лести. Они  мне  надоели,  все  мои  сны  толкуют
одинаково - меня ждут радость и счастье.
   - А ты хочешь, чтобы тебе предсказали беду?
   - Я просто думаю, что иногда мои сны сулят и нехорошее, но мне об  этом
не говорят.
   - Что ты видела сегодня ночью во сне, царевна? - спросил я.
   - Цветущий луг.
   - Цветы красные, желтые? - спросил я, сохраняя полнейшую серьезность.
   - Красные. Было очень тихо, и солнце вставало над лугом.
   - Нет ничего легче, - сказал я. - Тот, о ком ты думаешь, придет, и  все
будет так, как ты хочешь.
   Она  слегка  покраснела  (краснеть  при  ее-то   наследственности!)   и
добавила:
   - А потом  прилетела  какая-то  странная  птица,  и  кричала  она,  как
человек, которому больно...
   - Это - к долгой жизни, - сказал я. - Прости, царевна, но и я  оказался
неоригинальным.
   Она, однако, ничуть не выглядела разочарованной, поблагодарила и  ушла,
такая молодая, такая красивая, такая легковерная. Все они одинаковы в этом
возрасте - томление души и тела, мечтают о романтической  любви  и  ужасно
удивляются, узнав, что любовь - это всего  лишь  грубая  возня  на  смятой
постели. Тошнит меня от этого слова - любовь.
   Что ж, я отведу в моей пьесе  одну  из  главных  ролей  и  этой  глупой
девочке. Все она у меня поймет - чего стоит жизнь,  чего  стоят  любовь  и
высокие слова. Как миленькая поймет, что жизнь проста и грязна, перестанет
тешиться красивыми сказками...
   - Мне можно удалиться? - спросил я.
   - Подожди, - сказала Пасифая. - Я хочу тебя предупредить, что...
   - Что мой единственный залог - моя голова, и  я  должен  приложить  все
силы к тому, чтобы она осталась на моих плечах, - бесцеремонно  перебил  я
ее вопреки всем правилам обращения к царствующим особам. - Не  беспокойся,
я не убегу на твоем корабле, я вернусь. И  мне  удастся  заставить  Миноса
поступить так, как ты хочешь.
   Наконец-то я ее пронял - до души. Казалось, ее волосы сейчас взовьются,
зашипят и заметаются вокруг искаженного яростью лица, как змеи Горгоны.  Я
был на волосок от смерти, но знал, что  этот  волосок  не  оборвется,  она
переборет себя, вспомнив, что я  для  нее  значу.  Так  и  произошло,  она
опомнилась, отдернула потянувшуюся к золотому  колокольчику  руку  и  тихо
сказала, полуотвернувшись:
   - Ты или великий мудрец, или...
   - Или, - сказал я. - Для мудреца  я  чересчур  грешен.  Но  какая  тебе
разница, кто я, собственно, такой, мудрец или подонок? Тем более что  одно
другому сплошь и рядом не мешает. Главное - я  тот,  кто  наконец  поможет
тебе.
   - Послушай, - сказала она с ноткой суеверного страха. - Случалось,  что
боги сходили на землю в облике смертных...
   - О священный петух, - вздохнул я. - Я - не  воплощение  бога  плутней.
Правда, я лично знаком с Гермесом, как-никак он мой покровитель, но сам-то
я - обыкновенный человек. Что это за глупая манера думать,  будто  человек
не в состоянии  превзойти  бога  в  хитрости?  Еще  как  способен!  Равным
образом, - мне захотелось грубо пошутить со своей сообщницей, и я бесстыже
улыбнулся, - равным образом человек способен превзойти бога и в  некоторых
других отношениях.
   Она меня великолепно поняла, сиятельная шлюха, и  по  старой  привычке,
забыв обо всем  прочем,  улыбнулась  не  менее  бесстыже.  Высокая  царица
Пасифая. Беспомощная стерва.
