x x x

     Этот эпизод  нуждается  в  комментарии,  хотя  большинство  читателей
именно его восприняло без внутреннего протеста. Мир,  в  котором  оказался
Хаим на своем пути к Саграбалу, очевидно, принадлежал к  группе  миров,  в
терминах физики имманентного  пространства  называемых  "креационными".  Я
интересовался статистикой - оказывается, примерно два процента людей  Кода
приходили на Саграбал именно таким путем.
     Проблема, однако, в том, что  среди  множества  описанных  символьных
измерений мироздания - "сфирот", в терминологии Кода - попросту нет  того,
где был обнаружен Хаим. Возможно, его нет  сейчас.  Возможно,  его  вообще
никогда не было. Возможно, оно только появится - такой вариант не исключен
тоже. Поэтому физики (см. дискуссию  по  проблеме  Миньяна  в  "Физическом
сборнике", Израиль-11, год Исхода  201)  предпочитают  относить  эпизод  с
поисками Хаима к категории артефактов, каких  действительно  достаточно  в
вероятностной   Вселенной,   где   количество   сфирот   определено   лишь
статистически и меняется с изменением физических условий.
     Моя реконструкция основана на знании документа, о котором я  упоминал
в начале повествования. Я вернусь к этому документу впоследствии,  а  пока
прошу поверить мне на слово - было именно так.


        x x x

     По взаимному согласию - разошлись.
     Джоанна  и  Ричард  вернулись  к  людям,  пришедшим  на  Саграбал  за
последние сутки - от зари до зари, если называть зарей смену мрака светом.
Людмила с  Андреем  продолжали  в  излучине  реки  строить  для  прибывших
поселение, хотя те и сами могли бы справиться с задачей. Йосеф  с  И.Д.К.,
решив заняться исследованием планеты с воздуха, сразу же  и  приступили  к
выполнению задуманного, а Муса остался на поляне, погруженный в себя, - он
продолжал решать задачу, не имевшую в тот момент решения.
     И.Д.К. согласился с предложением Йосефа только для того, чтобы чем-то
занять мысли и душу, не думать о Дине и не провалиться в трясину страха за
нее.
     Они поднялись над лесом и увидели сверху лагерь - один из  тысячи,  -
где в зарослях травы-дорожки бродили сотни людей, многие  из  которых  уже
вполне освоились и,  осознав  себя  строителями,  возводили  и  уничтожали
странные сооружения, ни к чему не приспособленные -  разве  что  служившие
доказательством причастности человека к  природе  этого  мира.  Среди  них
бродили и Ричард с Джоанной - старожилы! - об®ясняя растерявшимся  (таких,
впрочем, было немного) простые истины Саграбала. Истина первая:  этот  мир
наш, и он нас принял. Истина вторая: в этом мире мы можем  все.  И  третья
истина, которая следовала из первых двух: мы еще не  знаем  своих  в  этом
мире возможностей, и потому нужно быть очень осторожными.
     Предостережение казалось излишним - люди были осторожны, в том  числе
и те, кто на Земле имел характер агрессивный и даже злобный.
     Йосеф переместился на сотню километров в сторону поднимавшихся  из-за
горизонта гор, и И.Д.К. последовал за ним - оба прибегли к телепортации.
     Йосеф возник неподалеку, метрах в десяти, и И.Д.К. едва удержался  от
смеха - очень уж нелепо выглядел Илья Давидович, стоявший в воздухе  будто
на твердом полу и даже притоптывавший ногой в  нетерпении;  фалды  пиджака
болтались, туфли же выглядели полным анахронизмом. Почему-то именно сейчас
И.Д.К. пришло в голову, что одежда, которая все еще  была  на  них,  стала
даже не анахронизмом, а просто бессмыслицей. Стеснялся ли он своего  тела?
Нет, конечно, так же как ни в малейшей степени не стеснялся своих  мыслей,
обнаженных по природе своей, не прикрытых с некоторых  пор  одеждами  лжи.
Почему, обнажив мысли  свои,  они  до  сих  пор  инстинктивно  противились
следующему естественному шагу?
     И.Д.К. перестал думать об этом, потому что Йосеф сказал, всматриваясь
в темное пятно далеко на горизонте:
     - Я не вижу деталей.
     Бросив себя на высокий  холм,  где,  казалось,  и  находилось  пятно,
И.Д.К. обнаружил лишь густые заросли все той же травы- дорожки, которая  в
растерянности пошла волнами, не понимая, чего хочет И.Д.К., а он и сам  не
знал этого, но, осмотревшись, увидел все то же  темное  пятно  -  на  фоне
уходившего за горизонт леса.  Пятно  висело  в  воздухе  и,  похоже,  едва
заметно  шевелилось.  Это  подтвердил  и  Йосеф,  опустившийся  рядом.  Он
предпочел преодолеть расстояние по воздуху и мысленно показал И.Д.К.,  как
пятно изменяло свое положение по мере  того,  как  Йосеф,  раскинув  руки,
удерживал тело Мессии от  падения  и  направлял  его  по  прямой  к  цели,
эфемерность которой стала ему быстро ясна.
     Теперь они поменялись ролями  -  И.Д.К.,  преодолевая  неожиданный  и
странный приступ боязни высоты, бросил свое тело в воздух, а Йосеф  исчез,
чтобы в следующее (или - в то же самое?) мгновение  возникнуть  там,  где,
как они оба были уверены, находилось пятно.
     Пятно мерно, будто бурдюк толстого барана, колыхалось  на  полпути  к
горизонту.  Примерившись  и  оценив   расстояние   (возможно,   совершенно
неправильно), И.Д.К. нырнул, телепортируясь, и сразу же вынырнул.
     Никуда.


