й выплескивает наверх,  на
обвалившиеся камни стен, переплескивает через них и растекается по  щербатой
щебеночной дороге и глубоким  колеям;  где  развалины  полицейской  казармы,
выстроенной, чтобы держать под контролем дорогу через долину, и сожженной во
время смуты, некогда белели, потом почернели, а теперь зеленеют в один  цвет
с травой, мхом и водяными растениями; где торфяной дым из труб хижин оседает
вниз и смешивается с  туманной  мглой,  поднимающейся  от  сырой  зеленеющей
земли; где  следы  ослов,  свиней  и  гусей,  телят  и  лошадей  безразлично
переплетаются со  следами  босоногих  детишек;  где  мелодичные,  негодующие
голоса из продымленных хижин сливаются с музыкой ручья и топочущего, жующего
скота на пастбищах; где дым и туман  никогда  не  поднимаются,  лучи  солнца
никогда не падают отвесно, а вечер  наступает  медленно,  постепенно  густея
тенями; куда священник приходит редко, так скверна тут дорога и так долог  и
труден обратный под®ем к вершине долины, а кроме священника во весь месяц не
приходит никто, - здесь, в этой глуши, стояла гостиница, куда  в  былые  дни
захаживали рыболовы.  В  летние  ночи,  когда  кончался  клев,  они  подолгу
просиживали тут, потягивая виски и покуривая трубки, - присяжные джентльмены
из Дублина и отставные военные из Англии.  Никто  не  ловил  теперь  рыбу  в
ручье, а та форель, что в  нем  еще  уцелела,  вылавливалась  хитроумными  и
незаконными способами, невзирая на сезон и  права  собственности.  Никто  не
останавливался в гостинице; иной раз, правда, гуляющая парочка или  компания
автомобилистов  задерживались  там  с  намерением   поужинать,   но   затем,
посоветовавшись между собой и принеся извинения, путники двигались дальше до
ближайшей деревни. Сюда-то и прикатил  Эмброуз  на  ирландской  двуколке  со
станции в шести милях за холмом.
     Он сбросил с себя наряд священника, но было  в  его  печальном  виде  и
правильности речи что-то такое, отчего хозяин гостиницы, никогда  раньше  не
видевший еврея-интеллигента, счел его за "падшего священника". Эмброуз узнал
об этой гостинице от  одного  говорливого  пассажира  на  пакетботе;  хозяин
приходился каким-то дальним родственником его жене, и хотя  сам  он  никогда
там не бывал, тем не менее не упускал случая расписать прелести этого места.
     Здесь Эмброуз поселился, в единственной спальне с невыбитыми окнами.
     Здесь  он  хотел  писать  книгу,  собирать   осколки   своей   разбитой
художнической жизни. Он расстелил на обеденном столе большущий лист  бумаги,
и влажный, промозглый воздух прильнул к ней, и пропитал ее, так  что,  когда
на третий день он хотел сделать почин, чернила поплыли и строчки слились,  и
что-то вроде мазка синей краской осталось на том месте, где  следовало  быть
предложению в прозе. Эмброуз положил ручку, и, поскольку пол был с  наклоном
в ту сторону, на которую оседал дом, ручка покатилась по столу, по половицам
и закатилась под комод красного дерева, да так и осталась лежать  там  среди
колец  для  салфеток,  мелких  монет,  пробок  и  мусора,  накопившегося  за
полстолетия. А Эмброуз вышел из дома и пошел бродить в сумеречной,  туманной
мгле, неслышно ступая по мягкой зеленой траве.

     Безил в Лондоне засадил Сюзи за работу.  Ей  хотелось  развлекаться  по
вечерам слишком часто и слишком отяжелительио для кармана. Он засадил ее  за
работу с  иголкой,  ножницами  и  шелком  для  вышивания;  она  спарывала  с
крепдешиновых подштанников Эмброуза монограммы с буквой "А"  и  заменяла  их
буквой "Б".

        VI

     Подобно лошадям в манеже, - в хвост друг другу  на  ориентир,  перемена
поводьев, по кругу на ориентир  на  противоположной  стене,  снова  перемена
поводьев, снова в хвост друг другу - самолеты кружили  в  режущем  солнечном
свете. Гудели в утреннем небе моторы,  высыпались  маленькие  черные  бомбы,
перевертывались в воздухе, уваливаясь следом  за  самолетами,  и  взрывались
бесшумными выбросами камня и пыли, которые уже начинали оседать, когда  звук
разрывов потрясал склон холма, на котором Седрик Лин  пытался  определить  в
бинокль место падения.
