сказал Пилат, массируя правой рукой затекшее  колено.  -  Я
могу отпустить тебя, еврей, но ты мне этого вовек  не  простишь,  верно  я
тебя понимаю? Ты ведь знаешь - помнят и уважают мучеников. Словесный  блуд
переживает того, кто  изрекает  глупости,  лишь  тогда,  если...  Я  прав?
Разбойника, убийцу - зачем казнят? Чтобы наказать зло? Нет. Чтобы помнили.
Чтобы всегда помнили, каково это - убивать. Иди, я отпускаю тебя.
     Он отвернулся, а Хаим, почувствовав, как неожиданно пересохло у  него
во  рту,  продолжал  стоять,  хмуро  глядя  на  прокуратора  и  зная,  что
произойдет минуту спустя.
     Минута миновала подобно хромому старику, бредущему в пыли.
     Пилат, кряхтя, поднялся с ложа и  будто  только  теперь  увидел,  что
еврей по-прежнему стоит перед ним.
     - Ну, - буркнул он. - Я был прав, верно? Ты  сказал  людям  все,  что
мог, и теперь, чтобы они это запомнили, нужно, чтобы я помог тебе  уйти...
Ох-хо-хо. А что я могу? Послать тебя на крест? Нужно мне это?
     Он стоял теперь перед Хаимом - глаза в глаза.
     - Как, ты сказал, тебя зовут? - спросил Пилат.
     - Иешуа, господин. Иешуа из Назарета, сын Марии и Иосифа.
     - Как это ты говорил, Иешуа? Блаженны милостивые, да?
     Он хлопнул в ладоши и, когда приблизился начальник стражи, сказал:
     -  Виновен  в  подстрекательстве.  Но  не  мне  решать  -  это   дело
Синедриона. Если хотят - пусть побьют его камнями.
     Впрочем, оба знали: Иешуа ждет крест...
     Тело умирало, как  ни  старался  Хаим  поддержать  жизненные  силы  с
помощью нематериальных сфирот, с помощью духа и воли, как говорил он  сам.
Дух - слабый помощник против заражения крови. Впрочем, в отличие  от  всех
людей, стоявших у подножия Голгофы и глядевших  на  муки  человека,  якобы
пришедшего спасти народ  иудейский,  Хаим  прекрасно  понимал,  что,  уйдя
сейчас, достигнет, в лучшем случае, лишь одной из поставленных целей.
     Ученики запомнят слова Учителя, люди запомнят явленные  им  чудеса  -
это так. И в будущем, может быть, именно эти, невозможные  в  материальном
мире, явления, более даже, чем его проповеди, которые могут и затеряться в
веках, укажут матери и  отцу,  Андрею  и  остальным  людям  Кода  место  в
пространстве- времени, где следует  искать  Хаима.  Если  им  не  помогает
интуиция, пусть пользуются знанием.
     Хаим хотел, чтобы его нашли. Он хотел вернуться - не просто в мир, но
в мир, где он был бы не один. В свои тридцать три года он  так  и  остался
шестилетним мальчишкой, в поступках его многое шло от игр, недоигранных  с
Андреем и даже с соседским Аликом из квартала Ир-ганим.
     Хаиму неожиданно стало холодно, тело начал бить озноб, он чувствовал,
что  жара  постепенно  спадает,  солнце  стояло  уже  совсем   низко   над
горизонтом, но холод шел изнутри, будто где- то в области сердца  открылся
колодец в тупую бесконечность, и оттуда поднимался, разливаясь через  край
и заполняя кровью сосуды, отчаянный мороз, которому не было предела.
     Смерть.
     Только ли?
     Оттуда же, из глубины открывшегося колодца, поднимались, будто легкие
пары из охлажденного  сосуда,  странные  звуки,  которые  никак  не  могли
сложиться  в  осмысленную  фразу,  хотя  и  являлись,  без  сомнения,   ее
составляющими:
     - Ха... где... отзо...
     - Отец мой небесный, - шептали губы умиравшего на кресте сына Мессии,
и все слышали этот громкий шепот, а  в  воображении  Павла  слова  Учителя
соединялись с  собственными  мыслями,  и  рождалась  молитва,  которую  он
бормотал с доходившим до безумия усердием, пугая стоявших рядом евреев.
     - Отец мой, - шептал Хаим, теряя уже сознание, а точнее -  поднимаясь
в своем восприятии мира на тот  уровень,  на  котором  вовсе  не  сознание
определяет суть восприятия и контакта, - отец мой... мама... где вы?
