пищу подавать?
   Лаврентий Павлович ждал ответа с нетерпением - от него многое зависело.
Потому что, когда больной узнает  о  том,  что  кто-то  вылечился  от  его
безнадежной болезни, в нем просыпается надежда касательно самого себя.
   - Меня не надо кормить. - Люся чуть улыбнулась, потому что догадалась о
цели вопроса.
   Лаврентий Павлович подошел к двери, открыл ее,  там  в  белом  коридоре
стоял охранник.
   - Здесь есть надежное место спрятать ее, или надо везти на Литейный?  -
спросил он.
   Вопрос был ритуальный. На Литейном никого не было. Дом  НКВД  пустовал,
не хватало людей, чтобы его поддерживать в боевой форме. Да и не было  дел
- как ни придумывай, слишком мало  здесь  населения  и  слишком  мало  это
население желает.
   - Найдем. Будет надежное место, Лаврентий Павлович, - ответил охранник.
   - Тогда отведите гражданку Тихонову, - сказал Берия, - я с  ней  завтра
побеседую.
   Это все был набор слов из давно исчезнувшей жизни, но так как  охранник
когда-то был старшим майором Госбезопасности и берег память о той  власти,
он с наслаждением служил Берии и поддерживал игру в прошлое.


   Берия остался в кабинете Ленина.
   Он сидел за его столом, но не исключено, что  стол  заменяли,  так  что
помощи от стола ждать не приходилось. Но хотелось.
   Неожиданно он вскочил и потребовал отвезти себя к заливу, где проходило
заседание. Никак не мог успокоиться...
   Велосипедисты плелись еле-еле, он по  их  спинам  видел,  как  они  его
ненавидели. Но это были его люди, ветераны, некоторые попали сюда в тот же
Новый год, что и он сам. Тогда хрущевские недоноски подняли руку на  самое
святое - на кадры.
   Когда  они  снова  остановились  перед  рестораном,  Берия  подошел   к
велосипедистам и сказал:
   - Наша служба  легкой  не  бывает.  Но  кто-то  должен  взять  на  себя
ответственность. Вы вольные люди, можете идти на все  четыре  стороны.  Но
учтите: кто остался в рядах, тот подчиняется строжайшей дисциплине.  Иначе
нас растопчут враги.
   Велосипедисты   знали   цену   таким   словам,   но   человеку    нужна
востребованность, чувство локтя и право наказывать других, кто слабее.
   Берия прошел внутрь ресторана. За ним шагал старший майор.
   Лаврентия Павловича интересовали служебные помещения вокруг  зала,  где
они заседали. Раздаточная, куда поступали блюда снизу из  кухни,  моечная,
туалеты, кладовка...
   - Если бы раньше, - сказал догадливый старший майор,  -  мы  бы  собаку
пустили. А здесь и курицы нету.
   Снаружи можно было проникнуть через кухню, лесенка вела в раздаточную -
об этом не подумали. Кладовка  Берии  не  понравилась.  Под  ее  невысоким
потолком были решетки. Вели они почему-то в зал. Если встать на табуретку,
то можно все слышать и видеть.
   Лаврентий Павлович взобрался на табуретку и заглянул в решетку. И видно
неплохо, подумал он. Как на выставке.
   - И видно неплохо, - сказал он старшему майору. - Что ты скажешь?
   - Это вы табуретку к дырке подвигали? - спросил старший майор.
   Берия посмотрел себе под ноги. И чуть не выматерился. Ведь если на пыли
были следы Люськиного мужика, он их стер. Прав майор...
   Он вернулся в раздаточную и здесь взял реванш.
   - Убери ногу, сейчас наступишь, - сказал он старшему майору.
   В легком слое пыли были видны четыре квадратика - тут стояла табуретка.
Следы тоже были, неясные, но обозначались. Мужские ботинки,  размер  сорок
четыре.
   - Судя по следу, - сказал старший майор, - из недавних. Импорт.
   Берия поглядел на помощника по-птичьи. Тот занимался криминалистикой  -
просто так, из любви к искусству. Бывают же такие монстры.
   - Будем возвращаться, - сказал Берия. - Если  он  подслушал,  весь  наш
план под угрозой.
   - У него есть связь? - спросил старший майор.
   - А вот это мы вышибем из Тихоновой, - сказал Берия. - И  срочно.  Пока
он не ушел.
   Но срочно не получилось.
   Может, к несчастью для Лаврентия Павловича.
