не услышал, так как  сам  производил
звуки - он продолжал приплясывать, сам себе оркестр и сам себе танцор.
   Берия пошел быстрее, он вдруг понял, что ему плевать, кто этот  человек
- беженец, псих или просто гуляка, - но оказалось,  что  больше  всего  на
свете Лаврентий  Павлович  мечтает  о  человеке  и  хуже,  чем  смерть,  -
одиночество.
   Человек  не  спешил,  но  шел  так,  что  расстояние  между   ними   не
сокращалось.
   И тут Берия выбежал на шоссе. Сам не сразу сообразил.
   Теперь музыкант шагал по обочине шоссе,  а  Берия  семенил  за  ним  по
центру асфальтовой полосы, перепрыгивая через трещины.
   Дорожный  указатель  справа  -  "Матвеевская".  Черт  ее  знает,  какая
Матвеевская и правильно ли мы бежим.
   - Эй, постой!
   Впереди показалась речка.  Небольшая  речка,  но  сотворившая  себе  за
долгую жизнь глубокую долину, как бы  громадный  желоб,  по  которому  она
спокойно виляла, окаймленная по сторонам повалившимися заборами и  пустыми
грядками - когда-то местные жители здесь что-то сажали, а потом убежали.
   Музыкант начал спускаться по тропинке, вниз от шоссе. Звук дудки, и без
того прерывистый и  негромкий,  пропал,  и  Лаврентию  Павловичу  пришлось
прибавить ходу, чтобы догнать мужчину.
   Но когда он добежал до начала тропинки и поглядел вниз, то музыканта не
было ни видно, ни слышно.
   Лаврентий Павлович довольно долго  стоял  над  крутым  склоном,  поводя
головой и стараясь отыскать пропажу, но тщетно.
   Впрочем, укрыться музыканту было негде, если не считать стоявших  вдоль
берега шалашей, сарайчиков и домиков в различных стадиях деградации.
   Вернее всего, именно в одном из них и спрятался музыкант. Но идти  туда
и шарить по шалашам не хотелось, тем более босиком.
   Он так и стоял в нерешительности,  потом  решил  все  же  спуститься  к
речке, посмотреть на бегущую воду - он соскучился по зрелищу живой воды.
   Лаврентий Павлович начал спускаться по тропинке, глядя под ноги,  чтобы
не наступить на стекло или гвоздь, - в этих местах  очень  много  опасного
мусора.
   Спустившись шагов на сто, он понял, что вокруг стало темнее  -  шалаши,
заборы  и  загородки,  а  также  иные  остатки  человеческой  строительной
деятельности были многочисленны, и он потерял свободу обзора.
   Конечно, здесь никого не найдешь,  а  тропинка  уже  стала  сырой,  под
ногами хлюпнуло. Еще шаг - и попадешь в болото, тем более неприятное,  что
в нем была не растительность, а валялись консервные банки.
   Лаврентий  Павлович  поскользнулся  и  ухватился   за   тонкий   столб.
Удержавшись на ногах, он поднял взгляд, и оказалось, что  он  стоит  перед
металлическим листом, прибитым к  двум  толстым  шестам.  На  листе  очень
приблизительно и аляповато был  нарисован  олень.  Так  рисуют  оленей  на
дешевых базарных ковриках. А раньше таких  зверей  можно  было  увидеть  в
Тифлисе над дверью в духан.
   Пока он рассматривал некстати появившегося  тут  оленя,  рядом  с  ухом
свистнуло, и железный лист задрожал от удара стрелы.
   Да-да, самой обыкновенной стрелы, как у Робин Гуда.
   Еще не хватало здесь мальчишек с настоящими стрелами.
   - Так и убить можно, понимаешь! - выкрикнул  Лаврентий  Павлович.  -  Я
тебе уши оборву.
   Но на всякий случай он отошел, шагнул в сторону и тут же  провалился  в
жижу глубже колен.