        x x x

     У Мусы были свои соображения, которыми он не  хотел  пока  ни  с  кем
делиться. Скрывать свои мысли он не умел - точнее, ему казалось, что, если
он старается о чем-то не думать, то окружающие сразу узнают  об  этом  его
намерении и из любопытства (а может, и по иным причинам) начинают копаться
в глубине - в том, что И.Д.К. называет подсознанием. Ему это не нравилось.
Но еще меньше Мусе нравилось, когда на него не  обращали  внимания,  когда
его мысли игнорировались; в этом,  конечно,  заключалось  противоречие,  и
Муса разрешил его стандартным  методом,  многократно  описанным  в  теории
творчества, хотя, естественно, никаких книг подобного рода Муса не читал.
     Решение представлялось единственно верным.
     Впервые за много дней Мусе захотелось помолиться. Он и  в  той  жизни
далеко не всегда совершал намазы, а здесь, на Саграбале, и думать забыл об
этом, да и не знал, как это делать - где Мекка, в какую сторону направлять
мысленные призывы? Сейчас у него  почему-то  не  возникло  сомнений,  Муса
опустился на колени, собрав траву-дорожку в подобие коврика, повернулся  в
ту сторону, где, как он знал, И.Д.К. и Дина видели Стену имен, отыскал  на
этой несуществующей и, возможно, не существовавшей, Стене, имя Аллаха - он
сам поместил это имя между землей  и  облаками  так,  чтобы  удобнее  было
смотреть, не  задирая  головы,  -  сказал  "О  Аллах,  всемилостивейший  и
всемогущий" и, услышав тихий полувздох- полустон,  принял  его  за  ответ.
Последние сомнения исчезли. Муса знал теперь, что ему делать.
     Он не подумал о  том,  что  решение  его  противоречит  всем  законам
природы, даже если они созданы были самим Аллахом.