     И будто эхо, он услышал, наконец, настолько ясно, насколько он вообще
мог ясно осознавать происходившее:
     - Хаим, сынок, если ты слышишь, если ты чувствуешь меня, отзовись,  и
я найду тебя. Мне нужна только нить, и нитью станет любое сказанное  тобой
слово. Скажи его...
     - Отец, - Хаим  поднялся  над  Голгофой,  он  сейчас  видел  и  себя,
висевшего на кресте, склонившего на  грудь  голову  в  терновом  венке,  и
Павла, прятавшегося от римских  легионеров  за  спинами  любопытствовавших
евреев, и город Ерушалаим от края до края, крепостную стену  и  холодность
Храма, и густую  черноту,  которую  наступавший  вечер  опустил  на  склон
Масличной горы, и черные почему-то звезды на белом от боли небе, и еще  он
успел  увидеть,  как  дернулось  в  последней   конвульсии   тело   Иешуа,
оставленное им, а потом он упал в теплые отцовские об®ятия, и  рядом  были
мама, и Андрей, и Людмила, и Муса, и еще люди, знакомые  и  незнакомые,  и
серый день Саграбала.
     Он вернулся домой.
     - Господи, - сказала Дина, - как ты изменился, сыночек...
     И Хаим заплакал.
     За телом Иешуа - своим, по сути дела, - он вернулся трое суток спустя
в единицах первого измерения времени. Он привык ощущать себя именно в этом
теле.
     Ученики Иисуса, пришедшие  на  заре,  чтобы  похоронить  учителя,  не
обнаружили его тела в пещере и пали на колени перед очередным, - последним
уже, - чудом.


        x x x

     Читатель, вероятно, составил вполне определенное мнение  о  событиях,
описанных в тексте, как и о самом тексте, описывающем эти  события.  Более
того, я убежден, что некоторая (видимо, небольшая) часть читателей  именно
сейчас  начала  подозревать,  что,  собственно,  представляет  собой   моя
интерпретация. Обращаюсь именно к этой категории читателей.
     Происшествие с Хаимом (если это можно назвать происшествием, учитывая
его влияние на историю цивилизации в целом  и  людей  Кода,  в  частности)
породило, как мне кажется, две проблемы,  которые  я  бы  хотел  обсудить,
прежде чем переходить к финальной части повествования.
     Проблема первая - эволюционно-историческая, насколько вообще возможно
смешение  биологического  понятия   эволюции   с   сугубо   статистическим
процессом, каким является история цивилизации.
     Вторая проблема - философская, и начну я именно  с  нее,  потому  что
именно с нее начинались выступления всех оппонентов, ознакомившихся с моей
интерпретацией явления Христа и зарождения христианства.
     К моему  удивлению  (сознаюсь,  мне  этот  аргумент  и  в  голову  не
пришел!), основное возражение свелось к тому, что  интерпретация  нарушает
основной закон философии о равноправии материи и духа в единстве мира.
     Господа (особенно обращаюсь к профессору Брукнеру с Израиля- 7),  вам
трудно понять, что в описываемые времена  формулировка  основного  вопроса
философии радикально отличалась от  современной.  Проблема  единства  была
лишь обозначена (И.Д.К. полагал ее вовсе несущественной,  а  Хаим  не  мог
даже и поставить ее толком, в чем может убедиться каждый, читавший древнюю
книгу под названием "Новый завет Господа нашего Иисуса Христа").
     Философы ХХ века полагали основной своей задачей разобраться  в  том,
что же, в  конце-то  концов,  первично:  материя,  образующая  наблюдаемое
четырехмерие,  или  сознание,  это  четырехмерие  исследующее   или   даже
создавшее.
     Или - или.
     Дилемма  "светские-религиозные"  существовала  в   дни   Мессии   как
отражение  философской  дилеммы  в  ее  материализованном  виде.   И   это
исторический факт, каким бы странным он ни казался современному  человеку,
точно знающему, что он существует в многомерном мире измерений и сфирот, и
что он материален ровно настолько, насколько ему этого  хочется  в  данный
момент трехмерного времени.
     Во времена же Исхода (не говорю о времени Второго храма,  к  которому
относится явление Хаима в облике Иешуа из Назарета),  если  некто  говорил
"так было всегда", он именно это и имел в виду - бесконечность времени,  и
ничего более.  Атеисты  полагали  мир  исключительно  материальным  (всего
четыре измерения, можете себе представить!), а дух,  сознание  -  функцией
мыслительной деятельности, каковая, в свою очередь,  являлась  всего  лишь
результатом функционирования сугубо материальных нейронов головного мозга.
