- Сегодня падишах об®езжал укрепления Самарканда и осматривал работы. Он
долго наблюдал, как тысячи согнанных отовсюду поселян и рабов копали рвы.
Земля замерзла и плохо поддавалась ударам лопаты. Шах рассердился и
крикнул: "Если вы будете так медленно работать, то дикие татары,
примчавшись, только побросают в городские рвы свои плети, и рвы наполнятся
ими доверху". Это услыхали работавшие, и сердца их наполнились ужасом.
"Неужели,- сказали они,- у Чингиз-хана так много воинов?"
  В залу совещания вошел Хорезм-шах, непроницаемый и молчаливый. Он уселся
на золотом троне, подобрав под себя ноги. Главный имам прочитал короткую
молитву, закончив словами: "Да сохранит аллах благословенные, цветущие
земли Хорезма для пользы и славы падишаха!" Все подняли ладони и провели
концами пальцев по бороде. Шах сказал:
  - Я жду помощи от каждого из вас. Пусть все по очереди укажут меры,
которые считают наилучшими.
  Первым говорил великий имам, украшенный познаниямя во многих науках,
престарелый Шихаб эд-Дин-Хиваки, прозванный "столп веры и твердыня
царства".
  - Я повторю здесь то, что всегда говорил с высоты мембера в мечети.
Достоверный хадис пророка - да будет благословенно его имя и прославлено! -
говорит: "Кто будет убит при защите своей жизни и имущества, тот - мученик,
тот джахид". Все сейчас должны из мрака мирских дел выйти на путь
повиновения и разбить отряды забот мечом отваги и усердия.
  - Мы все готовы сложить наши головы на поле битвы! - воскликнули
сидевшие.
  - Но что же ты советуешь? - спросил шах.
  - Ты - великий полководец, ты - новый Искендер! - сказал старый имам.- Ты
должен двинуть все твои бесчисленные войска на берега Сейхуна и там
встретить в решительной битве язычников-монголов. Ты должен со свежими
силами напасть на врагов, прежде чем они успеют отдохнуть от тяжелого пути
по пустыням Азии.
  Мухаммед опустил глаза, промолчал и приказал говорить следующему.
  Один кипчакский хан сказал:
  - Необходимо пропустить монголов во внутренние пределы нашего царства.
Тут, зная хорошо местность, мы легко уничтожим их.
  Другие кипчакские ханы советовали предоставить Самарканд и Бухару своей
участи, полагаясь на крепость их высоких стен, а позаботиться лишь о защите
переправы через многоводную реку Джейхун, чтобы не пустить монголов дальше
в Иран.
  - Я знаю хорошо этих грубых кочевников,- сказал один хан.- Они пройдут по
стране, пограбят ее, но долго здесь не останутся. Они не любят жары. И они
и их кони привыкли к холодной зиме. Пока монголы будут у нас хозяйничать,
постараемся сберечь нашего любимого падишаха,- да продлится на сто двадцать
лет его царствование! Мы отступим за хребты Гиндукуша и пойдем дальше к
Газне. Там мы соберем новое большое войско. Если же окажется необходимым,
то мы сможем удалиться в Индию. А тем временем монголы насытятся добычей и
вернутся обратно в свои степи.
  - Речь малодушного! - проворчал Тимур-Мелик.
  Мухаммед спросил своего сына Джелаль эд-Дина:
  - А ты что предложишь?
  - Я твой воин и жду твоего приказания.
  - А ты, Тимур-Мелик?
  - Побеждает нападающий. А кто только защищается, тот обрекает себя ветру
тления,- ответил Тимур-Мелик.- Оттого слабый человек, смело нападая,
побеждает раз®яренного сильного тигра. А уходит за горы тот, кто поджимает
хвост, кто боится встретиться с врагом лицом к лицу. Зачем ты меня
спрашиваешь? Я давно прошу тебя: отпусти меня туда, где уже рыщут передовые
татарские раз®езды. Я испробую в стычках с ними, верно ли попадает моя
стрела, не отяжелела ли моя светлая сабля!
  - Пусть так будет! - сказал Мухаммед.- Скоро откроются от снегов
перевалы, и монголы начнут спускаться с гор в долины Ферганы. Там на
монгольских головах ты испытаешь свою саблю. Назначаю тебя начальником
войск города Ходжента.
