет?
     - Не  в  этом дело, -  пожал плечами Вавилов.  - Я должен знать, за что
плачу.
     - Но вы  же слушали кассету? - В глазах Бояна играло какое-то  странное
веселье.
     "На  кокаине он, что ли? - подумал Вавилов. - С утра пораньше. Надо же,
растащился парень,  и на  прием - бабки просить.  Кто ж ему  денег-то  даст,
такому торчку?"
     - Да  я  что?..  Я к  вам  первым пришел, -  сказал  Боян,  улыбнувшись
светлой, открытой улыбкой. - Мне и Гольцман в Питере предлагал, и еще другие
фирмы... А  я к вам - думал, вы же крутые... И вообще, мне в Москве нравится
работать. Со своими... Тем более все так удачно совпало.
     - Что совпало? - не понял Вавилов.
     - Ну, Леков-то.
     - Что - Леков?
     Ваганян хлопнул себя ладонями по бедрам.
     - Вы что, не в курсе, Владимир Владимирович?
     - В курсе чего?
     - То есть как? Вы правда ничего еще не знаете?
     Ваганян растерянно  посмотрел  на  Толстикова, перевел взгляд на Бояна.
Тот пожал плечами.
     - О чем?
     - Да Леков же умер сегодня.
     - Леков?
     - Ну, Василек который. Гитарист.
     - Ах, этот...  Понял.  И  чего,  ты говоришь, с  ним  случилось?  Умер?
Наркота?
     - Сгорел в дачном домике. А домик, кстати, знаешь чей?
     Увлекшись, Ваганян перешел с шефом на  "ты". Вавилов это отметил, но не
стал акцентировать  внимание  на промашке подчиненного. Видимо, факт  смерти
питерского музыканта серьезно пошатнул душевное равновесие Артура Ваганяна.
     - Ну, чей?
     - Ромки Кудрявцева.
     - Серьезно? Во, попал Рома...
     - Да  ладно,  "попал".  Дом-то  -  говно.  Развалюха.  Дача  у него  на
Николиной  Горе. А  этот старый  сарай -  от родителей еще  остался.  Такая,
знаешь,  совковая постройка,  нищета...  Там он этого  Лекова и  держал.  На
Николину боялся возить. А то,  врубись, спалил бы хату на Николиной - вообще
труба! Но не в  этом суть. А в том,  что Леков сгорел. А Боян наш, - Ваганян
посмотрел на заскучавшего парня, - Боян, он  что хочет  делать? Программу по
старым хитам Василька.
     - Серьезно?
     Вавилов понял, что  прокололся. Теперь уже всем стало ясно, что никакой
кассеты он не слушал.
     - Ну да. - Боян улыбался, глядя Вавилову в глаза.
     Владимир  Владимирович  не то  чтобы смутился,  но почувствовал,  что в
кабинете возникло некое напряжение.
     - Ладно, давайте  решать... Что мы все вокруг да  около... Сколько тебе
надо денег? Двадцать штук?
     -  Да.  Но  это  только  предварительные затраты. Понимаете,  я как раз
сегодня-завтра собирался к  Лекову  ехать...  А  тут  такое случилось. Ну, я
сразу к вам. Думаю, сейчас нужно время не терять,  а делать, что называется,
по горячим следам. Извините...
     Боян  начал  рассказывать  о  том,  что  он  затеял,  и  Вавилов  вдруг
почувствовал, что  ему предлагается  большое, перспективное  дело. Не супер,
конечно, не гигантских масштабов, но вполне  надежное и крепкое.  А главное,
доходное. И  что самое приятное, не  было  в  этом  деле  никаких  подводных
камней, никаких  видимых  сложностей. Начинать можно  было  хоть  сегодня. И
прибыль, кажется, гарантирована.
     - Ну что же, - кивнул он, когда парень закончил свой сбивчивый монолог.
-  Дерзайте,  господа.  Валера,  -  он  посмотрел   на  Якунина,   -   давай
профинансируй все это дело. В рамках вот того, что здесь нарисовано. А потом
мне отчет дай, ну и все, как полагается. Идет?
     - Сделаем, - спокойно ответил Якунин.