   - Мать твою-перемать! - закричал он в сердцах. - Плащ совсем новый.
   Плащ сейчас был его единственной материальной ценностью, он  уже  успел
полюбить его - и тут такая неприятность!
   Откуда-то со стороны и в  то  же  время  сверху  появился  человек.  Он
показался Лаврентию Павловичу очень большим и опасным. Берия отпрянул  еще
на шаг и оказался в грязи по пояс.
   - Я не в вас стрелял, - вежливо сказал человек,  не  производя  никаких
враждебных движений. - Я оленя убил. Так что вылезайте.
   - Вылезайте! -  вдруг  рассердился  Берия.  -  Вы  же  меня  пугнули  и
заставили сюда свалиться. Неприлично как-то получается. Разве можно так  к
людям относиться!
   - Ну давайте лапу, - сказал человек, и Лаврентию  Павловичу  ничего  не
оставалось, как протянуть и схватить за пальцы  высокого  человека.  А  он
оказался высоким - на полторы головы выше Лаврентия  Павловича.  Но  очень
худым. Лицо украшала бесцветная эспаньолка  и  бакенбарды  серого  волоса,
который так и не приобрел благородного серебристого цвета.
   Лицо человека было бледным, морщинистым, на голове фуражка  офицерского
образца, но далеко не новая, френч,  брюки-галифе  и  высокие,  до  блеска
начищенные сапоги - как только можно сохранить такой блеск в этой грязи!
   Но самое удивительное заключалось в том, что вместо сабли  или  кортика
на портупее у этого человека  висел  кожаный  колчан  с  оперениями  стрел
наружу, а в свободной руке он держал нечто схожее с луком, но куда короче,
- Лаврентий Павлович не разбирался в старинном оружии, но понял,  что  это
вовсе не детская игрушка.
   - Ах, у вас  нет  обуви!  -  расстроился  высокий  человек.  -  Или  вы
потеряли?
   - Нет, у меня не было.
   - А как вы сюда попали? - Человек обвел рукой окрестность, как бы давая
понять, что пойма речки - его собственность.
   - Тут был человек...  очевидно,  со  свирелью,  -  признался  Лаврентий
Павлович, - я им заинтересовался. Я давно не видел людей...
   Интересно, подумал он, а рад ли я, что вижу этого человека?
   - А, крысолов, - сказал высокий мужчина. - Опять заманивает. Значит, он
вас вывел из города и хотел утопить, но вы не успели?
   - Я не собирался топиться.
   - А он всегда так действует. Надоел мне безумно, -  сказал  мужчина.  -
Заманивает и делает попытки утопить. Ну кого вы в наши дни утопите, а?
   - Никого, - согласился Берия. Он  явно  столкнулся  с  сумасшедшим,  на
психику которого так повлияла атомная война. А может, и сама радиация.
   - Разрешите представиться, - сказал высокий  мужчина  и  протянул  руку
Берии, - Николай Николаевич, Николай Николаевич младший.  Вам  приходилось
обо мне слышать?
   - А фамилия, простите?
   - Фамилия обыкновенная - Романов.
   - Из тех самых Романовых? - догадался Лаврентий Павлович.
   - Приходился дядей покойному  императору,  -  сказал  высокий  мужчина,
отчего Лаврентий Павлович окончательно убедился в том, что  имеет  дело  с
сумасшедшим, которого лучше не сердить.
   - А это мои края, - сказал Николай Николаевич, -  мои  заповедные,  так
сказать, леса. Здесь я охочусь, думаю, отдыхаю от дел.
   - Ну конечно, конечно...
   - Господи, - вдруг рассмеялся Николай Николаевич,  глядя  на  Лаврентия
Павловича сверху вниз. - Да вы, как кажется, меня полагаете психопатом, то
есть человеком ненормальным. Смотрите же: вот мое оружие, и вы видели  его
губительную силу. А если хотите, мы можем сыграть в Вильгельма Телля -  вы
слыхали о таком? Вы киваете, значит, я имею дело с образованным человеком.