   Когда он уже повернулся, чтобы снова оседлать уставших  велосипедистов,
сверху по  лестнице  скатился  агент,  из  тех,  что  стояли  за  шторами,
подслушивали, пока шефа нет.
   - Лаврентий Павлович! - крикнул он. - Они провели выборы!
   - Не понял, - сказал Лаврентий Павлович. Хотя сразу и тяжело все понял.
   Он отстранил агента, который хотел что-то сказать, об®яснить,  и  пошел
вверх по лестнице. Он  шел  тяжело,  медленно,  иначе  здесь  не  сделаешь
ничего.
   А когда вошел в зал заседаний, они как раз собирались расходиться.
   - Что произошло? - спросил Берия от входа.
   - Ага, вернулся, - сказал Клюкин. - Ну и хорошо. А то  мы  решили,  что
ты, как всегда, гоняешься за врагами отечества.
   Он не улыбался, улыбалась подлая Лариса.
   Она ненавидела Лаврентия Павловича, брезговала им. И он ей отомстит  за
это.
   - Вы провели выборы без меня? - спросил он тихо, с  тяжелым  грузинским
акцентом, подражая голосу Хозяина.
   - Мы тут посоветовались, - сказал Грацкий неуверенно. Он уже испугался.
   - Вы тут посоветовались без меня и решили?
   - Лаврентий Павлович, - сказал  Чаянов,  -  можете  поздравить  меня  с
выборами на ответственный пост, несущий куда более забот, чем привилегий.
   - Почему меня не подождали?
   - Мы не знали, вернетесь ли вы, - сказал митрополит.
   -  Все  было  сделано  по  закону,  -  сказал  Клюкин.  -  Кворум  был,
голосование открытое. Один голос за Победоносцева, остальные за Чаянова.
   Берия непроизвольно кивнул. Он знал, что  за  Победоносцева  был  подан
голос Победоносцева.
   - Но почему не подождали? - повторил он.
   Старец Никифор бочком-бочком засеменил к двери,  Берия  поймал  его  за
рукав сутаны и придержал.
   - Я вам скажу, - произнесла Лариса. - Мы хотим согласия,  мы  не  хотим
страха. И без того страшно. А жандарма делать президентом - грех и  гибель
для отечества. Жандармов в президенты никогда не избирают.
   - Если бы ты присутствовал, - сказал Клюкин, - ничего бы не изменилось.
Ты бы нас не переиграл. Все против.
   - Но не против вас лично, - вмешался Чаянов. - Мы решили  поручить  вам
проект.
   - Что за проект? - зло спросил Берия.
   - Ликвидацию Верхнего мира. В нашем распоряжении будут  все  ресурсы  и
возможности нашего чистилища.
   - Я передам вам столько  солдат,  сколько  вы  сочтете  необходимым,  -
быстро сказал Грацкий.
   - А это знак абсолютного доверия к вам со стороны  консулов,  -  сказал
Чаянов. - И я предлагаю вам подумать и без обид остаться, когда  остальные
уйдут. И мы с вами обсудим некоторые проблемы, те  самые,  которые  у  нас
считаются секретными. Надеюсь, вы не возражаете?
   Последние слова относились к консулам.
   Консулы не обижались.
   Они по очереди подходили к Чаянову. Жали руку, желали успеха в  трудной
работе Верховного вождя чистилища.



        4. ЛЮДМИЛА ТИХОНОВА

   Охранник, которому Берия велел отвести Людмилу в надежное место, провел
ее в подвал. Там были обширные низкие помещения  с  мраморными  столами  -
видно, бывшая кухня.
   Он отыскал пустую кладовку за кухней. Там даже стула не было. И окна не
было. Ничего не было. Он толкнул Люсю в спину, и она пробежала пять шагов,
прежде чем уперлась в стену ладонями. Сзади хлопнула дверь, и слышно было,
как задвигается засов. Люся  догадалась,  что  они  уже  использовали  эту
камеру для заключенных.
   Здесь все просто. Дверь без щелей. Как же дышать? Она  знала,  что  при
замершем обмене веществ потребность в кислороде не столь велика.  Впрочем,
они с Егором старались разгонять кровь - двигаться, бегать,  пить  и  даже
целоваться...
   Она села  на  пол,  обхватила  руками  колени  и  стала  ждать.  Кто-то
обязательно придет раньше, чем она задохнется. А куда так поспешил  Берия?
Не проговорилась ли она? Нет, вроде бы не проговорилась.
   Она сидела долго. Впрочем, ощущение времени  здесь  относительно,  хотя
есть  понятия  -  долго  и  коротко,  есть  даже  понятие  дней,   которые
поддерживаются песочными часами - кто  остановит  песок  от  движения?  Он
отмеряет время, но независим от него.
