ать людей. Я
борюсь за счастье Ариадны. Ради нее  я  должна  выиграть  затянувшуюся  на
двадцать лет войну.
   - Убрать стражу южных ворот в подземелье, - сказала я, прежде чем Клеон
успел открыть рот. - И передушить всех немедленно. Что с нашим делом?
   - Яд был отличный, - сказал он хмуро. - Мог бы свалить и быка, но...
   - Человека с яблоком схватили, а твой стрелок промахнулся, -  закончила
я за него. - Горгий был так любезен, что лично сообщил мне об  этом...  Ты
отправил деньги в Фест и Амнис?
   - Нет. И не собираюсь.
   Я остолбенела от изумления. Впервые он признавался, что палец  о  палец
не ударил для исполнения моего приказа.
   - И не собираешься?
   Он посмотрел мне в глаза открыто и дерзко:
   - И не собираюсь. Это  бессмысленно,  царица.  Даже  если  мы  подкупим
гарнизоны не двух, а десяти городов,  им  не  занять  дворец  и  не  взять
Лабиринта. Хотя бы потому, что в этих гарнизонах полным-полно обленившихся
бездельников, почти разучившихся держать меч, а дворцовые  войска  Кносса,
охрана Миноса и стража  Горгия  -  лучшие  солдаты  Крита.  Пароли,  тайны
укреплений, секретные планы на случай каких-либо неожиданностей - этого не
могу узнать ни я, ни даже ты. Ты можешь победить, лишь если  тебе  помогут
Минос или Горгий.
   - Но они же никогда...
   - Я сказал все, что хотел сказать.
   - Клеон... - И я с ужасом услышала  в  своем  голосе  беспомощность.  -
Неужели даже ты ничего не можешь сделать?
   - Да. - В его голосе была  та  же  беспомощность,  а  еще  -  грусть  и
безнадежная усталость. - Увы, царица, я  ничего  не  могу.  Не  знаю,  что
придумать. Со мной такое впервые, а уж ты-то меня знаешь.
   - Ты верный слуга, - сказала я. - Я была довольна тобой до сих пор,  но
ты ведь сам понимаешь, насколько важно для меня, чтобы сгинуло это чудище.
Я порой грозила тебе плахой - исключительно из вспыльчивости, по злости. А
сейчас говорю совершенно спокойно - если ты не найдешь выхода, мои  палачи
превзойдут самих себя... Что ты молчишь? Страшно?
   - Страшно, - сказал он. - Очень.
   И я видела, что это действительно так. Больше  других  смерти  и  пыток
страшатся сами палачи.
   - Тогда сделай что-нибудь, - сказала я.
   - Сделал, - сказал он. - Я нашел тебе человека.
   - Кто это?
   - Толкователь снов. В его распоряжении была шайка из двадцати  человек.
Устраняли чьих-то соперников  в  торговых  делах  и  в  любви,  поджигали,
убивали.  Словом,  за  соответствующую  плату  могли  как   нельзя   лучше
истолковать  сон  клиента  согласно  его  желаниям.  Я  приказал   полиции
перевешать всю шайку - кроме, понятно, самого гадальщика - его нужно  было
лишь оставить без прежних источников дохода, разрушить надежды на будущее.
   - И ты считаешь, что какой-то мелкий прохвост может  сделать  так,  что
под его дуду запляшет сам Минос?
   - Можешь сейчас же отправить меня в подземелье до  завершения  дела,  -
торжественно сказал Клеон. - Это отнюдь не мелкий прохвост - просто у него
не было возможности взяться за крупные дела. Я могущественнее  его,  но  я
его боюсь, и хвала священному петуху, что он об этом не знает. Но я-то,  я
знаю его лучше, чем он сам,  -  к  иным  людям  следует  предусмотрительно
приглядываться заранее... Наше счастье и его беда, что он родился в  семье
гончара, а не поблизости от трона. Это страшный человек. Я не  смог  найти
решения, но он найдет.