Кстати, я не люблю разговаривать с людьми, которые не умеют или  не  хотят
вовремя представиться.
   - Лаврентий Павлович, - сказал Берия, - Лаврентий Павлович.
   - И давно вы у нас, Лаврентий Павлович?
   - Недавно, - сказал Берия.
   Он правильно рассчитал, что нет вреда назвать себя  полным  именем.  По
той причине, что если этот сумасшедший изображает из себя дореволюционного
князя, то не может ничего знать о Берии. А если покажет, что знает -  хотя
бы слышал, то тут...
   Николай Николаевич ничего не знал о Берии, да и  не  стремился  узнать.
Вместо этого он рывком вытащил стрелу из железного листа, как раз из груди
оленя, и сказал:
   - А ведь неплохой выстрел. Точно в сердце. Уложил с первого раза. А бил
вон оттуда... - Николай Николаевич обернулся и показал на шалашик метрах в
ста на склоне долины.
   - Хороший выстрел, - осторожно согласился Берия.
   - Я ведь и живу охотой, - сказал Николай Николаевич, - можете  называть
меня просто князь - тут приходится быть демократом.
   - Хорошо, князь, -  сказал  Лаврентий  Павлович,  и  тут  его  поразила
страшная  догадка:  а  что,  если  после  войны  погибло  социалистическое
государство и к власти снова пришли дворяне? Ну и что - туда ему и дорога,
родному государству. По крайней мере среди дворян нет его врагов.
   Подумал - и сам испугался своих мыслей. Как  так  нет?  А  сколько  мне
пришлось, выполняя жестокую волю Сталина, расстрелять или иными  способами
уничтожить этих самых князей?  Ведь  до  самой  смерти  вождя,  до  начала
пятидесятых, мы их вылавливали и ликвидировали. Нет,  наверно,  я  был  не
прав, когда открылся. Этот не заметит, другие заметят.
   - А вы охотитесь? - спросил великий князь.
   - Я давно не охотился.
   - А вы откуда будете родом?
   - С Кавказа, князь.
   Ах, как легко ложится на язык это слово! Будто и не забывал его.
   - На Кавказе отличная охота, Лаврентий Павлович, - я там служил.  А  вы
служили?
   - Я позже служил, - сказал Берия.
   - Этого и следовало ожидать. Но если вы питаете слабость к охоте, я вам
должен показать одну штуку, я, знаете, одного хищника  тут  поднял,  а  он
потом залег. Если вам не сложно, пошли, я попытаюсь его взять. А об  олене
не беспокойтесь, потом егеря придут и унесут его ко мне в резиденцию.
   - Простите, я босой, - сказал Берия.
   - Я же сказал  -  два  шага.  -  Голос  Николая  Николаевича  прозвучал
неприятно. Он не любил, когда ему перечили. А Лаврентий  Павлович  не  был
склонен сейчас кому-нибудь перечить, тем более  больному  манией  величия,
который выдает себя за дядю императора.
   Николай Николаевич  сложился  почти  вдвое  и  начал  подкрадываться  к
чему-то скрытому заборами и завалами  сухостоя.  Берия  пошел  за  ним,  и
Николай Николаевич время от времени приостанавливал его движение  ладонью,
опасаясь, что Берия спугнет зверя.
   Вот он замер.
   И начал медленно поднимать свой лук или как его... арбалет.
   Он готов уже был спустить тетиву, как  совсем  близко  раздался  резкий
звук дудочки. Той самой дудочки.
   Князь выстрелил и тут же закричал:
   - Как ты посмел! Ты мне под руку заиграл! Я же из-за тебя промахнулся.