   Я поклонился - не особенно низко  -  и  вышел  в  коридор.  Клеон  имел
немалый опыт службы при дворе: он успел  бесшумно  отскочить  от  двери  и
стоял в стороне в выжидательной позе терпеливого стража.
   - Ну? - спросил он уже как равный равного.
   -  Корабль,  Клеон,  -  сказал  я.  -  Больше  мне  ничего  не   нужно.
Распорядись.
   Я задержался на галерее, откуда открывался вид на Лабиринт во всей  его
дикой мощи и своеобразной красоте. Шкатулка для драгоценного камня, засада
на охотника, воплощение, быть может,  самой  грандиозной  за  всю  историю
человечества лжи. У главного входа расхаживал часовой в  черной  одежде  с
золотым изображением священного петуха на  груди,  солнце  играло  на  его
начищенном шлеме и  лезвии  секиры.  Дворец  был  покоен  и  тих,  и  я  с
удовольствием подумал о том, как разобью вскоре этот покой и  эту  тишину,
как заставлю кукол в пурпуре и золоте разыгрывать мою пьесу. Но зритель-то
- зритель будет видеть лишь ее отражение в кривом зеркале  и  считать  это
отражение святой истиной, безупречным совершенством.  Да  будет  так!  Сын
вечно голодного гончара,  мальчишка  с  грязной  окраинной  улочки  Кносса
управляет царями и героями, праведниками и подлецами. И плевать  мне,  что
никто ничего не узнает о тайных пружинах происходящего, - истинный  талант
не вопит о себе на весь мир, а тихо и незаметно делает свое дело.
   Лабиринт - воплощение грандиозной лжи? Прекрасно. В моих силах  сделать
эту ложь еще более грандиозной. Я сказал бы, что мой план достоин богов  -
если бы с большим почтением относился к богам. Я нашел наконец  то,  свое,
великое. Это будет не заурядная интрига с ядами,  кинжалами  и  словесными
поединками, какими от сотворения мира полнились дворцы, - все эти  интриги
при всем мастерстве их исполнения похожи друг на  друга,  как  два  горшка
умелого гончара. Разумеется, и моя пьеса не обойдется без блеска оружия  и
словесных битв, но мой замысел неизмеримо гениальнее: совершить  чернейшую
подлость и заставить всех поверить, что они были свидетелями  благородного
подвига, достойного Геракла.  Создать  ложь,  которой  будут  верить  наши
потомки сотни и тысячи лет спустя. Обмануть праправнуков, тех, кто даже не
будет знать моего имени, но станет  слагать  стихи  и  красивые  сказки  о
славном подвиге. Все в них будет, все, услаждающее глаза и  уши  слезливых
романтических идиотов: благородный красавец-герой, чистая и нежная любовь,
высокие слова и благие помыслы о счастье человеческом. Все, кроме правды.
   Еще одна маленькая деталь. Пасифая  ни  словом  не  упомянула  о  сумме
вознаграждения, которое меня ожидает, - настолько она  прониклась  мыслью,
что я переживу Минотавра  не  более  чем  на  один-два  удара  сердца,  не
подумала,  что  проницательного  человека  умолчание   о   деньгах   может
встревожить и заставить задуматься. Ну что же, надо подумать и о том,  как
отсрочить мое путешествие в царство теней, - там, должно быть,  невыносимо
скучно, ибо вряд ли там существуют интриги и  интриганы...  Хотя  что  тут
думать - достаточно открыть тайник  и  достать  один  из  папирусов.  Даже
скучно чуточку, до того легко.
   Я шел по городу не спеша - чтобы острее ощутить перемену, разницу между
тем (не вижу смысла скрывать это от  самого  себя)  жалким  и  растерянным
человеком, что брел по Кноссу утром, и нынешним, уверенным в себе, таившим
в складках одежды Знак. Я прошел бы мимо заведения Валеда, но мое внимание
привлекла необычная суета, ничуть не похожая на ту, что  обычно  царила  в
этом храме увеселения и утоления грубых инстинктов.
