говорить мне "сэр", а если попытаетесь завести шашни  с
женским персоналом, я применю дисциплинарные меры. Во-вторых, для человека с
головой форма - наилучший способ маскировки. Никому и  в  голову  не  придет
подозревать солдата в том, что он всерьез интересуется  войной.  Пожалуй,  я
могу вам это устроить.
     - Какое у меня будет звание?
     - Младший лейтенант, полк "Кросс и Блэкуэлл".
     - "Кросс и Блэкуэлл"?
     - Да, строевая служба.
     - Ого! А вы не можете устроить что-нибудь получше?
     - За наблюдение за коммунистами - нет. Поймайте  мне  фашиста  -  и  я,
может быть, сделаю вас капитаном морской пехоты. - Тут зазвонил  телефон.  -
Да, это Помза Внубе... Да, да, бомба...  Да,  нам  все  известно...  Главный
священник?  Очень  прискорбно...  Ах,  только   начальник   службы   военных
священников, и вы полагаете, он поправится? К чему тогда  весь  этот  шум?..
Да, мы в отделе все знаем об этом человеке. Он уже давно  числится  в  нашей
картотеке. Он с приветом. Да, да, все верно: папа, рыба, идиот,  ваза,  ель,
тетя - привет. Нет, я не  хочу  его  видеть.  Заприте  его  как  полагается.
Надеюсь, у нас в здании хватает обитых войлоком камер.
     Весть о покушении  на  главного  священника  дошла  до  отдела  религии
министерства информации  поздно  вечером,  когда  сотрудники  уже  собрались
уходить. Она вызвала у всех приступ лихорадочной деятельности.
     - Позвольте, - брюзгливо сказал Эмброуз. - Вам-то все на  руку.  А  вот
мне  будет  в  высшей  степени  затруднительно   об®яснить   это   редактору
"Воскресного дня без бога в семейном кругу".
     Леди Сил была потрясена.
     - Бедняга, - сказала она. -  Как  я  понимаю,  он  остался  совсем  без
бровей. Опять, наверное, эти русские.

        III

     Третий раз со времени возвращения в Лондон Безил пытался дозвониться до
Анджелы. Он слушал повторяющиеся  гудки  -  пятый,  шестой,  седьмой,  затем
положил трубку. Еще не приехала, подумал  он.  Хорошо  бы  показаться  ей  в
форме.
     Анджела считала звонки - пятый, шестой, седьмой. Затем все стало тихо в
квартире. Тишину нарушал лишь  голос  из  приемника:  "...Подлое  покушение,
потрясшее   совесть   цивилизованного   мира.   Телеграммы    соболезнования
непрерывным  потоком  поступают  в   канцелярию   главного   священника   от
религиозных деятелей четырех континентов..."
     Она настроилась на Германию; хриплый надменный голос говорил о "попытке
Черчилля устроить вторую Атению, бросив бомбу в военного епископа".
     Она повертела ручку настройки и поймала Францию. Здесь некий  литератор
делился впечатлениями о поездке на линию Мажино. Анджела наполнила стакан из
бутылки, стоявшей у нее под рукой. Неверие во Францию  стало  у  нее  своего
рода одержимостью. Оно не давало ей спать по ночам и вторгалось в ее дневные
сны - длинные, томительные сны, порождаемые снотворным; сны,  в  которых  не
было ничего фантастического или  неожиданного;  чрезвычайно  реалистические,
скучные сны, которые, как  и  явь,  не  сулили  радости.  Прожив  так  долго
совершенно  одна,  она  теперь  часто  разговаривала  сама  с   собой;   так
разговаривают одинокие старухи; ходят по улицам с мешками  всякой  ерунды  в
руках и, присев на корточки, мелют ерунду. Она и сама была как  те  старухи,
что, сидя на пороге и роясь в собранной за день ерунде, разговаривают сами с
собой и разбирают отбросы. Она  часто  видела  и  слышала  таких  старух  по
вечерам в улочках по соседству с театрами.
     Сейчас она говорила сама с собой громко, словно обращаясь к кому-то  на
белой тахте в стиле ампир:
     - Линия Мажино и Анджела Лин - линии  наименьшего  сопротивления,  -  и
засмеялась  своей  шутке,  и  вдруг  почувствовала  слезы   на   глазах,   и
расплакалась не на шутку. Затем взяла себя в руки. Лучше пойти в кино...
     Питер Пастмастер в тот вечер пригласил девушку в ресторан. Он  выглядел
очень элегантно и старомодно в синем офицерском кителе и  длинных  брюках  в
обтяжку. Они обедали в новом ресторане на Джермин-стрит.