     -  Тогда вперед!  Юля! -  Вавилов  нажал кнопку  переговорника.  - Юля,
давай, кто там следующий!

        5
     Матвеев проснулся от страшной головной боли.
     В комнате было темно, и он не сразу понял, где находится. Услышав рядом
тихое  сопение, он  с  трудом  повернулся  на бок  - шевелить  головой  было
невероятно сложно,  и  для  того, чтобы узнать, кто дышит за его спиной, ему
пришлось аккуратно переместить все тело.
     В  утренних  сумерках Митя  увидел  голую женскую  спину, тонкие  руки,
неестественно заломленные  назад, бледную  маленькую  попку,  длинные  ноги,
свисающие со слишком короткой для них кровати.
     "А-а, ну ясно, - подумал Матвеев. - Ясно. Значит,  я  до сих пор здесь.
Который час, интересно?"
     -  Который час?  -  тихо спросила  Оля,  не  поворачиваясь.  -  Сколько
времени, а?
     - Времени? - растерянно переспросил Митя. - Сейчас...

     Матвеев знал Олю давно, познакомились они году в восьмидесятом на одном
из  привычных  для того  времени  подпольных  "квартирных" концертов.  Ольга
сидела  рядом с Митей на  полу  у самых  ног  Гребенщикова, который пел  под
гитару, попивал красный  портвейн  и в  особенно  патетических  местах своих
песен прикрывал глаза.
     В какой-то момент Митя перестал слушать Бориса, вообще перестал слышать
что-либо из  того, что происходило  в комнатке с  низким  потолком,  набитой
народом,  в этой клетушке, жилой секции блочного пятиэтажного  "хрущевского"
дома. Для Матвеева исчез  и дом, и Гребенщиков, и портвейн, стакан с которым
ему то и дело протягивали из-за спины.
     Оля сидела по-турецки,  касаясь Мити острым  коленом,  раскачивалась  в
такт  музыке  и  иногда  поднимала  брови, словно внутренне  не соглашаясь с
особенно вычурными поэтическими оборотами автора.
     Стадникова  показалась  тогда  Мите  настолько  не   похожей  на   всех
окружающих,  настолько "несоветской",  что он  тут  же окрестил ее  про себя
"леди", хотя девушка  и была  одета в потертые джинсы, дешевенькие  совковые
сандалии и затрапезную футболочку, которую оттягивали  вперед острые груди -
судя по всему, Оля не носила лифчика никогда в жизни.
     После  концерта,  который  закончился,  как   тогда  водилось,  ночными
посиделками с питьем портвейна и ночной же, купленной за десятку у таксиста,
бутылкой водки под утро, Митя увязался  за Олей, говоря, что он  обязательно
должен проводить девушку домой.
     Стадникова  жила на Петроградской,  метро  было  еще закрыто,  денег не
осталось ни у Мити, отдавшего последние рубли на ночную  водку, ни у  Ольги.
Они  медленно брели  по Московскому проспекту  - Оля решила зайти к подруге,
которая жила неподалеку  от  метро  "Электросила", и занять  у нее трешку на
такси. Митя  что-то  без конца говорил, восхищался  Гребенщиковым, сулил ему
большое будущее,  махал  руками, пел  целые куплеты  из  его  песен, а Ольга
молчала  и,  кажется, вовсе  не слушала  своего провожатого -  шаркала  себе
подошвами сандалий по асфальту и смотрела в сторону.
     -  Сюда, -  вдруг  сказала она,  даже  не взглянув на Митю, и  пошла  в
сторону, по боковой улочке, теряющейся среди заводских построек.
     "Трущоба какая-то", - подумал Митя, идя следом.
     Они  дошли  до  конца улицы,  до того места, где  она упиралась в серый
кирпичный  забор,   поднялись   на  последний   этаж   высокого,   мрачного,
послевоенной  постройки   дома,  и   Оля  позвонила   в   крошечный  звонок,
прилепившийся к косяку обшарпанной коричневой двери.
     - А ничего, что мы в такое время? - спросил Митя.
     -  Нормально, - сказала  Оля и впервые  за все время их довольно долгой
прогулки улыбнулась. - Тут весело.
