! Вот так!
     Митя,  запыхтев  от нетерпения, стащил с  себя  брюки,  сбросил пиджак,
затем, решив не  тратить время на рубашку, спустил трусы,  раздвинул  своими
бедрами Олины ноги и  не вошел, а вонзился, врезался, как сверло врезается в
стену, в теплую женскую плоть.
     Матвеев ожидал,  что дело пойдет с натугой, что его набухший, как будто
самостоятельно  живущий   и  тащивший  за  собой  все  тело  член   встретит
сопротивление,   но  ТАМ  было  мягко,  мокро,  горячо,  ТАМ  его  ждали  и,
дождавшись, приняли в об®ятия с благодарным чмоканьем.
     - Трахай! Трахай! Давай! Давай! Туда! В рот! Сзади! В рот! Везде! Еще!
     Митя не знал, сколько прошло времени с того момента, как они рухнули на
пол.  Он повернулся  на спину, не обращая внимания на снова покатившиеся  по
полу  бутылки, которые теперь  были  уже  повсюду, разбросанные  сумасшедшей
пляской двух сплетенных  тел. Митя лежал на полу и думал, что  же теперь ему
делать с этой безумной Олей и как дальше вести дела. В том, что она безумна,
Матвеев уже не сомневался. Митя считал себя большим докой по части секса, но
то, что выдала сегодня Стадникова, было для него откровением.
     "Ну что же, нимфомания как она  есть... Не так  уж  это страшно,  нужно
только  точно   понять,   какие   могут  быть   последствия   для   делового
сотрудничества".
     - Ми-тя, - тихонько позвала его Стадникова, лежавшая на животе  рядом с
Матвеевым.
     - М-м-м? -  отозвался он,  поморщившись от того, что Ольга нарушила ход
его мыслей.
     - Мить, ты думаешь, наверное, что я с ума сошла?
     - Да что ты! Нет, конечно...
     - Не ври. Я же вижу.
     "Что она такое может видеть? - удивился Митя, покосившись на Ольгу. Она
лежала лицом вниз, положив голову на сплетенные перед собой руки.  - Что она
там  видит?  Придуривается.  Строит  из  себя  большого  психолога.  Обычное
дело..."
     - Не ври, Митенька, -  повторила  Ольга. - Ты меня не бойся. Это я так.
Попробовала себя.  У меня  ведь мужика не было уже года полтора. Не  смейся,
правда. Василька  я  не считаю.  Я же тебе  говорила. Последний  год он  уже
совсем ничего не мог.
     "Что-то сомнительно это, - подумал Матвеев. - Очень сомнительно".
     - Честно-честно. А я ведь тоже человек. Тем более такой стресс сегодня.
Вот  как в  жизни  бывает -  горе  и  одновременно освобождение.  Вроде бы и
радость  даже.  Не знаю,  чего больше.  Я  ведь  сначала  очень  его любила.
Влюблена была, как бы это странно и пошло ни звучало. Да. Правда...
     - А потом? - спросил Митя.
     - Потом - суп с котом. Потом такой ад начался, что лучше не вспоминать,
да забыть не удается. Такое не забудешь. К сожалению.
     Матвеев встал, перешагнул через лежащую  Олю, которая уже перевернулась
на бок, и начал собирать свою разбросанную по кухне одежду.
     - А свитерок-то  мой приказал долго жить, -  услышал он Олин голос. Она
сидела на полу по-турецки, вертя в руках то, что осталось от белого свитера.
     - Новый купим, - буркнул Матвеев. - Не бери в голову.
     - Да, конечно. Только у меня купилки кончились. А так все нормально.
     - С деньгами у тебя, Оля, скоро все будет в порядке.
     - Скоро - это когда же?
     - Скоро. Нужно только один вопрос решить.
     - Какой?
     - Понимаешь, по закону авторские права наследуются родителями. Ты же не
кровная  родственница.  Вот  и  надо  как-то  так повернуть,  чтобы на  тебя
перевести его роялти. Договор, что ли, какой-нибудь задним числом провести?
     - Зачем - договор? У меня его завещание есть.
     - Завещание? Как это? Чтобы Леков завещание писал? Не верится что-то.
     - Это я его напрягла. Он, как всегда, в жопу пьяный был. Я и заставила.
Что-то меня дернуло, сама не знаю что. Со злости, наверное.
     - Как это?
     - Да так. Нет, я его не просила завещание писать. Просто начала  орать,
что он, сука такая, все пропил, проторчал, у нас, знаешь, недели были, когда
куска хлеба  в доме не  оказывалось. И ни  копейки денег. Ты знаешь, что это
такое  -  когда  ни копейки  денег? Не в фигуральном смысле, а в буквальном?
