еще один у меня  вопрос,  последний,  -  сказал  он.  -  Кто-нибудь
жалеет, что не поступил тогда иначе?
   -  Нет,  -  сразу,  не  раздумывая,  сказал  Минос.  -  Меня  заставила
государственная необходимость. Человек может стать царем, но царь не может
остаться человеком.
   - Нет, - сказал Рино. - Куда мне деться от моего характера?
   - Нет, - сказал Горгий. - Я должен был жить с верой в то,  что  доброты
на земле больше, чем зла. Убили меня, но не эту веру.
   - Нет, - сказал Ариадна. - Я же любила.
   - Но в таком случае так ли уж виноват я? - спросил Тезей свое прошлое.
   - Вот как? - Рино скользнул к нему, смотрел дерзко и  насмешливо.  -  А
ты, Эгеид,  так-таки  никогда  не  задумывался  -  может  быть,  следовало
поступить иначе?
   Тезей застыл. Не было  больше  осажденного  дворца,  не  было  снов  из
прошлого, в лицо дунул свежий и соленый морской ветер,  над  головой  туго
хлопнул белый парус, навстречу плыли желтые скалистые берега Крита, и  все
живы, и ничего еще не случилось...




        ТРИДЦАТЬ ЛЕТ НАЗАД


        СТАВРИС, БЫВШИЙ КАМЕНЩИК

   - Ну что ты мне вкручиваешь, парень? Что ты там строил?  Храм  Диониса,
скажите пожалуйста, страсти-то какие,  от  почтения  к  тебе,  молокососу,
умереть можно... Нет, я не спорю - храм вы неплохой отгрохали,  большой  и
красивый, согласен.
   Только ты с нами себя не равняй. Потому что мы - мы и  есть,  лучше  не
скажешь. Вот мы однажды строили, двадцать лет назад... Лабиринт  я  строил
этими руками, понял? Камни клал и стены  выводил.  И  нет  другого  такого
здания во всем мире, даже у атлантов в Посейдонии нет. Пирамиды, говоришь?
Тоже мне достижение - натесал кучу камня и громозди до небес. Нет, не  то,
не то... Не вытягивает, клянусь священным  дельфином,  священным  быком  и
священным петухом! Тройной нашей клятвой клянусь!
   Вот Лабиринт, братцы вы мои, собутыльнички тупые! Лабиринт, шантрапа вы
кносская! Год по этим ходам бродить можно, поседеешь, а дороги не отыщешь.
Знал свое дело великий мастер Дедал, его здоровье! Что? А, ну конечно, те,
кому следует, дорогу всегда найдут, а уж как это делается, мне  думать  не
полагалось и не полагается. Мы этого не знаем, потому  и  живы,  потому  и
платят нам до сих пор заботами царя Миноса, его здоровье! Десять лет,  как
я работу бросил, - к чему, коли денежки и так плывут? Зачем мне  работать,
если я тот, кто Лабиринт строил? Уяснили, шантрапа? Прониклись?
   Что? А наплевать мне на Минотавра, Аид его забери, и слушать о  нем  не
хочу. Его дело, кого он там жрет.  Кого  нужно,  того  и  чавкает,  Миносу
виднее. Мне не за то платят, чтобы  я  думал,  для  чего  и  кому  строил.
Лабиринт я строил, понятно, молокососы? И все. Проживи вы еще по сто  лет,
не построить вам такого!



        ДАВИС, РЯДОВОЙ СТРАЖИ ЛАБИРИНТА

   - Раз-два-три-четыре, раз-два-три-четыре... Так  и  идет  -  секиру  на
плечо, четыре шага туда, четыре обратно. Солдатское дело, оно известное  -
стой, где поставили,  сторожи,  что  поручено,  пропускай  тех,  про  кого
велено, а всех прочих хватай и представляй, куда  положено.  Об  остальном
начальство думает, у него бляхи золотые,  а  наше  дело  десятое.  Правда,
судари мои, вы уж нас  не  равняйте  со  всякой  серой  пехтурой!  Клянусь
священным петухом,  мы  хоть  и  простые  солдаты,  морда  булыжником,  да
охраняем-то мы что? Мы - особая стража, охраняем  Лабиринт  и  подчиняемся
только нашему Горгию, а он - только царю нашему,  высокому  Миносу,  внуку
бога Солнца. Так-то вот. А на остальных начальников чихал я со стены, будь
он хоть тысячник. Сто раз нам было  говорено,  что  мы  вроде  как  совсем
особые - больно уж важное дело  нам  поручено,  и  чтоб  мы  прониклись  и
осознали. Говорил это сам Горгий, а уж за него мы в огонь и в воду, потому
как помним его по разным прошлым войнам. Исключительной храбрости человек,
нашего брата всегда понимал и в обиду не давал.