Естественным поэтому был вывод о том, что  мир,  изначально  материальный,
породил дух, как курица - яйцо.
     Противоположная точка зрения исходила из того, что  вечен  (заметьте,
без понятия о бесконечном времени не обошлось и здесь) только Бог, то есть
сущность сугубо нематериальная, но странным образом живущая в материальном
четырехмерии,  хотя  и  отделенная   от   него   пропастью   неразрешимого
противоречия  духа  и  материи.  Естественно,  что  в  этой  интерпретации
первичен был дух, именно он и породил грубую материю четырехмерия, как  из
яйца появляется цыпленок.
     Дух и материя неразделимы - дух не мог создать материю из ничего,  но
и материя не могла сотворить дух в процессе развития. На  деле  многомерие
мира  включает  бесконечное  число  измерений  как  материальных,  так   и
нематериальных. Соответственно, и  законы  природы  материального  мира  в
общей формулировке включают соответствующие духовные законы.
     Эйнштейн, живший  незадолго  до  Исхода,  постулировал  невозможность
движения со сверхсветовой скоростью  и  был  по-  своему  прав,  поскольку
учитывал лишь материальную сторону сути.  На  самом  деле  возможны  любые
скорости, но при выходе на уровень взаимодействия сфирот.
     Сейчас  все  это  представляется  настолько  очевидным,  что   многие
читатели, спокойно восприняв страницы, рассказывающие  о  выборе  Ричардом
нематериального существования, о жизни Мессии в комплексе духовных  сфирот
и о планетах-ступеньках, где побывала Дина перед появлением на  Саграбале,
эти  же  читатели  остались  в  глубоком  недоумении,  не  поняв,  в  чем,
собственно, состояла вечная, по сути, проблема поиска Хаима.
     Профессор Авни Авнери с Израиля-12 сказал в беседе со мной простую  и
очевидную вещь, которая, возможно, прояснит для читателя суть  описываемых
событий:
     - Проблема твоих героев в том, что они выделяли одни сфирот  в  ущерб
иным. Вещественные над духовными или наоборот. И.Д.К. - главный твой герой
- и даже Йосеф четко отделяли материальное  от  духовного.  Мы,  нынешние,
понимаем, что это полная чепуха, но они-то с этой чепухой рождались.  Чего
ты хочешь от читателя - естественно, он не понимает, почему Мессия и  Дина
вместе с Ильей Купревичем так и не сумели вытащить Хаима  именно  из  того
событийного поля, куда он угодил. И зачем вообще нужно было искать  Хаима,
путаясь в материальных и нематериальных сфирот, как в полах плаща?  Думаю,
тебя еще ждут проблемы с читателями,  когда  ты  доберешься  до  финальных
строк...
     Как в воду глядел.


        x x x

     - Зло, причиненное евреям христианами, - сказал Йосеф, -  неизмеримо.
Нужно исправить то, что натворил Хаим. Мы виноваты - не уследили.
     - Йосеф, - И.Д.К. повторял свою мысль не в первый раз, - я вижу,  что
не  могу  убедить  тебя  логическими  аргументами.  Но  как  ты  себе  это
представляешь? Ткань сфирот изменилась  после  того,  как  Хаим  прожил  в
Иерусалиме двадцать семь  лет.  Нематериальные  сфирот,  существующие  вне
времени, изменились тоже. Каким образом мы  можем  вернуться  к  исходному
состоянию? Ты ведь ощущаешь это не хуже меня, верно?
     - Верно. И стоны евреев, изгоняемых из католической Испании, я ощущаю
тоже. И ужас тех, кто сгорел в печах Освенцима - их не было бы, если бы не
игра, затеянная Хаимом по недомыслию...
     - По недомыслию? Спроси Хаима... Да о чем мы говорим,  Йосеф,  спроси
самого себя! Отгородись от эмоций,  эти  бури  не  позволяют  тебе  понять
простой вещи: Хаим такой же человек Кода, как ты и я. Мог ли он не  только
совершить нечто, но даже подумать о чем-либо, не определенном, не заданном
Кодом? Не кажется ли тебе, что сам его поступок в той же степени был задан
Кодом, как и наш Исход? Не кажется ли тебе, что, создав христианство, Хаим
поступил именно как  человек  Кода  -  распространяя  Код  среди  людей  и
выполняя, таким образом, основную задачу?