Когда  мне на жетончик метро  приходилось занимать у  соседей три  рубля?  А
соседи... - никто из соседей нам уже двери не открывал. Всех он достал, всем
должен был. И до сих пор, кажется, половине из них не отдал. Знаешь,  у кого
полташку, у кого десятку.
     - Рублей? - неосторожно спросил Митя.
     - Нет, блядь, драхм!
     Митя полез в карман,  вытащил  бумажник и  достал  из него две сотенные
купюры.
     - На. Отдай ты им, чтобы не висело. Хватит?
     - Положи  на  стол.  Мы  им найдем  применение,  не волнуйся.  А соседи
подождут. Не столько ждали. Уже, кажется, списали все...
     - Нет, нет, Оля, рассчитайся с ними. Нехорошо. У меня деньги есть. Если
еще хочешь выпить - не проблема. И вообще...
     - Что -  вообще? Что - выпить?  А жить  на что? Выпить - хрен с ним,  а
жить? Что я завтра жрать буду? Он свалил, я же говорила, - ни копейки мне не
оставил. Пять тонн баксов - только показал издали. Сволочь!
     - Не надо его ругать, Оля. Такой у него страшный конец был.
     -  Вполне в его стиле. Я все время чего-то  такого и ждала. Обычное для
него дело.  Сколько раз мы все тут  на  грани были! То  он газ не  выключит,
отрубится, чайник на огне, вода выкипела, все в дыму... Однажды я совершенно
случайно  домой явилась, собиралась у Гальки, у подружки моей заночевать, но
все же решила зайти, надо было что-то там взять... В квартире дымовая завеса
- ни черта  не видно.  А  этот гений храпит.  Я  все  выключила,  двери-окна
настежь, его схватила, думала - задохнулся. А он...
     - Что? - с интересом спросил Матвеев. - Выпьешь еще? Тут осталось.
     - Да. Наливай. Так  вот - он лежит, храпит. Я его разбудила, то есть не
то чтобы разбудила, а с дивана подняла... Он не понимает ни хрена,  мычит...
Пошел, поблевал минут пятнадцать,  очухался, вылезает, мокрый весь, красный,
опухший, видел  бы, картина маслом... "Выпить у нас есть?" - спрашивает. Вот
так. Это еще семечки. Просто дым, и все. А бывало, что и пожар начинался...
     - Выпьем, - сказал Матвеев. Он  уже  стал уставать от слишком красочных
описаний  лековских  подвигов.  Со  слов  Ольги  получалось, что  гениальный
гитарист, автор нескольких, ставшими поистине народными  песнями, хитов, был
каким-то отвратительным  монстром, по сравнению  с которым  рядовой  бомж  у
помойного  бака  выглядит  вполне  приличным,  работящим  и  сообразительным
мужичком.
     - Один  раз,  когда уже край был, когда не  могу, чувствую - конец, еще
день  такой  жизни, и  я  на "Пряжке"  окажусь, - продолжала Ольга,  - я ему
говорю: "Ухожу от тебя. Все, гений, живи дальше как знаешь".
     - И что?
     -  А  он...  Он взял,  заперся  в  комнате,  собрал ноты  свои  в кучу,
документы,  паспорт, свидетельство о рождении, военный билет, ну, все, что в
ящике было, -  в  кучу сложил посреди  комнаты и поджег. Я собираюсь -  зима
была, одеваюсь, значит. Слышу - что-то тихо в комнате. Решила посмотреть, не
знаю, наитие какое-то, что ли? Подошла, дверь дернула - заперто. И  дым. Ну,
я в крик.
     - Дверь ломала?
     -  Нет. Он открыл.  Он же трус. Когда понял, что  жареным пахнет, почти
что в буквальном смысле, - Ольга хмыкнула, - тогда сам открыл. А на полу уже
по полной схеме - пионерский костер. Паркет  занялся, обои  тлеют на стенах,
потолок весь черный.
     - Пожарных звали?
     - Ну да! Какие там пожарные? Сама затушила. Он начал вопить, чтобы я не
звонила, иначе его  в дурку сдадут. А он не хочет, он, мол, там не выдержит.
Вот такая у  нас жизнь веселая была. Ну, я и осталась. Как-то само собой все
вышло. Пока мыли-чистили, выпили еще... Я, понятное дело, в магазин сбегала.
И осталась.
     - Ладно, хватит о нем. Нет его уже. Все кончилось.
     - Да.
     Ольга посмотрела на очередную опустевшую бутылку.
     - Мить!..
     - Что?