     Примет весны нигде не было видно в  этой  стране.  Земля  повсюду  была
мертвая и замерзшая, глубокий снег на холмах, тонкий лед в долинах; почки на
терновнике были твердые, маленькие и черные.
     - Кажется, они обнаружили первую роту, полковник, - сказал Седрик.
     Штаб батальона помещался в пещере на склоне холма - неглубокой  пещере,
образованной большой скалой, сдерживающей скопления камней помельче, которые
из года в год скатывались сверху и располагались вокруг. Тут  было  как  раз
место для полковника, начальника  штаба  и  Седрика;  они  прибыли  ночью  и
наблюдали рассвет над холмами. Прямо под ними уходила в глубь страны дорога,
поднимаясь на высоты напротив рядом туннелей и колец серпентины. У  их  ног,
между пещерой и кручей впереди, лежала замерзшая, ровная местность. Там была
спрятана резервная рота. Яму  небольшим  сжатым  обводом  прикрывал  штабной
взвод. В двадцати ярдах, под другой скалой, лежали двое связистов с рацией.
     - Анна, Бомба, Чарли, Дот... Лулу, я Коко. Подтверди Получение сигнала.
Перехожу на прием. Они шли маршем всю ночь.
     Когда они забрались в яму, Седрик обливался горячим потом, а  после,  в
прохватывающей рассветной мгле, - холодным. Сейчас,  под  потоком  солнечных
лучей, ему было тепло и сухо и немного клонило в сон.
     Противник был  где-то  за  дальними  холмами.  Предполагалось,  что  он
появится ближе к вечеру.
     - Так они и сделают, - сказал полковник.  -  Атакуют  в  последний  час
светлого времени, чтобы избежать контратаки. Ну, на этой-то позиции их можно
удерживать сколько угодно. Вот только левый фланг меня беспокоит.
     - Туда отходят ломширцы. Пора бы им быть на позиции, - сказал начальник
штаба.
     - Знаю. Но куда они провалились? Почему не шлют связного?
     - Вся эта активность в воздухе  по  фронту  означает,  что  они  придут
оттуда, - сказал начальник штаба.
     - Будем надеяться.
     Бомбардировщики отбомбились, построились клином и с гудением исчезли за
холмами. Вскоре появился разведывательный самолет.  Он  рыскал  по  небу  из
стороны в сторону, разглядывая землю, словно старуха, обронившая монету.
     - Прикажите этим дурням пригнуть головы, - сказал полковник.
     Когда самолет улетел, он разжег трубку, встал у выхода из  пещеры  и  с
беспокойством посмотрел в сторону левого фланга.
     - Не видать там ломширцев? - сказал он.
     - Никак нет, полковник.
     - Противник мог отрезать их вчера вечером, вот чего я опасаюсь.  Вы  не
можете связать меня с бригадой? - спросил он капрала-связиста.
     - Бригада не отвечает, сэр. Мы все время пытаемся выйти на связь. Лулу,
я Коко. Подтверди получение сигнала. Подтверди получение  сигнала.  Перехожу
на прием.
     - Мне очень хочется продвинуть на тот фланг четвертую роту.
     - Это за пределами нашего района обороны.
     - К черту район.
     - Мы останемся без резерва, если они пойдут прямо по дороге.
     - Знаю, это-то меня и удерживает.
     Прибыл связной с донесением. Полковник прочел его и передал Седрику для
подшивки.
     - Третья рота на позиции. Это все, о  чем  докладывают  наши  передовые
роты. Пойдем поглядим, что там у них.
     Полковник и Седрик двинулись вперед, оставив начальника штаба в пещере.
Они обходили штабы рот, задавая немногочисленные вопросы в  порядке  несения
службы.  Схема  обороны  была  простая:  три  роты  по  фронту,   четвертая,
резервная, в тылу. Местность для обороны  была  подходящая.  Если  только  у
противника нет танков - а все данные разведки говорили за то, что танков,  у
него нет, - дорогу можно удерживать до тех пор, пока на кончатся  боеприпасы
и продовольствие.
     - Производили разведку на воду?
     - Так точно, полковник. Вон за  теми  скалами  есть  хороший  источник.
Доставляем воду по эстафете.
     - Молодцы.
