- Немножко культуры им не повредит.
     Третья стадия:
     Враждебность, холодная, как заснеженный склон холма над поселком. Безил
провел Конноли по мощенной плитами дорожке  и  через  яблочно-зеленую  дверь
прошел с ними в проход, пахнущий торфяным дымом и смесью сухих  лепестков  с
пряностями.
     - Вещей-то у них с собой никаких, - сказал он. - Это Дорис, это Мики, а
это... Это маленькая Марлин. Я уверен,  через  день-другой  вы  просто  диву
дадитесь, как это вы до сих пор могли  без  них  жить.  Мы  сплошь  и  рядом
сталкиваемся с этим в нашей работе - с  людьми,  которые  поначалу  чураются
детишек, а потом рвутся усыновлять их. До свиданьица, детки, не скучайте. До
свиданьица, миссис Харкнесс. Будем время от времени заглядывать к  вам,  так
просто, чтобы посмотреть, все ли у вас в порядке.
     И Безил покатил обратно между голыми живыми изгородями, столь  согретый
глубокой внутренней теплотой, что ему нипочем была собирающаяся метель.
     В  ту  ночь  навалило  чудовищно  много  снегу,  и  телефонные  провода
оборвались, а по дороге на Северный Грэплинг невозможно стало проехать,  так
что Старая Мельница восемь дней была отрезана физически, подобно тому как до
сих пор она была отрезана духовно от остального мира.

        IV

     Барбара и Безил сидели в  оранжерее  после  второго  завтрака.  Дым  от
сигары, которую курил Безил, словно синяя гряда  облаков  висел  во  влажном
воздухе, на уровне груди между мощеным полом и листвой экзотических растений
под потолком. Он читал вслух сестре.
     - Это о службе снабжения, - сказал он, кладя на стол последнюю страницу
рукописи. Книга сильно продвинулась вперед за последнюю неделю.
     Барбара проснулась, причем так незаметно, что и не подумать  было,  что
она спала.
     - Очень хорошо, - сказала она. - Замечательно.
     - Это должно разбудить их, - сказал Безил.
     - Должно, - сказала Барбара, на которую  его  творение  возымело  столь
отличное  от  ожидаемого  действие.  Затем  добавила,  без  всякой  связи  с
предыдущим:  -  Я  слышала,  сегодня  утром  откопали  дорогу  к   Северному
Грэплингу.
     - Этот снегопад был послан самим провидением.  Он  позволил  Конноли  и
Харкнессам сойтись вплотную. В противном случае та или другая сторона  могла
бы раньше времени отчаяться.
     - Надо думать, мы скоро услышим о  Харкнессах.  И  в  этот  же  момент,
словно все происходило на сцене, Бенсон  подошел  к  двери  и  об®явил,  что
мистер Харкнесс находится в маленькой гостиной.
     - Я должна видеть его, - сказала Барбара.
     - Ни в коем случае, - сказал Безил. - Это моя работа для  фронта.  -  И
последовал за Бенсоном в дом.
     Он, конечно, ожидал увидеть перемену в мистере Харкнессе, но  не  такую
разительную. Его едва можно было узнать. Казалось, будто  корка  тропической
респектабельности, уцелевшая под фасадом домотканой  материи  и  галстучного
кольца, истерта в порошок: он был жалок. Одет он был так же, как и в  первый
раз.  Должно  быть,  лишь  воображение  придавало  этой  аккуратной  бородке
беспутный вид - воображение, воспламененное загнанным выражением его глаз.
     Во  время  путешествий  Безилу  однажды  довелось  посетить  тюрьму   в
Трансиордании, где была введена хитроумная система наказаний. Заведение  это
имело двоякое назначение: служило исправительным учреждением и  одновременно
приютом для душевнобольных. Среди сумасшедших был один очень трудный  старый
араб,  необычайно  свирепый,  усмирить  которого  мог   только   пристальный
человеческий взор. А  стоило  сморгнуть  хоть  раз  -  и  он  вмиг  на  тебя
набрасывался. Преступников, нарушавших тюремные  правила,  приводили  в  его
камеру и запирали с ним  наедине  на  срок  до  двух  суток,  соответственно
тяжести проступка. День и ночь  сумасшедший,  притаясь,  сидел  в  углу,  не
спуская завороженного взгляда с глаз провинившегося. Лучшим временем был для
него полуденный зной: в эту пору даже самый  бдительный  преступник  нередко
смежал усталые веки и в тот же миг оказывался на полу под  бешеным  натиском
безумца. Безилу довелось видеть  гиганта-уголовника,  выводимого  из  камеры
араба после такой двухдневной сессии, и что-то в  глазах  мистера  Харкнесса
живо привело ему на память эту сцену.