     - Ты говоришь  о  полной  предопределенности,  Элиягу.  Человек  Кода
свободен в выборе, это записано в Книге, и значит, именно так действует  и
Код.
     - Свободен в выборе добра и зла. Свободен ровно настолько,  насколько
свободен электрон, выбирающий  любой  из  дозволенных  квантовых  уровней.
Может ли единственный электрон изменить состояние куска железа, в  котором
он мечется?  Каждую  минуту  своей  жизни  в  Иерусалиме  Хаим  выбирал  -
поступить так, а не иначе. Сказать то, а не это.  Но  прежде  -  подумать.
Выбор идет в мыслях, в подсознании. По сути - на уровне,  определяемом  не
личностью, а Кодом. Мог ли Моше, получив Тору на  горе  Синай,  отказаться
вести народ в землю Ханаанскую? Был ли выбор у него?  И  был  ли  выбор  у
народа? И был ли выбор у каждого  еврея,  услышавшего  обращенные  к  нему
лично слова Творца? Не было никакого выбора, ибо  вся  история  евреев  до
смерти Моше в Книге,  полученной  на  горе  Синай,  была  уже  написана  -
определена, и печать Господня стояла на ней как  печать  канцелярии  главы
правительства. У каждого еврея был выбор - обмануть соседа или жить с  ним
в мире, срубить дерево или посадить новое... Выбор  был,  потому  что  эти
конкретные поступки не определены Кодом, это лишь фон в генетическом шуме.
А народ вынужден был идти за Моше. Моше вынужден был вести народ  в  землю
Ханаанскую. Это определено Кодом, это записано в Книге, которая всего лишь
вербализация Кода - это было, и иначе быть не могло,  это  предопределено.
Более того, Моше, запомнив, а затем записывая Книгу - и следовательно, Код
- знал, что именно предстоит ему лично и народу  его.  Знал  -  вплоть  до
смерти своей. Знал - и в чем же  была  свобода  его  выбора?  В  свободном
выполнении воли Творца? По сути - в выполнении впечатанной уже программы!
     - Ты хочешь сказать, - мысль Йосефа  колола  будто  кинжалом,  -  что
именно Кодом определен был и поступок  Хаима?  Именно  Код  привел  его  в
Иерусалим Второго Храма? Кодом, данным Моше на горе Синай, было определено
явление Христа? И "Новый завет" -  текст,  придуманный  и  записанный  так
называемыми апостолами, - тоже содержался в Книге?
     - На одном из ее уровней - безусловно. Подумай, и ты поймешь.  Почему
я должен убеждать тебя, Йосеф, в том, что тебе и без меня хорошо известно?
     Молчание.
     Когда происходил этот разговор? Где?  И.Д.К.  не  задавал  себе  этих
вопросов - он жил с сознанием того, что разговор произошел, возможно, даже
раньше, чем само событие, а теперь лишь вспомнился, отразился  в  зеркалах
сразу многих сфирот.
     Куда больше занимал его мысли  иной  разговор,  который  и  вовсе  не
случился в материальном мире, разговор, опустившийся  на  сознание  темной
тенью. Оставшись на какое-то время в одиночестве (Дина не то, чтобы о  нем
забыла, но вся поверхность ее мыслей отдана была  Хаиму,  его  неожиданной
для всех новизне и взрослости), И.Д.К. бросился в  нематериальные  сфирот,
будто в холодную воду ноябрьского моря, и, не видя, но ощущая, обратился к
Мессии:
     - Ты не мог не знать того, что случилось с Андреем, Илья.
     - Ты используешь прошедшее время, Илья. Андрей был в будущем.
     - Был?
     - Был, будет...  Язык  Кода  не  приспособлен  для  описания  сфирот,
которые не пересекаются ни с одним из временных измерений.
     - Об этом я и хочу говорить, Илья. Ты полностью ушел из материального
мира. Ты можешь осознавать себя вне времени.
     - Не только я. Ричард тоже.
     - Я  не  чувствую  Ричарда.  Тебя  я  тоже  ощущаю  лишь  на  пределе
восприятия, я слишком материален. Ты мне не ответил.
     - Да, могу.
     - Ты можешь осознать начало и конец Вселенной.
     - Это процесс, Илья, а я ощущаю все сразу. И конец, и  начало.  Я  не
могу разделить их.
     - Наш разговор протекает во времени?
     - Для тебя - да, для меня - нет. Я ощущаю разговор целиком,  всю  его
суть, а ты разделяешь на вопросы и  ответы,  начало  и  конец,  причины  и
следствия.
