дних комнатках нескольких пирейских кабаков, где мало пили
и долго разговаривали вполголоса, а то и шепотом; пролегал мимо корабля  с
переломленной мачтой и  пробитым  бортом,  уныло  накренившегося  набок  в
дальнем конце причала; привел из Пирея в Афины,  проходя  по  местам,  где
имел обыкновение развлекаться к превеликому смятению своих земляков Тезей,
сын царя Эгея;  и  наконец  оборвался  у  кабачка,  где,  как  выяснилось,
вышеупомянутый Тезей появлялся чаще всего.
   В кабачке его, однако, не оказалось. Никого там не было, кроме  унылого
хозяина, давно, по всему видно, примирившегося с мыслью, что богиня  удачи
никогда не посетит его скромное заведение. Плюгавенький был  кабатчик,  не
из оборотистых, - задними комнатами  и  побочными  заработками  тут  и  не
пахло, глаз у меня насчет этого наметан. Люди такого сорта хороши одним  -
они простодушные болтуны и порой по наивной своей бесхитростности  выложат
сведения, за которые в другом месте пришлось бы как следует заплатить.
   Я заказал вино и обед, достаточно  дорогие,  чтобы  быть  занесенным  в
число гостей, заслуживающих  внимания  и  лучшего  обращения,  и  довольно
быстро разговорил хозяина, незаметно переведя разговор с кносских новостей
на Тезея, о котором я, профан этакий критский,  знал  едва  ли  не  меньше
новорожденного младенца.
   И хозяина понесло. Я и раньше знал, что Тезей благодаря  своему  живому
характеру горячей любовью афинян  не  пользуется.  Спасало  их  от  полной
прострации лишь то, что большую часть времени Тезей проводил,  болтаясь  в
иных  краях  с  ватагой  шалопаев  под  предводительством  некоего  лапифа
Пиритоя, того еще молодчика. Однако и самые  светлые  деньки  когда-нибудь
кончаются, и афиняне вновь обрели Тезея при обстоятельствах, о  которых  я
слышал впервые, - это были самые свежие новости, еще не успевшие дойти  до
Крита.
   Пиритой со своими приятелями, в том числе, понятно, и Тезеем, ни за что
не упустившим бы такой случай, отправился в Кикир, чтобы  украсть  жену  у
тамошнего царя Эдонея. Однако старый Эдоней кроме молодой красивой супруги
обладал еще и знаменитой на всю Элладу псарней, обитателей которой он,  не
мудрствуя, и спустил на нахальных гостей, вознамерившихся против его  воли
разлучить его с любимой супругой. Пиритоя и кого-то еще  псы  разодрали  в
клочки, кое-кому удалось удрать, а  покусанный  Тезей  угодил  в  Эдонееву
тюрьму, где, на радость афинян, мог задержаться надолго.
   Выяснилось вскоре, что радовались Афины рано. Одно из  заданий,  данных
царем Эврисфеем Гераклу, как раз и заключалось в том,  чтобы  привести  из
Кикира свору тамошних псов. Геракл выполнил его добросовестно, как  и  все
прочие,  но  по  собственной  инициативе,  уходя  из  Кикира,  кроме  псов
прихватил и Тезея, приходившегося ему дальним родственником. Так и  вышло,
что Тезей, едва залечив раны, осел в Афинах, причем пережитые неприятности
отнюдь не способствовали превращению его характера в голубиный.  И  слабым
утешением  афинянам  служили   лишь   поговорки   вроде   "перебесится   -
остепенится". Увы, поговорки не всегда  отражают  хитросплетения  реальной
жизни - в частности, увиденный мною  утром  в  порту  изувеченный  корабль
приобрел такой вид после того, как Тезей с дружками не поделили  что-то  с
его командой.