     - Моя сестра, кажется, уехала, - сказал Безил.  Если  в  груди  мистера
Харкнесса и теплилась надежда, при виде старого врага она угасла.
     - Вы брат миссис Сотилл?
     - Да. В нас находят много общего. Я помогаю ей здесь в отсутствие моего
зятя. Чем могу служить?
     - Ничем, - надломленным голосом  ответил  мистер  Харкнесс.  -  Ничего.
Неважно. Я хотел повидать миссис Сотилл. Когда она вернется?
     - А кто ее знает, - ответил Безил.  -  Она  иногда  бывает  чрезвычайно
безответственна. Иной раз пропадает целыми месяцами.  Но  на  этот  раз  она
поручила мне вести все дела. Вы не о ваших ли эвакуированных  хотели  с  ней
говорить? Она была очень рада слышать, что их удалось так удачно пристроить.
Иначе она не могла бы уехать с чистой совестью. Это семейство доставляло нам
некоторое беспокойство. Надеюсь, вы меня понимаете?
     Мистер Харкнесс, не  дожидаясь  приглашения,  сел.  Воплощением  смерти
сидел он на золоченом стуле в этой маленькой яркой комнате  и  не  выказывал
намерения ни говорить, ни двигаться.
     - Миссис Харкнесс здорова? - любезно осведомился Безил.
     - Слегла.
     - А ваша жилица?
     - Уехала сегодня утром, как только расчистили дорогу. Обе наши служанки
уехали вместе с ней.
     - Надеюсь, Дорис помогает вам по хозяйству? Звук  этого  имени  доконал
мистера Харкнесса. Он повел разговор начистоту.
     - Мистер Сил, я этого не вынесу. Мы оба не вынесем.  Сил  наших  больше
нет. Заберите от нас этих детей.
     - Но  ведь  вы,  конечно,  не  хотите,  чтобы  их  отослали  обратно  в
Бирмингем, под бомбы?
     Именно к этому аргументу прибегала Барбара в  подобных  случаях,  и  он
действовал безотказно. Однако не успел Безил  договорить,  как  ему  тут  же
стало ясно,  что  это  был  ложный  шаг.  Страдание  очистило  душу  мистера
Харкнесса от всякого лицемерия. Впервые за весь разговор его губы  искривило
подобие улыбки.
     - Ничто на свете не доставило бы мне большей радости, - сказал он.
     - Ну что вы, что вы! Вы сами на себя наговариваете. Да я закон этого не
позволяет. Я хотел бы помочь вам. Что вы предлагаете?
     - Я уж думал, не дать ли им мышьяковый препарат от сорняков, - тоскующе
сказал мистер Харкнесс.
     - Да, - отозвался Безил, - это был бы выход. Вы полагаете, Марлин могла
бы удержать его в желудке?
     - Либо повесить их.
     - Полноте, полноте, мистер Харкнесс, ведь это все  так,  пустые  мечты.
Надо быть практичнее.
     - Я ничего не могу придумать, кроме Смерти. Нашей или их.
     - Выход есть, я уверен, - сказал Безил и  затем  деликатно,  следя,  не
мелькнет  ли  в  лице  мистера  Харкнесса  недоверчивого   или   негодующего
выражения, начал излагать план, который смутно представился ему  при  первой
встрече с Конноли и обрел более конкретные  черты  за  последнюю  неделю.  -
Трудность размещения детей среди бедных состоит в том, что пособия,  которое
на них выдают, едва хватает на их пропитание. Разумеется, если дети милые  и
ласковые, люди часто берут их довольно охотно.  Но  Конноли  ни  милыми,  ни
ласковыми не назовешь. - Тут мистер Харкнесс застонал. - К тому же они все
     портят  и  ломают.  Ну  да  вы  сами  знаете.  Итак,  определить  их  к
какой-нибудь  бедняцкой  семье  значило  бы  поставить  людей  в   серьезное
затруднение - финансовое  затруднение.  Но  представьте  себе,  что  скудное
правительственное пособие будет дополнено... Вы меня понимаете?
     - То есть я мог бы кому-нибудь заплатить, чтобы их от меня забрали?  Ох
господи, да, конечно, заплачу  сколько  угодно  или  почти  сколько  угодно.
Сколько же? И как мне за это взяться?
