х Горгия. - Туда!  Все  прочь!  -  Я
указал на ближайший потайной ход.
   От растерянности они безропотно  повиновались.  Унесли  труп,  скрылись
сами, куски стен встали на место, и мы остались в тронном зале втроем.
   - Решай, царь, - сказал я.
   - Я решил, - глухо произнес Минос, не отрывая взгляда от кровавых пятен
на ярких узорах мозаики. - Тезей, сын царя  Афин  Эгея,  я  разрешаю  тебе
поединок с Минотавром, и да пошлют тебе победу боги! Ступай и приведи себя
в порядок перед боем.
   Тезей бросил меч в ножны, отвесил короткий поклон и вышел,  старательно
обойдя пятна крови. Я смотрел на Миноса - он сгорбился на своем сверкающем
троне, глядя сквозь меня потухшими глазами. Кто знает, что он сейчас видел
и где витали его мысли, в каких далях времени, в каких краях? На  миг  мне
стало его жаль. Высокий царь Минос, владыка Крита и сопредельных островов.
Усталый старик.
   Я точно все рассчитал. Он  по-разному  мог  отнестись  к  необходимости
следовать веяниям времени, но я использовал в своих  целях  главный  недуг
царей, их самое слабое место - извечное недоверие к своему окружению.
   Горгий был, наверное, единственным, кому Минос по-настоящему доверял  и
на кого полностью полагался, однако в глубине души, в самых  потаенных  ее
уголках  скрывалось  опасливое  сознание,  что  и  Горгий  может   однажды
оказаться... пусть лишь не вполне надежным - этого достаточно. Я дал выход
трагическому противоречию:  царь  нуждается  в  преданных  слугах  -  царь
сомневается в верности самых верных. И я знал, что Минос теперь не рискнет
остаться единственным сторожем  Минотавра:  люди,  даже  самые  великие  и
умные, нуждаются в ком-то, кто переложит часть их  забот  на  свои  плечи.
Самому  стать  тюремщиком  Минотавра  означает  для  Миноса  необходимость
избавиться от стражи Горгия и  набрать  новую,  неизбежно  раскрыть  тайну
нескольким людям - чтобы потом мучиться подозрениями и на их счет. Нет, он
не рискнет. Легче и необременительнее покончить наконец с Минотавром,  что
Минос и сделал только что.
   Минос посмотрел на меня, и я понял, что предстоит последнее испытание -
решается, жить мне или умереть.
   - А ведь  ты  никому  никогда  не  расскажешь  правду,  -  произнес  он
задумчиво.
   Я немного встревожился было - в устах  царя  такое  высказывание  может
означать и плаху, - но тут же успокоился: ничего подобного он  не  имел  в
виду, он же понял и оценил меня...
   - Конечно, нет, - сказал я. - Помимо всех  других  соображений  есть  и
такое: а кто мне поверит? Испокон веку  повелось  -  о  героях  распускают
всевозможные сплетни, стараясь принизить  их  славу  и  опорочить  победы.
Разве не прошел шепоток, что Геракл-де  всего  лишь  наткнулся  на  дохлую
Лернейскую гидру и отрубил голову у падали?  Разве  не  твердили,  что  за
Персея всю работу выполнил какой-то наемник-хетт? Никто, кроме ничтожеств,
этому не верит, а погоду в таких случаях делают не ничтожества. И мне даже
просто не поверили бы - ты постарался на совесть.
   - Ты уверен, что мальчишка пойдет до конца? - спросил Минос. - Ведь  он
может, увидев Минотавра, отказаться...
   - А собственно, что сейчас от него зависит? - сказал я. -  Если  он  не
сможет завершить дело, окажется, что наш герой одолел чудовище, но  и  сам
скончался от ран. Твои  люди  сумеют  быстро  и  ловко  перерезать  стражу
Лабиринта?
   - Да.