   Я знала, что Клеон, кроме смерти и пыток, не боялся  никого  и  ничего.
Сомневаюсь, боялся ли он богов. Вряд ли. И  если  он  в  таких  выражениях
говорил о человеке, человек того стоил. Но прожить после выполнения  всего
ему порученного такой человек должен не долее минуты - подбирая  для  себя
слуг и исполнителей, знай меру. Пусть они будут  коварнее  хозяина,  пусть
будут умнее, но ни в коем случае они не должны  быть  способными  напугать
такого человека, как Клеон. Услуги - и смерть.
   - Здесь все, что мне известно о его делах, -  сказал  Клеон.  -  Прочти
сначала.
   - Хорошо, - сказала я. - Как ты считаешь,  на  время  разговора  с  ним
следует поставить за портьеру телохранителя?
   - Совсем ни к чему, - сказал Клеон. - Такие  люди  никогда  не  убивают
сами. Случается, что за всю свою подчас очень долгую жизнь они  так  и  не
обучаются владеть оружием. И в руках его не подержат - оно им ни  к  чему.
Их оружие - ум.



        ХАРГОС, ЧИСЛИТСЯ ОТКРЫВАТЕЛЕМ ЗАСОВОВ ГЛАВНОГО ВХОДА ЛАБИРИНТА

   - Подвинься, Мина, я встану. Что-то еще вина  захотелось.  Ну  да,  пью
слишком много. Так ведь нельзя иначе. Если пить не буду, с ума сойду и как
начну рубить всех подряд... Даже Горгия,  понимаешь?  Даже  его.  Даже  не
смотря на то, что я ему, как отцу, верю. Больше - отец  у  меня  препустой
был человек, брехун  первостатейный...  Одно  хорошо  -  хвала  священному
петуху, два года никто уже не суется в Лабиринт драться с  Минотавром.  Но
ведь эти восемнадцать лет из памяти не выбросишь?  Куда  там,  и  пытаться
нечего.
   Сорок три человека. Ну и что? На войне я втрое больше убил. Но то  ведь
война - там ты с мечом, а не с кинжалом, и на тебя идут с мечом, и смотрим
мы друг другу в глаза, и целимся в грудь, все честно. А здесь? Поганое это
дело - превратить солдата  в  палача.  Правда,  было  мне  тогда  поменьше
двадцати, глуп был, но какая разница? Тогда я ничего не понимал, и  сейчас
ничего не понимаю  -  просто  верил  и  верю  Горгию,  а  Горгий  клянется
священным  быком,  священным  петухом  и  священным  дельфином,  что   это
государственная необходимость. Ну, предположим, плевал я в глубине души на
эту самую государственную необходимость, штука эта для меня малопонятная и
расплывчатая, мне бы только Горгию верить,  потому  что  никому  и  ничему
больше не  верю,  такой  уж  удался.  Только  б  Горгию...  Знаешь,  Мина,
временами страх берет, на таких мыслях себя  ловишь  -  а  если  и  Горгий
чего-то не понимает? Нет, не может такого быть - тогда уж все,  ничего  не
останется.
   Сорок три человека. На моей совести все. Всех я один положил,  всех  на
том самом месте - в коридорчике, у поворота. Очень удобное место.  Вступил
он в Лабиринт, настроившись на бой с Минотавром, ждет, когда  шаги  чудища
загремят, и отодвигается у него за спиной совершенно бесшумно плита. А  из
щели -  я.  Кошкой.  С  кинжалом.  Только  первые  двое  успели  крикнуть,
побарахтаться. Наловчился я вскоре. Остальные, клянусь священным  петухом,
понять ничего не успевали. Сорок три... Хорошо  все  же,  что  понять  они
ничего не успевали - и им вроде бы не так обидно, и мне вроде  бы  полегче
на душе. А Минотавр - он где-то там, в глубине, в самом центре, я его и не
видел  никогда,  и  пропади  он  пропадом,  мне  бы  только  в  Горгии  не
разувериться... Интересно, те, что еду  носят,  видели  его  когда-нибудь?
