баранов и сотню полуголых пастухов, всегда
недовольных, всегда голодных, потому что у каждого пастуха есть голодная
жена и голодные дети... Когда хан видит, что его пастухам стало невтерпеж и
они рычат, как звери, он им приказывает: "Идем войной на соседнее племя! Мы
вернемея сытыми и богатыми!" Хан отправляется со своими пастухами в
поход... А резня кончается тем, что иногда этого хана с колодкой на шее
продюдают вместе с его скотом и пастухами по четыре дирхейа за голову, а
покупает их третье соседнее племя или купцы, скупщики рабов...
  - Для чего ты все это рассказываешь? - укоризненно сказал летописец.- Нам
важно знать не о рабах или других таких мелочах, а о войске татарского
хана, об его оружии, о числе и о военных качествах его воинов! Посол не
торопясь отпил вина.
  - Для того чтобы пройти к горе,- сказал он,- иногда приходится сперва
обойти встречные реки, озера и солончаки...
  - Почтенный гость, расскажи нам сперва не о солончаках, а о татарском
падишахе.
  - Хорошее, душистое вино в подвалах Хорезм-шаха! - невозмутимо продолжал
Махмуд-Ялвач.- Желаю царствовать ему без горя до конца жизни... Среди
воинственных татарских - ханов один, по имени Темучин, отличался особой
удачей в битвах, жестокостью к врагам, щедростью к сторонникам и
стремительностью в нападениях. Этот хан Темучин раньше видел немало
бедствий. Рассказывают, что юношей Темучину пришлось быть даже рабом и с
деревянной колодкой на шее исполнять самые тяжелые работы в кузнице
враждебного племени. Но он бежал оттуда, убив своей цепью сторожа, и потом
много лет провел в войнах, стремясь к власти над другими ханами... Ему было
уже пятьдесят лет, когда ханы провозгласили его великим каганом и подняли
на "белом войлоке почета" в надежде, что Темучин будет исполнять желания
знатнейших ханов... Но Темучин подчинил всех своей воле, избрал себе новое
имя - "Чингиз-хан", что значит "посланный небом", разгромил и обратил в
рабство непокорные племена, а их вождей сварил живыми в котлах...
  - Как это ужасно! - вздохнул летописец.- Но ты рассказываешь страшные
сказки, а не говоришь о войске великого владыки татар!
  Посол выпил еще чашу вина, и летописец уже посматривал на него с боязнью.
"Дворцовое вино крепкое... Успеет ли посол рассказать все, что нужно
Хорезм-шаху, или заснет?" А тощий старый слуга опять подлил вина в
серебряную чашу.
  - Я именно говорю о войске,- спокойно возразил посол.- С того дня, как
Чингиз-хан был об®явлен великим казаном, все татары, раньше враждовавшие,
стали его единым покорным войском. Он сам разделил татар на тысячи, сотни и
десятки и сам назначил над ними своих тысяцких, сотников и десятских,
отвергнув родовых ханов, если он им не доверял. Он также провозгласил через
гонцов новый закон, что ни один кочевник не смеет враждовать с другим
кочевником, грабить или обманывать другого кочевника, за каждый такой
проступок последует от него одно наказание - смерть!
  - А разрешает ли закон Чингиз-хана грабить и обманывать людей другого, не
татарского племени?
  - Разумеется! - сказал посол.- Это даже считается у них особой доблестью:
ограбить, обворовать или убить человека другого, не татарского племени.
  - Понимаю,- прошептал летописец.- А что сказали простые скотоводы?
Уменьшился ли их голод?
  - Чингиз-хан провозгласил, что подчиненные ему племена составляют
единстренный во вселенной, избранный небом народ, что они будут носить
отныне имя "монголы", что означает "побеждающие"... Все же остальные народы
на земле должны стать рабами монголов. Непокорные ему племена Чингиз-хан
вычистит с равнины земли, как сорные, вредные травы, и останутся жить одни
монголы. Летописец всплеснул руками.
  - Значит ли это, что татарский каган и к нашей границе пришел с
требованием, чтобы правоверные ему подчинились?.. Но у нашего падишаха
огромное войско смелых воинов, которые сражаются, как львы, под священным
зеленым знаменем ислама. Ведь это безумие, это детская сказка думать, что
такое доблестное, мусульманское войско, такой прославленный полководец, как
Хорезм-шах Алла эд-Дин Мухаммед, покорятся безумному хану простых
скотоводов! Священная тень самого пророка витает над нашим войском и ведет
его к победам!