   Наш чинный разговор был прерван к вящему моему удовольствию  и  полному
неудовольствию  хозяина.  Глянув  случайно  в  окно,  он  с®ежился  -  мне
показалось даже, что сейчас он нырнет под стол, - и прошептал:
   - Тезей!
   И шустро юркнул за стойку. Я пересел на другой табурет, в  угол,  чтобы
быть лицом к вошедшему.
   Ничего  пугающего  и  ничего  выдающегося.   Таких   тысячи.   В   меру
привлекателен, молод, достаточно силен, но никакой, как  у  них  в  Афинах
говорят, божьей отметины. Впрочем, он меня вполне устраивал  таким,  каким
был.
   Удостоив меня лишь мимолетным равнодушно-пренебрежительным взглядом, он
ногой придвинул табурет, сел и рявкнул:
   - Вина! И не того  уксуса,  которым  простаков  потчуешь.  Что  стоишь,
может, денег ждешь?
   Хозяин выпорхнул из-за стойки так, словно  на  ногах  у  него  внезапно
оказались крылатые сандалии Гермеса.
   - Какие деньги, Тезей? - приговаривал  он,  увиваясь  вокруг  стола.  -
Такая честь моему скромному заведению, жаль вот, жена с дочкой на  базаре,
они бы тоже порадовались...
   - Кстати, о дочке, - Тезей его не отпускал. - Красивая она у  тебя,  да
больно много о себе воображает. Ты почему недотрогу  воспитываешь,  старый
баран?  (Хозяин  мялся,  угодливо  хихикая.)  В   кого   это   она   такая
скромненькая, интересно бы знать? Уж наверняка  не  в  тебя.  Думаешь,  не
знаю, куда ты норовишь шмыгнуть, когда жена гостит у родни? Домик у  бани,
а?
   Я не сводил взгляда с его лица и, надо  признаться,  испытал  некоторое
потрясение. Я умею разбираться в людях и  в  их  поведении,  ремесло  того
требует, я и жив-то остался до сих пор только благодаря умению разгадывать
собеседника, противника. Так что ошибиться я никак  не  мог.  Этот  парень
играл, как первоклассный комедиант, актер  из  самых  лучших,  великолепно
изображая недалекого  молодого  шалопая,  полупьяного  хама,  смысл  жизни
которого заключен лишь  в  неразбавленном  маммертинском  вине,  драках  и
доступных красотках. Но  это  была  маска;  судя  по  всему,  он  давно  и
тщательно отрепетировал  интонации,  позы  и  жесты.  Не  только  простака
хозяина, многих людей поумнее он с успехом мог ввести  в  заблуждение.  Но
только не меня.
   То, что он оказался сложнее, чем я представлял, собственно,  ничего  не
изменяло. Его роль в предстоящих событиях четко определена, и его качества
никоим образом ни  на  что  не  влияют.  Примитивная  марионетка  как  раз
способна создать лишние хлопоты и вызвать непредвиденные случайности, а я,
при всем к себе уважении, отнюдь не считаю, что полностью  застрахован  от
упущений и промахов. Решено, он подходит.
   - Повеселились на славу? - спрашивал тем  временем  кабатчик,  неуклюже
меняя тему разговора.
   - Ничего интересного, - небрежно махнул рукой Тезей. - Разнесли в щепки
одну тартесскую лоханку.
   - Какой великий подвиг, право! - громко и насмешливо сказал я  на  весь
кабак. - Хозяин, выгляни на улицу, посмотри,  не  шатаются  ли  поблизости
летописцы. Если увидишь рапсода, тоже зови. Такое героическое деяние нужно
немедленно занести в скрижали.
   Хозяин уставился на меня с ужасом, Тезей - с изумлением.
   - Я не ослышался? - спросил он многозначительно.
   Я сказал раздельно и громко:
   - У нас на Крите такими потасовками и уличные  мальчишки  не  стали  бы
хвастаться.
   - Так ты с Крита? - Он издевательски расхохотался.  -  Это  у  вас  там
любвеобильная царица наставила рога супругу в прямом и переносном смысле?