Живет там, в Лабиринте, Минотавр, сомнений нет, но какой он? А ну их всех.
Какая у тебя кожа нежная...
   В сотый раз я тебе, наверное, все это рассказываю. Эх,  Мина  ты,  Мина
этакая, и красивая ты, и в постели ладная, но самое в тебе  ценное  -  что
глухая ты, как пень. Цены тебе за это нет. Потому я и жив, что ты  глухая.
Не знаю, что и делать стану, случись что с тобой, -  пока  найдешь  другую
глухую да красивую, рехнешься...
   И что у тебя за привычка такая пальцы  мне  в  волосы  запускать?  Нет,
приятно, спору нет, и пальцы у  тебя  теплые  такие,  но  ведь  вспоминать
лишний раз мне про мои волосы... Хорошую мне все же краску достают, ничего
не скажешь. Что улыбаешься, проказница ты этакая? Ну да, красивые  волосы,
черней воронова крыла, как у молодого. Я и говорю  -  хорошую  мне  краску
достают. И не подумаешь, и не заметишь, что я, Мина, еще десять лет назад,
в тридцать, седой стал. Работы тогда было - невпроворот. В последние  годы
только и полегчало. Перестали к  нам  ездить  молодые  сорвиголовы,  хвала
священному петуху. Что это там, не за мной? Да нет,  снова  кто-то  спьяну
дверь перепутал. Вот я и говорю, Мина, - в тридцать лет седой стал...



        РИНО С ОСТРОВА КРИТ, ТОЛКОВАТЕЛЬ СНОВ

   Клеон вернулся довольно быстро, жестом отпустил стражу, жестом приказал
мне следовать за ним, и мы пошли по широкому дворцовому коридору -  я  уже
был абсолютно уверен, что нахожусь во дворце Миноса. Поворот. И галерея, с
которой мне открылся вид на Лабиринт - огромное серое здание  с  длинными,
как века, и запутанными, как судьбы, коридорами. Разумеется,  коридоров  я
никогда не видел, но, как и очень многие на Крите, кое-что знал  о  них  -
строившие  Лабиринт  каменщики  любят  почесать  языки  в  кабаках.  Плана
Лабиринта никто из них, разумеется, знать не мог, план существовал лишь  в
высокомудрой голове Дедала, так что Миносу болтовня каменщиков не  опасна,
вовсе даже наоборот - ему выгодно, чтобы строители,  всячески  привирая  и
преувеличивая, расписывали ужас и величие  Лабиринта.  Не  зря  каждый  из
бывших каменщиков получает щедрое пожизненное пособие.
   Клеон пропустил меня в комнату и бесшумно прикрыл дверь за моей спиной.
   Очевидно, комната эта служила для разного рода неофициальных и любовных
встреч. Роскоши в ней не было, но не было и скромной  простоты.  Над  всей
обстановкой царило огромное ложе - здешний трон, надо понимать. Пасифаю  я
узнал сразу. Ей сорок с лишним, но больше тридцати не дашь. Фигура, лицо и
волосы Цирцеи, ну а что касается души - пугливым и робким  туда  лучше  не
заглядывать. Очаровательная стерва. Личной стражи у нее пятьдесят человек,
и, как рассказывал мне имевший кое-какие связи в Кноссе знакомый, ни  один
из них этой комнаты не миновал. Но это - третьестепенные подробности.
   - Приветствую тебя, - сказала она.