     Девушка  была  леди  Мэри  Медоус,  вторая  дочь   лорда   Гранчестера.
Присматривая себе жену, Питер ограничил круг своих исканий  тремя  девицами:
Молли {Молли - уменьшительно-ласкательное от Мэри.} Медоус,  Сарой,  дочерью
лорда  Флинтшира,  и  Бетти,  дочерью  герцогини  Стейльской.  Поскольку  он
собирался жениться из старомодных, династических побуждений,  то  и  выбрать
себе  жену  предполагал  на  старомодный,  династический  манер  среди   еще
уцелевших представителей олигархии вигов. Собственно  говоря,  он  не  видел
почти никакой разницы между тремя девушками и даже, случалось, обижал их, по
рассеянности путая имена. Ни одну из них не обременял и фунт  лишнего  веса;
все были горячими поклонницами мистера Хемингуэя; у всех были любимые собаки
со схожими различиями. И все они быстро смекнули, что лучший способ развлечь
Питера - это дать ему повод похвастать своими былыми бесчинствами.
     За обедом  он  рассказывал  Молли  о  том,  как  Безил  выставлял  свою
кандидатуру на парламентских выборах и как он, Соня и Аластэр подложили  ему
свинью в его избирательном округе. Молли добросовестно  смеялась,  когда  он
описывал, как Соня бросила картофелиной в мэра.
     - Некоторые газеты не разобрались толком, как было  дело,  и  написали,
что это была пышка, - об®яснил он.
     - Весело же вы проводили время, - грустно сказала Мэри.
     - Все это было и прошло, - чопорно сказал Питер.
     - Правда? Ну, а я надеюсь, что нет.
     Питер взглянул на нее с вновь  проснувшимся  интересом.  Сара  и  Бетти
приняли его рассказ так, словно это была история  о  разбойниках  с  большой
дороги - нечто чрезвычайно старомодное и затейливое.
     После обеда они пошли в кино по соседству с рестораном.
     Вестибюль был погружен в темноту, только в кассе слабо светилась  синяя
лампочка. Голос кассирши говорил из темноты:
     - За три шиллинга шесть пенсов мест нет. Много свободных мест  за  пять
шиллингов  девять  пенсов.  Пять  шиллингов  девять  пенсов   -   сюда.   Не
загораживайте проход, пожалуйста.
     У окошка кассы происходила заминка. Какая-то женщина тупо  смотрела  на
синий свет и твердила:
     - Мне не надо за пять шиллингов девять пенсов. Мне надо за три и шесть.
     - За три и шесть нет. Только за пять и девять.
     - Как же вы не понимаете? Дело не в  цене.  За  пять  и  девять  -  это
слишком далеко. Я хочу поближе, за три и шесть.
     - Нет за три и шесть. Есть только за пять и девять, - отвечала  девушка
под синей лампочкой.
     - Ну решайте же, леди, скорее, - сказал солдат, стоявший. за женщиной.
     - Она очень смахивает на миссис Лин, - сказала Молли.
     - Да ведь это Анджела и есть, - сказал Питер. - Что с ней такое?
     Анджела наконец купила билет и отошла от окошка,  пытаясь  разобрать  в
полутьме, что написано на билете, и недовольно ворча:
     - Я же сказала, что это слишком далеко. Я ничего не  вижу,  когда  сижу
слишком далеко. Я же сказала: за три и шесть.
     Она поднесла билет к самым глазам и, не заметив ступеньки, оступилась и
села на пол. Питер подбежал к ней.
     - Анджела, что с тобой? Ты не ушиблась?
     - Со мной ничего, - отвечала Анджела, как ни в чем не  бывало  сидя  на
полу в полутьме. - Нисколько не ушиблась, благодарю вас.
     - Господи, так вставай же.
     Анджела близоруко сощурилась на него со ступеньки.
     - Ах, это ты, Питер, - сказала она. - А я и не узнала тебя. С этих мест
за пять шиллингов девять пенсов никого не узнаешь, слишком  далеко.  Как  ты
поживаешь?
     - Да вставай же, Анджела.
     Он протянул руку, чтобы помочь ей встать. Она сердечно пожала ее.
     - А как Марго? - любезно осведомилась  она.  -  Я  ее  последнее  время
совсем не видала. У меня столько дел. Впрочем, это не совсем так. По  правде
сказать, я не особенно хорошо себя чувствую.
     В проходе начала собираться толпа.  Из  тьмы  донесся  голос  кассирши,
совсем по-полицейски сказавший:
     - Что тут происходит?
     - Подними ее, балда, - сказала Молли Медоус. Питер охватил  Анджелу  со
спины и поднял. Она не была тяжела.