     - Предоставьте все мне, - сказал Безил, внезапно отбрасывая  изысканную
манеру. - Сколько вы дадите за то, чтобы их забрали?
     Мистер Харкнесс  ответил  не  сразу:  с  возрождением  надежды  к  нему
вернулось  самообладание.  Нет  человека,  который,  служа  на  Востоке,  не
приобрел бы чутья ко всяческим комбинациям,
     - Я полагаю, фунт в неделю достаточная компенсация для бедной семьи,  -
сказал он.
     - А что, если мы договоримся о единовременной сумме покрупнее?  Крупная
сумма часто ослепляет людей, э-э...  бедных  людей,  которые  еще  подумают,
соглашаться ли на пособие.
     - Двадцать пять фунтов.
     - Полноте, мистер Харкнесс, ведь если считать по фунту в неделю, как вы
сами предложили, этого хватит только на  полгода.  А  ведь  война  продлится
дольше.
     - Тридцать. Выше тридцати я  не  могу  идти.  Он  не  богатый  человек,
размышлял Безил. Весьма вероятно, больше тридцати он действительно не  может
уплатить.
     - Ну что ж,  пожалуй,  я  смогу  найти  кого-нибудь,  -  сказал  он.  -
Разумеется, вы понимаете, что все это совершенно против правил.
     - О, я понимаю. - (Так ли это? - подумал про себя  Безил.  -  Возможно,
что так.) - Вы сможете забрать детей сегодня?
     - Сегодня?
     - Непременно. - Условия теперь диктовал мистер Харкнесс.  -  Чек  будет
ждать вас. Я выпишу его на пред®явителя.
     - Как ты долго, - сказала Барбара. - Ты успокоил его?
     - Придется искать для Конноли новый дом.
     - Безил, ты смилостивился над ним!
     - Он был такой жалкий. Я размяк.
     - Как это на тебя не похоже, Безил.
     - Надо опять поработать с адресной книгой. Нам придется  взять  к  себе
Конноли сегодня на ночь, А утром я найду для них что-нибудь.
     В сумерки он поехал в Северный Грэплинг. С обеих сторон дороги высились
кучи недавно раскиданного снега, оставляя узкий проезд. Трое  Конноли  ждали
его перед яблочно-зеленой дверью.
     - Бородач велел передать вам это, - сказала Дорис. "Это" был конверт, а
в нем чек. Больше ничего. Никто из супругов не вышел проводить их.
     - Мистер, я рада вас видеть? - спросила Дорис.
     - Залезайте, - сказал Безил.
     - Можно мне сесть впереди рядом с вами?
     - Можно. Залезайте.
     - Нет, правда? Без дураков?
     - Да влезайте же, холодно! - (Дорис села рядом с Безилом.) -  Учти:  ты
здесь условно.
     - Что это значит?
     - Ты будешь сидеть здесь до тех пор, пока будешь хорошо себя  вести,  и
Мики с Марлин тоже. Понятно?
     - Эй вы, ханурики, слыхали? - вдруг сказала Дорис тоном  непререкаемого
авторитета. - Чтоб вести себя, не то живо нахлопаю по... Раз я  велела,  они
будут сидеть паиньками, мистер.
     Они сидели паиньками.
     - Дорис, ты это очень хорошо придумала - заставлять малюток  не  давать
людям покоя, только теперь мы будем играть в эту игру так,  как  я  хочу.  В
доме, где я живу, вы должны вести себя хорошо. Всегда, понимаешь?  Время  от
времени я буду привозить вас в другие дома. Там вы можете безобразничать как
хотите, но только после моего знака. Понимаешь?
     - Порядочек, шеф. Выдай нам сигару.
     - Ты начинаешь мне нравиться, Дорис.
     - Я люблю тебя, - сказала Дорис с душераздирающим жаром, откидываясь на
спинку сиденья и пыхая  клубом  дыма  в  торжественно-серьезных  малюток  на
задних местах; - Я никогда никого не любила так, как тебя.

     - По-видимому, неделя у  Харкнессов  оказала  на  детей  исключительное
действие, - сказала Барбара после обеда, - Я ничего не могу понять.
     - Мистер Харкнесс говорил о каких-то невесомостях у  них  на  Мельнице.
Быть может, это как раз то самое и есть.
     - Безил, у тебя что-то неладное на уме. Хотелось бы мне знать что.
     Безил обратил на нее свои невинные голубые глаза, такие  же  голубые  и
такие же невинные, как у нее; в них не было и намека на озорство.
     - Просто работаю на фронт, Бэб, - сказал он.
     - Скользучая змея.