   Вовнутрь я ни разу не ходил. На то другие есть -  наши  же  ребята,  из
стражи. Они туда еду чудищу, Минотавру то есть, носят, а мое дело - стоять
у главного входа и смотреть, чтобы никто чужой поблизости не  отирался,  а
подозрительных хватать, и занимается такими сам Горгий.
   Так что служба нетрудная: ходи себе да ходи, а надоест - сядь. У  входа
скамейка есть, и сидеть не возбраняется, лишь бы смотрел  зорко.  Вот  так
времечко и бежит - походишь да постоишь, посидишь да подумаешь. У солдата,
известно, мыслей особых не водится - что на ужин дадут,  да  не  будет  ли
вино кислое, как на прошлой неделе ключник утворил (ну, да мы его  головой
в тот кувшин макнули и держали, пока половину не  выхлебал),  да  как  оно
будет, когда сменишься и к девкам пойдешь. Нам-то с девками всегда  везет,
любая привечает, узнают ведь по одежде, где мы служим, и каждая добивается
- расскажи да расскажи про Минотавра. А как  расскажешь?  Если  бы  что  и
знал, за длинный язык голову снимут. Да и не знаю я ничего, если честно  -
откуда? Ребята, бывает, наврут девкам с три короба по пьяному  делу.  А  я
молчу. Это даже сильнее действует, когда молчишь многозначительно так.
   Болтают про Минотавра все, что на ум  взбредет.  Оно  и  понятно,  коли
никто ничего толком не знает, только и остается, что болтать. А  правда...
Вы что же думаете - мы тут совсем ничего не знаем? Рев я,  к  примеру,  по
десять раз в день слышу - жуть, который год слышу, а привыкнуть до сих пор
не могу. И то, что никто из тех, кто драться с ним ходил, не  вернулся,  -
святая правда, доподлинная истина. Сорок три их было, мы считали. Идут они
туда по-разному. Кто прет грудь колесом, будто не то что  людей,  богов  и
тех не боится, - молодежь больше. Кто идет сторожко, как охотник на зверя,
сразу чувствуется, что бывалый, - те посолиднее, мужики, битые и  хваткие.
А иной идет, будто сам себя  за  шиворот  тащит,  сразу  видно,  что  ему,
бедолаге, до смерти хочется драпануть  отсюда,  да  уж  отступать  поздно,
стыдно трусом домой вернуться. Да что там, по-всякому они туда входили, да
только ни одного мы больше не видели. Сорок три их было...
   А вот про дань эту самую живую - совсем наоборот дело обстоит.  Ну  да,
присылают нам другие страны  регулярно  по  семь  девушек  и  семь  юношей
Минотавру на с®едение. Только никто из них в Лабиринт так  и  не  попал  -
всех их при дворе оставляют, это точно известно, да разглашать  запрещено.
Слугами делают. Или там  на  скотный  двор,  кого  куда.  Я  сам  с  одной
девчонкой из Коринфа  второй  год  знаком,  женюсь,  наверное,  уж  больно
ладная, да и надоело по девкам шататься, правду говоря. Мужчине в мои годы
дом нужен, семья, хозяйство.
   Говорят про Минотавра всякое, и потому, как знаешь, что  этим  сплетням
никакой веры нет - уж если мы не в курсе,  откуда  эти  городские  болтуны
знают? - поневоле же сам начнешь задумываться. Оно солдату вроде бы и ни к
чему, да ведь скучно на посту. С одной стороны, Минотавр, конечно,  чудище
и людоед, - и рев все слышим, и те сорок три  в  Лабиринте  сгинули.  А  с
другой стороны - эта самая живая дань, про которую говорят,  что  она  для
него,  получается,  и  не  для  него  вовсе.  Ну,  тут   какое-то   хитрое
государственное дело, не по нашему уму...
   А вчера я снова злодея изловил. Стою  себе,  вдруг  подходит  скользкий
такой  человечишка,  одет  неприметно,  глазками  блудливыми  по  сторонам
юркает. И давай мне шепотом: я, мол, знаю, что в деньгах у  тебя  нехватка
вечная, у тебя, служба, в них нуждишка, так я тебе дам столько, что внукам
останется, а ты меня за это  так  пустяково  отблагодаришь,  что  говорить
совестно. Когда ваши Минотавру еду  понесут,  когда  они  засовы  отпирать
станут и отвернутся, ты же свой - подкинь в корзину вот это  яблочко,  его
совсем незаметно будет. И показывает мне, гнусь, яблоко - такое, что  и  у
статуи слюнки потекут. Ну, как в таких  случаях  поступать,  давно  приказ
есть, этот тип у нас и не двадцатый даже. Свищу в два пальца  ребят,  наши
его сгребают и волокут в подвал, а там  уже  все  приготовлено,  чтобы  он
говорил не запинаясь.