  Посол сложил пухлые руки на грузном животе, вздохнул и закрыл глаза.
  - Я же предупреждал тебя, что ты назовешь мои рассказы баснями и
сказками!
  - Нет, нет, почтенный гость! Говори дальше! Я слушаю тебя, хотя слишком
необычно, невероятно все, что ты говоришь.
  Посол выпрямился. Девушка заметила, что глаза, его горели умом и
бодростью, но он снова как будто устало закрыл их и вяло продолжал;
  - Татарский каган видел, что жадность ханов не уменьшилась, что голод и
нужда простых пастухов усилились, что татарский народ накопил силу, которую
он раньше тратил бесплодно во взаимной резне... Поэтому, чтобы простые
скотоводы не пошли против своих ханов, Чингиз-хан решил направить эту
накопленную силу в другую сторону... Он созвал курултай (совет) знатнейших
ханов и сказал им: "Вам скоро предстоит великий поход. Вы вернетесь с войны
увешанные золотом, гоня табуны коней, стада скота и толпу искуснейших
рабов. Я досыта накормлю беднейших пастухов, я оберну их животы драгоценным
шелком, каждому дам несколько пленниц... Мы покорим богатейшую страну, и
все вы вернетесь такими богачами, что у вас не хватит вьючного скота, чтобы
притащить добычу к вашим юртам..." Весной, когда степь зазеленела хорошим
подножным кормом, Чингиз-хан повел конное голодное войско на древний
богатый Китай... Оп разметгл встречные китайские войска, он носился, как
буря, по стране, обратил в золу и пепел тысячу китайских городов, и только
через три года войны, покорив половину Китая, отягченный безмерной добычей,
он вернулся в свои степные кочевья...
  - Да хранит нас аллах от этого! - прошептал летописец.
  - Все, что я сказал, опять кажется тебе сказкой, а между тем все это
правда!
  - Скажи, йожалуйста, почтенный Махмуд-Ялвач, какой с виду этот
необычайный полководец Чингиз-хан?
  - Он высокого роста, и хотя ему уже больше шестидесяти лет, он еще очень
силен. Тяжелыми шагами и неуклюжими ухватками он похож на медведя,
хитростью - на лисицу, злобой - на змею, стремительностью - на барса,
неутомимостью - на верблюда, а щедростью к тем, кого он хочет наградить,-
на кровожадную тигрицу, ласкающую своих тигрят. У него высокий лоб, длинная
узкая борода и желтые немигающие глаза, ка у кошки. Все ханы и простые
воины боятся его больше пожара или грома, а если он прикажет десяти воинам
напасть на тысячу врагов, то воины бросятся, не задумываясь, так как они
верят, что победят,- Чингиз-хан всегда одерживает победы...
  - Я прожил много лет,- сказал летописец,- и видел много славных, храбрых
полководцев, но таких людей, как ты описываешь, мне встречать не
приходилось... Очень похожа на сказку твоя речь... Об®ясни мне, если
можешь, почему татарский каган, сделав богатым каждого пастуха, теперь
вдруг сам оказался на нашей границе, так далеко от своей родины?
  Посол допил чашу вина, снова закрыл глаза и сильно покачнулся. Летописец
сделал строгие глаза и погрозил слуге, желавшему налить еще. Но посол
очрулся и, видя пустую серебряную чашу, сделал слуге знак, и тот снова
налил до краев темно-красного вина.
  - Не удивляйся, что я пью так много! Ни ты, почтенный Мирза-Юсуф, ни твоа
юная помощница не выпили ни капли, значит мне остается одному пить за
троих...
  Махмуд продолжал, держа чашу в рукахи слегка покачиваясь:
  - Великий каган отдыхал в своих кочевьях три года. Половину войска он
оставил в Китае, где народ продолжает до сих пор защищать родину. А вторую
половину войска он сам повел на запад через пустыни и горы...
  Летописец закрыл руками уши и застонал.
  - Я предчувствую ужасное!..
  Посол продолжал:
  - Жадность ханов и голод простых кочевников чрезмерны. Воины жаловались,
что ханы забрали себе лучшую добычу, что беднякам достались отбросы. Тогда
Чингиз-хан решил увести воинов подальше, чтобы они снова не стали резать
друг друга и своих ханов...
  - Сколь велико теперь татарское войско?