     Дверь открылась, и  Митя  тут  же  услышал  приглушенные звуки какой-то
очень тяжелой музыки. С деревянным,  виолончельным  звуком тихо пела гитара,
мерно бухал барабан, тонкий пронзительный голос тянул вязкую, завораживающую
мелодию.
     - Привет, - сказала Оля. - Это мы. Впустишь?
     На  пороге  стояла полная,  черноволосая девушка  в  рваных  джинсах  и
клетчатой рубашке, завязанной на животе узлом.
     - Конечно. Ништяк. Проходите.
     - Все "Саббат" гоняешь?
     -  Ага.  У меня  Вася  торчит. Перенайтать  попросился.  Он новый  диск
притащил. Тащимся, как удавы. Выпить есть? Меня Джин зовут.
     Все это хозяйка квартиры произнесла ленивым голосом, лишенным всяческой
интонации.  На последней фразе она повернулась к Мите и  мазнула его по лицу
своим блеклым, пустоватым взглядом.
     - Митя, - сказал Матвеев, но  Джин уже не смотрела на него. Ее вроде ни
в малой степени не интересовало, как величать ночного гостя.
     - Давайте в комнату, - сказала Джин, - а то соседи предкам настучат.
     Митя  пошел  вслед  за хозяйкой по темному коридору, который закончился
массивной, украшенной буддистскими знаками дверью, и, пропустив вперед Олю и
Джин, шагнул в комнату. Музыка доносилась именно отсюда.
     У  стены, сплошь оклеенной пупырчатыми  подставками из-под яиц,  стояли
дорогие  колонки   "35-АС",   между   ними   прямо  на   полу  располагались
проигрыватель, усилитель, магнитофон и стопка  пластинок.  К противоположной
стене  приткнулась узкая,  односпальная  тахта  прикрытая  стареньким черным
пледом. Больше в комнате, если не считать грязноватого ковра на полу, ничего
не было.
     На ковре  сидел  голый  по  пояс мускулистый  парень  с  густой  гривой
каштановых волос.  Грива спускалась по крутым плечам и  закрывала лопатки на
треугольной, идеально правильной формы, загорелой спине.
     - Хай, пипл, - сказал парень, широко улыбнувшись.
     Митя вдруг почувствовал, что теплая волна  обаяния, исходившая от этого
красавца, захлестнула его с головой. Ему немедленно захотелось подружиться с
Васей, как заочно представила этого  парня  Джин, поговорить о пластинках, о
группах,  о музыке, рассказать ему о концерте  Гребенщикова, выпить,  потом,
дождавшись утра,  когда откроются заведения, куда-нибудь сходить - рвануть в
"Жигули", к примеру. Или просто к пивному ларьку.
     Митя и думать  забыл, что  утром ему неплохо бы появиться в институте -
комсомольское собрание,  на котором  он  должен был  председательствовать, в
случае Митиного прогула грозило обернуться для него большими неприятностями.
     - Падайте, - предложил Вася. - Как дела?
     Он не представлялся, не спрашивал, как зовут появившихся в  четыре утра
гостей, и вел себя так естественно, словно они  были знакомы уже много лет и
не нуждались в лишних, протокольных приветствиях.
     -  Слушай,  герла. -  Вася посмотрел  на усевшуюся по-турецки Олю.  - У
тебя, между прочим, курнуть ничего нет?
     - Есть, - неожиданно ответила Оля.
     Вот  уж  чего  Митя  никак  не ожидал. Оказывается, у этой  красавицы в
кармане наркотики!
     Сам Митя никогда не  курил и уж подавно не кололся. В институте, где он
учился и был комсоргом группы, его знакомые и  друзья тоже не баловались  ни
"травой",  ни  "болтушкой".  К   людям,   употребляющим   эти   запрещенные,
табуированные   в  обществе   вещества,   Матвеев  относился   с  брезгливым
отвращением, смешанным  с  откровенным  страхом. И открытие,  только  что им
сделанное, едва не  лишило Митю равновесия как в переносном, так и  в  самом
прямом, физическом смысле.
     Ему  расхотелось садиться рядом  с  красавцем, что же  до Оли,  то Митя
попытался разобраться в своих ощущениях,  нахлынувших  теперь уже  холодной,
очень неприятной волной.