   - А приготовить какую-нибудь бычью голову? Нужно что-то показать толпе?
   - Да. - Он говорил как равный с  равным,  да  такими  мы  и  были,  два
сообщника. - Послушай, кто же ты в конце концов такой?
   - Сын гончара, - сказал я. - Толкователь снов. Верный и вечный слуга  и
жрец Истины.
   - Как это понимать?
   - Исстари люди искали  истину  в  судах  и  храмах,  у  жрецов,  судей,
мудрецов и оракулов, - сказал я. - Но они заблуждались. Истину можно найти
только у таких, как я. Кстати, "путеводные знаки" Тезею не нужны.  Их  уже
вручили ему.
   - Хочешь служить мне?
   - Благодарю, нет, - сказал я. - Я считаю, что истинный талант не должен
ни от кого зависеть, иначе он завянет, творя  по  приказу.  Вот  золото  я
приму у тебя без внутреннего сопротивления.
   - Ты его получишь сколько угодно. И не только за Минотавра.
   - Но еще и за то, что, узнав  меня,  ты  можешь  теперь  думать:  хвала
богам, я, царь Минос, все же не самый подлый человек на свете?
   - Ты умен, - сказал он, бесстрастно глядя  на  меня  круглыми  совиными
глазами. - Иди.
   Этому тоже не хватает смелости быть  беспринципным  до  конца,  грустно
подумал я. Как будто оттого, что нашелся  кто-то  подлее  его,  он  станет
праведником! А кто из нас подлее другого, еще неизвестно. И существует  ли
титул "самого подлого" и "самого честного"? Скорее всего, нет.



        БИНОТРИС, ЧИСЛИЛСЯ ПОДМЕТАЛЬЩИКОМ ДВОРЦОВЫХ ДОРОЖЕК

   Бедный пьяница даже не понял, что его убили, не узнал об этом. Он сидел
спиной к двери, мертвецки пьяный, в комнату ворвались трое  с  обнаженными
мечами, и все было кончено мгновенно.



        ХАРГОС, ЧИСЛИЛСЯ ОТКРЫВАТЕЛЕМ ЗАСОВОВ ГЛАВНОГО ВХОДА В ЛАБИРИНТ

   Не тот это был  человек,  чтобы  его  застали  врасплох.  Он  не  успел
накинуть одежду, но успел схватить меч  и  дрался  против  троих  в  узком
коридорчике, куда выходила дверь комнатки Мины. Еще двое лежали тут же,  и
лекаря  им  не  требовалось.  Харгос  рычал,  ругался,  крутил   мечом   с
непостижимой быстротой, и никак  не  удавалось  к  нему  подступиться.  Он
понимал, что  живым  выбраться  отсюда  не  удастся,  но  чувствовал  себя
прекрасно - снова не нужно  было  таиться,  красться  и  убивать,  нападая
сзади. В руке блестел меч, он смотрел врагу в глаза, и враг смотрел ему  в
глаза, все было предельно просто, и Харгос был счастлив.
   Нападавшие вдруг попадали на колени, тяжелое  копье  свистнуло  над  их
головами и ударило Харгоса в грудь, как раз в сердце.



        СГУРОС, ПОМОЩНИК НАЧАЛЬНИКА СТРАЖИ ЛАБИРИНТА

   Он брел напролом сквозь кусты, шатаясь, топча цветы,  оскальзываясь  на
каменных плитах, когда пересекал дорожки? Меч он  уже  давно  выпустил  из
руки - изрубленные пальцы не держали. Кровь заливала глаза.  Он  не  знал,
куда бредет, кого хочет увидеть и что собирается  делать.  Поздно  было  о
чем-то думать - ничего и никого больше нет впереди, только дворцовый сад и
тяжелый запах крови. Но он брел куда-то, размахивая окровавленными руками,
чтобы удержать равновесие.