  Посол сказал сонным, вялым голосом:
  - Чингиз-хан повел на запад одиннадцать туменов (корпусов). В каждом
тумене - десять тысяч конных татар. Каждый всадник ведет с собой второго
запасного коня, а то и двух...
  - Значит, у татарского кагана всего сто десять тысяч всадников? -
воскликнул летописец.- А у нашего падишаха воинов в четыре раза больше!..
Если же он поднимет на священную войну все наши племена, то огромное войско
ислама окажется совершенно неодолимым!
  - Разве не то же самое я говорил его величеству, хорезм-шаху Алла эд-Дину
Мухаммеду? Татарское войско перед войском падишаха Мухаммеда - царствовать
ему сто двадцать лет! - все равно, что струйка дыма в темную ночь!..
Правда, по пути, во время похода на запад, к татарскому войску
присоединились все степные бродяги: и уйгуры, и алтайцы, и киргизы, и
каракитаи, так что татарское войско Чингиз-хана быстро увеличилось и
разбухло... Это не сказки!
  Посол покачнулся, оперся руками о ковер и растянулся. Девушка подложила
ему под голову зеленую сафьяновую подушку и сказала шепотом на ухо старику
Мирзе-Юсуфу:
  - Он хитрая лисица! Он не хочет сказать правду...
  - Таковы послы! Где ты найдешь прямодушного посла?
  Вошел векиль. Все долго, бесшумно сидели, выжидая и не зная, что делать
со спящим послом.
  Махмуд-Ялвач внезапно очнулся и разом поднялся, бормоча извинения:
  - Что я вам наговорил спьяну, сам не помню! Напрасно вы все это записали!
Сожгите эти записки!..
  Векиль повел посла обратно узкими темными переходами дворца к глухой
калитке сада, где ожидали верховыа лошади. Джигиты с трудом посадили в
седло качавшегося Махмуд-Ялвача. В предрассветных сумерках всадники
проехали безмолвными улицами спящей Бухары и прибыли в загородный дворец
шаха.
  Через день, получив ответное письмо из рук шаха Мухаммеда, татарское
посольство отправилось обратно на восток, в лагерь великого кагана всех
атар.


        Глава пятая. ВЕЛИКИЙ КАГАН СЛУШАЕТ ДОНЕСЕНИЕ

                                Чингиз-хан отличался высоким ростом крепким
                                телосложением. Имел кошачьи глаза.
                                        (Историк Дхсуз-Зжани, XIII в.)

  Три всадника быстро ехали по дорожке между татарскими юртами. Их
шерстяные плащи развевались, как крылья дерущихся орлов. Двое часовых
скрестили копья, Всадники сошли с коней, сбросив на белый песок запыленные
плащи.
  Один из прибывших, оправляя красный полосатый халат, воскликнул:
  - Да будет благословенно имя кагана! Донесение особой важности!
  Из ближайшей юрты уже бежали два нукера в синих шубах с красными
нашивками на рукавах.
  - Мы прибыли из западной страны, куда ездили послами от великого кагана.
Скажи о нашем приезде. Я посол Махмуд-Ялвач.
  В желтом шатре приоткрылась шелковая занавеска, и оттуда прозвучал
приказ. Восемь часовых на дорожке к шатру один за другим повторили:
  - Великий каган приказал: "Пусть идут".
  Трое прибывших склонились; скрестив руки на грудя, они направились к
шатру. Слуга-китаец пропустил их; они вошли внутрь, не поднимая головы, и
опустились на ковер.
  - Говори! - произнес низкий голос.
  Махмуд-Ялвач поднял глаза. Он увидел строгое темное лицо с жесткой рыжей
бородой. Две седые, скрученные в узлы косы падали на широкие плечи. Из-под
лакированной черной шапки с огромным изумрудом пристально всматривались
зеленовато-желтые глаза.
  - Шах Хорезма Алла эд-Дин Мухаммед очень доволен твоими подарками и
предложением дружбы. Он охотно согласился дать всякие льготы твоим купцам.
Но он разгневался...
  - Что я назвал его сыном?
  - Ты, великий, как всегда, угадал. Шах пришел в такую ярость, что моя
голова уже слабо держалась на плечах.
  Глаза кагана зажмурились и протянулись узкими щелками.
  - Ты уже думал, что тебе будет так? - и каган провел толстым пальцем
черту по воздуху.
  Этого жеста боялись все: так Чингиз-хан осуждал на казнь.