     - Да нет же.
     - Щекочучий паук. - Они снова  были  в  классной  комнате,  в  мире,  в
котором когда-то играли в пиратов. - Хитрющая обезьяна,  -  сказала  Барбара
совсем ласково.

        V

     Роты строились на плацу в четверть девятого;  сразу  же  после  осмотра
людей вызывали в ротную канцелярию: только так  можно  было  успеть  отсеять
обоснованные  заявления  от   необоснованных,   принять   меры   по   мелким
дисциплинарным   проступкам,   должным   образом   составить   обвинительные
заключения и правильно вписать  имена  серьезных  нарушителей  дисциплины  в
рапорт, направляемый командиру части.
     -  Рядовой  Тэттон  обвиняется  в  утере  по  нерадивости   противогаза
стоимостью в восемнадцать шиллингов шесть пенсов.
     Рядовой Тэттон начал сбивчиво об®яснять,  что  он  забыл  противогаз  в
военной лавке, а когда через десять минут вернулся за ним, противогаз исчез.
     - Дело подлежит рассмотрению командиром части.  -  Капитан  Мейфилд  не
имел права налагать взыскания за проступки, чреватые вычетом из  солдатского
жалованья.
     - Дело подлежит рассмотрению командиром части. Кругом! Отставить! Я  не
говорил, чтобы вы отдавали честь. Крутом! Шагом марш!
     Капитан Мейфилд заглянул в корзинку для входящих  документов,  стоявшую
на столе.
     - Кандидаты в офицерскую школу, - сказал старшина.
     - Так кого же нам отправить? Начальник штаба не принимает отказов.
     - Ну что ж, сэр, пошлем Броуди.
     Броуди был нескладный стряпчий, прибывший с последним пополнением.
     - Что вы, старшина, какой же из Броуди офицер?
     - В роте  от  него  мало  проку,  сэр,  а  образование  у  него  просто
блестящее.
     - Ну ладно, запишите его  первым  номером.  А  что  вы  думаете  насчет
сержанта Хэрриса?
     - Не подходит, сэр.
     - У него чудесный характер, он ревностный  поборник  дисциплины,  знает
свое дело вдоль и поперек, люди пойдут за ним в огонь и воду.
     - Совершенно верно, сэр.
     - Так что же вы имеете против него?
     - Я ничего против него не имею, сэр. Только ротной  футбольной  команде
без него не обойтись.
     - Верно. Кого же вы предлагаете?
     - А нашего баронета, сэр. - Старшина произнес это с улыбкой. Пребывание
Аластэра на положении рядового несколько озадачивало капитана  Мейфилда,  но
постоянно давало повод для шуток старшине.
     - Трампингтона? Ладно, пусть оба сейчас же явятся  ко  мне.  Дневальный
разыскал и привел их. Старшина вводил их по одному.
     - Шагом марш. Стой. Отдать честь. Броуди, сэр.
     - Броуди.  От  нашей  роты  требуют  двух  кандидатов  для  отправки  в
офицерскую школу. Я записал вас. Разумеется, окончательное решение принимает
командир части. Я не утверждаю, что вы хотите в офицерскую школу.  Я  просто
полагаю, что вы не будете возражать, если командир одобрит ваше назначение.
     - Я не возражаю, сэр, если  вы  действительно  думаете,  что  из,  меня
выйдет хороший офицер.
     - Я вовсе не думаю, что из вас выйдет  хороший  офицер.  Таких  днем  с
огнем поискать. Но все же полагаю, что какой-то офицер из вас получится.
     - Благодарю вас, сэр.
     - А пока вы еще у меня в роте, не надо входить ко мне  в  канцелярию  с
торчащей из кармана авторучкой.
     - Прошу прощения, сэр.
     - Прекратить разговорчики! - сказал старшина.
     - Ладно, это все, старшина.
     - Кругом. Шагом марш. Отставить. Выбрасывайте вперед правую руку, когда
начинаете движение.
     - Пожалуй, стоит дать ему пару лычек, чтобы уж наверняка  сбыть  его  с
рук. Я поговорю с начальником штаба.
     Ввели Аластэра. Он мало изменился с тех пор, как пошел служить.  Только
теперь у него  грудь  выпячивалась  больше,  чем  живот,  но  под  свободной
солдатской формой это было едва заметно.
     Капитан Мейфилд начал с ним разговор в точности теми же словами, что  и
с Броуди.
     - Слушаюсь, сэр.
     - Вы не хотите получить офицерское звание?
     - Нет, сэр.