   Азартный перестук копыт возник  впереди,  стрела  свистнула  коротко  и
равнодушно. Сгурос опрокинулся на спину, в его глазах медленно гасло небо.
Всадник свистнул и понесся прочь, к горящей казарме.



        РИНО С ОСТРОВА КРИТ, ТОЛКОВАТЕЛЬ СНОВ

   Казарма стражи Лабиринта жарко пылала, отсюда, с  крыши  дворца,  видно
было, как из ее окон выскакивают крошечные  человечки  и  тут  же  падают,
пронзенные тонюсенькими, едва  различимыми  на  таком  расстоянии  черными
стрелами. Лучники стояли безупречно ровным квадратом - порядок, замыкавший
в себе разрушение и смерть. Слева, в  саду,  метались  пешие  и  всадники,
доносился лязг мечей и секир и приводивший в ужас многие народы  старинный
критский боевой клич: "Шар-да! Шар-да!" - там  добивали  маленькую  группу
стражников, успевших выбраться из казармы  до  того,  как  ее  окружили  и
подожгли с четырех концов.
   Вот и все, Горгий, сказал я, глядя на затихающую внизу суету  и  черный
дым, отвесной лентой поднимавшийся в ярко-синее небо, к облакам  и  богам.
Вот и все, я обернул  против  тебя  твою  человечность  и  доброту,  и  ты
убедился, что как оружие они ничего не стоят.
   Но что-то не давало мне покоя, саднило незаметной снаружи занозой, и  я
не сразу докопался до сути.
   На человечность и доброту Горгия я ставил всерьез,  следовательно,  они
реально существуют - человечность и доброта? Но ведь я стремлюсь  доказать
обратное - и с помощью своего не написанного пока труда, и с помощью своей
грандиозной затеи, которая вскоре завершится к полному моему торжеству,  и
всей своей жизнью? Как же я могу достигать успеха  с  помощью  того,  чего
нет? Здесь скрывался какой-то злой парадокс, непонятная сложность, мне  не
хотелось задумываться над этим накануне полного своего триумфа, но  забыть
о странном противоречии я не мог. Я никогда ничего не забываю.
   К полудню трупы были убраны, войска выведены из  дворца,  и  в  ту  его
часть, где  размещался  Лабиринт,  стали  через  южные  ворота  пропускать
простой народ - такого еще никогда не случалось, и вездесущие люди  Клеона
рассказали мне, что многие горожане  побоялись  идти.  На  всякий  случай.
Потому что такого прежде не бывало. Но и пришли многие, толпе  не  хватило
места, хотя люди стояли тесно, как амфоры  в  трюме  корабля,  и  передние
почти  касались  грудью  наконечников   выставленных   копий   -   солдаты
выстроились в две шеренги, создав проход от бокового дворцового  входа  до
главного входа в Лабиринт.
   Минос  оказался  на  высоте  -  не  стал  устраивать  представления   с
собственным участием и произносить перед подданными патетические речи. Все
было обставлено скромно, но внушительно - взвыли  трубы,  Тезей  вышел  на
пустое крыльцо, медленно спустился с него и зашагал к Лабиринту. Цвет лица
у него был нормальный, но лицо  казалось  посмертной  бронзовой  маской  -
полная  отрешенность  от  всего  сущего.  Человек,   идущий   на   смерть.
Разумеется, это не игра, какая тут, к Аиду, игра...
   Наверное, несмотря на свое состояние, он был немного  удивлен  -  толпа
безмолвствовала, над ней взлетел и потух, как  свеча  на  ветру,  одинокий
приветственный крик, по толпе извивающимися  змейками  скользнули  быстрые
шепотки и рассыпались, поглощенные  мертвой  тишиной,  всосавшей  их,  как
сухой песок воду.
   Я понимал своих соотечественников - двадцать лет с Минотавром  и  сорок
три трупа вселяли безнадежность. Надежда была, но немая -  она  таилась  в
жадных взглядах.