   Флейты молчали. Не было видно ни танцовщиц,  ни  гомонящих  купцов.  На
мощеном дворе толпились люди всех возрастов и  званий:  крестьяне,  нищие,
ремесленники, бродяги, моряки, солдаты, шлюхи и скучающие знатные  юнцы  -
словом,  та  самая  пестрая  толпа,  что   обычно   стекается   на   место
какого-нибудь преступления. Все смотрели на окна,  тараторили  и  пытались
проникнуть  внутрь,  но  вход  загораживали  полицейские  и  люди  Валеда,
которыми распоряжался одноглазый бактриец. Я протолкался к нему и спросил:
   - Что тут у вас случилось?
   - Горе! - взвыл он, пуская слезы  из  единственного  глаза.  -  Эта,  с
Оловянных островов, зарезала хозяина...
   Я отпихнул  его  и  прошел  в  дом.  Дом  был  словно  маленькая  копия
Лабиринта, столько там насчитывалось хитрых коридоров, потайных лестниц  и
укромных комнат. И убийств там произошло наверняка раз  в  десять  больше,
чем в Лабиринте, разница лишь в том, что никто за этими стенами о  них  не
знал.
   Что-то, похожее на грусть, шевельнулось в моей душе -  Валед,  Валед...
Исключительно талантливый в своем деле был  человек,  ловкач  в  тайных  и
подлых делах необычайный. Вот вам и еще один печальный  пример  того,  как
глупые слабости губят истинный талант: один упивается  до  смерти,  другой
шатается по портовым притонам, пока однажды не заработает  кинжал  в  бок,
третий обожает возиться с юными чужеземками, не думая,  какое  впечатление
на них производят его брюхо и рожа. Неужели нельзя  создать  какого-нибудь
железного,  медного  или  золотого  человека   -   гения   коварства,   не
подверженного примитивным страстишкам? Неужели  не  найдется  лекарь,  что
сможет, покопавшись в наших головах, оставить и усилить искусство интриги,
но удалить слабости?
   Он лежал на  полу,  видимо,  там,  где  и  упал,  никто  не  потрудился
перенести его на ложе - с мертвым Валедом можно обращаться по-свински,  он
уже не внушает почтения и страха. Девчонку караулил  в  углу  полицейский,
приняв воинственную позу, а двое  других,  судя  по  их  хитрым  мордам  и
шмыгающим глазам, прикидывали, что бы стащить под шумок. Тут  же  пребывал
этот паршивый Кандареон, полицейский сотник, что предупреждал меня  насчет
лидийца.
   - А ты как сюда попал? - зарычал он. - На дружка пришел взглянуть?  Ну,
полюбуйся, приятно выглядит, а?
   Полицейские дружно заржали.
   - Я и на нее хочу взглянуть, - сказал я и остановился перед девушкой.
   Удивительно, но страха в ее глазах не было, одно непреклонное упрямство
и даже что-то, похожее на силу воли. Женщина - и сила воли?
   - Ну ладно, берите ее и пойдем, - сказал Кандареон своим. - Дело ясное,
и что за это полагается, известно.
   - Ты не спеши, - сказал я ему неожиданно для самого себя. -  Заберу  ее
я, а не вы.
   - Ты? - Он залился деланным хохотом. - Рино, дружочек, ты что,  выбился
в квартальные судьи? Палок захотел, шарлатан? Смотри, у нас это быстро.
   Я дал ему время повеселиться как следует,  насмеяться  досыта  -  смех,
уверяют лекари, полезен для здоровья. Потом медленно снял  с  шеи  Знак  и
ткнул в его корявую рожу. Выражение его лица описать было невозможно.
   - Кланяйся, тварь, - сказал я. - Ниже, ниже...