  Все опустили глаза и соединили концы пальцев. Ясно было, что шах
гневается на прямодушного Тимур-Мелика, невоздержанного в речах, как и
неудержимого в битве. Он никогда не подливал меда лести в поток красноречия
хорезмшаха. В Ходженте стоял незначительный отряд, и для испытанного вождя
Тимур-Мелика не было почета стать начальником ничтожной крепости. Но в
словах Тимур-Мелика скрывались обидные шипы, и Мухаммед добавил:
  - Тимур-Мелик утверждает, что побеждает только нападающий. Но войне нужна
не слепая храбрость, а рассудительность. Я не обижу и не оставлю ни одного
города без защиты. Я тоже думаю, что монголы или татары, закутанные в
овчины, не выдержат нашей жары и долго здесь не останутся. Лучшая защита
для мирных жителей - несокрушимые стены наших крепостей и...
  - И твоя могучая рука! Твоя мудрость! - воскликнули льстивые ханы.
  - Конечно, войско, руководимое мною, будет грозной, непоколебимой скалой
на пути татар,- сказал Мухаммед.- Разве храбрый Инальчик Каир-хан не
держится уже пять месяцев в осажденном Отраре, этим задерживая натиск
монголов? Он стойко отбивает все их приступы, потому что я вовремя послал
туда в подмогу двадцать тысяч храбрых кипчаков...
  - Удалец Каир-хан! - воскликнули ханы.
  - Мне говорили верные, знающие люди, что войско татарское по сравнению с
моим войском ислама то же, что струйка дыма среди черной ночи. К чему его
бояться? Я оставлю в Самарканде сто десять тысяч воинов, не считая
добровольцев и двадцати могучих боевых слонов устрашающего вида. В Бухаре
имеется пятьдесят тысяч храбрецов. Также и во все другие города я послал по
двадцать и по тридцать тысяч защитников. Что же останется от татар
Чингизхана, если целый год они будут задерживаться у всех крепостей? Новых
войск к нему не прибудет, и его силы будут таять, как снег летом...
  - Иншалла! Иншалла! (Дай-то аллах!) - воскликнули все.
  - А я тем временем,- продолжал шах,- соберу в Иране новые войска
правоверных. Я со свежими силами так разгромлю остатки татар, что и внуки и
правнуки их побоятся когда-либо приблизиться к землям ислама.
  - Иншалла! Иншалла! - восклицали ханы.- Это истинно мудрая речь
непобедимого полководца!
  К шаху подошел начальник диван-арза (шахской канцелярии) и передал
записку. В ней было краткое сообщение, доставленное нищим дервишем, с
трудом пробравшимся сквозь монгольские посты, что двадцать тысяч кипчаков,
шедших к Отрару и посланных туда шахом, изменили и перешли на сторону
монголов. Все смотрели с тревогой на Мухаммеда, стараясь угадать по его
лицу, хорошие или плохие вести. Шах сдвинул брови и прошептал:
  - Пора, медлить нельзя! - Затем он встал и, выслушав молитву имама,
удалился во внутренние покой дворца.


        Глава вторая. КУРБАН-КЫЗЫК СДЕЛАЛСЯ ДЖИГИТОМ

  - Эй, Курбая-Кызык, эй, шутник! Отныне ты не будешь больше ковырять
землю. Хорезм-шах назначает тебя главным начальником своих храбрых войск.-
Не слезая с коня, джигит стучал рукоятью плети в низкую, кривую дверь
хижины Курбана.
  - Что еще за новая беда стряслась над нами? - кричала худая сгорбленная
старуха, мать Курбана, торопливо ковыляя с огорода.
  - Выходи скорее, Курбан! Чего он спит днем? Верно, опился бузы.
  - Где нам думать о бузе! - причитала старуха.- Сперва Курбан целую ночь
сторожил на канаве, пока не пошла вода, затем он заливал свой участок, а
потом один дрался с четырьмя соседями,- они хотели раньше времени отвести
его воду на свои пашни. Теперь Курбая весь в синяках лежит и охает.
  Старуха скрылась в дверях хижины, а оттуда показался Курбан. Он стоял
встрепанный, протирая глаза, и со страхом вглядывался в нарядного лихого
всадника на сером в яблоках коне.
  - Салям тебе, бек-джигит! Что надобно начальнику округа?
  - Сам Хорезм-шах тебя требует к себе с конем, мечом и пикой воевать с
неведомыми яджуджами и маджуджами.
  Сутулый, с длинной шеей, Курбан почесывал пятерней спину.
  - Перестань смеяться надо мной, бек-джигит! Какой же я воин? Я ничего не
умею держать в руке, кроме кетменя и суповой ложки.