        x x x

     Бросившись будто с обрыва, Дина и оказалась там, куда можно  попасть,
нырнув в беспросветную глубину.
     Темнота. Тишина. И ощущение, будто  в  уши  попала  вода.  И  плывешь
куда-то, не различая верха и низа. Невесомость?
     - Хаим! - позвала она, но мысль, как в вату, вонзилась  в  черноту  и
отразилась от нее, вернулась  к  своему  истоку,  и  отразилась  опять,  и
мгновение спустя только  эта  мысль  и  существовала  во  всей  Вселенной,
повторенная бесконечное число раз,  свернувшаяся  кольцом,  кусавшая  свой
короткий хвост и уже не пытавшаяся вырваться.
     - Илюша! - позвала она, и этот призыв, как и предыдущий, обратился  в
собственную противоположность, никого ни к чему не призывая, и потому Дина
поразилась, услышав ответ.
     Услышала?
     Ответ на свой призыв она ощутила жесткой преградой на пути, ударом  о
твердую поверхность - эта поверхность и была откликом, она означала:
     - Дина! Ты пришла ко мне!
     - Господи, Илюша! - возглас Дины  тоже  был  подобен  твердой  грани,
уперевшейся в броню и не способной продавить  или  разбить  преграду.  Что
могли сделать две твердые поверхности в мире, где нет звуков, а существует
лишь смысл, этими звуками передаваемый?
     - Илюша! Где ты, что с тобой?
     - Где? Я не задаю себе такого вопроса. Что  со  мной?  Я  в  порядке,
Дина, я вывел народ из Египта, а ты с Ильей проведешь людей через Синай.
     - Я с Ильей...
     - Не пугайся в мыслях своих.
     - Я виновата перед тобой, Илюша...
     - Не более, чем любой человек перед любым другим, Дина.
     - Ты знаешь?..
     - Конечно.
     - Как? Где ты?
     - Дина, ты задаешь этот вопрос вторично. Правильно ли спрашивать, где
свет? Где тьма? Где разум? Если  ты  хочешь  знать,  скажу:  я  видел  вас
всегда. Если ты спросишь - когда именно, то не получишь ответа, потому что
"когда" имеет не больше смысла, чем "где".
     - Ты меня поражаешь, Илья... Ты другой.
     - Дина, я и не подозревал, что в тебе столько предрассудков.
     - Во мне? Я...
     - Именно в тебе. Йосеф, попав в аналогичную ситуацию, нашел и  нужные
слова, и нужные мысли. А ты мечешься - мне даже уследить за тобой трудно.
     - Я ничего не понимаю, Илюша, об®ясни. Замечательно, что ты жив и...
     - Почему ты решила, что я жив?
     - Но...
     - Дина, я умер в тот момент, когда тело мое перешло  к  Йосефу.  Я  -
единственный среди миллиардов людей - не вернусь к жизни,  когда  настанет
час воскрешения. Таков мой удел, и не спрашивай меня, нравится ли мне это.
Не спрашивай меня, хорошо ли это. Не спрашивай вообще ни о чем, потому что
на большинство вопросов я не смогу ответить.
     - Тебя... тебя можно увидеть?
     - Разве ты меня не видишь?
     - Я... Не глазами.
     - А разве Илью  ты  видишь  глазами?  Глазами  вообще  ничего  нельзя
увидеть - даже поверхность вещи, и ту не целиком.
     - Я ищу Хаима, Илюша. Нашего сына.
     - Знаю.
     - И знаешь, где он?
     - Где? Да, это легко. Когда? Вот вопрос. А есть еще - зачем?  Почему?
Как?
     - Андрей - это сын Ильи - видел Хаима и говорил с ним.
     - Знаю.  Они  совпали  в  координатах  цели  и  смысла,  но  лишь  на
незначительный квант измерения причины. Изменились причины, и Хаим  сейчас
в других уже координатах цели, и...
     - Как мне найти Хаима? Илья, ты всегда был демагогом! Илья, ты  отец,
ты мой муж, и ты...
     - Дина, дай себе труд  немного  проплыть  по  течению.  Волны  смысла
баюкают не хуже океанской зыби... И ты поймешь,  почему  не  нужно  искать
Хаима. Почему не нужно искать кого бы то ни было вообще.
     - Илюша, я боюсь тебя. Ты стал другим.
     - Ты тоже, Дина.
     - Ты любил меня...
     - Есть и такое измерение. И мои координаты в нем далеки от  твоих.  Я
мог бы показать тебе - насколько далеки.
     - Илюша, мы должны быть вместе...
     - Мы вместе. Мы - это ты, Илья,  Людмила,  я,  Йосеф,  Хаим,  Андрей,
Муса, Джоанна и Ричард. Нас десять - десять человек, составляющих  Миньян.
Мы вместе. Поэтому я и говорю тебе - не нужно искать Хаима. Ты не  найдешь
его там, где он есть, а искать там, куда он еще не пришел -  бессмысленно.
Мы вместе - и Хаим тоже.
     - Да, - сказала Дина.