   Только ничего там от него не  добились  -  кто  послал,  не  признался.
Закопали его там, где и всех прочих. Но все равно, пусть  он  и  слова  не
сказал, мы ж как-никак дворцовые, знаем,  кто  его  послал.  Высокая  наша
царица Пасифая. Тс-с! Насчет этого и родной матери не проговорись, а то  и
тебя самого... там, где всех закапывают.
   Вот тут я нашего высокого царя Миноса решительно  не  понимаю,  клянусь
священным дельфином. Прижила его собственная  жена,  высокая  наша  царица
Пасифая, урода, то бишь Минотавра, от быка. Бык у нас, конечно,  вместе  с
петухом и дельфином животное священное, может, там и бог какой-нибудь  был
под видом быка, случалось же такое, однако все ж  как-то  оно  не  того...
Царица все же, не  какая-нибудь  прачка.  Самое  лучшее  было  бы  тут  же
придушить это чудовище, потолковали бы об этом год-другой, а там и забыли.
Или вообще бы не узнали - если все с умом обернуть. А  что  Минос  сделал?
Отгрохал этот самый Лабиринт - уймищу ведь денег вбухал!  -  посадил  туда
Минотавра и растрезвонил по всему свету, какое у него диво имеется.  Ну  а
откуда это диво произошло, народ постепенно узнал за двадцать-то лет.  Это
ж позор на весь белый свет, последнему водоносу со стыда сгореть можно, не
то что царю...
   А он терпит... Минотавра приказано оберегать пуще собственной жизни. Но
вот тогда на кой эти, что драться с ним приезжали? Мы бережем, а  им  идти
убивать можно? Снова государственное что-то, не для нашего ума. Ну, ладно,
наше дело десятое, начнешь думать - башка лопнет. Может, сегодня  на  ужин
телятину дадут! Обещали вроде...



        РИНО С ОСТРОВА КРИТ, ТОЛКОВАТЕЛЬ СНОВ

   День начался  паршиво.  Сначала  ввалился  пьянехонький  купец  и  стал
добиваться, чтобы я об®яснил: что значит,  если  во  сне  ему  привиделась
танцующая на ветке голубая рыба? Пить нужно меньше,  иначе  наяву  голубых
рыб видеть начнет... Идиотский сон требует идиотского же толкования,  и  я
сказал ему таинственным голосом: "Когтистая лапа занесена над  блюдом,  но
ястреб взмахнул крылом". Он ничего не понял и оттого заплатил больше,  чем
я обычно назначаю.
   Потом пришел понурый соседушка Гикесий, выложил на стол монеты  и  стал
рассказывать свой утренний сон. Оказывается, корова  с  увесистым  поленом
гонялась за ним по всему дому, и он проснулся в самый трагический  момент,
оказавшись зажатым в угол, и  теперь  хочет  знать,  не  является  ли  сон
пророческим, не прознала ли дражайшая супруга о той мельничихе, которой он
всю эту ночь помогал чинить жернова?
   Я вынужден был огорчить его, сказав, что, к моему  большому  сожалению,
сон его является насквозь пророческим, и любезная Нира ждет  не  дождется,
когда он переступит порог, и рядом с ней пребывает,  ожидая  своего  часа,
суковатая палка. Видят боги, я ничего не мог поделать. Он недооценил  свою
половину - та еще позавчера наняла ловкого  человека,  набившего  руку  на
слежке за неверными мужьями и женами, и тот за умеренную плату превратился
во вторую тень Гикесия, выведав все подробности. Я это  узнал  на  заре  -
когда-то этот тип прирабатывал на моих самых  несложных  поручениях  и  по
старой памяти заглядывал с новостями. Так и работаем - в нашем деле  никак
нельзя полагаться на одних  богов,  тот,  кто  не  уяснил  этого  золотого
правила, кончит в самой грязной канаве.
   После  Гикесия,  ушедшего  с  плачем  и  стенаниями,  наступило  долгое
затишье. Я знал, что это означает. Вернее, кто  в  этом  виноват  -  косой
лидиец, обосновавшийся на нашей  улице  через  пять  домов  от  моего.  На
потолке у него болтается мерзкое чучело крокодила - ненавижу этих  тварей,
в углу многозначительно скалится череп, пряно пахнут пучки заморских трав,
блестят хрустальные шары,  а  в  углу  звенит  цепью  выученная  двум-трем
нехитрым штукам облезлая  обезьяна,  ужасно  похожая  на  своего  хозяина.