   - Болтают всякое, - сказал я, - а ты, оказывается, не только болтун, но
еще и сплетник?
   Он двинулся ко мне нарочито медленно. Я стоя ждал, неотрывно глядя  ему
в глаза.
   Он шел, отшвыривая ногами табуреты.
   Я стоял.
   Он чуточку замедлил шаг - его смутило, что я держусь столь уверенно.
   Я смотрел ему в глаза.
   Теперь нас разделял шаг, не более. Он нерешительно  положил  ладонь  на
рукоять меча.
   - Меч не стоит обнажать в кабаке - он теряет блеск, -  сказал  я.  -  И
потом я безоружен, это как-то...
   - Что тебе  нужно,  бычачий  подданный?  -  спросил  он  грубо,  но  за
грубостью не скрылось то самое удивление - он был умен, сообразил, что все
это ничуть не похоже на обычную кабацкую ссору, и откровенно колебался.
   - Я не затем плыл к тебе с Крита, чтобы ты меня зарубил в первые минуты
знакомства.
   - Ко мне? - Он обернулся: - Хозяин, брысь!
   Хозяин исчез. Тезей присел напротив - смесь  удивления,  любопытства  и
подозрительности.
   - Ты кто такой?
   - Я - Рино с острова Крит, по воле богов толкую сны.
   - Я сплю без снов, - отмахнулся он.
   - Ой ли? - сказал я. - Ложь. Сны видят даже  собаки,  а  уж  человек...
Человек их видит всегда. Отними у человека сны - и он умрет  от  отчаяния,
потому что сны - это наши желания и те, что еще  могут  осуществиться,  но
чаще всего - желания уже заведомо несбыточные. Сплошь и рядом  во  сне  мы
живем более насыщенной и удачливой жизнью, нежели наяву, потому что  наяву
заела обыденность, смелости не хватило,  просто  не  повезло.  Можешь  мне
верить - я большой специалист по снам. Я их толкую, но  одного  толкования
мало.
   - Что же еще нужно, кроме толкования? - спросил он, и я подумал: вот  и
все, теперь ты мой. Ты умнее, чем я считал, но я понял тебя, и ты все-таки
станешь моей марионеткой.
   - Согласно доктринам современной науки, сны человеку посылают  боги,  -
сказал я. - Но для чего они это делают?  Чтобы  дать  отдых  уставшему  за
день, чтобы подсластить нашу убогую и скудную жизнь? Если ты перебиваешься
с хлеба на чечевицу, во сне будешь играть мешками с золотом, если тебе  не
отдалась гордая красавица, во сне  ты  ее  получишь,  если  ты  родился  в
хижине, во сне будешь восседать на троне, одетый в пурпур,  и  все  это  -
милостью добрых богов. Как умилительно, слов нет... Чушь  собачья,  Тезей.
Боги становятся филантропами раз в столетие - по капризу,  из  пресыщения.
Когда им надоедает Олимп, небо, облака, они  спускаются  на  землю,  чтобы
немного развлечься.  А  развлечения  бывают  самыми  разными  -  например,
творить добро.
   - Философия у тебя интересная, - сказал Тезей.  Сейчас  он  был  таким,
каким, по всей вероятности, бывает только наедине с собой. - Но перейдем к
делу.
   - Я и говорю о деле. Ты согласен теперь,  что  боги  посылают  нам  сны
отнюдь не по доброте своей? Отлично. Тогда?
   - Что же тогда? - подхватил он.
   - Сны - одна из разновидностей наказания. Чем обычно  наказывают  людей
боги? Засухой,  дождем  огненных  камней,  градом,  чудовищами,  пожарами,
мором, набегами неприятеля. Но все это  действует  лишь  на  наше  бренное
тело, а сны - истязание души.