        x x x

     В дальний лагерь Людмилу вызвала Джоанна.
     - Ох, кажется, началось, - добавила она.
     Людмила бросилась на зов Джоанны прямо сквозь плотное  тело  планеты,
сквозь ее кору, мантию и раскаленное ядро (во  всяком  случае,  мгновенная
смена ощущений располагалась именно в такой последовательности).
     Дальний лагерь находился еще в стадии формирования. Ричард  трудился,
создавая, подобно джинну, дворцы по собственному вкусу. Больше  всего  эти
сооружения были похожи на искаженные копии  Вестминстерского  аббатства  -
они были столь  же  монументально  массивны  и  устремлены  в  небо.  Это,
конечно, не имело значения - внутри, как  убедилась  Людмила,  заглянув  в
один из дворцов, было светло, даже светлее, чем снаружи; стены  оставались
прозрачными,  если  кому-нибудь  из  обитателей  не  приходило  в   голову
уединиться, а на потолке сверкали тысячи звезд земного  неба  -  вероятно,
для создания у вновь прибывших комфортного ощущения близости к оставленной
родине.
     Джоанна - сбросив платье,  только  сковывавшее  движения,  она  стала
похожа на постаревшую Венеру с полотна Тициана -  сидела  на  своеобразном
пуфике, который для нее соорудила трава- дорожка, а перед ней стоял, глядя
вдаль, нелепого вида оборванец - мужчина лет сорока, в широкополой помятой
шляпе, завернутый, будто в саван, в серую накидку, возраст  которой,  судя
по многочисленным  потертостям  и  прорехам,  был  наверняка  больше,  чем
возраст хозяина. Человек был бос  и  переминался  с  ноги  на  ногу,  хотя
трава-дорожка успела уже разобраться в его желаниях и создала  под  ногами
подобие толстого коврика.
     - Вот,  -  сказала  Джоанна.  -  Это  Армандо  Лопец,  испанец,  вяло
отрицающий наличие какой бы то ни было связи с евреями. Родился  в  тысяча
триста шестидесятом году после Рождества  Христова,  а  умер...  когда  ты
умер, сеньор Лопец?
     - Я уже говорил госпоже, - мысленный голос  Лопеца  оказался  звучным
как слегка надтреснутый колокол, - что был убит  на  улице  цмрюльников  в
Мадриде, когда было мне сорок три года.
     - Где же ты был все это время? -  задала  Людмила  невольный  вопрос,
совершенно лишний, поскольку ответ был ей известен.
     Лопец пожал плечами.
     -  Меня  заколол  убийца,  я  почувствовал  ужасную  боль,  и  сердце
остановилось. Я взлетел и увидел сверху самого себя, я лежал на камнях,  и
кровь текла из раны в груди...
     - А если без натуралистических подробностей? - спросила Джоанна.
     - Я понял, что умер, - продолжал испанец, - и понял, что покинул свое
мертвое тело. И я отправился на небеса, к престолу Господнему...
     - Слушай, - сказала Джоанна Людмиле, - это очень интересно.
     - Нет, - подумала Людмила, обращаясь к  испанцу,  -  не  рассказывай,
лучше покажи.
     Лопец покачал головой,  гдядя  в  глаза  Людмиле,  но  нужные  образы
возникли сами, вызванные воспоминаниями, о которых Лопец и не подозревал.
     Он оказался в Чистилище. Это был огромный плоский мир  с  крышей,  на
которой проступали странные,  плохо  различимые  узоры.  Откуда-то  капала
вода, и Лопец ловил ее, открыв рот. Он был один, но ему не  было  страшно,
потому что самое страшное уже произошло -  он  умер,  он  это  знал,  а  в
загробном мире нет ни боли, ни наказаний. Разве что он попадет в Ад.
     Он ждал своей очереди быть судимым и осужденным.  Он  просто  ждал  -
бездумно, как статуя Командора в поэме о доне Хуане.
     - Посмотри на небо, - услышал он голос и решил,  что  с  ним  говорит
Бог.
     Бог-отец? Или Бог-сын? А может, Дух святой?
     Лопец всмотрелся в небесные узоры и понял, что  это  -  карта.  Карта
неведомой страны Эльдорадо, о которой он много  слышал  и  куда  стремился
попасть во время своих морских экспедиций.  Но  попадал  он  обычно  не  в
страну мечты, а на Западный берег  черной  Африки,  где  однажды  едва  не
погиб, пронзенный отравленной  стрелой,  выжил  чудом,  с  морем  пришлось
расстаться, и Лопец был уверен, что доживет до старости, лет до пятидесяти
наверняка - разве сравнить опасности столицы с  тайнами  и  страхами  мира
туземцев?
     Не повезло.
     Он поведал о своей жизни Духу, говорившему с ним, он даже не  пытался
скрыть прегрешений - совратил малолетнюю Инессу, и она  удавилась,  а  еще
убил своего врага Альфонсо Кохидора - ножом  в  спину,  а  что  оставалось
делать, Лопец мог потерять корабль, и фрахт, и кучу  заработанных  честной
торговлей денег. Были грехи помельче - он уже год не  посещал  свою  мать,
слышал, что она бедствует в Севилье, но у него не было времени отправиться
туда самому, он посылал деньги с доверенными людьми, но мать  не  получала
их, доверенные люди оказывались на поверку обычными ворами.
     - Все не то, - брюзгливо отозвался Дух, - ты не говоришь о главном.
     Лопец неожиданно оказался заключен в клетку с  прочными  прутьями,  и
хотя он знал, видел,  понимал,  что  решетка  вовсе  не  металлическая,  а
сделана из его же, Лопеца, покаянных  мыслей,  она  не  становилась  из-за
этого ни менее прочной, ни более гибкой. Он не пытался  выйти  наружу,  да
снаружи и не было ничего - равнина,  желтовато-сизая,  гладкая  как  лысый
череп.
     Ему хотелось женщину, и с этим желанием он неожиданно для себя прибыл
на Саграбал - в самый центр нового поселения.
     - Его увидел Ричард,  -  пояснила  Людмиле  Джоанна,  -  когда  Лопец
пристал к девушке...
     Испанец протянул руки вперед и неожиданно упал на колени, подумав: "Я
воскрес!"
     - Может быть, есть и другие воскресшие? - спросила Людмила.  -  А  мы
просто еще не знаем об этом?
     - Мы не задавались подобным  вопросом,  -  сказала  Джоанна.  -  Было
достаточно забот с приемом прибывающих с Земли.
     Ричард, слышавший каждое слово, вмешался:
     - Осмотримся, дамы? Думаю, проблема решится просто.
     Она, действительно, решилась просто, но кто знал это - тогда?