     Первую роту бомбили, но обошлось без потерь, если не считать царапин от
каменных осколков. Испытание не сломило  людей.  Сейчас  они  поспешно  рыли
ложные траншеи далеко от своих позиций, чтобы отвести  от  себя  удар,  если
самолеты появятся снова. Полковник вернулся  с  обхода  довольный:  батальон
делал все как положено. Лишь бы выдержали фланги, а уж он-то стоит крепко.
     - Есть связь с Лулу, сэр, - сказал капрал-связист. Полковник доложил  в
штаб бригады, что батальон на позиции. Активность  в  воздухе.  Потерь  нет.
Противник не обнаружен.
     - У меня нет соприкосновения на левом фланге... Да, я знаю, что это  за
пределами бригадного района обороны. Я знаю, что там должны  быть  ломширцы.
Но там ли они? Наши... Да, верно, но фланг совершенно  повиснет  в  воздухе,
если они не об®явятся...
     Был полдень. Позавтракали печеньем  и  шоколадом;  у  начальника  штаба
нашлась бутылка виски. Есть особенно не хотелось, зато они выпили весь запас
воды и послали ординарцев наполнить  бутылки  из  источника,  который  нашла
первая рота. Когда ординарцы вернулись, полковник сказал:
     - Левый фланг все-таки не дает мне покоя. Лин, пойдите туда,  выясните,
куда делись эти проклятые ломширцы.
     До  ближайшего  горного  прохода,  где   полагалось   держать   оборону
ломширцам, было две мили по боковой тропе. Седрик оставил своего ординарца в
штабе. Это было против правил, но Седрик уже устал от  зависимой  солдатской
массы, которая на протяжении всей операции тяготила и угнетала  его.  Теперь
он шел один и радостно ощущал себя одним цельным человеком - одна пара  ног,
одна  пара  глаз,   один   мозг,   -   посланным   по   одному-единственному
вразумительному поручению. Один цельный человек  может  свободно  идти  куда
угодно по земной поверхности. Умножьте  его,  суньте  его  в  стадо  -  и  с
прибавлением каждого нового ему подобного вы будете вычитать из  него  нечто
ценное, сделаете его на  столько-то  меньше  человеком.  Такова  сумасшедшая
математика войны. В небе появился разведывательный самолет. Седрик  сошел  с
тропы, но не бросился искать укрытие, не ткнулся лицом в землю, гадая о том,
есть ли в самолете хвостовой стрелок, как сделал  бы,  будь  он  при  штабе.
Мощное оружие современной войны  не  принимает  в  расчет  одиночные  жизни;
только целое отделение может быть стоящей целью для очереди из  пулемета,  а
бомбу стоит бросать только на взвод или  грузовик.  Никто  ничего  не  имеет
против единичной личности. Пока он  один,  он  свободен  и  в  безопасности.
Опасна  множественность.   Разделенные,   мы   выдерживаем,   об®единившись,
погибаем. Так думал Седрик, с легким сердцем шагая прямо на врага,  отряхнув
с ног своих все разочарования стадной жизни. И, сам того не ведая, он  думал
в точности так, как думал Эмброуз, бросая, клич: "Культура должна  перестать
быть монастырской и должна стать келейной".
     Он добрался до того места, где следовало находиться ломширцам. Их нигде
не было видно. И ни малейшего признака жизни не  было  видно  нигде,  только
скалы и лед вокруг, а вдали, на холмах, снег. Долина убегала прямо  в  холмы
параллельно шоссе, от которого он  удалился.  Возможно,  они  удерживают  ее
выше, там, где она  сужается,  подумал  он  и  пошел  каменистой  тропой  по
направлению к горам.
     Там он их и нашел - двадцать солдат под командованием младшего офицера.
Они установили орудия с таким расчетом, чтобы держать под обстрелом тропу  в
наиболее узкой части, и лежали теперь, ожидая, что принесет вечер. Люди были
вымотаны и оборваны.
     - Простите, что не послал к вам связного, - сказал офицер. - Мы  вконец
дошли. Я не знал точно, где вы находитесь, да и лишних людей у меня нет.
     - Что произошло?