  - Я успокоил гнев шаха Хорезма, и он посылает тебз "салям" и письмо.
  - Ты успокоил его гнев? Чем? - голос прозвучал недоверчиво. Глаза
всматривались, то расширяясь, то сужаясь.
  Махмуд-Ялвач стал подробно рассказывать о приеме у шаха Мухаммеда и о
том, как ночью к нему прибыл великий визирь и вызвал для тайной беседы.
Говоря это, он положил на широкую ладонь Чингиз-хана жемчужину, полученную
от Хорезм-шаха, и подробно изложил все, о чем говорил с Мухаммедом.
  Махмуд-Ялвач чувствовал, не подымая глаз, что каган пристально
всматривается в него и старается проникнуть с его затаенные помыслы.
  - Это все, что ты услышал?
  - Если я что-либо забыл, прости меня, неспособного!
  Послышалось сипение: каган был доволен. Он ударил тяжелой рукой по плечу
Махмуд-Ялвача.
  - Ты хитрый мусульманин, Махмуд. Ты неплохо сказал, будто мое войско
похоже на струйку дыма во мраке черной ночи. Пусть шах так и думает!
Вечером приходите все трое ко мне на обед. Послы вышли из шатра.
  Каган встал, высокий, сутулый, в черной одежде из грубой парусины,
перетянутой широким золотым поясом. Тяжело ступая большими косолапыми
ступнями в белых замшевых сапогах, он прошел по шатру, приоткрыл занавеску
и следил, как три посла в белых тюрбанах и пестрых халатах садились на
запыленных конай и медленно от®езжали.
  - Время "великого приказания" (выступления в поход) приблизилось. Я
подожду "счастливой луны".


        Глава щестая. БЕСПОКОЙНАЯ НОЧЬ ЧИНГИЗ-ХАНА

  Чингиз-хан не любил спать на лежанках, подогреваемых длинным дымоходом,
на каких спали изнеженные китайцы, или на пуховиках, обычных у
мусульманских купцов. Каган любил чувствовать под своим боком твердую
землю, и китайский старый слуга подстилал ему на ковре только сложенный
вдвое кусок хорошо укатанного толстого войлока.
  Обычно каган сразу засыпал. Он часто видел сны и заставлял шаманов или
мудрого своего советника китайца Елю-Чу-Цая об®яснять, что эти сны
предсказывают, но их об®яснениям не всегда доверял, а поступал так, как
считал для себя наилучшим. Проснувшись на рассвете, лежа под теплой
собольей шубой, каган думал о десятках тысяч своих воинов и коней, о лучшем
пути, на котором население сможет прокормить его ненасытную армию, о
содержании оставленных в Монголии его пятисот жен с их детьми, рабынями и
слугами. Думал он еще о донесениях многочисленных лазутчиков, которых он
заранее рассылал в те земли, куда готовил поход; думал и о своих сыновьях,
ревнивых и завистливых друг к другу; думал о своих болях в ногах и
суставах, думал и о смерти...
  Каган раскрыл немигающие глаза без верхних ресниц и уставился в одну
точку. Он смотрел в щель между полотнищами шатра. Синел уголок неба. Звезды
уже померкли. Иногда чернела тень часового нукера, который сходил с места,
потом медленно возвращался обратно.
  Одна тяжелая мысль часто возвращалась к кагану. Накануне похода на запад
старая, толстая жена Чингиз-хана, Буртэ, сказала ему, как всегда, мудрые
слова.
  "Великий каган,- произнесла она, склонившись головой до земли и тяжело
дыша,- ты пойдешь с войском за горы и пустыни, в неведомые страны, на
страшные битвы с другими народами. Подумал ли ты о том, что вражеская
стрела может пробить твое могучее сердце или меч иноземного воина разрубит
твой стальной шлем? Если из-за этого случится ужасное и непоправимое (она
думала, но не решалась сказать слово "смерть") и если вместо тебя на земле
останется только твое священное имя, то которому из наших четырех сыновей
ты прикажешь быть твоим наследником и владыкой вселенной? Об®яви заранее
твою волю всем, чтобы потом не возникло войны между нашими сыновьями и
братоубийства".
  До того дня никто не решался даже намекнуть ему о его старости, о том,
что его дни, может быть, уже сочтены. Все твердили, что он великий,
неизменный, незаменимый и что вселенная без него стоять не может. Одна
только старая, верная Буртэ осмелилась заговорить о смерти...