     - Может, останешься у меня сегодня, а? Мне что-то страшно одной.
     - Хорошо. Останусь. Сейчас только в магазин сгоняю...
     - Это дело. Давай  только быстрее, а? Не  могу я  тут  одна. Боюсь этой
квартиры. Приходи быстрее.
     "Вот и чудненько, что  ты квартиры боишься,  - думал Матвеев, сбегая по
ступенькам парадной.  - Вот  и  прекрасно, что боишься  этой квартиры. Вот и
славненько. Считай,  половину работы я  уже сегодня сделал.  Хотя  какую,  к
черту, половину. Это только начало. Самое главное впереди. Еще тело привезут
-  вот мороки-то,  с ума сойдешь. Морги, кладбища... Тоска  смертная. Ладно,
управимся.  Дня  в  три  хорошо  бы  все дело  закончить.  Ненавижу  возню с
трупами".
     Выбежав из парадного на улицу, Митя вытащил радиотелефон и набрал номер
Гольцмана.
     - Борис Дмитриевич? Это  я. Все нормально. Водку пьем.  Дела? Я сегодня
здесь ночую. Да нет, все хорошо, все...  Ну нет,  я  еще впрямую не говорил,
но,  думаю, все будет нормально. Что?  Не думать? Хорошо,  Борис Дмитриевич,
понял вас. Все сделаем чисто, как в аптеке. Как доктор прописал.

        3
     Шурику  было пятьдесят лет, но  выглядел  он значительно моложе.  И  не
оттого, что в  его  волосах не было седины - была, сколько угодно,  и лицо в
морщинах, хрипы  в груди, валидол в  нагрудном кармане,  и  одышка,  и ногу,
бывало, подволакивал Шурик при ходьбе, и осанка подкачала.
     Однако все это становилось  заметным,  когда  Шурик  стоял  или  сидел.
Только тогда внимательный или даже не очень заинтересованный наблюдатель мог
сосредоточиться на этих отдельных фрагментах облика, из которых складывалась
картина  общей  изношенности, предательски  подсказывающая  истинный возраст
Александра Михайловича Рябого,  первого заместителя Гольцмана и его главного
специалиста по работе в Москве.
     Однако  очень немногие  в  Петербурге,  а в Москве  и  подавно,  знали,
сколько  лет  Шурику.  Он  был  настолько  подвижен,  настолько  по-юношески
неуклюж, мимика  его  была  столь  хаотична и порой  гротескна, жесты  столь
порывисты и угловаты, что когда Шурика видели впервые, то на язык само собой
напрашивалось определение "молодой  человек". Правда, слегка потасканный, но
ведь не где-нибудь работает - в шоу-бизнесе. Можно понять.
     Именно так -  "молодым человеком"  - и  называли Александра Михайловича
продавщицы в магазинах.
     Это не смущало Шурика. Он считал, что маскировка, обманчивая внешность,
вид  этакого простачка-шустрячка - все  это идет на  пользу  в  его  работе.
Гольцман на первых порах пытался внедрить в сознание Шурика мысль о том, что
встречают-то  по  одежке,  а "одежка"  -  не  просто  костюм, это  и  умение
двигаться,  умение  правильно  сидеть,  красиво  стоять, уверенно  говорить,
выглядеть  естественным  и  быть  обаятельным.  Словом,  "одежка"  -  это те
необходимые элементы внешнего облика,  которые  располагают к сотрудничеству
"серьезных партнеров".
     Шурик не спорил с начальством, он продолжал бегать, словно мальчишка, и
очень   быстро   доказал  Гольцману   собственную  рентабельность.  А  когда
генеральный увидел, какую прибыль приносит работа Шурика, то  раз и навсегда
оставил  всякие  нравоучения и  больше  не  заикался об  имидже,  этикете  и
протоколе.
     Единственным  проколом,  если  уместно  говорить  об  одной  из   самых
дорогостоящих слабостей  Шурика  как  о "проколе",  была  страсть к  хорошим
машинам.
     В  Петербурге, в теплом гараже неподалеку от  дома, в котором проживало
семейство  Рябого - жена Танька  с двумя сыновьями Венькой и Генкой, - стоял
серый "БМВ", которым  пользовалась большей частью  супруга Шурика. В столице
же у первого зама  Гольцмана имелись мини-вэн "Крайслер" для "черной" работы
- иной  раз приходилось и по всяким пригородам мотаться, артистов подвозить,
да  с  инструментами,  да   с  девками,  -  и   новехонький   "Мерседес-350"
("скромненько, но со  вкусом, чего  глаза мозолить", - говорил Шурик об этой
машине, предназначенной для его личных поездок по столице).