        x x x

     В  измерении,  которое  И.Д.К.  назвал   измерением   совести,   Муса
чувствовал себя на удивление комфортно. Страха не было, но было  волнение,
совершенно для Мусы непривычное. И.Д.К., если бы он в тот момент подумал о
Мусе, определил бы это ощущение, как нетерпение творчества.
     Передвигаться в измерении совести можно лишь по течению - от высокого
уровня сознания к более низкому. Эти тонкости  физической  структуры  Мусе
были неведомы, он лежал - так ему казалось - на зыбкой волне, и мысль  его
колебалась от "я отвечаю за все" к  стандартному  "да  провалитесь  вы,  и
пусть мне будет хорошо".
     Оттолкнувшись, Муса  выпал  в  трехмерное  пространство,  пронизанное
четвертым измерением - временем. В пространстве Муса ошибся ненамного,  во
времени - чуть  больше,  но  по  всем  четырем  координатам  относительная
погрешность  не  превысила  трех-четырех  процентов,   вполне   допустимая
погрешность для непросчитанного, проведенного интуитивно, эксперимента...
     Было жарко - гораздо жарче, чем ожидал Муса. Судя по  растрескавшейся
почве, с неба не капало по меньшей мере полгода. Именно здесь,  сейчас,  а
не в двадцатом веке, живут настоящие евреи. Именно им и сейчас он об®яснит
суть предназначения человека. Так примерно думал Муса - он был уверен, что
попал в Иудею времен Второго храма.
     Какой-то город (неужели Иерусалим?) был виден в северной  стороне,  и
Муса побрел к людям, не очень понимая, как среди Иудейских  гор  оказалась
похожая на Араву пустыня.
     Пройдя, по его оценке, километра полтора, он приблизился к  городским
постройкам -  ближе  всего  к  нему  оказалась  длинная  и  высокая  стена
какого-то сооружения, в стене была открыта дверь, куда Муса и вошел просто
для того, чтобы хоть немного побыть в тени. В ту же секунду ему захотелось
выскочить обратно: лучше погибнуть от жары, чем от вони, мух и  заунывного
пения. Однако человек,  который  выводил  невыносимо  нудные  рулады,  уже
увидел пришельца, Муса замешкался (по правде говоря, он испугался,  потому
что в руке у мужчины был большой острый  нож)  и,  не  сумев  совладать  с
мгновенным столбняком, оказался вовлеченным в события, к которым вовсе  не
считал себя подготовленным.
     - О боги! - сказал мужчина. - Вы не позволили мне это!
     Мужчина говорил по-арабски, и Муса ответил ему на том же языке:
     - Я пришел с миром. Мне нужен кров. Я голоден.
     Мужчина, казалось, не слышал. Он повторял свое "вы не позволили мне",
и Муса сделал несколько шагов вперед.  Он  находился  в  открытом  дворике
сооружения,  скорее  всего,  предназначенного  для  отправления  какого-то
религиозного культа. Посреди дворика стояли два заляпанных кровью и грязью
идола, а перед мужчиной лежало мертвое тело мальчика лет пятнадцати. И еще
- навоз, трупный запах и мухи.
     Странные вещи делает с человеком страх, особенно  если  это  ощущение
непривычно. Муса не привык к страху. Он