Словом,  полное  снаряжение  шарлатана,  неотразимо   завлекательное   для
простодушных дураков, не понимающих, в чем разница  между  пышным  блеском
замаскированного ничтожества  и  аскетической  сухостью  истинного  ума  и
таланта. И дураки не понимали -  достаточно  было  взглянуть  на  очередь,
растянувшуюся к дому этого мошенника на три квартала...
   Будь это хотя бы два месяца назад... Священный бык, священный  петух  и
священный дельфин, не люблю упоминать вас, считаю это глупым суеверием, но
что поделать, если поневоле срывается с  языка...  Поневоле  приходится  с
болью и тоской вспоминать, что Каре Быстрый Нож схвачен и умер, скалясь  в
лицо всей этой своре, столпившейся вокруг со  своим  раскаленным  железом;
что его люди (шайка,  по-моему,  слишком  пошлое  слово)  частью  казнены,
частью покинули в панике Крит. Каро ничего не сказал,  ни  слова,  он  был
настоящим мужчиной и не предавал друзей, но все мои теплые мысли о нем  не
воскресят его и его людей. Не знаю, смогу ли я когда-нибудь  отыскать  еще
одного  такого  друга,  великолепно  умевшего  презирать  предрассудки   и
абстрактные  понятия,  выдуманные  нищими  мудрецами  и  якобы  ведущие  к
созданию на земле Золотого века, царства добра.
   А теперь Каро нет, и мир стал беднее, и я лишен моих верных помощников.
И полицейский сотник, что раньше кланялся, завидев меня за квартал,  вошел
вчера ко мне в дом  едва  ли  не  как  хозяин,  лучась  самодовольством  и
важностью. Оперируя деликатными намеками, он рассказал  мне  о  лидийце  и
вежливо,  но  достаточно  грозно  предупредил,  что  в  случае  каких-либо
осложнений, случись с лидийцем что плохое, он уж мне... Проглотив это, я с
видом  оскорбленной  невинности  прикинул,  сколько  же  ему  перепало  от
лидийца.  Довольно  много,  если  он  так  держался,  забыв  свои  прошлые
страхи...
   Вот и результат десятилетних трудов на поприще толкования снов. То, что
мы с Каро называли между собой "исцелением души", теперь, с  его  смертью,
невозможно, и  мне  пришлось  отослать  ни  с  чем  трех  набитых  золотом
клиентов. Обыкновенное гадание, толкование примитивных снов мелких людишек
до того бесперспективно и малодоходно, что я бросил бы  его,  не  об®явись
даже  лидиец.  Для   человека   моих   способностей   это   -   неразумное
разбазаривание по мелочам своего таланта. Итак?
   Можно обратить в звонкую монету  все  написанные  неосторожными  людьми
письма - мою коллекцию,  долго  и  кропотливо  собиравшуюся  по  крупицам.
Коллекцию, открывающую  мир  слабостей,  необдуманных  влечений,  скотской
невоздержанности, предательства, жалких потуг на незаслуженную славу.  Она
стоит немалых денег, если торговать письмами в розницу, но как  целое  она
еще дороже - материал для моего будущего труда "Что  есть  человек".  Труд
этот  должен  неопровержимо  доказать  скотскую  сущность  человека  -   в
противовес потугам  бродячих  философов,  прочащих  человеку  божественное
величие духа.
   Эти глупцы смеют уверять, что человек станет лучше бога, но  что  такое
бог? Я хорошо знаю богов, мне приходилось иметь с ними  дело.  Боги  -  не
более чем уставшие актеры, которых ведет роль,  жалкие  куклы,  обреченные
разыгрывать  до  бесконечности  одни  и  те  же  приевшиеся  сцены  -   до
бесконечности, потому что боги бессмертны. Люди мечтают о бессмертии, но я
давно понял, о чем мечтают бессмертные боги, - о смерти...
   Никак нельзя продавать письма - иначе погибнет ненаписанный  труд  "Что
есть человек". Так что же, достать из тайника тяжелый мешок -  и  прочь  с
Крита? Мир велик, в нем  достаточно  мест,  где  может  найти  себе  приют
толкователь снов, но мне надоело быть толкователем. В силу своего  таланта
я хочу управлять событиями и людьми, ибо познал все  людские  слабости,  и
это ставит меня неизмеримо выше толпы. Но кто предоставит мне  возможность
властвовать там, в чужих землях, если не удалось достичь этого  на  родине
после десятилетних трудов? Места  вокруг  сладкого  пирога  давно  заняты,
опоздавших прогоняют взашей, и стоит ли сердиться, если  сам  поступал  бы
точно так же, покусись на твою долю затесавшийся с улицы нахал?  Сердиться
нужно на самого себя.