   Наверное, Егору удалось узнать  нечто  важное,  недаром  они  забрались
пешком в такую даль. Консулы собрались там, чтобы их  никто  не  видел,  и
позвали только самых главных. Неужели слухи, что пронизывают гнилую  ткань
этого мира, несли в себе зерно истины?
   Люська ненавидела этот мир и не раз говорила Егору, что лучше покончить
с собой. Ведь те, кто влачит здесь жизнь без жизни, чаще всего не способны
задумываться о том, что потеряли. Люська знала, что потеряла, и знала, что
потерял Егор, когда остался здесь ради нее. И этого она ему не могла порой
простить. Без него она давно бы повесилась или лучше еще - прыгнула  бы  с
крыши гостиницы "Астория". А раз  он  здесь  -  она  не  имеет  права  это
сделать.
   Но потом пошли слухи о том, что консулы нашли способ уничтожить Верхнюю
Землю, ту, которую Люся и Егор считали своей, хоть и покинули ее. Они были
одними из последних людей в Ленинграде, которые  называли  его  Питером  и
любили его.
   Егор сказал, что их долг узнать, что замышляют сенаторы.
   Они бессильны, говорила Люська, они старые бессмысленные мизантропы.
   - Ты права, но у них злобные мозги, а наши миры связаны воедино, ты это
знаешь лучше всех. А  раз  они  связаны  воедино,  то  Верхний  мир  можно
погубить...
   - Но как?
   - Не знаю.
   - Это бредовая выдумка.
   - Может быть. Но грош нам цена, если мы ничего не сделаем для людей.
   - Мы сами не люди.
   - Ты так не думаешь.
   - Чего думать, если я знаю.
   - Ты отказываешься?
   - Конечно, нет.
   Они сидели тогда в своем  убежище,  на  пятом  этаже  дома  на  Большой
Под®яческой.  Он  сохранился  целиком.  Над  под®ездом  латинская  надпись
"SALVE" - "СПАСИ". С пятого этажа были видны крыши и подвалы между ними.
   - Если мы узнаем что-то особенное, в самом деле не бредовое...
   - Ну как может быть не бредовое? - удивилась Люся.
   - Об®ясню. Представь себе  каменный  замок,  но  под  ним  -  карстовая
пещера. Может, и небольшая, но точно под центральной башней.
   - Ну, ты фантаст!
   - И в один прекрасный день замок провалится.
   - А если что-то узнаем?
   - По крайней мере будет жизнь.
   Он бывает совсем мальчишкой...
   Люся  сидела,  обхватив  коленки,  и  думала.  Вспоминала.  Потом  сидя
вытянула ноги, ноги были длинные и очень стройные.  Еще  она  любила  свои
щиколотки - узкие, как у породистой кобылы. Это ей  еще  там  сказал  один
ухажер. И ей понравилось. Только никому эти ноги не нужны.  Конечно,  Егор
ее любит, она знает, но ноги женщины созданы совсем  не  для  того,  чтобы
бродить по  пустым  улицам,  потому  что  нечем  заняться,  или  совершать
дурацкий поход в Хельсинки, а потом бежать от бандитов на шоссе у  Выборга
и вернуться еле живыми... Разве это жизнь?
   По коридору кто-то шел. Охранник? Или вернулся Берия?
   Ей стало страшно. Его боялись на Земле, его боятся и  на  том  свете...
Нет, это не его шаги, это шаги осторожные...
   Люська кинулась к двери и прошептала, прижав губы к щели:
   - Егорка, ты?
   Он остановился у двери, отодвинул засов. Люська  бросилась  к  нему  на
шею.
   - Здорово он за тебя взялся, - сказал Егор. - Испугался. Я был прав.
   - Как ты догадался, что меня здесь надо искать?
   - Я видел, как тебя увели. А дальше  рассчитать  несложно,  они  мыслят
стандартно. Если ты Лаврентий Павлович, то отвезешь в свою резиденцию.  Ну
пошли, а то кто-нибудь заметит.
   - Ты услышал? Узнал? По глазам вижу, что узнал.
   - Я был прав. Они хотят всех убить. Всех живых.
   Егор с Люсей жили на Большой Подьяческой в большом доходном доме  конца
XIX века. Большинство домов на прямой скучной улице исчезли,  образовались
пустыри,  провалы,  сквозь  них  виднелся  канал  Грибоедова.   Всего   на
Подьяческой жили четыре человека - Егор  с  Люсей,  слесарь  Эдик  и  сама
Чумазилла.