   Бронзовые ворота в  три  человеческих  роста,  украшенные  барельефами,
изображающими бычьи головы, распахнулись с тягучим  визгом  -  по  приказу
Миноса их петли никогда не смазывали. Минос знал, как распалить и без того
взбудораженное  воображение,  как  подлить   масла   в   огонь.   Открылся
прямоугольник сырого мрака, и толпа колыхнулась -  те,  кто  стоял  совсем
близко, попытались отшатнуться,  как  будто  из  ворот  мог  вылететь  сам
Минотавр или этот сырой мрак убивал прикосновением.
   Я все же думал, что Тезей оглянется или задержится хотя бы на миг. Нет.
Он был из тех, кто бросается в холодную воду не  колеблясь.  Он  шагнул  и
скрылся во мраке.  Створки  ворот  сдвинулись  с  леденящим  душу  визгом,
загоняя обратно сумрак, и поперек них лег кованый засов.
   - Послушай, а если боги все же решат помешать?
   Пасифая жадно смотрела на вход в Лабиринт, ее лицо пылало,  сейчас  она
не помнила о недавних оскорблениях, которым я ее подверг, - все ее мысли и
побуждения были сосредоточены на одном.
   - Глупости, - сказал я. - Не для того мы терпим  богов  и  приносим  им
жертвы, чтобы они мешали нам устраивать дела... И уж, конечно, не для того
существуют боги, чтобы блюсти так называемую высшую справедливость.



        ТЕЗЕЙ, СЫН ЦАРЯ АФИН ЭГЕЯ

   Я шагал, весь обратившись в слух, но, кроме  моих  едва  слышных  шагов
(сандалии я снял сразу же у входа), не  раздавалось  ни  звука.  Камень  и
тишина. Отверстия в потолке, зиявшие через  каждые  десять  шагов,  давали
достаточно света.
   Да, без цепочки со знаками пришлось бы бродить здесь не один день...  Я
обратил внимание, что коридоры, довольно низкие и  узкие,  никак  не  были
рассчитаны на то, чтобы по ним передвигалось крупное чудовище, - они  явно
предназначались лишь для человека. Возможно, это  был  путь,  по  которому
Минотавру носили еду, - должны же были его чем-то кормить  все  эти  годы,
невозможно поверить, что единственной пищей ему служили посылаемые  раз  в
несколько лет в качестве  живой  дани  люди.  Однако  и  другие  коридоры,
которые пересекала моя дорога, были такими же. Видимо, чудовище безвылазно
пребывает в центре...
   Безусловно, у Лабиринта есть свои  тайны.  Я  чувствую  в  происходящем
какую-то нехорошую странность, потаенные темные места, но  никак  не  могу
понять, какое место в ней занимают люди, посылаемые в  качестве  дани,  но
так и не попавшие в Лабиринт (я узнал двух афинян, ставших здесь  слугами,
они меня, к счастью, нет, я никому  об  этом  не  сказал),  и  чем  вызван
сегодняшний разгром стражи Лабиринта - тщательно продуманная хладнокровная
резня. Что произошло за закрытыми для меня - до моей схватки с  Горгием  -
дверями тронного зала? И что здесь вообще происходит? Не  стоит  пока  над
этим думать, главное - в коридоре  достаточно  места,  чтобы  как  следует
размахнуться мечом.
   Кровь стучала в виски жаркими толчками, рукоять  меча  в  ладони  стала
влажной. Ненужные уже диски я собирал  в  кулак,  цепочка,  свисавшая  меж
пальцев, становилась все короче, и мне казалось, что это  жизнь  догорает,
как забытая свеча, наконец осталось  три  знака...  два...  один...  и  из
очередного круглого зала уходит в неизвестность лишь один,  не  отмеченный
никакими знаками коридор и круто поворачивает влево.