  - Это уж не твое и не мое дело рассуждать. Меня послал Хаким об®ехать
всех деревенских старшин и передать его приказ: чтобы все поселяне
собирались немедленно,- у кого есть конь - на коне, у кого верблюд - на
верблюде. Смотри же, завтра ты должен явиться к твоему беку, а он поведет
вас, воинов, таких лихих, как ты, на войну. А кто нс явится - тому голову
долой. Понял?
  - Постой, бек-джигит, об®ясни, в чем дело, какие яджуджи-маджуджи?
  Но джигит хлестнул плетью серого жеребца и ускакал. Только пыль облачком
поднялась над дорогой и медленно поплыла в сторону, оседая на пашне.
  - Курбан, сынок, что это придумали беки, что им от тебя нужно? -
приставала старуха, опустившись на землю у порога.
  - Взбесились, верно. И почему до сих пор не подохла наша Рыжуха! Тогда бы
меня не вызвали к хакиму.- Курбан направился к рыжей кобыле, которая щипала
траву на меже. Конец ее недоуздка держал маленький сын Курбана, полуголый,
в одних засученных выше колен шароварах.
  - Эй, Курбан-Кызык, что случилось? - кричали, подбегая, работавшие на
соседних участках поселяне.
  Курбан не отвечал. Еще ныло все тело от побоев. Он погладил кобылу,
расправил редкую гривку и провел рукой по тощей спине с выдающимися
ребрами.
  - Не сердись на нас, Курбан! Сам знаешь: собаки сперва из-за кости
раздерутся, а там, глядишь, опять рядком греются на солнце,- говорили
соседи.- Из-за воды родной брат делается зверем. Так скажи, Курбан, зачем
приезжал джигит окружного начальника?
  - Война...- сказал глухо Курбан.
  - Война?! - повторили все четверо и застыли.
  - Какая может быть война? - очнулся один.- Хорезм-шах самый сильный
владыка мира, его тень покрывает вселенную. Кто осмелится воевать с ним?
  - А чего они от нас хотят? Ведь мы не воины! Мы сеем хлеб, затем беки у
нас его отбирают, ну и пусть нас больше не трогают.
  - Что же говорил джигит?
  - Все,- сказал он,- пойдут воевать, защищать нашу землю. У кого есть конь
или верблюд, должны с ними явиться к беку.
  - А я заберу жену и ребят и убегу с ними в горы или в болота. Что мне
защищать? Эти земли? Так они же не наши, а бека! Пусть беки со своими
джигитами за них и дерутся!
  - У Хорезм-шаха есть войско из наемных кипчаков. Это их дело воевать, До
сих пор они больше воевали с нами, пахарями, и нам от них житья не было.
  - А во пришла нужда, так и обратились к нам.
  - Эй, смотрите! Еще новая беда!
  По дороуе; вздымая пыль, быстро приближались всадники, за ними громыхали
высокими колесами четыре повозки. Они остановились около мазанки Курбана. С
телег соскочили несколько служителей с длинными белыми палками.
  - Подойдите сюда! - сказал один всадник. Курбан и другие поселяне
приблизились, согнувшись и сложив руки ка животе.
  - Вы меня должны знать. Я окружной хасиб, сборщик податей. Главный
казначей Мустафи разослал приказ всем хасибам. Стране грозит война, на нас
идут из степи язычники-татары. Если они ворвутся на наши земли, то всех
перережут, скот и хлеб заберут, и мы останемся голые.
  - А мы и так голые! - сказала старая мать Курбака.
  - А придут враги,- продолжал хасиб-сборщик,- так и головы потеряем.
Значит, нужно много и денег и хлеба, чтобы вооружить пятьсот тысяч воинов и
всех их накормить. А для этого шах приказал собрать налоги.
  - Мы все налоги только что уплатили.
  - Вы уплатили за этот год, а теперь платите за будущий. Платить надо
сейчас. Начнем с первого. Чей это дом?
  - Мой, великий начальник! - сказал Курбан-Кызык,- Мне платить нечем!
Ничего у меня нет! Есть только курица, да и та яиц не несет.
  - Знаю наперед твои речи! Все вы так говорите. Эй, молодцы, осмотрите
хорошенько дом и особенно сарай.
  Четыре джигита прошли по двору, осмотрели сарай и огород и вернулись ни с
чем. Один держал курицу.
  - Я даю тебе сроку два дня. Сегодня тебе всыплют пятьдесят палок и будут
бить каждый день, пока ты не привезешь мне мешок пшеницы. А затем твой
участок земли отдадут другому, более усердному пахарю, который не станет
отказываться помочь храброму войску.
