на  один  из  самых  глубоких
уровней  сознания.  Разум  Ираала  не  создал   этических   принципов,   и
уничтожение себе подобных не считалось нарушением  божественной  заповеди,
поскольку заповеди такой не существовало вовсе. Смерть любого  из  существ
цивилизации Ираала не была трагедией, уничтожение любого из  этих  существ
даже не требовало оправдания с точки  зрения  развития  вида  как  целого.
Судить кого бы то ни было из жителей Ираала за убийство было  бессмысленно
- не существовало  понятия  убийства,  хотя  они  происходили  ежечасно  и
ежеминутно. Убитая клетка замещалась другой - только и всего. Убитый народ
- жители огромного мегаполиса (И.Д.К. видел это в  деталях,  усилием  воли
заставляя себя не вмешиваться) -  в  считанные  часы  был  замещен  другим
народом, и произошло это сразу после того,  как,  об®единившись  в  единую
суть, в Бога, разум Ираала  оценил  повреждения  и  с  точностью  инженера
рассчитал необходимые действия.
     Морально ли уничтожение существа - живого! - для  которого  сам  факт
уничтожения не является предметом морали?
     - Если мы продвинемся дальше во времени, - сказал Муса,  -  то  можем
оказаться бессильны что-то сделать. Я предпочитаю убить сейчас и здесь.
     - Убить разум, который невиновен в масштабе  даже  своей  планеты?  -
спросил Йосеф. - Убить убийцу прежде, чем он убьет сам?
     - Убить убийцу, который не имеет понятия о том, что такое убийство, -
напомнил Муса.
     - Разум! Создание Творца, каким бы оно ни было!
     - Йосеф, -  терпеливо  сказал  И.Д.К.,  -  нельзя  убивать  человека,
наделенного инстинктом самосохранения и понимающего, что такое смерть.  Но
можно ли назвать убийством уничтожение препятствия, пусть даже  разумного,
но полностью равнодушного к идеям жизни и смерти?
     - Разум, не думающий о смерти - чужой или собственной - может ли быть
назван разумом?
     - Может, - сказал И.Д.К., - он мыслит, следовательно, существует.
     - Господи! - неожиданно воскликнул  Йосеф,  мысль  его  взорвалась  и
расплескалась по всем доступным для восприятия измерениям.  -  Господи,  я
говорил с тобой, я слышал тебя, скажи мне!
     Голос, который раздался в сознании Йосефа, был, конечно  же,  голосом
Творца. Голос, воспринятый И.Д.К., не мог принадлежать никому, кроме  Ильи
Давидовича Кремера, Мессии. Голос, нарушивший спокойствие Мусы, был ему не
известен, но это не мог быть голос Аллаха, это был  голос  человека,  хотя
Муса и не смог бы сказать, почему он так в этом уверен.
     -  Йосеф  Дари,  -  мягко  сказал  Творец,   -   задав   вопрос,   ты
предполагаешь, что ответ существует. Да или нет. Выбор. И выбирать - тебе.
Потому что ты спросил. Только спрашивающий носит в себе ответ. Никто иной.
     - Муса, - сказал голос насмешливо, - будучи отцом пророка, почему  ты
ждешь решения от других?
     - Илья Денисович, - сказал Мессия  смущенно,  -  я,  конечно,  сильно
извиняюсь, но ни ты, ни Йосеф, ни Муса не  справитесь.  Я  попросил  Хаима
вернуться... В конце концов, без него Миньян пуст...
     Йосеф узнал голос и
     Муса принял решение и
     Хаим протянул руки и
     И.Д.К. подхватил мальчика и
     кричал Андрей где-то и когда-то на планете Саграбал.
     Казнь - убийство?