   Унимая колотящееся сердце, я повернул влево и  замер,  пораженный  тем,
что мне открылось. Коридор был единственным входом  в  большую  квадратную
комнату,  освещенную  солнечными  лучами,   проникающими   сквозь   четыре
отверстия в потолке, и обставленную, словно  покои  знатного  человека.  И
навстречу мне встал юноша лет двадцати.
   - Я тебя не знаю, - сказал он удивленно. - Кто  ты  такой  и  как  сюда
попал?
   - А ты? - спросил я, чувствуя, как сломалось что-то в моей душе, что-то
блестящее и светлое. - Ты-то кто такой, Аид тебя забери?
   - Меня зовут Минотавр, - сказал он.  -  Еще  меня  зовут  Астерий,  что
означает "Звездный".
   Ноги у меня стали то ли деревянные, то ли ватные. Держать  держали,  но
не чувствовал я их. Я как-то сразу поверил, что это  не  колдун,  который,
подобно Протею, может принимать самые разные обличья, что это его истинное
и единственное обличье, что никакого другого Минотавра нет.  Все  исчезло,
было только вмещавшее весь мир разочарование,  горечь  и  обида:  "Славный
герой Тезей, победитель страшного Минотавра!.."  Вся  будущая  жизнь,  все
великое, что я для себя наметил и чему этот подвиг  должен  был  послужить
пьедесталом, уходило, как вода сквозь пальцы. Будущего не  было.  Хотелось
кричать, плакать, рубить все подряд - его, стол, стены. Проклятый Минос...
   Все получило об®яснение. Чудовища никогда не было. Груда золота  против
медной монеты - те, кто  прибывал  для  поединка,  убиты  стражей  в  этих
коридорах. Живая дань вместо того, чтобы сгинуть в Лабиринте, превращается
в слуг и наложниц. Но то, что стража и ее начальник убиты,  то,  что  Рино
так уверен в моей победе и меня, вооруженного, беспрепятственно  допустили
к "чудовищу" - все это может означать, что Минотавр  им  больше  не  нужен
почему-то, что они собираются кончать игру. Прикинем-ка трезво и холодно -
если они кончают игру, раскроют ли они Криту и всему миру правду?  А  ведь
нет, наверняка нет... Прикинем трезво и холодно,  дружище  Тезей,  ведь  в
таком  случае  ничего  ты  не  теряешь,  абсолютно  ничего,  что   же   ты
рассопливился?
   - Что тебе нужно? - спросил Минотавр.
   - Я пришел тебя убить, - решительно сказал я.
   - Но ведь...
   Я понял, что он имел в виду, и сказал:
   - Прежней стражи больше нет - перебита. И я должен тебя убить.
   - И ты об этом так спокойно говоришь?
   - А что прикажешь делать? - спросил я. - Оскалить зубы и  осыпать  тебя
проклятиями? С пеной у  рта  кричать:  "Умри,  несчастный!"?  К  чему  эти
забавы, мы не комедианты. Я не испытываю к тебе ни любви, ни ненависти, ты
мне безразличен,  как  эта  стена.  Просто-напросто  условия  игры  и  мои
жизненные планы складываются так, что я должен тебя убить.
   - Но что я тебе сделал?
   -  То-то  и  оно,  что  ровным   счетом   ничего,   -   сказал   я.   -
Обстоятельства... Давай-ка присядем и спокойно поговорим.
   Вначале я зорко следил за его  движениями,  но  скоро  решил,  что  это
глупо, - откуда у него оружие? И он явно слабее меня.
   - Ты знаешь, что о тебе говорят и кем тебя считают за пределами  дворца
все эти двадцать лет? О тех, кто пытался с тобой сразиться?
   На его лицо набежала тень.
   - К сожалению...
   -  Вот  видишь.  Тебя  считают  чудовищем  и  людоедом.  Мать  от  тебя
отреклась. Сводная сестра помогала мне. Что думают о тебе тысячи людей,  я
и не говорю, ты все знаешь сам. Ты - пугало. Ну зачем тебе жить?