   - И я тебя приветствую, светлая госпожа, -  сказал  я,  поклонившись  с
несколько неопределенной вежливостью - просто как  высокородной.  Я  ведь,
согласно правилам игры, не мог знать, кто она такая, а  на  людях  владыки
Крита появляются нечасто. - Госпожа, соблаговоли об®яснить,  откуда  такая
напасть на честного обывателя? Схватили, потащили, слова не дали  сказать,
да вдобавок - по загривку... Обыватель - опора трона, не следовало бы  так
хамски с ним обращаться.
   Я увидел в ее глазах интерес и любопытство.
   - Успокойся, это не арест. Ведь ты толкователь?
   - Да, - сказал я, сохраняя на лице испуганно-восхищенное  выражение.  -
Клянусь священным петухом. Я - Рино с острова Крит, по воле  богов  толкую
сны, беру недорого, есть рекомендации и хвалебные  отзывы  от  влиятельных
лиц. Они у меня дома, прикажешь послать?
   - Не нужно, я верю. Об®ясни, почему  ты  постоянно  подчеркиваешь  свое
критское происхождение? Говорят, у тебя и на вывеске так  написано.  Я  не
помню, чтобы так делал еще кто-нибудь.
   - Это своего рода дополнительная рекомендация, - сказал я. - Конечно, я
гадаю и иноземцам, если они ко мне обращаются, не делаю различий -  работа
такая. Но большинство моей клиентуры  составляют  критяне,  и  они  должны
знать, что свои заботы несут к земляку, что  их  выслушает  и  им  поможет
соотечественник, а не жалкий заезжий  шарлатан,  который  и  говорит-то  с
отвратным акцентом. Я патриот, светлая госпожа; чем и горжусь.
   - Я так и думала - что-то в этом роде... Ты  не  удивился,  когда  тебя
вместо тюрьмы доставили во дворец?
   - Ты считаешь, что я более достоин тюрьмы? - спросил я невинно.
   - Как знать, как знать,  -  небрежно  отмахнулась  она.  -  Так  ты  не
удивлен?
   - Я разучился удивляться жизни, в ней так много странного, - сказал  я.
- Я не хочу показаться нескромным, но не понадобятся ли мои услуги?
   - Ты угадал. По ряду причин к тебе не могли обратиться открыто.
   - Кому же я нужен?
   - Я царица Крита.
   - О! - сказал я и взглянул еще испуганнее и восхищеннее. - Госпожа  моя
высокая...
   Женщина остается женщиной и в глубине души всегда млеет, когда  на  нее
смотрят глазами вожделеющего самца. В особенности такая, как эта. Так  что
я поумерил испуг и откровенно стал раздевать ее глазами  -  пусть  считает
меня более понятным,  следующим  все  тем  же  стереотипам.  Не  помешает.
Конечно, не следует и переигрывать, она должна увидеть во  мне  не  просто
рядового ловкого интригана: если она  посчитает,  что  я  не  оправдал  ее
надежд, живым отсюда не выбраться.
   - Ты можешь сесть.
   - Не смею, - сказал я, - испытываю верноподданнический трепет,  высокая
госпожа.
   Она сдвинула брови, но в голосе, кроме гнева, был все тот же интерес:
   - Ты надо мной насмехаешься?
   - Я бы никогда не посмел. Просто я не стесняюсь сказать вслух  то,  что
твои  царедворцы  выражают  раболепно  согнутыми  спинами   и   преданными
взглядами. Суть одна, не правда ли? Только они  не  умеют  пресмыкаться  с
чувством собственного достоинства, а я умею. Вот и вся разница.
   - Вот как? Все же садись, разговор у нас будет  долгий.  (Я  сел.)  Так
вот. Ты предсказал Беренике, тетке моего повара, смерть одного ее  давнего
врага. И он умер. На дороге из Кносса в Аркалохори его убили разбойники.
   - Намерения богов мне порой открыты, - сказал я. - А  разбойники,  увы,
еще не перевелись и в нашем достославном государстве.