   Квартиру нашла Чумазилла.
   Эта странная девушка, скрывавшая от остальных и свое  прошлое,  и  даже
стаж жизни, порой казалась юной, а чаще безмерно старой, и обладала  рядом
странных талантов. Среди них был талант чувствовать дома.
   Оказывается, дома бывают совсем мертвые, в них даже вредно жить.  Лучше
ночевать на набережной, но не каждому это приятно, хоть ночей в  Питере  и
нет - кажется, что в нем стоит бесконечная  белая  ночь.  В  Москве  такое
освещение кажется странным, а в Петербурге оно привычно.
   Бывают дома нейтральные, никакие.
   А в некоторых сохранилась жизнь.  Как  говорила  Чумазилла  -  эманация
жизни. То есть истечение ее.
   Такие дома образуют теплое поле, сохраняют в себе остатки человеческого
тепла. В них жить полезно, и домам лучше, если в них есть жильцы.
   Конечно, эти теории, которые Чумазилла  излагала  ровным  голосом,  для
человека постороннего звучали бы бредом, но здесь неизвестно было, во  что
верить, потому каждый выбирал для себя глупость по нраву, что, впрочем, не
так уж отличалось от предыдущей жизни.
   Разумеется, Егор с Люсей  перебрались  в  квартиру  на  третьем  этаже.
Генерал Мидзогути Кодзи утверждал, что лучше всего жить еще  выше,  убийцы
не любят ходить по лестницам. Но и Люсе не хотелось ходить по  лестнице  -
трудно, задыхаешься.
   Егор с Люсей выбрали комнату в длинной коммунальной квартире с  большой
кухней, на которой сохранились четыре газовых плиты. Из комнаты открывался
вид на Исаакий и ряды крыш, по  которым  будто  прошлась  бомбардировочная
авиация.
   Генерал навестил своих молодых друзей. Он пожил у них, пока не надоело.
Он  никому  не  мешал.  За  право  принять  генерала  спорили  лучшие  умы
Ленинграда.
   Генерал был совершенно лыс, у него было благородное старояпонское  лицо
с орлиным носом и тонкими  губами.  Он  носил  халат,  подобие  кимоно,  и
предпочитал сидеть на полу - на ковре или хотя бы на подушке.
   Генерал Мидзогути Кодзи был давним другом России.  Когда-то,  в  начале
тридцатых, будучи молодым капитаном в Харбине, он увидел  там,  в  русском
театре, постановку "На дне" Горького. В то время он уже работал в кэмпетаи
и как разведчик учил русский язык. Он не все понял в пьесе,  но  стал  еще
упорнее учить язык и каждый вечер ходил в русский театр в Новом городе.  У
него даже была связь с бездарной, но хорошенькой актрисой театра.
   Будущий генерал был потрясен образом Луки, того самого,  которого  было
принято проклинать в советских  школах.  Лозунг  Луки  -  жалость  -  стал
жизненным лозунгом Мидзогути.
   Чем выше он поднимался по ступенькам узкой,  облитой  кровью  служебной
лестницы, тем лучше узнавал русский язык и  больше  жалел  русский  народ,
которому, несмотря ни на что, повезло в истории куда меньше, чем японцам.
   Попал в чистилище он под Новый 1949 год, когда понял, что ему больше не
выжить в лагере для японских военнопленных в Канске, и бежал. Он  замерзал
в поле и понимал, что в лагерь не вернется.
   Генерал не замерз, а оказался в чистилище, ничему не удивился и  прошел
по этому миру без времени несколько тысяч верст, прежде  чем  окончательно
осел в Ленинграде. Он мог бы пойти и дальше на запад, но в  Ленинграде  он
нашел единомышленников и друзей. И  достиг  цели  своего  существования  -
остановиться в потоке времени и проводить вечность в беседах и покое.
   Почему этого  японского  генерала,  человека  без  возраста,  несколько
ленинградцев почитали своим учителем, об®яснить трудно. Может,  и  потому,
что в любом генерале есть сила, которая позволяет ему  повелевать  людьми.
Иначе бы никто не становился генералом.
   Как-то Егор спросил генерала:
   - Почему вы не вернетесь в Японию?
   - Нет дороги в Японию, - ответил Мидзогути Кодзи.
   И улыбнулся. По-японски, хотя обычно улыбался по-русски.
   Генерал говорил по-русски правильнее всех. Может, потому, что не впитал
язык из воздуха, безответственно, как и все туземцы, а сознательно выучил.