     - Очень странно, Трампингтон. Какие-нибудь особые причины?
     - Мне кажется, и в прошлую войну многие чувствовали то же.
     - Слышал, слышал. И не много они на этом выиграли.
     - Ну ладно, не хотите, не надо. Боитесь ответственности?
     Аластэр не отвечал. Капитан Мейфилд кивнул, и старшина отпустил его.
     - Ну, что вы об этом думаете? - спросил капитан Мейфилд.
     - Я знаю людей, которые считают, что в рядовых безопаснее.
     - Нет, тут,  я  думаю,  другое.  Трампингтон  доброволец  и  притом  не
призывного возраста.
     - Чудно, сэр.
     - Очень чудно, старшина.
     Аластэр не спешил возвращаться во взвод. Утром в это время  они  обычно
занимались  физической   подготовкой.   Этот   пункт   распорядка   дня   он
действительно ненавидел. Он притаился за кухней и ждал, пока  не  увидел  по
часам, что с физической подготовкой покончено.  Когда  он  доложил  о  своем
возвращении, взопревшие солдаты, пыхтя, натягивали на себя куртки. Он стал в
строй и протопал с ними в столовую - душный и жаркий  барак,  где  начальник
медицинской службы читал лекцию по санитарии и гигиене.  Темой  лекции  были
мухи и опасность, которую они собой представляют. С пугающими  подробностями
начальник медслужбы описывал путь  мухи  от  сортира  к  сахарнице:  как  ее
утыканные  щетинками  лапки  переносят  возбудителей  дизентерии;  как   она
размягчает  пищу  зараженной  слюной,  прежде  чем  с®есть   ее;   как   она
испражняется во время еды. Эта лекция всегда проходила успешно.
     - Разумеется, - не сильно убедительно добавлял он, - сейчас все это  не
кажется таким уж важным (повсюду вокруг них  громоздились  горы  снега),  но
если нас отправят на Восток...
     После лекции подавалась  команда:  "Вольно,  разойдись",  и  в  течение
двадцати минут они курили, жевали шоколад и обменивались новостями,  снабжая
каждую фразу уникальным, неизменным, непристойным присловьем, которое словно
икота перемежало их речь; они притопывали на месте и потирали руки. -
     - Чего хотел ротный, ... его в душу?
     - Хотел послать меня в офицерскую школу, ... ее в душу.
     - Везет же некоторым, ... их в душу. Когда ты отправляешься, ... тебя в
душу?
     - Я остаюсь.
     - Ты не хочешь стать офицером, ... их в душу?
     - На хрен надо, ... меня в душу, - отвечал Аластэр.

     Когда Аластэра спрашивали - а это случалось довольно часто, - почему он
не добивается офицерского звания, он иногда отвечал: "Из снобизма. Я не хочу
офицерской компании во  внеслужебное  время",  иногда:  "По  лени.  Офицерам
приходится здорово работать в военное время", иногда: "Вся эта война  чистое
безумие, так что с одинаковым успехом можно танцевать  от  печки".  Соне  он
сказал: "До сих пор  мы  жили  довольно  легко.  Возможно,  человеку  иногда
полезна перемена". Яснее он не мог сформулировать то смутное удовлетворение,
которое испытывал в глубине души. Соня понимала это чувство, но предпочитала
не давать ему точного определения. Как-то, уже много  позднее,  она  сказала
Безилу: "Мне кажется, я знаю, что чувствовал Аластэр всю первую военную зиму
Наверное, это прозвучит ужасно неожиданно, но  у  него  оказался  еще  более
странный характер, чем мы думали.  Помнишь  того  человека,  который  всегда
одевался арабом, а потом пошел служить в авиацию рядовым, потому что считал,
что английское правительство третирует арабов? Забыла уж, как его  звали,  о
нем еще написали потом пропасть Книг. Так вот, мне кажется,  что-то  в  этом
роде испытывал и Аластэр, понимаешь? Он никогда ничего не  делал  для  своей
страны, и хотя мы всегда сидели на мели, на самом-то деле у нас  была  масса
денег и масса удовольствий. Мне кажется, он думал, что если бы  мы  поменьше
развлекались, то, возможно, не было бы и войны. Хотя каким образом он  может
винить себя за Гитлера - этого я так и не могла понять... Теперь-то я  более
или менее понимаю, - добавила она. - Пойти в рядовые было  для  него  своего
рода епитимьей или как это там еще называется у верующих".
     Да, это была епитимья, строгости которой все же допускали  послабления.
После перекура они строились для учений. Команди