  Курбан-Кызык упал на землю.
  - Я все сделаю, что захочет шах!.. Я поеду на моей кобыле воевать с
яджуджами и маджуджами. Я буду работать, чинить мосты и дороги, но не бей
меня на глазах моих детей и не требуй хлеба, когда его нет! У меня четверо
ребят, маленьких, как тараканы, и старая мать. Мне их надо прокормить, а
чем - не знаю. Пощади, великий хасиб! - и он обнимал копыта коня сборщика и
сам дивился смелости своей речи и казался себе таким ничтожным, как жук, а
его рыжая кобыла казалась ему несчастной, как голодная собачонка.
  - Ты, я вижу, шутник, Курбан-Кызык,- сказал сборщик.- Ты же знаешь, что
великий аллах создал на вечные времена ступени для людей: выше всего
поставил шаха, затем беков, затем купцов и, наконец, простых пахарей.
Каждый должен делать, что ему подобает,- шах приказывает, а все остальные
должны повиноваться. А что должен делать пахарь-батрак? Работать для бека и
для шаха и давать им хлеб, сколько тем потребуется. Так приготовь мешок
пшеницы. Ладно, сегодня я тебя бить не буду, некогда. А завтра сдеру шкуру.
Хасиб хлестнул коня и направился дальше.
  Когда улеглась пыль от уехавших сборщиков и разошлись приунывшие соседи,
Курбан-Кызык стал готовиться к от®езду.
  Он сходил в мечеть к мулле и к купцу, имевшему лавочку на повороте
большой дороги. Он слушал разговоры проходивших и убедился, что бек прав:
всюду говорили о войне и о неведомом народе. Он идет с востока: вероятно,
это обычные кочевники-киргизы, кара-китаи или уйгуры, или другое племя
татар, разросшееся после нескольких урожайных лет, когда скот плодился и не
было буранов и падежей.
  Всюду ходили слухи, что воины этого племени ростом в полтора человека,
они неуязвимы для мечей и стрел и им бесполезно сопротивляться.
Единственное от них спасение - запереться за высокими, прочными стенами
городов или убежать в болота.
  Курбан вернулся задумчивый. Нарубил мелко соломы и стеблей джугары для
корма кобылы. Достал заржавленный обломок косы и прикрепил его к жерди -
получилось копье. Он побывал еще у кузнеца, помог ему в работе, потому что
в кузнице собралось много поселян, отправлявшихся по вызову шаха в Бухару.
Курбан, помогая кузнецу, заработал девять медных дирхемов, так что мог
купить у лавочника несколько мелких обрезков баранины.
  Вечером вернулась жена Курбана, работавшая целый день на поле
бека-землевладельца. Она сварила котелок кашицы из джугары и напекла
лепешек с кусочками бараньего сала.
  Когда вся семья, усевшись вокруг глиняной миски, молча приступила к еде,
Курбан, сохраняя важность главы семьи, незаметно осматривал каждого из
сидевших.
  Вот сгорбленная мать с седыми космами,- от работы у нее вырос горб на
спине. Он вспомнил ее молодой, смуглой, красивой, с черными блестящими
глазами и задорным смехом. Работа под палящим солнцем на залитых водою
полях, перетаскивание тяжелых вязанок джугары или хвороста, беспрерывный
труд согнули ее спину и придавили плечи.
  Вот жена, уже увядающая, с резкими морщинами, прорезавшими красивое,
нежное лицо. Целые дни, согнувшись, она сидела на полу, над основой,
торопясь выткать возможно больше ткани. Ее руки стали жесткими и пальцы
узловатыми, как у старухи,
  Четверо детей, сидящих рядом, торопятся ухватить и проглотить побольше
каши, и мать уделяет каждому по крошечному кусочку баранины. Старшему,
Гассану, уже одиннадцать лет. Он просился поехать с отцом до Бухары, чтобы
не только увидеть великолепный город, но и взглянуть на отца, как он с
тонким, гибким копьем, мечом и круглым блестящим щитом поскачет на бешеном
коне.
  Еще трое детей: старшая - подросток, она уже стыдливо закрывается краем
платка. Вот еще двое малюток. Они сидят рядышком на пятках и, уплетая кашу,
вымазали себе щеки. Что-то с ними будет?
  Почти всю ночь Курбан не спал, обсуждая с женой, как в его отсутствие
вести хозяйство, когда пускать воду на посевы, как позвать на помощь
соседей, чтобы сжать поле, и чем их угощать в день подмоги.