     - Вставунюшки-поднимунюшки, - сказала Анджела, норовя снова сесть.
     Питер крепко держал ее,  радуясь  темноте.  Неподобающая  ситуация  для
офицера королевской конной гвардии в форме.
     - Леди стало дурно, - сказала Молли  ясным,  повелительным  голосом.  -
Прошу вас, не толпитесь вокруг. - И кассирше: - Вызовите такси.
     В такси Анджела молчала.
     - Я этого... того... - сказал Питер. - Мне ввек  не  оправдаться  перед
тобой за то, что я впутал тебя в эту историю.
     - Милый мой, не смеши людей, - сказала Молли Медоус. - Мне  очень  даже
весело.
     - Ума не приложу, что с ней такое, - сказал он.
     - Неужели?
     Когда  они  приехали  на  Гровнер-сквер,  Анджела  вышла  из  такси   и
озадаченно огляделась.
     - А я думала, мы собирались в  кино,  -  сказала  она.  -  Что,  плохая
картина?
     - Билетов не было.
     - А, помню, - сказала Анджела, энергично кивая. - Пять шиллингов девять
пенсов.
     Тут она снова села, прямо на тротуар.
     - Послушай, - сказал Питер леди Мэри  Медоус.  -  Бери  такси  и  езжай
обратно в кино. Оставь мне билет в кассе. Я буду через полчаса. Мне кажется,
лучше довести Анджелу до квартиры и вызвать врача.
     - Дудки, - сказала Молли. - Я поднимусь с  тобой.  Перед  своей  дверью
Анджела вдруг встряхнулась, нашла ключ, отперла замок и твердым шагом  вошла
в квартиру. Грейнджер еще не спала.
     - Зачем вы остались? - сказала Анджела. - Я же сказала, что вы  мне  не
понадобитесь.
     - Я очень беспокоилась. Вам не следовало выходить. - И увидев Питера: -
Ах, добрый вечер, милорд.
     Анджела повернулась и поглядела на Питера, словно впервые увидела его.
     - Привет, Питер, - сказала она. - Заходи. - Она рассматривала Молли,  с
видимым усилием сосредоточивая на ней свой взгляд. -  А  знаете,  -  сказала
она, - я, конечно, очень хорошо вас  знаю,  вот  только  не  могу  вспомнить
вашего имени.
     - Молли Медоус, - сказал Питер. - Мы просто довели  тебя  до  квартиры.
Теперь нам надо идти. Грейнджер, миссис Лин  нездоровится.  По-моему,  лучше
вызвать врача.
     - Молли Медоуе... Господи боже, я, случалось,  гостила  в  Гранчестере,
еще когда вы пешком под стол ходили. Кажется, это было давно-давно...  А  вы
хорошенькая, Молли, и платье у вас красивое. Заходите. Заходите  оба.  Питер
корчил гримасы, но Молли вошла.
     - Найди себе что-нибудь выпить, - сказала Анджела, усаживаясь в  кресло
возле приемника. - Детка, - обратилась она к Молли, - по-моему,  вы  еще  не
видели мою квартиру. Дэвид Леннокс отделал ее в  самый  канун  войны.  Дэвид
Леннокс... Люди говорят много недоброго о Дэвиде Ленноксе...  Ну  да  бог  с
ними... - Ее сознание вновь начало затуманиваться. Она  сделала  решительную
попытку овладеть собой. - Это мой портрет, его писал Джон. Десять лет назад.
Он был почти готов, когда я вышла замуж. А это мои книги... Ах,  что  это  я
сегодня такая рассеянная. Извините меня. - И с этими  словами  она  забылась
тяжелым сном.
     Питер беспомощно озирался. Молли спросила у Грейнджер:
     - Может, уложить ее в постель?
     - Когда она проснется, я буду здесь. Я управлюсь.
     - Это точно?
     - Совершенно точно.
     - Ну что же, Питер, тогда пошли в кино.
     - Хорошо, - ответил он. - Ради бога, прости, что я тебя сюда притащил.
     - Что ты! Это так интересно! Питер все еще не мог успокоиться.
     - Грейнджер, - сказал он, - миссис  Лин  выходила  сегодня  вечером?  В
гости или куда-нибудь еще?
     - Нет, милорд. Она весь день была дома.
     - Одна?
     - Совсем одна, милорд.
     -  Странно.  Ну  что  же,  Молли,  пошли.  Спокойной  ночи,  Грейнджер.
Присматривайте за миссис Лин. По-моему, ей следовало бы обратиться к врачу.