   - Далее. Зерноторговец Поллий спрашивал у тебя, удастся ли  ему  обойти
своего соперника - предстоял выгодный заказ, и  коринфяне  колебались,  не
зная, кому из двоих торговцев отдать предпочтение.
   - Но достопочтенный Поллий увидел поистине вещий сон, - сказал я.
   - Да, амбары его соперника сгорели. Все. В одну ночь.
   - Боги властны и над богатыми зерноторговцами, - сказал  я  и  подумал:
"Бедный Каро, как мне будет не хватать тебя".
   - Кроме этих случаев, ты совершенно правильно истолковал сны почтенного
Павсания, золотых дел мастера Гикесия и многих других, не правда ли?
   Слишком много они обо мне знали, может быть, почти  все,  а  для  этого
нужно было наблюдать за мной не неделю и не месяц  -  простым  копанием  в
моем прошлом,  проведенном  в  краткие  сроки,  такой  осведомленности  не
об®яснишь. Примем к сведению и запомним.
   - Предсказывать будущее нелегко, - сказал я. - Не у каждого есть к тому
талант, но коль у кого-то он есть - для этого человека не существует тайн.
   - Тогда ты можешь истолковать и мой сон?
   - Как только ты мне о нем расскажешь.
   Она колебалась, и я прекрасно понимал почему. Рассказывать постороннему
человеку о своем  позоре  даже  намеками,  рассчитанными  на  умных  людей
недомолвками и иносказаниями было для нее тягостно. Как ни нужен я ей, как
твердо ни решила она  извести  Минотавра,  не  бывает  абсолютно  порочных
женщин. Но и отступить она не могла. Я терпеливо ждал.
   Ее взгляд рыскал по комнате, задерживаясь на дорогих предметах: тяжелые
шторы из золотой парчи, небрежно брошенное на столик ожерелье  из  крупных
рубинов, огромный безвкусный  золотой  кувшин  с  вычеканенными  сатирами,
лапающими нимф, серебряный тартесский светильник, имеющий явное сходство с
фаллосом...
   Знакомая роскошь  должна  была  возвратить  уверенность,  внушить,  что
ничего особенного не происходит, - она в  своих  покоях,  госпожа,  дающая
ничтожному слуге приказ без промедления и на совесть исполнить  пустяковое
поручение. Только  и  всего.  Никаких  тайн,  доверенных  низкорожденному,
никаких тайн, ставящих нас с ней на одну  доску.  Забыть,  что  мы  с  ней
совершаем государственную  измену,  ибо  Минотавр  -  ценнейшее  достояние
Миноса, а следовательно, и Крита. Но я постараюсь поставить  нас  на  одну
доску.
   - Итак, госпожа? - спросил я.
   - Меня душит змея, - сказала она. - Вот уже много ночей подряд. Черная,
скользкая, она проникает сквозь запертую дверь, обвивается  вокруг  шеи  и
душит. И все время смотрит мне в глаза. Все время смотрит... Мне  страшно,
я просыпаюсь в холодном поту и больше не могу уже заснуть. Что  мне  хотят
сказать этим боги?
   - Змея - это совесть, - сказал я. - Наша  жизнь  порой  сумбурна  и  не
всегда благонравна, и очень часто, особенно в молодости,  мы  живем  одним
днем. Желания подменяют здравый смысл, страсть... (Я посмотрел ей в глаза.
Она отвернулась.) Страсть заставляет забыть об  осторожности  и  возможных
последствиях.  Человек  слаб,  в  молодости  легко  быть  безрассудным   и
стремиться удовлетворять все свои желания...
   - Ты это осуждаешь?
   - Отнюдь. Не вижу  ни  удовольствия,  ни  необходимости  в  том,  чтобы
клеймить чьи-то пороки. Мое дело - слушать и исцелять души.
   - Как же исцелить мой недуг? - спросила она, и  ей  казалось,  что  она
надежно скрыла от меня свое волнение.