     - Это была какая-то глупистика, -  ответил  младший  офицер,  впадая  в
традиционный жаргон своей профессии,  имеющий  обозначения  для  всех  видов
человеческой трагедии. - Они бомбили нас вчера весь  день,  и  нам  пришлось
залечь. В перерывах между налетами мы проходили милю-две,  только  это  было
горе, а не продвижение. Потом, перед самым закатом, они поехали прямо по нас
в броневиках. Мне  с  этой  группой  удалось  выскочить.  Может,  где-нибудь
поблизости  бродят  еще  какие-нибудь  одиночки,  хотя  я  сильно   в   этом
сомневаюсь. К счастью, фрицы решили  на  этом  пошабашить  и  устроить  себе
ночной отдых. Мы шли маршем всю ночь и весь день. Только час назад стали  на
позицию.
     - Вы сможете их здесь остановить?
     - А вы как думаете?
     - Нет.
     - Нет, остановить их здесь мы не  сможем,  разве  только  задержать  на
полчаса. Они могут принять нас за передовое охранение батальона  и  отложить
атаку на завтра. А вы сможете прислать подкрепление, как по-вашему?
     - Да. Я сейчас же иду обратно.
     - Передышка  нам  не  помешала  бы,  -  сказал  офицер.  Большую  часть
обратного пути Седрик бежал. Полковник с мрачным видом слушал его отчет.
     - Бронеавтомобили или танки?
     - Бронеавтомобили.
     - Ну что ж, рискнем. Перебрасывайте туда четвертую роту,  -  сказал  он
начальнику штаба, а затем доложил по радио в штаб бригады  об  услышанном  и
принятых мерах. Четвертая рота  выступила  через  полчаса.  Из  пещеры  было
видно, как солдаты шагают по тропе, которой Седрик шел так  живо  и  весело.
Неожиданно, пройдя всего только милю, колонна остановилась,  расчленилась  и
стала развертываться в боевой порядок.
     - Опоздали, - сказал полковник. - Вон бронеавтомобили.
     Они смяли уцелевших ломширпев и теперь веерообразно раз®езжались по дну
долины. Седрик насчитал их двадцать штук;  за  ними  показался  нескончаемый
поток грузовиков с солдатами. При первом же выстреле грузовики остановились,
и под прикрытием бронеавтомобилей пехота повыскакивала из кузовов на землю и
с  парадной  методичностью  пошла  вперед  расчлененными  цепями.  Вместе  с
бронеавтомобилями  появилась  эскадрилья  бомбардировщиков.  Они  летели  на
бреющем полете вдоль тропы, и вскоре по всему  батальонному  району  обороны
загрохотали разрывы.
     Полковник отдавал приказ о немедленном отводе рот,  занимавших  позиции
по фронту.
     Седрик стоял в пещере. Странное дело, думал он, ему пришлось так  много
заниматься пещерами на своем веку.
     - Лин, - сказал полковник, - доберитесь до первой роты и об®ясните, что
происходит. Если они сейчас ударят с тыла,  броневикам  придется  отойти,  и
другие роты смогут выскочить.
     И вот Седрик отправился через маленькое поле  битвы.  Все  происходящее
по-прежнему казалось ему совершенно нереальным.
     Бомбардировщики сбрасывали бомбы не  прицельно,  всплошную  обрабатывая
землю перед фронтом  своих  бронеавтомобилей,  между  батальонным  штабом  и
входом в долину, где окопалась первая рота. Хотя грохот разрывов беспрерывно
сотрясал воздух, он по-прежнему казался Седрику каким-то нереальным. Он  был
частью того сумасшедшего мира, в котором ему, Седрику, с  самого  начала  не
было места. Грохот этот не имел к нему никакого отношения. Он услышал у себя
над головой свист бомбы, казалось, она падала прямо  на  него.  Он  бросился
ничком на землю, и она взорвалась  в  пятидесяти  ярдах,  обдав  его  градом
мелких камней.
     - Кажется, накрыли, - сказал полковник. - Нет, поднялся.
     - Он молодцом, - сказал начальник штаба.
     Бронеавтомобили вступили в огневой  бой  с  четвертой  ротой.  Немецкая
пехота,  вытянувшись  в  длинную  цепь  от  склона  до  склона,   продолжала
подступать все ближе и ближе. Немцы еще не открывали  огня.  а  лишь  тяжело
шагали цепью за бронеавтомобилями, на  расстоянии  вытянутой  руки  друг  от
друга. За ними вырастала новая волна. Седрику предстояло пройти сквозь  эгот
фронт. Он находился еще вне зоны эффективного ружейного огня противника,  но
пули на излете уже свистели в скалах вокруг.
     - Ему не добраться, - сказал полковник.