     - Я присмотрю, - сказала Грейнджер. Они молча спустились в лифте, оба в
глубокой задумчивости. В парадном Питер сказал:
     - Чудно.
     - Очень чудно.
     - Знаешь, - сказал Питер, - не будь это Анджела, я бы  решил,  что  она
под мухой.
     - Милый мой, она вдребезги пьяна.
     - Ты уверена?
     - О господи, вдребезжину.
     - Не знаю, что и  подумать.  Оно,  конечно,  на  то  похоже,  но  чтобы
Анджела... К тому же служанка говорит, она весь вечер сидела дома. То  есть,
я хочу сказать, напиться в одиночку... Молли вдруг обхватила Питера за шею и
крепко поцеловала.
     - Боже мой! - сказала она. - Ну, идем же  в  кино.  С  Питером  впервые
случалось, чтобы его так целовали. Он до того  удивился,  что  не  сделал  в
такси попытки продолжать в том же духе, и весь сеанс просидел, думая  только
об этом. "Боже, храни короля" встряхнул его  и  вернул  к  действительности,
Задумчивость не покидала его и тогда, когда они пошли с Молли  ужинать.  Это
истерия, решил он; вполне естественно, девушку  расстроила  недавняя  сцена.
Должно быть, ей  сейчас  ужасно  неловко,  так  что  уж  лучше  об  этом  не
заговаривать.
     Но Молли не была намерена оставить свой шаг без последствий.
     - Устрицы, - сказала она. -  Дюжину.  Больше  ничего.  -  И  затем,  не
дожидаясь, пока официант уйдет: - Ты удивился, когда я тебя поцеловала?
     - Нет, - поспешно сказал Питер. - Конечно, нет. Нисколько.
     - Нисколько? Уж не хочешь ли ты сказать, что ты ожидая этого от меня?
     - Нет, нет. Разумеется, нет. Ну, ты понимаешь, что я хочу сказать.
     -  Представь  себе,  не  понимаю.  Ты  ужасно  самонадеянный,  если  не
удивился. Ты всегда производишь на девушек такое  впечатление  или  это  все
только твоя форма?
     - Молли, не будь  свиньей.  Если  хочешь  знать  да,  я  в  самом  деле
удивился.
     - И был поражен?
     - Нет, только удивился.
     - Ладно, - сказала Молли, решив больше его не мучить. -
     Я сама удивилась. Все кино только об этом и думала.
     - И я, - сказал Питер.
     - Вот так, хорошо! -  сказала  Молли  тоном  фотографа,  который  ловит
удачное выражение на лице клиента. - Не  двигаться!  -  добавила  она,  сама
подметив это сходство.
     - Право, Молли, я что-то совсем тебя сегодня не понимаю.
     - Ах, Питер, поймешь, обязательно поймешь. По-моему, ты был  в  детстве
прелестным маленьким мальчиком.
     - Да, наверное, пожалуй, что так.
     - Зачем же тебе строить из себя старого распутника,  Питер?  Уж  передо
мной-то? И не притворяйся, будто не понимаешь, о чем речь. Я люблю, когда ты
удивляешься, Питер, но абсолютный кретинизм - это уж слишком. Знаешь, я чуть
было не поставила на тебе сегодня крест. Ты все фигурял, каким ты был раньше
беспутником. Я думала, я никогда не смогу на это решиться.
     - Решиться на что?
     - Выйти за тебя. Матери страшно этого хочется, никак не  могу  взять  в
толк почему. По-моему, с ее точки зрения ты мне никак не подходишь. А она ни
в какую - ты должна выйти только за него. И вот я  старалась  быть  хорошей,
слушала, как ты заливаешь  про  добрые  старые  денечки,  и  под  конец  мне
захотелось стукнуть тебя чем-нибудь по голове. Ну, думаю,  сил  моих  больше
нет, скажу матери, что ставлю на тебе крест. А потом мы наткнулись на миссис
Лин, и все стало хорошо.
     - Мне было страшно неловко.
     - Ну еще бы. Ты был совсем как мальчик  из  пансиона,  когда  его  отец
пришел на спортивные состязания не в  той  шляпе.  Очаровательный  маленький
мальчик.
     - Ну что ж, - сказал Питер. - Если ты довольна...
     - Да, пожалуй, я именно что "довольна". Ты  сойдешь.  А  Сара  и  Бетти
пусть грызут себе локти.

     - Как же ты решил?  -  спросила  Марго,  когда  Питер  рассказал  ей  о
свидании.
     - Да ведь, собственно говоря, решал-то не я, а Молли.
     -  Так  оно  всегда  и  бывает.  Пожалуй,  теперь  мне   надо   оказать
какую-нибудь любезность этой дуре Эмме Гранчестер.