     Весь  облик Шурика настолько не  соответствовал  этим автомобилям,  что
как-то раз его чуть не арестовали. Ситуация вышла достаточно комичной.
     Шурик провожал в Петербург группу "Муравьед". Гастроли были суматошными
и нервными. Закончив  возню с  музыкантами, Шурик отвез их  на Ленинградский
вокзал, где и поставил свой вэн на стоянке. Ребята с администратором пошли в
кассы  выкупать забронированные  билеты,  а  Шурик стоял  рядом  с  открытой
дверцей  машины,  покуривал "Кэмел"  без фильтра,  который  внешне  ничем не
отличается от пролетарской "Примы", и поплевывал на асфальт.
     Издалека,   со   стороны  вокзала,   к  нему  неторопливо,   но   очень
целенаправленно двигался наряд милиции - два молодца  в погонах, один держал
на плече  автомат, второй  поигрывал  дубинкой. Они с улыбочками  подошли  к
Шурику, встали напротив и уставились на потертого мужичка с "Примой", как им
показалось,  во  рту, который торчал  рядом с шикарной иномаркой и вроде  бы
размышлял, чего же ему с ней делать.
     Шурик  молча  взирал на милиционеров и продолжал  спокойно  курить,  не
отвечая на улыбочки.
     - Документики пред®явите, - преувеличенно вежливо обратился, наконец, к
Шурику тот, что был повыше ростом.
     - Пожалуйста.
     Шурик  протянул  лейтенанту  паспорт  с  питерской  пропиской.  Никаких
регистраций в  Москве Шурик никогда не  проходил,  считая это  пустой тратой
времени.
     - Так-так-так...
     Лейтенант полистал паспорт и протянул его своему напарнику.
     Искоса  посмотрев  на трубку мобильника, торчавшую на поясе  Шурика, он
улыбнулся еще шире и выдал следующую просьбу:
     - Документик на трубку.
     Шурик поморщился - совершенно не до этих ментов ему было. В голове, как
всегда,   теснились   наполеоновские   планы,   выстраивались  тонкие  схемы
взаимодействия  с московскими продюсерами, и  Александр  Михайлович  даже не
расслышал последней фразы, с которой обратился к нему паренек в форме.
     - Что? - спросил Шурик, сплюнув на асфальт.
     - Документик на трубку, - повторил  тот, проследив за плевком и покачав
головой, оценивая заплеванный асфальт рядом с роскошной машиной.
     - Просрочен, -  лейтенант  поднял глаза  на  Шурика  и  передал  бумагу
второму,  который уже держал в руке паспорт Рябого, а  теперь присовокупил к
нему и документ на мобильник.
     - Машина чья?
     - Моя.
     - Шофер, что ли?
     - Хозяин.
     - Хо-зя-я-ин, - протянул лейтенант. - Ну-ка, из карманов все достаньте.
     Будучи человеком опытным, Шурик не стал перечить.  Он вытащил бумажник,
связку ключей, носовой  платок, газовый пистолет  и поочередно протянул  все
эти предметы наряду.
     - Ого!
     Лейтенант  держал в  руке толстую  пачку  стодолларовых купюр,  которую
выудил из потрепанного, видавшего виды бумажника Шурика.
     -  Ну,  чего?  -  продолжая улыбаться, спросил  лейтенант.  -  Придется
пройти.
     - Нет, ребята, не могу я, - спокойно ответил Шурик. - Я тут...
     - Что значит - "не могу"? Ты чего несешь, мужик?
     - Ребята, я провожаю группу...
     - Какую еще группу?
     - "Муравьед".
     - Кто-кто? - лицо второго мента вытянулось. - Мура - кто?
     - Мурвьед. Я продюсер питерской фирмы "Норд". Вот еще документы.
     Шурик полез в бардачок и вытащил толстую пачку бумаг.
     Лейтенант, не выпуская из рук деньги,  неловко принял документы и  стал
перелистывать их,  пробегая  глазами договоры  и  сметы.  Тут  же  оказалось
разрешение  на   газовый  пистолет,   листы   бумаги,  испещренные  номерами
безымянных телефонов, деловые письма - оригиналы  и копии - в "Райс Лисс'C",
"Мороз-Рекордс",  "Союз",  "Полиграм"   -  во   все   известные   московские
продюсерские фирмы, с которыми так или иначе сотрудничал Шурик. Обнаружилась
и визитница, где замелькали названия ночных клубов. Тут были и "Метелица", и
"Манхэттен",  и  самые заштатные  клубы  для  нищих  рокеров  - весь  спектр
московской развлекательной индустрии, вернее, мест, где она работала, имелся
в  виде  представительских  бумаг  в бардачке  Шуриковой  машины.  Несколько
кусочков картона с отчетливо пропечатанными на них фамилиями известнейших и,
соответственно, самых дорогих столичных адвокатов произвели  на милиционеров
особенно сильное впечатление.