   - Средство есть, - сказал я. - Оно известно  с  давних  времен,  и  его
изобретатель прочно забыт - людская память неблагодарна. Но в конце концов
неважно, кто придумал снадобье, если  мы  им  успешно  пользуемся  которую
сотню  лет.  Автора  идеи  обычно  доискиваются  лишь  в  случае  неудачи,
естественно, ищут его с топором. Так вот, лучший способ уничтожить тревогу
- уничтожить ее источник. Знахари советуют после укуса змеи прижечь  ранку
каленым железом, но гораздо проще рассечь гадюку мечом до  того,  как  она
вонзит зубы. Ты меня поняла?
   - Да, - сказала она спокойно.
   - Но почему ты решила обратиться ко мне? К чему  вмешивать  богов  там,
где в состоянии справиться смертные?
   По ее лицу пробежала легкая тень, наверное, она вспомнила своих  верных
слуг, сгинувших бесследно, бесславно и  без  пользы,  впустую  потраченные
деньги, яды... Ну и прекрасно.
   - Иногда смертные бессильны, - сказала она неохотно.  -  Даже  те,  что
носят царский венец. Так берешься ты излечить мой недуг? Уничтожить змею?
   - Готов служить, царица, - сказал я. - Потребуется  некоторое  время  -
нужно будет в спокойной обстановке побеседовать с  богами,  рассказать  им
все подробно и испросить совета.
   - Надеюсь, боги не задержат ответ?
   - Боги не любят волокиты, у них много дел и решить  нужно  все.  Однако
для успеха гадания...
   - Сколько? Золотом? - быстро спросила  она  с  презрительной  усмешкой,
которую уже не считала нужным скрывать, коль я сам спешил  навстречу  роли
платного слуги, презренного наемника. Ну уж нет...
   - Я никогда не беру денег вперед.
   - У тебя есть принципы?
   - Отсутствие принципов - тоже принцип, - сказал я. - Мне нужен  корабль
с надежной командой. Своего у  меня  нет.  И  еще  мне  нужна  возможность
отдавать некоторые приказания, которые по  своему  нынешнему  положению  я
отдавать не могу.
   - Иными словами, ты просишь Знак?
   - Вот именно.
   Она подняла крышку тяжелой шкатулки, и я невольно затаил дыхание -  был
бы жив мой дражайший родитель, незабвенной  памяти  болван,  вдалбливавший
мне в голову, что нет ремесла древнее  и  почетнее  гончарного,  видел  бы
он...
   Знак - это тяжелый бронзовый медальон. С одной стороны на нем изображен
священный бык, с другой - священный петух. И царское имя.  Его  обладатель
может распоряжаться за стенами дворца от имени царского дома, и все, пусть
и не отдавая ему царских почестей, должны  слушать  его,  как  слушали  бы
царя. Не более десяти человек на Крите имеют Знак. Сколько раз он грезился
мне бессонными ночами, являлся в снах.
   Она подала мне Знак, я принял его, и на этом  состязание  в  лицемерии,
кажется, закончилось. Весьма некстати распахнулась дверь и вошла Ариадна -
конечно, сверхуслужливый Клеон просто-напросто побоялся ее задержать. Этим
он и плох - у него не хватает смелости идти до конца. Правда, царица вовсе
не выглядела рассерженной,  говорят,  дочку  она  по-настоящему  любит  и,
скорее всего, за то, что дочь на нее ничуть не похожа. Я не  о  внешности,
если верить на слово знающим людям, Ариадна - живой портрет  матери  в  ее
семнадцать лет.
   - Ты толкователь? - спросила меня Ариадна.
   Ну конечно - идиот Клеон сболтнул,  робко  пытаясь  ее  задержать,  что
мамочка-де призвала толкователя снов.
   - Толкователь, - сказал я, глядя в ее до отвращения невинные глаза.
   - Я хотела бы...
   - Разве придворные толкователи так неискусны?
   - Слишком искусны - в