     - Что произойдет с Землей после Исхода?
     - Это тебя заботит?
     - Андрей едва не погиб там.
     - Ты неправ, и знаешь это. Андрей не мог погибнуть.
     - Ты не ответил на вопрос.
     - Я ответил. И не только на  этот,  но  и  на  другие  твои  вопросы,
которые ты еще не задал. Люди, оставленные Творцом, еще долго  будут  жить
на Земле, но путь на Саграбал для них закрыт.
     - Ричард того же мнения?
     Мессия промолчал, но И.Д.К. знал уже и этот ответ, и  все  другие,  и
выводы теперь  мог  сделать  сам,  дискутируя  с  собой  ровно  с  тем  же
основанием, с каким мог бы продолжать дискуссию с  Мессией  или  Ричардом,
которого он так и не увидел ни сознанием, ни иной своей сущностью.
     И.Д.К. лег на ребристую  поверхность  времени,  и  течение,  жесткое,
колючее, понесло его от причин к следствиям.
     И.Д.К. знал теперь достаточно, чтобы придти к необходимым выводам.


        x x x

     Рассвет они придумали сами - в этом мире никогда прежде не  восходило
солнце, и если бы планета могла чувствовать, она пришла бы в восторг.
     И.Д.К.  нравилось,  когда  ранним  утром  на  ясном   звездном   небе
Иерусалима появлялись легкие перистые облачка, будто  разорванные  колечки
дыма, пущенные заядлым курильщиком. Дина любила медленные рассветы,  когда
солнце, еще не поднявшееся над горизонтом, освещало отроги далеких гор.
     Хаим вспомнил рассветы над Иерусалимом, не тем,  где  он  родился,  а
тем, в котором провел сознательную жизнь проповедника.
     - Пусть будет так, - сказала Дина.
     И стало так.
     Тучи над Саграбалом рассеялись. На темносинем небе  серыми  ошметками
тумана были написаны имена. И.Д.К.  стоял  на  вершине  холма  у  входа  в
пещеру, где Джоанна, Людмила и Муса продолжали принимать воскресших,  Хаим
сидел рядом на большом камне, Дина положила обе ладони на плечи сына - она
все еще видела в нем  шестилетнего  мальчика,  и  внешность  уверенного  в
собственных силах тридцатитрехлетнего мужчины не могла ее обмануть.
     Легким движением сознания, будто  губкой,  смоченной  мыслью,  И.Д.К.
стер с неба серую перхоть имен и открыл, наконец, материальный  тоннель  в
мир  -  из  того  многомерного  "пузыря",  в  котором  пребывал  Саграбал,
отделенный  от  привычного  четырехмерия  многочисленными  сфирот.  Звезды
вспыхнули будто ханукальные свечи, а несколько шаровых скоплений, тусклыми
пятнами повисшие низко над горизонтом, определили  положение  Саграбала  в
обретенном мире четырехмерия.
     - Там, - махнул рукой И.Д.К. - центр Галактики.
     Голос Йосефа был тих, но ясен:
     - И сказал Бог: да будут светила на тверди небесной...
     - Йосеф, - немедленно отозвалась Людмила, - ты  можешь  сотворить  их
сам, если есть желание.
     - И создал Бог два светила великие,  -  подхватил  И.Д.К.,  рисуя  на
сером уже восточном небе оранжевые отблески рассвета.
     - Подождите, - неожиданно сказал Хаим и, чтобы не  об®яснять  словами
свою мысль, открыл перед всеми глубину сознания; будто шипящая пеной волна
окатила И.Д.К., и он, не успев еще осознать, но успев понять, ответил,  не
задумываясь, потому что и сам пришел уже  к  подобному  выводу,  хотя,  не
желая ускорять события, и не поддавался новому ощущению.
     - Солнце? - переспросил Йосеф с сомнением.
     - Почему нет? - отозвалась Дина.
     - Илья, Ричард, - позвал И.Д.К. - вы слышите?
     - Да, - мысль Мессии  вторглась  в  сознание,  а  Ричард  ограничился
странным жестом, который И.Д.К. воспринял кивком согласия и одновременно -
желанием отстраниться от событий, происходящих в материальном мире.
     - Солнце, - подумал И.Д.К.
     Мысль Хаима была здравой: над всеми мирами, где  уже  поселились  или
еще поселятся люди Кода, должно сиять одно и то  же  привычное  светило  -
Солнце. Солнце планеты Земля.
     Од