   Так ничего и не решив, я отправился  прогуляться,  и  город,  надоевший
Кносс, показался мне еще более пыльным,  грязным  и  скучным.  Возле  дома
лидийца ждали своей очереди человек  двадцать,  я  спокойно  прошел  мимо,
старательно изображая  полнейшее  равнодушие,  спиной  чувствуя,  что  они
смотрят вслед с  насмешкой  и  разочарованием.  Конечно,  им  хотелось  бы
поглазеть на нашу драку, растрепанные бороды и набежавших полицейских,  но
такого удовольствия я этому сброду не доставлю...
   Возле заведения Валеда, где  останавливаются  заезжие  торговцы,  чтобы
получить за свои деньги все удовольствия, было шумно, как всегда. Свистели
флейты, кружились  и  выгибались  танцовщицы,  едва  прикрытые  прозрачной
тканью, изображая чувственность и веселье, звенели дутые браслеты,  падали
с плеч  покрывала,  а  на  широкой  галерее  гомонили  купцы,  наслаждаясь
короткой свободой, - дома не  разгуляешься,  там  разжиревшие  жены  будут
лупить их метлами при закрытых дверях.
   Я прошел бы мимо,  но  ко  мне  бросился  одноглазый  бактриец,  верный
Валедов слуга, изгнанный из родных мест и лишенный  уха  наверняка  не  за
благочестивую жизнь. Оказывается, Валед ждал меня и  велел  доложить,  как
только я буду замечен поблизости. Пренебрегать предложением не  следовало.
Правда, я не знал, как он  примет  меня  теперешнего,  после  смерти  Каре
многие стали меня избегать, считая, что мои золотые дни позади.
   Хотел бы я видеть честного содержателя  дома  для  приезжих.  Само  это
занятие и честность  -  вещи  несовместимые.  Разумеется,  в  любом  таком
заведении купец может беспрепятственно  предаваться  всем  порокам,  какие
только существуют, а если он захочет, ему выдумают новые, но хитрый Валед,
решив  быть  оригинальным,  устроил  еще  тайные  закутки  -   там   могли
развлекаться женатые и замужние  из  почтенных  семейств,  там  продавали,
покупали  и  выменивали  ценные  сведения  полицейские  у  воров,  воры  у
полицейских, шпионы разных стран - друг у друга. Платой Валеду служили  не
только деньги, но и львиная доля этих сведений, поэтому  Валед  прямо-таки
необходим многим, в том числе, разумеется, и мне.
   Он сидел в своей комнатушке,  толстый,  огромный,  похожий  на  старого
обрюзгшего борца. Никто не знал о  нем  ничего.  Словно  стена  раскрылась
двадцать лет назад, и Валед вышел  из  трещины.  Единственный  человек,  о
прошлом которого не смог ничего узнать даже я...
   Тут же пребывал какой-то тип, по виду грек из портового  города.  Между
ними  стояла  девушка,  и  было  ясно  -  грек  расхваливает   Валеду   ее
достоинства, а  Валед  по  своей  всегдашней  привычке  напустил  на  рожу
раздумье, но сам давно уже все  решил  и  думает  только,  как  облапошить
грека. Грек, по всему видно, тоже парень не промах. Впрочем,  особого  ума
для этого не требуется -  в  отличие  от  моего  ремесла  законы  торговли
разработаны в незапамятные времена и не меняются с начальной поры.
   - О, вот и Рино! - заорал Валед  с  таким  радостным  видом,  словно  я
пришел вернуть ему крупный долг. - Мой многомудрый друг, что ты думаешь об
этой девчонке? Боюсь прогадать по своей непрактичности.
   - Откуда? - спросил я грека.
   - С Оловянных островов, - сказал грек. - Покупай, не сомневайся.
   Я посмотрел на нее внимательно, она стояла,  опустив  руки,  и  покорно
ждала - а что ей еще оставалось? Женщина создана, чтобы  быть  игрушкой  и
вещью. Белокурая и синеглазая, как все северянки, тоненькая, обыкновенная.
Но было в ней какое-то отличие, которого я не понял, потому что не  стоило
задумываться над такими пустяками.
   - Товар лицом, грек, - сказал я, сел  рядом  с  Валедом  и  налил  себе
прекрасного вина, за которое, разумеется, пошлины не платили сроду.