     - Я мало знакома с леди Метроленд, - сказала  леди  Гранчестер.  -  Но,
пожалуй, не мешает теперь пригласить ее  на  завтрак,  Боюсь,  она  для  нас
слишком шикарна. - И слово "шикарна" леди Гранчестер  сказала  совсем  не  в
виде комплимента.
     Однако матери встретились и свадьбу решили сыграть немедля.

        IV

     Помолвка Питера ни для кого не явилась сюрпризом, а если бы  и  застала
всех врасплох, ее затмил  бы  рассказ  о  столь  экстраординарном  поведении
Анджелы в кино. Правда, Питер и Молли, прежде чем расстаться  в  тот  вечер,
условились никому не рассказывать о происшествии, однако каждый шел на  этот
акт самоотречения с мысленной оговоркой. Питер рассказал обо  всем  Марго  -
потому что хотел, чтобы она что-нибудь предприняла по этому поводу; Безилу -
потому что все  еще  затруднялся  дать  верное  толкование  этой  загадочной
истории и полагал, что именно Безил способен внести ясность в дело; а  также
трем завсегдатаям Брэттс-клуба - потому что случайно  встретился  с  ними  в
баре на следующее утро, когда еще был полон  случившимся.  Молли  рассказала
все двум своим сестрам и леди Саре - по давней привычке, потому что,  обещая
держать что-нибудь в секрете, она всегда с самого начала подразумевала,  что
этим трем рассказать можно. Посвященные, в свою  очередь,  рассказали  своим
друзьям,  и  в  конце  концов  по  всему  Лондону  разнеслась   весть,   что
выдержанная,   циническая,   отчужденная,   безупречно   одетая,    донельзя
исполненная чувства собственного достоинства миссис Лин; миссис Лин, которая
никогда не "выходила"  в  общепринятом  смысле,  а  жила  в  завидном  кругу
избранных и утонченных; миссис Лин, которая умела говорить как  самый  умный
мужчина,  которая  ухитрялась  не  попадать  в  светскую  хронику  газет   и
иллюстрированных журналов и которая вот  уже  пятнадцать  лет  являла  собой
высший и единственный в  своем  роде  образец  всего  того,  что  американцы
называют "уравновешенностью", - эта чуть  ли  не  легендарная  женщина  была
подобрана Питером в сточной канаве, куда, как она ни упиралась, ее выбросили
двое вышибал из кинотеатра, где она учинила пьяный дебош.
     Случись такое с самой миссис Ститч, это  едва  ли  произвело  бы  более
сильное впечатление.  Это  было  невероятно,  и  многие  отказывались  этому
верить. Возможно, наркотики, говорили они, но о спиртном  не  может  быть  и
речи. Чем были Парснип и Пимпернелл для интеллигенции, тем стали миссис  Лин
и бутылка для фешенебельного общества: темой для разговора номер один.
     Тема эта оставалась темой номер один и три месяца  спустя,  на  свадьбе
Питера. Безил уговорил Анджелу прийти на скромный прием, который  устраивала
в честь этого события леди Гранчестер.
     Он зашел к Анджеле, когда Питер сообщил ему новость;  зашел  не  сразу,
но, во всяком случае, в первые же сутки, как услышал  се.  Анджела  была  на
ногах и одета, но вид имела невыразимо  забубенный:  накрашена  как  попало,
кричащими мазками, в духе позднего Утрилло.
     - Анджела, ты выглядишь ужасно.
     - Нет, милый, я чувствую себя ужасно. Ты, я вижу, в армии.
     - Нет, только при военном министерстве.
     Она вдруг с жаром и ни к селу ни к городу начала говорить о французах.
     - Прости, я должна оставить тебя на  минутку,  -  сказала  она  немного
погодя и исчезла в  спальне.  Через  полминуты  она  вышла  обратно  с  едва
заметной  рассеянной  улыбкой  -  улыбкой  внутреннего   довольства,   какую
случается видеть на лице усталой старой монашки  -  почти.  Разница  все  же
была.
     - Анджела, - сказал Безил, - когда ты хочешь выпить, почему бы тебе  не
пить в открытую с другом.
     - Не понимаю, о чем ты говоришь, -  сказала  она.  Безил  был  поражен.
Анджела никогда не притворялась, во всяком случае с ним.
     - Перестань сейчас же, - сказал он. Она перестала и заплакала.
     - Ради бога, не надо, - сказал Безил, прошел в  спальню  и  палил  себе
виски из бутылки, стоявшей возле кровати.
     - Тут на днях, вечером, ко мне заходил Питер с девушкой. Наверное,  они