   - А я нарочно! - раздался голос из-за шалаша. - Вы знаете,  князь,  что
диких животных осталось так мало, что каждая особь на счету. Я вам столько
раз говорил - стреляйте в людей!
   - Да пошел ты! - закричал в ответ великий князь и кинулся вперед.
   Резким движением он откинул груду сухостоя, и глазам изумленного  Берии
предстал еще один железный щит, на котором ярко и аляповато во  весь  рост
был изображен лежащий тигр с гнусной ухмылкой на роже.
   Стрела вонзилась в щит где-то возле тигриного хвоста.
   Берия тоже сделал шаг вперед, чтобы получше  разглядеть  это  диво,  но
Николай Николаевич услышал, как треснула ветка, и крикнул:
   - Не подходите, Лаврентий Павлович. Вы же видите, он только легко ранен
и раздражен. Если он бросится, я не смогу вас защитить.
   - И не надоело? - С другой стороны шалаша появился согнутый  человек  с
деревянной дудкой в длинных угловатых пальцах. - Ваши звери -  беспомощные
жертвы дворянского произвола. Скоро  в  наших  лесах  перестанут  водиться
тигры. Разве мало вам того, что вы перебили всех динозавров!
   - Вот это вы зря, Бетховен! - откликнулся Николай Николаевич.  -  Никто
вам не поверит. Динозавры вымерли сами, вам каждый ребенок скажет.
   - У нас детей нет!
   - Не исключено, что будут. - И великий князь расхохотался.
   - Лучше убивайте людей. - Человек  по  имени  Бетховен,  совершенно  на
Бетховена не похожий и даже  не  глухой,  показал  дудочкой  на  Лаврентия
Павловича. - Не зря же я его сюда заманил.
   - Так это ваша работа!
   Они забыли о Лаврентии Павловиче, будто он был и не человеком вовсе,  а
какой-то мошкой, на которую можно,  не  заметив,  наступить.  Конечно  же,
после радиации остались только психи.
   - Моя, Николай Николаевич, моя! Я его отыскал в подвале, в тюрьме. И не
зря отыскал. Великий мерзавец.
   - Почему же вы так решили?
   - Я куда моложе вас, великий князь. И  прибыл  сюда  только  в  прошлом
году. А раз так, то как бы застал его там. В тюрьме узнал о его  печальном
конце - у нас многие говорили. А  потом  кинули  к  нам  в  камеру  одного
капитана - бывшего капитана, не эмвэдэшного, а армейского, и  тот  сказал,
что был в охране Берии, которого вроде бы не расстреляли, а приберегли для
следующего случая. А он потом исчез. Вот вдруг подумал, а не  наш  ли  это
случай?
   - Вы мне надоели, Бетховен, -  сказал  Николай  Николаевич.  -  Я  даже
подозреваю, что вы вовсе  не  Бетховен.  У  него  была  совершенно  другая
прическа.
   - Так вы думаете охотиться на этого вот, Берию?
   - Я должен сейчас охотиться?
   - Ну сколько вам нужно говорить! Я для вас выманил этого мерзавца.
   Николай Николаевич глядел на Берию, и во  взоре  его  не  было  никакой
решимости.
   - А я хотел еще слона поискать, - сказал он наконец.
   - По-моему, вы здесь посходили с ума, - сказал Бетховен. -  Я  даю  вам
уникальную возможность  избавить  наш  свет  от  убийцы  и  злодея,  а  вы
предпочитаете слона.
   -  Погодите,  погодите,  -  решил  воспользоваться  заминкой  Лаврентий
Павлович. - Почему никто не хочет выслушать моего мнения?
   - Помолчи, я таких, как ты, уже выманил с полдюжины. И буду ловить!
   - Бетховен прав, - сказал Николай Николаевич.
   - Я требую открытого суда! Вы докажите, что я виноват! - Берия  смотрел
на князя.
   - А он дело говорит! - сказал  великий  князь.  -  Займитесь,  коллега,
составом суда, подбором присяжных, и чтобы все как положено.