   - Но как ты смог? - еле выдавил он, показывая своим, чтобы они поскорее
ушли и не видели его унижения.
   - Не твое дело, - сказал я.  -  Прилежно  охраняй  добро  для  передачи
царской казне (ибо кто знает, есть ли у Валеда  наследники  и  где  они?).
Шкуру спущу, если что...
   -  Рино,  прогнать  лидийца?  -  льстиво  предложил  он,  снизу   вверх
заглядывая мне в глаза.
   - Дурак ты все-таки, - сказал я.  -  Только  и  умеешь,  что  с  купцов
тянуть. Кто тебе приказал уничтожить Каро и его людей? Ты сам  никогда  не
осмелился бы, я твою заячью душонку насквозь знаю.
   - Меня повесят, если...
   - Я повешу тебя еще быстрее. Прикажу это сделать твоим  же  подонкам  -
сколько из них метят на твое место, а? Кто?
   - Клеон. Сам Клеон, - прошептал он, оглядываясь на дверь.
   Все понятно - они хотели для полной  уверенности  во  мне  лишить  меня
верных людей, оторвать от привычных занятий,  привязать  к  Клеону.  И  не
подумали, как я им за это отплачу. Я не верю в дружбу, в то, что под  этим
словом подразумевает глупое большинство, но  Каро  на  свой  лад  был  мне
чем-то вроде друга, и его смерти я не прощу.
   На улицу мы с северянкой вышли через известную мне потайную  дверь,  не
привлекая внимания зевак, - их уже  разгоняли  конные  стражники.  Девушка
покорно шла рядом, но вырвалась, когда я взял ее за руку.
   - Откуда ты взяла кинжал? - спросил я на ее  родном  языке,  которым  с
грехом пополам владел, - в нашем деле без знания языков не обойтись.
   Конечно, она взглянула удивленно:
   - Откуда ты знаешь наш язык?
   - Я многое знаю, - сказал я. - Где ты взяла кинжал?
   - Со стола.
   Что ж, это похоже на Валеда - бросать оружие где попало. В доме у таких
людей, как мы, оружия вообще не должно быть, наш ум - наш меч.
   - Как тебя зовут?
   - Рета. Куда ты меня ведешь?
   - Уж понятно, не в тюрьму. Мы пришли.
   Услышав наши шаги  и  звук  открываемой  калитки,  во  дворе  мгновенно
появилась Ипполита, мегера  моя  седенькая.  Критически  оглядела  Рету  и
заняла обычную позицию - метла отлетела в  глубь  двора,  кулаки  в  бока,
седые волосы раскосмачены. И обрушилась на меня:
   - Это что еще за новости, что за девка? - И стала сыпать  перенятыми  у
мужа словечками - тот был моряком, побывал,  наверное,  во  всех  портовых
городах, которые  только  существуют  на  свете,  и  из  каждого  привозил
пригоршню смачных местных ругательств. Мою Ипполиту боялись  все  торговки
на базаре и даже  пьяные  каменотесы  обходили  стороной.  -  Ты  что  это
творишь,  холера  дельфийская,  потрошитель  священного  петуха,  крокодил
холощеный? Клиентуру у него отбили, полиция стращает, скоро  жрать  станет
нечего, а он девчонку приволок. Мне, что ли,  в  шлюхи  пойти,  чтобы  вас
кормить? Так кому я нужна? Думаешь, того, что  осталось  у  тебя,  надолго
хватит? Много ты без Каро сделаешь?  Сам-то,  недотепа,  ни  зарезать,  ни
поджечь толком ведь не сумеешь?
   - Ну, предположим, старая, даже ты не знаешь, сколько у меня  осталось,
- сказал я. - И как смеешь ты кричать на владельца Знака?