     Наверное, я веду себя довольно смело, думал Седрик. Как  странно.  Ведь
на самом-то деле я совсем не смелый. Просто все это такая дикая глупость.
     Первая рота уже пришла в движение. Как только там  заслышали  стрельбу,
рота, не  дожидаясь  приказа,  сделала  именно  то,  чего  хотел  полковник.
Медленно продвигаясь между валунами вверх по склону  противолежащего  холма,
она занимала позиции с тем,, чтобы выйти во фланг противнику,  вышедшему  во
фланг батальона. Теперь уже неважно было, доберется до нее Седрик  или  нет.
Он до нее не добрался. Пуля сразила его,  убила  наповал,  когда  он  был  в
четверти мили от цели.


        ЭПИЛОГ

        Лето

     Настало лето,  а  с  ним  стремительная  череда  исторических  событий,
которым ужаснулся и отказывался верить весь мир - точнее  говоря,  весь,  за
исключением  Джозефа  Мейнуэринга,  чей  изысканно-тяжелый  телесный  состав
укрывал в себе легковеснейшую душу, глубочайшее, непрошибаемое  легкомыслие,
позволявшее ему безмятежно  попрыгивать  вверх  и  вниз  на  огромных  валах
истории,  разбивавших  в  щепу  более  основательные   натуры.   При   новой
администрации он оказался перемещенным в такую сферу общественной жизни, где
никому не мог причинить серьезного вреда, и эту перемену  он  воспринял  как
вполне заслуженное повышение. В мрачные часы немецкой победы у  него  всегда
был наготове какой-нибудь светлый анекдот; он принимал на  веру  и  повторял
все, что слышал; теперь он рассказывал, причем все сведения у него  были  из
самых  авторитетных   источников,   что   в   немецкую   пехоту   набираются
исключительно  мальчишки  и  что  перед  боем   их   одурманивают   опасными
наркотиками; "Те, кого не скосит пулеметной очередью, умирают через неделю",
- говаривал он. Живо, словно он сам был тому свидетелем,  он  рассказывал  о
небе Голландии, затмившемся от прыгающих с  парашютом  монашек,  о  рыночных
торговках, которые "снимают" английских офицеров, стреляя поверх  лотков  из
пистолет-пулеметов, об официантках, которых ловили на крышах  отелей  в  тот
момент,  когда  они  отмечали  комнаты  генералов  крестами,  как  отпускник
помечает свою комнату на открытке с видом пансиона. Еще  долго  после  того,
как в более ответственных кругах расстались со всякой надеждой, он продолжал
верить в незыблемость линии Мажино. "Там такой маленький выступ, - говаривал
он. - Нам надо только отщипнуть его", - и показывал большим  и  указательным
пальцем, как это делается. Он изо дня в день уверял, что враг  исчерпал  все
ресурсы и теперь заманивается все дальше и дальше на собственную погибель. В
конце концов, когда даже для сэра Джозефа стало очевидно, что на  протяжении
нескольких дней Англия потеряла все оружие  и  снаряжение  своей  регулярной
армии, а также своего единственного союзника; что враг находится менее чем в
двадцати пяти милях от ее берегов;  что  в  стране  имеется  лишь  несколько
батальонов полностью вооруженных, полностью обученных войск; что она связала
себе руки войной на Средиземном море с численно  превосходящим  противником;
что ее города лежат беззащитны перед воздушным нападением с аэродромов более
близких, чем оконечности ее  собственных  островов;  что  враг  угрожает  ее
морским путям более чем с десятка новых баз, - в  конце  концов  сэр  Джозеф
сказал: "Если рассматривать все в должной перспективе,  я  полагаю,  что  мы
добились большого, осязаемого успеха. Германия вознамерилась уничтожить нашу
армию, и ей это не удалось. Мы продемонстрировали миру  нашу  непобедимость.
Больше того, теперь, когда французы  сошли  со  сцены,  устранено  последнее
препятствие  к  подлинному  взаимопониманию  с   Италией.   Я   никогда   не
пророчествую, но я уверен, что еще до конца года итальянцы заключат  с  нами
долгосрочный сепаратный договор. Силы немцев истощены. Им теперь ни  за  что
не оправиться от потерь. Они растранжирили цвет своей армии.  Они  расширили
свои границы сверх разумных пределов и захватили такую территорию, что им не
по силам ее удержать. Война вступила в новую, еще более славную фазу".