  Или он в самом деле одряхлел? Нет, он еще покажет всем тайным
завистникам, что может вскочить на неоседланного коня, поразить дикого
кабана копьем на скаку и отвести руку убийцы, задушив его своими сильными
пальцами. Он жестоко расправится со всеми, кто решится говорить о его
слабости или старости...
  Но мудрая, смелая Буртэ все-таки была права, сказав тогда о наследнике.
Кого же из четырех сыновей назначит он своим преемником? Больше всех желает
смерти отца неукротимый и своевольный Джучи, старший сын. Ему теперь сорок
лет, и он, наверное, жаждет вырвать у Чингиз-хана поводья царства, а отца
посадить в юрту для дряхлых стариков. Поэтому он отослал сына Джучи
подальше, в самый крайний угол своего царства, и приставил к нему тайных
соглядатаев, чтобы они доносили о каждом вздохе и помысле Джучи.,.
  Второй сын, Джагатай, больше хочет гибели своего брата и соперника Джучи,
чем смерти отца. Пока оба ненавидят друг друга и борются, они не опасны. И
он тогда же решил об®явить своим наследником третьего сына, Угедэя; он
мягкого и беспечного нрава, любит веселые пиры, охоту с соколами, скачки,
он не станет рыть яму, чтобы столкнуть в нее отца. Таков же и младший,
четвертый сын, Тули-хан. Они оба любят попойки, огонь властолюбия их не
сжигает.
  Поэтому, отправляясь в поход, Чингиз-хан об®явил наследником престола
третьего сына - Угедэя. Но этим он еще более озлобил двух старших сыновей,
и ему постоянно приходится быть настороже, ожидать покушения, отравленной
стрелы, пущенной из темноты, или удара копья сквозь занавеску шатра...
  С тех пор обиженный Джучи находится постоянно вдали, впереди войска, во
главе выделенного ему тумена. Он старается отличиться, привлечь к себе
любовь воинов, он ищет славы. Он молод и силен... Хорошо быть молодым!..
  Поворачиваясь с боку на бок, каган часто вспоминал слова старой, толстой
Вуртэ и думал о своей смерти. Он думал о высоком кургане в степи, где
проносятся легкие сайгаки с загнутыми рожками, где высоко в небе медленно
крушат орлы... В таких курганах покоятся останки великих богатырей. Самые
могущественные владыки народов до скх пор всегда умирали. Но он,
Чингиз-хан, могущественнее всех. Разве кто-либо до сих пор покорял такие
обширные земли?.. Что такое смерть? Говорят, есть такие ученые лекари,
волшебники и колдуны, которые знают камень, обращающий железо в золото. Они
могут также приготовить напиток, возвращающий молодость, сварить из
девяноста девяти трав драгоценное лекарство, дающее бессмертие...
  Разве он, простой нукер Темучин, бывший раб с колодкой на шее, не был
провозглашен на курултае "посланником неба", Чингиз-ханом? Если синее небо
вечно, то и он, его посланник, должен быть вечным. Пусть великий китайский
советник Елю-Чу-Цай спешно, завтра же, разошлет во все концы царста строгие
приказы, чтобы в ставку кагана немедленно приехали самые ученые мудрецы,
умеющие делать чудеса: и китайские даосы, и тибетские колдуны, и алтайские
шаманы, и чтобы все они привезли с собой лекарства, дающие силу, молодость
и бессмертие. За такие чудесные лекарства он, великий каган, выдаст им
такую небывалую награду, какой еще не давал ни один владыка во всей
вселенной...
  Он долго не мог заснуть, ворочался и наконец уже стал дремать, как вдруг
почувствовал легкую боль в большом пальце йоги. Что-то сильно его
прищемило. Он не испугался. Он знал этот обычный у кочевников условный
знак. Кагай приподнял голову, но в темноте ничего не мог заметить. Он
хорошо помнил этот знак: еще юношей он так же нажимал палец на ноге любимой
невесты Буртэ, тогда тоненькой и юркой, как степной тушканчик. Тогда
большой семьей все спали на разостланных войлоках в темной юрте ее сурового
отца Дай-Сечена.
  Кто сидит у его ног? Кто призывает его? Осторожно протянул он руку и
почувствовал под ладонью тонкий шелк одежды, сжавшуюся женскую фигуру,
узкие плечи; на голове необычная прическа,- кто это? Он притянул ее к себе,
и тихий шепот на ухо неправильной ломаной речью об®яснял;
  - Твоя Кю