   И показал Знак, после лицезрения которого Ипполита издала новые  вопли,
теперь уже восторженные. Наверное, она единственный  человек,  привязанный
ко мне по-настоящему, - сначала моя  кормилица,  потом  нянюшка,  кухарка,
служанка, домоправительница  и  доверенное  лицо,  передававшее  Каро  мои
распоряжения. Я никогда не пробовал, но уверен -  прикажи  я  ей  зарезать
человека, зарезала бы без  удивления,  по-крестьянски  споро,  как  резала
птицу для кухни.
   Ипполита втащила нас в дом,  усадила  за  стол,  продолжая  восторженно
кудахтать, подала великолепный обед и мое любимое вино. Я вкратце  изложил
ей положение дел, мое теперешнее положение и велел собрать  мне  вещи  для
морской поездки.
   - Не сиделось дома, - заворчала она. - Куда тебя несет?
   - В Афины, скорее всего.
   - Тоже нашел место - там у моего  Хриса  в  двадцать  третьем  двадцать
серебряных сперли. Не сиделось дома, плохо было на  Крите,  приспичило  по
морям шататься... Что ты на этот раз задумал?
   - Убить Минотавра, - сказал я. Секретов от нее у меня не было.
   - Совсем рехнулся! Чудовище это?
   - Старая, я уже близок к сорока, - сказал я. - Пора и на  большие  дела
замахиваться.
   - Он же тебя сожрет!
   - Вовсе не я буду его убивать.
   - Ну, тогда другое дело, - повеселела она и ушла.
   - Зачем ты меня сюда привел? - спросила Рета.
   - Глупый вопрос.
   - А ты не боишься, что я зарежу и тебя?
   - Нисколько, - сказал я.  -  Ну  давай  рассудим,  что  нужно  девушке?
Хорошего мужа, чтобы не бил, не обижал, не обманывал и был с нею ласков. Я
не красавец, но и не урод, не юноша, но и не стар. На  твои  острова  тебе
уже не вернуться, оставайся здесь и не прогадаешь. Бить тебя  я  не  буду,
потому что никогда не опускался до драки, драка - удел животных.  Изменять
тебе вряд ли хватит времени при моем-то роде занятий. Чем для  тебя  плоха
такая участь? По-моему, я все рассчитал. В любом случае лучше, чем плясать
перед купчишками и переходить из рук в руки.
   - Ты прав, выбора у меня нет, - сказала она, и я понял, что на сей  раз
угадал ее будущее.
   - Знаешь, почему я тебя спас? Я был  уверен,  что  повторится  набившая
оскомину история - сначала ты со слезами и царапаньем достанешься  Валеду,
а после месяца дрессировки займешь место  среди  его  шлюх-танцовщиц.  Как
сотня до тебя. Но ты доказала, что я ошибся, а я так редко  ошибаюсь,  что
готов уважать человека, заставившего  меня  изменить  мое  мнение  о  нем.
Потому что исключения лишь подтверждают правило.
   - Чем ты занимаешься?
   - Помогаю людям понять, какие они скоты. Скажи,  ты  меня  не  боишься?
Меня ведь многие боятся.
   - Нет, - сказала Рета. - Я тебя не боюсь. Мне просто  кажется,  что  ты
несчастен.
   - Глупости, - сказал я. - Я не могу быть ни счастливым, ни  несчастным,
потому что такие люди, как я, не верят  ни  в  счастье,  ни  в  несчастье.
Ничего этого нет. Есть только  жизнь,  в  которой  везет  тем,  кто  умеет
управлять другими.
   - Но такими людьми тоже что-то управляет, - сказала Рета.
   - Возможно, - сказал я уже рассеянно, чтобы прервать пустую  дискуссию,
- не хватало еще обсуждать с женщиной нашу жизнь и мое ремесло.
   Все-таки нужно плыть именно в Афины. Кандидатур могло  быть  несколько,
но лучше тамошнего Тезея не найти, во всех отношениях подходит,  не  имеет
смысла искать что-то лучшее, так что завтра утром с  попутным  ветром  мой
корабль отплывает в Пирей...