  - А если сюда придут яджуджи? - спрашивала жена.- Куда нам бежать? И как
нам потом с тобою встретиться?
  Курбан успокаивал жену. Разве можно допустить, что неведомые враги
появятся в Бухаре, в самом сердце ислама? Наверное, шах Хорезма соберет
свое могучее войско и поведет его через кипчакские земли, чтобы встретить и
разгромить врагов в степи, и тогда Курбан вернется на хорошем коне, и в
поводу будет следовать вторая лошадь с вьюками, полными разной военной
добычи - подарков для всей семьи.
  Рано утром Курбан сходил в ближайшие овраги и привез на кобыле столько
хвороста, что под грудой сучьев были видны только четыре ноги. Курбан
изрубил хворост и сложил его у стены ровной кладкой. Он еще раз наказал
жене и матери никому не проговориться о яме, вымазанной внутри глиной и
обложенной соломой, в которой хранился небольшой запас джугары и посевных
семян пшеницы. Этого должно хватить надолго, а там н Курбан вернется.
  - Как ты поедешь в дальнюю дорогу? - причитала жена и мать.- У тебя нет
ни хлеба, ни денег! Ты от голода растянешься в канаве вместе с конем.
Возьми нашу джугару!
  - Ничего, не бойтесь! - отвечал Курбан.- Джигита прокормит дорога.


        Глава третья. ВОЙНА НАЧАЛАСЬ...

  Взяв самодельное копье, Курбан-Кызык отправился в путь. Он заехал в
усадьбу бека, чтобы узнать, куда ему следует явиться. Управляющий усадьбой
изругал его и сказал, что бек Инаньч-хан с отрядом всадников уже уехал. Все
опоздавшие должны его догонять по большой дороге, ведущей в Бухару.
  По всем тропам были видны группы пеших и конных поселян и вереницы
двуколок, нагруженных пожитками и детьми. С криками и слезами плелись
старики и женщины. Обозы тянулись по всем направлениям - одни к городу,
другие, наоборот, уходили в сторону южных гор.
  Было начало весны. На полях зеленели озимые. Солнце уже сильно
пригревало. Дороги подсохли, и пыль густыми облаками подымалась над
вереницами куда-то уходивших людей. Возле селений встречались кузницы, где
стучали молотки и вооруженные люди кричали и спорили, желая подковать коня,
приобрести наконечник копья или умело выкованный железный меч.
  К вечеру следующего дня, когда вдали показались глиняные ограды
предместий Бухары, Курбан успел подружиться с черноглазым бородатым
дервишем, шагавшим возле нагруженного котомками черного осла. От него не
отходил мальчик лет тринадцати. Дервиш напевал песни и призывал счастье и
удачу отважным богатырям, двинувшимся против неверных. Некоторые воины
опускали в миску дервиша лепешки или горсти пшена.
  Когда наступила ночь, тысячи костров засветились вокруг города. Курбан,
следуя за дервишем, оказался возло низких строений, откуда, доносились
монотонные выкрики: "Гу, гу-у, гу-у" Это была "ханака" - общежитие
дервишей. Внутри было много народу, просившего у дервишей исцеления от
болезней и молитв, которые спасут от смерти в предстоящей войне. Дервиши
колдовали, читали заговоры, совали посетителям полоски бумажек со
священными надписями.
  Курбан, привязав около ограды кобылу, обошел костры, насобирал
просыпанной соломы для Рыжухи и черного осла. А дервиш поделился лепешками
и сваренной в железном котелке болтушкой из муки.
  "Джигита прокормит дорога",- вспомнил Курбан.
  Всю ночь Курбан, борясь со сном, провел около лошади, намотав на руку
повод. У костров говорили, что теперь покупают за хорошие деньги самых
хромых и плохих коней, так как все хотят уехать подальше от Бухары в
персидские горы или в Индию, куда не доберутся неведомые язычники.
  К утру Курбан так крепко заснул, что не слышал, как кто-то, перерезав
повод, увел его Рыжуху.
  - Говорят, что аллах покарает бесстыдного вора, отнявшего коня у воина,
выступившего на священную войну,- сказал дервиш.- Но пока бог наказал также
и меня, бедного Хаджи Рахима, так как вор увел и моего старого осла.
Утешимся тем, что мы теперь налегке пойдем осматривать благородную Бухару.
  Курбан взвалил на плечо свое длинное копье и направился вместе с дервишем
и его юным спутником осматривать прославленный город - "светлую звезду на
небесах просвещения", "благородную Бухару".
  Три путника, "держа друг друга