   - А что если боги не имеют никакого отношения к  нашим  снам?  -  резко
перебил он.
   -  Прекрасно,  -  сказал  я.  -  Собственно  говоря,  заявлять  так   -
богохульство, ведь каждому известно, что сны нам посылает  Морфей.  Ладно,
будем надеяться, что он нас не слышал, не будет у него времени следить  за
каждым. Видишь ли, Тезей, если сны - наказание, то вряд ли имеет значение,
посылает ли их бог  или  человека  наказывает  его  собственная  душа,  ты
согласен?
   - Что-то я тебя не совсем понял.
   Я нагнулся к нему и заглянул в глаза:
   - А что заставило тебя поверить, будто сны - наказание? Каждую минуту я
жду, что ты скажешь: "Критянин, ты пьян или безумен и  болтаешь  глупости.
Если я увидел во сне поющую на крыше корову или храмовый праздник в  честь
Зевса, то в чем же тут наказание?" - Я нагнулся к нему еще ближе. - Ничего
подобного ты не сказал, такой вывод тебе и в голову не мог прийти,  потому
что твои сны на редкость однообразны. Тебе снятся горящие города,  которые
жгут твои воины, армии, которые ты ведешь,  морские  сражения,  в  которых
побеждает твой флот. Это под твоим мечом хрустят кости  Лернейской  гидры,
это на твоем ложе Андромеда и Елена Прекрасная, это от твоих стрел  падают
стимфалиды, это через твое плечо перекинуто золотое руно. Ты  примерял  на
себя подвиги Геракла и аргонавтов, славу Одиссея и битвы  Патрокла  -  так
слуга, пока хозяина нет дома, надевает его блестящую виссоновую  тунику  и
кривляется перед зеркалом. Но потом наступало жестокое утро,  младая  наша
Эос розовыми своими перстами пыталась открыть тебе глаза, а ты отбивался и
молил  дать  досмотреть  сон.  И  горько  сожалел,   что   живешь   не   в
гиперборейских землях, где ночь длится полгода. Так, Тезей? Я прав?
   На лице у него был страх.
   - Ты колдун или бог?
   -  Я  обыкновенный  человек,  -  сказал  я.  -  Стыдно,  Тезей,  -   ты
сомневаешься  в  могуществе  человеческого  ума?  Твой  дед  Питтей,  царь
Трезены, был образованнейшим человеком своего  времени,  писал  книги,  ты
многому у него научился. К чему нам привлекать колдунов и богов? То, о чем
думает один человек, может отгадать другой - вот и весь секрет.
   Хотя есть и другой секрет, унизительный для него, и поэтому не  следует
говорить о нем вслух - он считает себя неповторимой и самобытной личностью
и мысли не допускает, что его побуждения ужасно стандартны.
   - Если честно, я вполне сочувствую тебе, Тезей, - сказал я. - Мачеха  у
тебя - весьма неприглядного поведения особа,  даже  убить  тебя  пыталась.
Отец пока что не намерен освобождать для тебя  трон.  Золотое  руно  давно
отнял у колхов Язон, чудищ трудолюбиво перебил  Геракл,  осада  Трои  -  в
прошлом. Ну где уж тут проявить себя? И чтобы  дать  хоть  какой-то  выход
неутоленному честолюбию и энергии, ты буянишь в портовых кабаках,  пугаешь
путников на дорогах...
   - Хватит! - Он грохнул кулаком по столу, упал и разбился кувшин.  Тезей
склонился ко мне и заговорил лихорадочным шепотом, готовым в любой  момент
перейти на крик. - Да, ты прав, проклятый критянин. Я хочу  славы.  Чем  я
хуже Язона, Патрокла или дяди Геракла? Чем они были лучше меня - тем,  что
родились вовремя и ухватили за хвост счастливый случай? Почему я, молодой,
сильный, не без способностей, точно знающий, чего хочу, должен прозябать в
глуши? Где справедливость богов, о которой вопят во всех  храмах?  Или  ты
будешь говорить о деле, или...