   - Мне еще не поздно начать все сначала.
   - А нужно ли? - спросил я. - А стоит ли? И что ты  понимаешь  под  этим
"все сначала", позволь тебя спросить? Покинуть эти мрачные стены и уйти  к
людям, что ли? А что ты им можешь дать?
   - Хотя бы свои стихи.
   - Ого? - Я был удивлен. - Взглянуть можно?
   Он взял свиток папируса - их много лежало на изящном кедровом  столике,
- протянул мне.
   Отрубите мне голову, но это была настоящая, большая Поэзия. Дед  Питтей
собрал в Трезене лучших поэтов, философов, книжников, рапсодов, я  получил
отменное образование и, хотя сам не мог  рассчитывать  на  славу  большого
поэта, безусловно был в состоянии  отличить  драгоценность  от  аляповатой
подделки. Печально, до слез больно, что придется уничтожать  такие  стихи,
но ни один клочок бумаги, ни одна вещь не должны  покинуть  эти  стены.  А
взять их и впоследствии выдать за свои было бы крайне непорядочно...
   - Что ж, это поэзия, - сказал я. - Грустные стихи,  конечно,  но,  сидя
двадцать лет в этих стенах,  комедию  вряд  ли  напишешь...  Ты  подлинный
талант. Но что это меняет? Людям вовсе не нужен гениальный  поэт  Астерий,
сменивший привычное всем чудовище Минотавра.
   - Почему?
   - О человеке сплошь и рядом судят по впечатлению, которое он производит
на окружающих, - сказал я.  -  Возьмем,  к  примеру,  меня  -  я  молодой,
симпатичный, обаятельный парень, полностью соответствующий  облику  героя,
каким он представляется и глупой толпе, и умным людям, и вот  от  меня  на
каждом шагу ожидают благородных поступков, девушки бросаются на  шею,  мне
безоговорочно верят самые недоверчивые умники. Правда, это  имеет  и  свою
оборотную сторону: многие меня считают простачком-шалопаем, мускулами  без
мозгов,  симпатичным  пустоцветом.  Ну,  до  поры  до  времени  меня   это
устраивает. Словом, меня хотят видеть таким, каким я  кажусь,  и  усиленно
начинают меня придумывать. И не меня одного,  примеров  предостаточно.  Ты
знаешь, кто строил твой Лабиринт?
   - Великий мастер Дедал, - сказал Минотавр.
   - А историю его бегства с Крита ты не  знаешь?  Это  в  высшей  степени
поучительная история. Был у Дедала сын Икар  -  ничего  особенного,  юнец,
каких тысячи, не блещущий талантом. Минос их почему-то не  отпустил  после
завершения строительства, и они решили бежать. Дедал - великий мастер,  он
смастерил крылья из перьев, скрепив их воском, и  отец  с  сыном  покинули
Крит. Обрати внимание: Дедал  настрого  предупредил  сына,  чтобы  тот  не
поднимался высоко, ибо солнце немедленно растопит воск. Сынок, по  ослиной
привычке  делать  все  наперекор,  тут  же  взмыл  выше   облаков,   воск,
разумеется, растаял, этот болван упал в море и утонул. Произошло  примерно
то же самое, как если бы человеку сказали: "Не бейся головой об стену!", а
он тем не менее разбежался - и трах! Дедал жил еще долго, он  был  великим
механиком, архитектором, скульптором, изобрел пилу, рубанок, еще многое. И
тем не менее его в девяти случаях из десяти  вспоминают  не  как  великого
мастера, а как отца Икара.  Но  разве  Икар  заслуживает  хотя  бы  одного
похвального слова? Он  ничегошеньки  не  сделал,  не  вылепил  и  паршивой
статуэтки, не построил и убогой лачуги, ничего не оставил  людям.