        СГУРОС, ПОМОЩНИК ГОРГИЯ, НАЧАЛЬНИКА СТРАЖИ ЛАБИРИНТА

   Ничего я не могу  с  собой  поделать.  И  не  хочу,  клянусь  священным
петухом. Нет для меня других женщин, одна Ариадна. Одно  солнце  светит  в
небе, других нет. Но что же мне делать, о боги?
   Кто я для Миноса? Да едва  ли  не  слуга,  и  никаких  надежд  впереди.
Двадцать пять стукнуло, а я все проверяю посты, покрикиваю  на  солдат,  и
хоть платят мне не меньше, чем в иных странах полководцу, но  что  это  по
сравнению  с  сокровищами  царских  подвалов?  Да  Минос  меня  на   месте
прикончит, заикнись я ему...
   А ведь Минос с Горгием в свои двадцать пять только что  приплыли  из-за
Геркулесовых столбов, где покрыли славой свои имена, затупили мечи и взяли
бесценную  добычу.  Мне  такого  не  совершить  -  кто  отпустит  с  Крита
посвященного в тайну, которую знают, кроме меня, только  Минос  и  Горгий?
Будь проклята эта тайна и моя служба, отца ненавижу за то, что,  пользуясь
старой дружбой с Горгием, уговорил того взять меня на службу. Но  разве  я
знал тайну Лабиринта? Сначала я даже радовался, болван, в первые дни.
   И сама Ариадна... Кажется, во всем друг  другу  признались,  все  слова
сказали, но дразнит она меня постоянно, то разрешает целовать, то холодна,
как лезвие меча, ночью. И бросает меня то в жар, то в холод, то в радость,
то в тоску. Сто раз себе повторял, что все от ее  возраста,  что  недалеко
она ушла от детства, не всегда понимает, что делает. Разве легче от этого?
Ничуть.  Не  пойму,  чего  я  жду.  Когда  она  окончательно  повзрослеет?
Перестанет меня мучить? Когда с небес спустится священный петух,  посланец
Солнца, и заставит Миноса отдать Ариадну мне? Нужен я  священному  петуху,
как же... И начинаю ненавидеть Минотавра - за то, что прикован  невидимыми
цепями к его логову, и не уйти мне от него за славными подвигами и богатой
добычей. Сам бы его и убил.
   Предложить ей бежать со мной? Не согласится  и  будет  права,  кто  она
тогда - жена нищего воина? Когда-то еще придут слава и богатство. Но  ведь
должен существовать какой-то  выход?  Или  нет?  Что  мне  делать  с  этой
любовью, что мне делать с самим собой, священный дельфин?



        РИНО С ОСТРОВА КРИТ, ТОЛКОВАТЕЛЬ СНОВ

   Я не сомневаюсь, что покойный Хрис, муж Ипполиты, попросту потратил  те
двадцать серебряных на пирейских шлюх - не  тот  он  был  молодчик,  чтобы
позволить кому-то украсть у него деньги. Вот сам  он,  действительно,  мог
украсть хоть Дельфийский треножник. Но Ипполита, с юных лет считавшая  все
человечество бандой скотов, шлюх и преступников (в чем мы с ней сходимся),
теряла способность к критическим оценкам, как только речь  заходила  о  ее
Хрисе. А впоследствии, будучи посвящена во все  мои  дела,  тем  не  менее
оправдывала любые мои поступки и вообще считала  меня  едва  ли  не  богом
Солнца в человеческом облике, воплощением священного петуха.  Я  удивлялся
поначалу, но скоро вспомнил, что это  типично  женская  черта  -  наделять
любимого человека всеми мыслимыми достоинствами и обращать  в  добродетели
его грехи, а то и просто-напросто не верить в существование этих грехов.
   По следу Тезея я шел трудолюбиво и настойчиво, более чем  полдня.  След
брал начало в за