     Его по-прежнему тянуло  к ней, но  страх и злость на то, что, пока  они
брели  по  ночным  улицам,  их сто раз могли  "повязать", а  найдя у девушки
наркоту, -  сообщить  в  институт,  попереть из  комсомола,  да  заодно  и с
факультета,  может быть,  вообще посадить, -  эти страх и  злость мешали ему
относиться к Стадниковой по-прежнему.
     Романтика прожитой ночи исчезла, словно ее и не было. Митя уже не хотел
дарить Ольге цветы, о чем мечтал еще совсем недавно,  гулять с ней по ночам,
говорить ласковые  слова и читать стихи. Теперь он думал  только  об одном -
взять бы сейчас, сорвать футболку, стащить штаны да  оттрахать наркоманку по
полной схеме. Так, чтобы ходить не могла...
     Вася, который вызывал у Матвеева нарастающее отвращение, что-то говорил
Стадниковой, а Митя думал, что хорошо бы  этого  красавца обрить наголо да в
армию, или  на завод, или в  стройотряд, где ребята корячатся каждое  лето -
весело, правда, но  и кости ломит, и мозоли кровавые, и понос от бесконечных
макарон с кусками свиного жира вместо мяса.
     "Или  просто  в  рог  дать  как  следует,  -  думал  Митя,  глядя,  как
длинноволосый Вася, получив от  Ольги  пакетик, забивает  в  папиросу табак,
смешанный с  "травой". -  Настучать  по  жбану,  чтобы  не  сбивал  с  толку
девчонок... Сволочь!"
     Правда, кто кого  сбивает - большой вопрос. Оля ведь сама с наркотой по
городу разгуливает. И затягивается умело, привычно...
     Вася вдруг взял Стадникову за шею и привлек к себе. Оля вытянула вперед
губы,  словно  готовясь его  поцеловать,  а  длинноволосый  красавец вставил
папиросу горящим концом  себе в рот и пустил  из мундштука  ровную,  плотную
струю  голубого   дыма.   Оля  втягивала  его   в  себя,  прикрыв  глаза  от
удовольствия. Сейчас она выглядела такой соблазнительной, такой сексуальной,
какой не была ни разу за прошедшую ночь.
     - Слышь, мастер, - сказал Вася, растягивая слова. - Дернешь?
     - Нет, - ответил Матвеев. - Я вообще-то не курю.
     - Правда, что ли?
     - Да.
     - Ну, ты даешь. А дурь классная. Тащит в умат.
     - Ладно, - неожиданно для себя сказал Митя. - Я пошел.
     - Ну давай, иди, - покачал головой Вася. - Привет семье.
     - Пока.
     Митя посмотрел  на Ольгу. Она  не ответила  на прощание, лишь кивнула -
"пока, мол".
     "Сволочь! -  кричал  про себя Митя,  сбегая по  лестнице. - Сволочь!  -
беззвучно вопил он, выскакивая на улицу. - Гадина! - неистовствовал он, летя
широченными шагами к открывшемуся уже метро. - Сволочи! Гады! Суки!!!"

     - Сколько времени? - повторила Оля.
     - Сейчас...
     Матвеев  с трудом поднял руку и  посмотрел на запястье.  Часов не было.
Стараясь не застонать от сверлящей голову боли, он сполз с кровати на пол и,
встав  на четвереньки, стал шарить  руками  по полу.  Трусы, носки, брюки...
Ага, вот.
     Он  поднес часы к глазам, но  звонок в дверь заставил Митю вздрогнуть и
отвести взгляд от светящегося циферблата.
     - Кто это? - спросил он.
     - А я знаю? - отозвалась Ольга. Она лежала в прежней позе,  выставив на
свет  божий  свою крохотную, но очень аппетитную  попку и  зарывшись лицом в
скомканную подушку.
     - Иди посмотри.
     Звонок повторился. На этот раз он был длиннее и  настойчивее. Очевидно,
ранний  гость, стоявший на лестнице, поставил  перед  собой цель  непременно
разбудить хозяйку и заставить ее открыть дверь.
     - Тебе это надо? - спроси