   Его рука дернулась к поясу. Переигрывать не  стоило  -  он  приведен  в
нужное состояние, пора обговаривать конкретные детали.
   - В последнее время стало ужасно модным жаловаться на  несправедливость
богов, - сказал я. - Плохому любовнику всегда  неудобная  постель  мешает.
Хорошо, оставим  высокие  материи.  Поговорим  о  деле.  Ты  жаловался  на
несправедливость  богов?  Что  ж,  настал  твой  час.  Чудовища,   некогда
обитавшие в ущельях Эллады, перебиты, но остается Минотавр, страшилище  из
кносского Лабиринта. Убей его, и тебя признают равным Гераклу.  Или  ты  в
этом сомневаешься?
   - Минотавр? - переспросил он, заметно побледнев. - Это страшилище?
   - Испугался? Столько лет мечтал о славе, а  теперь,  когда  стоит  лишь
протянуть руку и взять ее, как спелое яблоко с ветки, идешь  на  попятный?
Или все же думаешь, что это и подвигом нельзя назвать? Вспомни живую дань,
которую платят  Криту  твои  Афины.  Хочешь,  выслушаем  мнение  простого,
среднего человека? Хозяин! - закричал я.
   Хозяин опасливо приблизился. Он был  несказанно  удивлен  и  обрадован,
застав нас мирно сидящими за своим столиком, а  утварь  своего  заведения,
если не считать кувшина, - совершенно  целой.  Однако  кувшин  он  все  же
отметил скорбным взглядом.
   - Друг кабатчик, что ты думаешь о Минотавре? - небрежно спросил я.
   - Мерзкое  чудовище.  -  Его  лицо  помрачнело.  -  Сколько  это  может
продолжаться - живая дань, погибшие смельчаки? О  чем  Геракл  думает,  не
знаю, как раз ему по плечу. Постарел наш Геракл, что ли...
   - А найдись смельчак и убей он Минотавра? - спросил я.
   - Вся Эллада славила бы его как богоравного!
   - Довольно, иди, - сказал я. - Итак, Тезей? Наш друг кабатчик нисколько
не преувеличил  -  победителя  Минотавра  весь  мир,  и  особенно  Эллада,
признают героем, равным Гераклу и Язону. Боишься?
   - Как тебе сказать, - произнес  он  задумчиво.  -  Это  не  страх,  тут
другое. Сорок три человека уже погибли, ни один из них не вернулся  назад.
А ведь это были опытные, набившие руку бойцы. Последние два года никто уже
не отваживается выйти на поединок. Я не боюсь рисковать,  но  какой  смысл
идти в бой, зная заранее, что тебя ожидает поражение?
   - Ты просто не веришь в свои силы, - сказал я. - Разве до Геракла никто
не пытался убить Немейского льва? Разве до Язона никто не пробовал  добыть
золотое  руно?  Путь  к   победе   всегда   устлан   трупами   неудачливых
предшественников.
   - Может быть, ты побывал в Дельфах и заранее знаешь...
   - И не думал, - сказал я. - Хороший лекарь никогда не станет лечиться у
другого лекаря, иначе он рискует подорвать свой авторитет. Решайся, Тезей.
Рискни, поверь, что повезет именно тебе, что  так  предначертано.  Я  могу
уйти, но ты никогда не простишь себе, что однажды смалодушничал.