     - "Муравьед"... Погоди, это  питерские, что ли? Они вчера по  радио  не
выступали?
     -  Выступали. "Наше  Радио". И по  телеку еще, на "МТV". Я  их возил. А
сейчас они в Питер возвращаются.
     - Так  я  их  слышал, - сказал лейтенант.  - Ну  да!  Вчера по радио, в
машине ехали...
     - Да вон они идут!
     Шурик  увидел  группу  своих  подопечных,  приближающихся  к машине  со
стороны вокзала. Они двигались как-то  странно: лидер группы - Алекс Дикий -
перемещался,  кажется,  не касаясь  ногами  земли,  зажатый  с боков плечами
друзей  -  Мишки  "Левого"   и  Сереги   "Гопника".  Впереди   троицы  шагал
администратор Дима Верещагин, и лицо его не предвещало хороших новостей.
     "Когда  они успели нажраться?  - раздраженно  подумал  Шурик.  - И где?
Времени-то у них  было  - только билеты в кассе получить, и все. Минуты! Это
же надо! Как они умудряются, уму непостижимо!"
     - Та-ак, - протянул лейтенант, завидя приближающуюся группу.  -  Та-ак.
Дело принимает новый оборот.
     -  Лейтенант... -  Шурик  взял  милиционера под  локоток.  - Лейтенант,
послушайте. Я прошу вас об одной услуге.
     -  Об  услуге?  Ну, мужик!  Веселый ты,  однако. А  вот и  мальцы  твои
подошли. Очень кстати. Будем оформлять?
     Лейтенант,  впрочем,  не  спешил,  по  его выражению,  "оформлять".  Он
внимательно  разглядывал  группу  "Муравьед", которая  в  числе троих  своих
участников  замерла   рядом  скульптурным  ансамблем  "Растерянность".  Было
очевидно, что  милиционеров ребята заметили, только когда  подошли к  машине
вплотную. Еще несколько  секунд ушло  у  них  на то, чтобы  идентифицировать
людей в  форме как  представителей  исполнительной власти  и оценить  их как
реальную  для себя опасность. После этого трио застыло неподвижно, насколько
это позволяло их физическое состояние.
     -  Слушай,  лейтенант!  Помоги  ребятам в  поезд  загрузиться,  а?  Два
концерта, интервью, радио, телевидение - устали  парни. Видишь, на ногах  не
стоят. А с меня...
     Шурик протянул лейтенанту свою визитку.
     -  Все  концерты - хоть  Пугачева,  хоть  "На-На", хоть  Иглесиас,  кто
угодно. Звони, всегда билеты будут. Вообще, много чего могу сделать. А? Как,
лейтенант? Ну и, конечно, в знак благодарности... Сам понимаешь.
     Он выразительно посмотрел на свои деньги, которые продолжали оставаться
в руках лейтенанта.
     Кончилось все тем, что  лейтенант с помощью сержанта-напарника загрузил
всю  компанию в поезд. Администратор Верещагин сердечно попрощался с Шуриком
и с нарядом  милиции, который, заработав за двадцать минут  двести долларов,
был  вполне  доволен  случившимся,  и,  вместе  со  своим  в усмерть  пьяным
коллективом, отбыл в Петербург.
     -  Надо же, -  сказал лейтенант  Шурику,  когда они  шли  по  перрону к
стоянке.  - Я считал,  что людей вижу на раз. А на тебе... на вас, Александр
Михайлович,  осечка вышла. Я  вас за ханыгу  принял, который  в чужую  тачку
решил залезть.
     - Бывает, - сказал Шурик. - Ну, пока, ребята. Звоните, если что.

     Такие казусы  происходили с  Александром Михайловичем довольно часто, и
из каждого он извлекал пользу для себя, а главное - для общего дела, которое
в конечном итоге приносило Шурику уже стократную прибыль - как материальную,
так и моральную.
     Шурик  имел такое  количество  знакомств, что его электронная  записная
книжка - ни в какой  бумажный талмуд вся необходимая информация ни за что не
поместилась  бы  -  напоминала  по  своей  структуре  энциклопедию  среднего
калибра.  После  каждой фамилии  и номера телефона шла краткая пояснительная
справка, в  которой сообщалось, что это за человек,  кем он работает,  где и
при каких обстоятельствах познакомился с