   Сам генерал обычно обитал ближе к центру, может быть, в Адмиралтействе.
Но никогда никого к себе не приглашал.
   Чумазилла как-то сказала:
   - Я бы вам носки стирала и горшки выносила.
   - Забавно, - ответил генерал, - наши чувства, например, материнские, не
умирают вместе с телом, а продолжают излучать некий жизненный  фон.  Может
быть, ад и рай в самом деле существуют?
   Егор с Люськой пришли сюда год назад, может, побольше -  как  вычислять
дни во время вечных белых ночей?
   Они приглянулись генералу потому, что  относились,  как  и  он  сам,  к
славному племени путешественников. Ведь в подавляющем  большинстве  жители
мертвого мира никуда и никогда не двигались. Человек может  прожить  здесь
двести лет, не поднимаясь с постели. Правда, постепенно он сгинет.
   Егора и  Люсю  в  Питере  называли  молодыми,  молодоженами.  Это  было
констатацией факта.
   Сначала  они  жили  в  Москве.  В  Москве  было  сумрачно,  страшно   и
безнадежно. Город был поделен между бандами и королями, они  устанавливали
карикатурные войны, так как убивать в  Зазеркалье  трудно,  а  заманить  в
армию еще труднее.
   А как ты будешь воевать, если нет настоящих  стимулов  к  победам?  Нет
любви, страсти к размножению, к продолжению рода, и страха перед  смертью.
И все же войны  вспыхивали,  потому  что  питались  злобой,  тщеславием  и
завистью, а сорочий инстинкт заменял собой страсть к обогащению.
   Егора вначале удивляло, как много  в  чистилище  коллекционеров.  Какие
странные  предметы  они  собирают.  Собирательство  компенсировало  многие
страсти.
   В пути Егор и Люся не раз слышали, что  именно  в  Петербурге,  ставшем
столицей не то России, не то Советского Союза, живет много  разных  людей,
там они чуть ли не театр устроили. То есть в Питере обитают  интеллигенты.
Там  читают  книги,  там  беседуют  о  судьбах  отечества.   Интеллигенцию
уничтожают всевозможные власти, а если нет  сил  уничтожить,  обвиняют  во
всех бедах, свалившихся на землю русскую, но она выживает, она бессмертна.
   От Москвы до Питера Егор с Люсей шли больше трех месяцев. У них не было
песочных часов, так что время можно было мерить только условно.  Известно,
например, что даже  в  мире  с  нормальным  временем  спелеологи,  которых
оставляют в тишине и темноте на несколько недель, постепенно переходят  на
сорокавосьмичасовую неделю и, выйдя на землю, ошибаются в сроках жизни под
землей вдвое.
   Путешествие молодоженов было  невероятным  даже  по  меркам  чистилища.
События и существа, с которыми они сталкивались, были настолько необычны и
неожиданны, что даже отупевшее от чудес мертвого мира воображение в  ужасе
сжималось либо разражалось неудержимым хохотом.
   Об этом путешествии поведать соблазнительно. Его можно поставить в один
ряд с плаванием Магеллана или  походом  к  полюсу  лейтенанта  Седова,  но
скороговорка лишь погубит очарование одиссеи, а действие этой  повести  не
позволяет нам остановиться на полдороги и вернуться назад.
   Смиримся с мыслью, что все это случилось, но мы никогда не узнаем как.
   ...Егор с Людой поднялись по  лестнице.  Раньше,  до  революции,  здесь
обитали состоятельные люди, их достаток был виден по той лестнице.
   Егор  открыл  дверь.  Замок  в  ней  был  выломан  в  неизвестно  какой
древности.
   В коридоре было темно.
   Егор замер, прислушиваясь. Показалось, что из их комнаты донесся чей-то
вздох.
   Он сделал Люде знак остаться на лестничной площадке.
   Надо быть осторожным. С недавнего  времени  в  Питере  стали  пропадать
люди. Непонятно, кому понадобилось входить в комнаты  и  уводить  жильцов.
Генерал подозревал сектантов. Чумазилла грешила на старцев из  Валаамского
скита. Могли быть извращенцы, бандиты.
   Тихо.
   Егор пошел впереди. Люда на два шага сзади.
   Те, кто увел или убил человека, ничего не оставляли -  ни  записки,  ни
следов, ни креста углем на двери.
   Генерал велел всем своим знакомым запирать двери.
   Это было сложно сделать, так как не все  жили  в  домах,  в  квартирах,
некоторые предпочитали странные открытые или затаенные места. Здравомыслие