   Великий князь пошел дальше по берегу речки, высоко поднимая  ноги.  Его
сапоги блестели, несмотря на грязь.
   - Ну что, выкусил? -  спросил  Лаврентий  Павлович.  -  Никакой  ты  не
Бетховен, и мы еще выясним, кто ты такой.
   - Здесь каждый выбирает имя, которое ему больше всего подходит.  Должна
же где-то быть свобода!
   Они стояли по щиколотку в грязи, и понятно  было,  что  никакого  вреда
друг другу они причинить не могут. Лаврентий Павлович, хоть и  исхудал  во
время заключения и суда, сил не прибавил - он и выглядел бывшим толстяком.
Пожилым, скорее  немощным,  даже  если  в  молодости  и  отличался  силой.
Впрочем, никогда Лаврентий Павлович не отличался ни силой, ни  ростом,  ни
красотой - все вместе это вело к желанию повелевать. И он присоединился  к
неистребимой армии претендентов на  мировое  господство,  которые  провели
лучшие годы, набираясь сил. Присоединился - чтобы отомстить  девочке  Наде
Иоселиани, презревшей его в шестом классе.  А  когда  он  достигнет  таких
высот, что может сказать: "Теперь  ты  будешь  у  меня  в  ногах  ползать,
умолять, чтобы я тебя в койку на ночь  взял,  иначе  я  весь  твой  род  в
порошок сотру", оказывается, что  Надя  не  представляет  уже  интереса  -
пускай остается на своей коммунальной кухне  со  своими  тремя  шелудивыми
ублюдками и алкоголиком-мужем!
   Его противник был  повыше  ростом,  зато  худ  и  сутул.  У  него  были
печальные шоколадные глаза на очень белом лице, удрученном корявым носом.
   И тут Лаврентий почуял, что враг не уверен в себе.
   Нет, музыкант по кличке Бетховен не чета министру Госбезопасности!
   - Что же еще тебе капитан наплел? - спросил Берия.
   - Он рассказал, где вас содержат. Он  сказал,  что  вам  лично  товарищ
Хрущев велел писать воспоминания, то есть доносы. А потом  вас  все  равно
расстреляют, потому что для всех вы уже расстрелянный.
   - А какой твой интерес?
   - Я подумал: такая сволочь,  как  вы,  если  дотянет  до  Нового  года,
наверняка попытается к нам прорваться. Надо было сегодня проверить.
   - Почему сегодня?
   - Потому что сегодня первое января. С Новым  годом,  товарищ  Лаврентий
Павлович Берия!
   - С каким еще годом?
   - С наступившим. Вот я и пошел  проверить.  И  решил,  что  если  я,  к
сожалению, угадал, то обязательно вас уничтожу. Хватит у нас  здесь  своей
нечисти.
   - А чего же не уничтожил?
   С каждым словом Берия как бы наливался силой, словно русский  богатырь,
прижавшийся к земле.
   - Вы же понимаете... я не умею убивать. Я надеялся на  великого  князя.
Если я вас выманю, он обещал вас подстрелить. Но промахнулся.
   - И что же будем делать? - спросил Лаврентий Павлович.
   - Не знаю, - признался музыкант.
   - А на самом деле как тебя зовут?
   - Семен Матвеевич, Гуревич Семен Матвеевич.
   -  А  кличку  себе  придумал  -  Бетховен.  Чтобы  я  не  догадался   о
национальности? Ну и порода, ну и нация!
   - Вы не думайте, что легко отделались, - сказал Гуревич. - Потому что я
до вас доберусь. Или другие доберутся. Здесь таких немало.
   - У государственного деятеля всегда много врагов, - признался Берия.  -
Это неизбежно.