   Наступил решающий миг. Он умен и честолюбив, но нужно еще, чтобы он  не
оказался  трусом.  Неизмеримо  проще  было  бы,  окажись  он   откровенным
примитивным подонком, тогда я мог бы позволить  себе  кое-какими  намеками
убедить его, что его задача легче, чем  ему  представляется.  Но  он  пока
всего лишь юный неглупый честолюбец, равно чуждый подлости и  героизму,  и
моя  откровенность  может  его  отпугнуть.  А  жаль.  Как-никак   неплохая
кандидатура на роль  главного  героя,  дело  не  в  молодости  и  обаянии,
родословная его меня привлекает - сын  Эгея,  царя  одного  из  славнейших
городов Эллады, внук мудрого царя Питтея, воспитывался в знаменитой своими
учебными заведениями  Трезене,  родственник  Геракла,  наконец,  а  это  -
преемственность поколений, толпа такое любит, Аид меня забери.
   - Я согласен! - Он вскинул голову.
   Конечно, он чуточку рисовался, сам восхищался своей  храбростью,  но  и
понять его можно - не так-то просто решиться выйти  на  бой  с  чудовищем,
прикончившим уже сорок три храбреца. Итак, полдела сделано.
   - Ты победишь, Тезей! - раздался мягкий вкрадчивый голос.  Давненько  я
его не слышал, но ничуть не удивился - чего-нибудь в этом  роде  следовало
ожидать. Впрочем, и на  лице  Тезея  я  не  заметил  особого  удивления  -
очевидно, он полагал, что, решившись на подвиг, может беседовать с богами,
как равный.
   Гермес, бог торговли и всевозможных  плутней,  покровитель  путников  и
мошенников, шествовал к нам от двери во всем своем великолепии,  в  самом,
так сказать, парадном и престижном  облике  -  он  шагал  по  воздуху,  не
касаясь грязного  пола,  прозрачные,  отблескивающие  радужными  вспышками
крылышки  золотых  сандалий  трепетали,   и   сандалии   казались   живыми
существами, прекрасными птицами, залетевшими из неведомой страны;  в  руке
сверкал витой золотой кадуцей [магический жезл]; короткий плащ,  сотканный
из радуги, колыхался за спиной; сияние, напоминающее чистым золотым цветом
луч солнца, пробившийся сквозь тающую  грозовую  тучу,  излившую  весь  до
капельки дождь, вплыло следом за Гермесом  в  дверь  и  заливало  кабачок,
преображая обшарпанные стены и делая гармонично красивыми грубые табуреты.
Выглядело все это достаточно эффектно - наш покровитель умеет себя подать,
ничего не скажешь.
   - Ты победишь, Тезей, -  сказал  Гермес  мурлыкающим  голосом.  -  Боги
поручили мне, легконогому вестнику  Олимпа,  сообщить  тебе  эту  приятную
весть.
   Он уселся в воздухе над табуретом и изящно скрестил  ноги.  Улыбка  его
была подкупающей, невинной и прекрасной, как лесной ручей.
   - Ты не изумлен и не испуган, юноша? Я, правда, не самый старший  и  не
самый влиятельный в семье олимпийцев, но бьюсь об заклад, тебе не столь уж
часто приходится лицезреть богов...
   - Как-то не приходилось, - сказал Тезей. - То ли я их не интересую,  то
ли...
   Он все же не осмелился закончить, и Гермес сделал это за него:
   - Они тебя не интересуют, ты это хочешь сказать?
   Его улыбка стала еще более чарующей.
   - А хотя бы и так, - сказал Тезей. - Почему я должен о вас думать?  Что
хорошего вы для меня сделали?
   - А что ты сам сделал для того, чтобы обратить на себя внимание богов и
пробудить к себе интерес?
   - Я еще сделаю, - сказал Тезей уверенно. - На Крите.
   - Да, разумеется, мой юный друг.  -  Гермес  был  великолепен.  -  И  я
послан, чтобы тебе помочь. Это моя  обязанность  -  помогать  героям,  ты,
может быть, слышал. Приходилось выручать и Одиссея, и Персея. Мои крылатые
сандалии, которые я однажды одолжил Персею, тебе  не  понадобятся,  а  вот
изделие Гефеста оказалось как нельзя более кстати. Возьми же, о Тезей!
   Он  снял  с  п