   Лаврентий Павлович размышлял: то ли перевести разговор  в  товарищеское
русло и выпытать у  этого  музыканта  подробности  ситуации  -  он  быстро
расколется. Или принять другой, более  суровый  тон?  Последнее  победило,
потому что уж слишком противно было стоять в этой грязи.
   - А ну хватит! -  крикнул  он,  набычиваясь.  -  Поговорили  и  хватит.
Разувайся.
   - Как так разувайся?
   - Снимай ботинки.
   - Но они же мне нужны.
   - Мне  нужнее.  -  Собеседник  пасовал,  отступал,  и  вдруг  Лаврентий
Павлович ощутил почти потерянное, забытое чувство  силы  -  он  так  любил
прежде заставлять людей делать по его воле, желанию, капризу, и делать то,
что совершенно противно  их  природе.  Когда-то  Хозяина  спросили,  какое
чувство ему всего ближе, и он ответил - месть. Лаврентий Павлович  ответил
бы - чувство власти. Месть мельче, о мести можно забыть... он был  крупнее
Хозяина!
   Теперь Лаврентий Павлович уже полностью овладел положением. Он не спеша
оглянулся, зная, что этот Бетховен всецело в его власти. Охотник попался в
лапы дичи. Смешно.
   Оглянувшись, Лаврентий Павлович увидел совсем рядом обвалившийся забор.
Он резко рванул планку, вытащил ее  -  теперь  он  был  вооружен.  Хорошая
плоская палка больше метра длиной. Ею можно еще как огреть по спине!
   - Осторожнее, - предупредил Гуревич, - там гвозди.
   - Ах, гвозди! Ну тем лучше.
   - Ну чего вы от меня хотите! - взвыл  этот  самый  Бетховен.  -  Вы  же
сколько угодно ботинок найдете. -  Он  показал  рукой  куда-то  наверх.  -
Зайдите в универмаг, там они стоят, рядами, выберите себе, что нужно.
   - Считаю до трех.
   Бетховен ринулся на сухое место, Лаврентий Павлович было замахнулся, но
сообразил, что Гуревич лишь хочет снять ботинки там, где удобнее.
   - Они вам будут малы, - сказал он.
   - Ничего, кидай.
   Бетховен кинул ботинок, он был мокрый.
   - Ничего, - сказал Берия, - не хочу простужаться.
   - Простужаться? - И вдруг Гуревич захохотал.  Тонко,  противно,  но  не
притворяясь. - Как же вы, милостивый товарищ, намерены простудиться?
   - Очень просто.
   Берия натянул ботинок. Тесновато, но  зато  как  приятно  -  человек  в
ботинках совершенно иначе себя чувствует.
   - Мне кажется, что вы, как  бывает  с  новенькими,  -  сказал  Гуревич,
переминаясь с ноги на ногу (без ботинок ему было стоять неприятно),  -  вы
до сих пор не представляете, куда попали.
   - А вот это вы мне сейчас расскажете, - грозно сказал Берия.
   - Вы не так страшны,  как  хотите  показаться,  -  ответил  Гуревич.  -
Ботинки вы еще у меня отнять можете. Но этим ваши возможности  практически
ограничиваются.
   - Пошли, - приказал Берия, показывая вверх по склону.
   Бетховен пошел впереди. Он вынул было свою дудку, хотел поднести  ее  к
губам, но Лаврентий Павлович сразу догадался, что Бетховен  намерен  звать
сообщников, а этого допускать нельзя.
   - Если ты ее еще раз  вынешь  из  кармана,  я  ее  собственными  руками
разломаю, - предупредил он.
   Тропинка была сырая, но не очень скользкая. Как приятно не глядеть  под
ноги.
   Они поднялись на шоссе.
   Где-то там внизу бродит  по  помойкам  великий  князь  с  его  жестяной
охотой. Его надо беречься, у него есть арбалет.  А  из  арбалета  можно  и
убить.
   Бетховен прошел несколько шагов и уселся на асфальт.
   - Ус