        x x x

     Может быть, кому-то  из  читателей  инцидент  с  цивилизацией  Ираала
покажется не стоящим внимания и, во всяком  случае,  надуманным  (так  мне
об®явили, например, во время  обсуждения  рукописи  в  Читательском  клубе
Эль-Сорека на Израиле-11). В пример  приводят  многочисленные  ситуации  в
галактиках  типа  S  и  Ir,  где,  в   результате   преобладания   голубых
звезд-гигантов (именно к последнему типу относилась  звезда  Ираала),  чье
излучение  активно  противодействует  формированию  устойчивых  ДНК-цепей,
цивилизации, возникающие на планетах земного типа, не  обладают  аналогами
наших инстинктов самосохранения и, тем более, нашими же представлениями  о
сугубой уникальности жизни, в том числе и собственной.
     Иногда я встречаю и сравнения  подобных  цивилизаций  с  компьютерами
первых семи-восьми поколений, которым также не был свойствен ни в малейшей
степени инстинкт самосохранения, и потому отключение не воспринималось как
смерть.
     Сравнение  с  компьютерами  неверны  в  принципе,   а   пренебрежение
конфликтной ситуацией на Ираале  отражает  сугубо  современный  взгляд  на
процессы генезиса и диализа цивилизаций.
     Утверждения  типа  "цивилизации  класса  Ир2  подлежат   уничтожению"
являются сугубо моральными с нашей точки  зрения,  а  для  членов  первого
Миньяна это был нонсенс, граничивший с кошмаром самоубийства.
     С позиции современного исследователя (не  специалиста  по  психологии
человечества доисходного  периода),  первые  же  признаки  разрушительного
действия  любой  из  нефиксированных  в  каталогах  цивилизаций  типа  Ир2
немедленно влекут за собой уничтожение данной цивилизации в зародыше.
     Между  тем,  с  точки  зрения  Йосефа  Дари,  уничтожение   разумного
существа, созданного Творцом,  допустимо  в  единственном  случае  -  если
возникает прямая угроза жизни. Если иного выхода просто не остается  (иной
выход - это попытка договориться, попытка насильно  удержать  существо  от
разрушающих действий и, наконец, ограничение  свободы  данного  существа).
Были в случае с цивилизацией Ираала использованы эти возможности или  хотя
бы одна из них? Нет, не были.
     Надеюсь, теперь понятно, почему, несмотря  на  кажущуюся  очевидность
ситуации, Мессия вынужден был вмешаться?
     Кстати, Мессия действовал наверняка - полагаю,  что  он  понимал:  не
исключено,  что  даже  Хаиму,  воспринимавшему   случившееся   как   новую
увлекательную  игру,  не  удастся  заставить   И.Д.К.,   Йосефа   и   Мусу
действовать.
     Проблему разрешил Ричард - с помощью Хаима, -  о  чем  многочисленные
исследователи почему-то не упоминают.


        x x x

     Оставшись один, Ричард прежде всего осуществил давнюю  свою  мечту  -
избавился от телесной оболочки, мешавшей  ему  мыслить  и,  следовательно,
существовать.
     Он учился в Гарварде, готовил себя к поприщу дипломата, и первый свой
опыт  приобрел  в  Боснии,  куда   послан   был   в   составе   английской
дипломатической миссии при ООН. Увидев на дороге между Сараево  и  Зеницей
убитого  -  это  был  сербский  солдат,  разорванный  снарядом,   зрелище,
невыносимое даже для прошедших огонь и воду ветеранов,  -  Ричард  подумал
только: "То же самое будет со мной. Почему "я" - это кусок  мяса?"  Он  не
отвернулся,  смотрел,  как  бойцы  из  похоронной  команды   собирают   на
покореженном асфальте то, что осталось от разумного существа.
     Ричард происходил из достаточно древнего рода, дед его был  пэром,  а
какой-то дальний прадед даже командовал батареей в битве при  Ватерлоо.  О
том, что в жилах его течет немалая толика еврейской  крови,  Ричард  знал,
никогда этого не стыдился, но предпочитал  не  распространяться  о  давней
любви сэра Генри Паддингтона к еврейской девушке Рахели Штраус, которую он
взял в жены  вопреки  запрету  родни.  Случилось  это  триста  лет  назад,
поступок был признан возмутительным, и сэр Генри остался  без  наследства,
каковое, впрочем, было уже в значительной степени растрачено на содержание
родового замка. Сэр Генри расстался и с замком  -  невелика  потеря,  гора
старых камней, - построив в Девоншире небольшой дачный коттедж, не  вполне
приличествовавший знатности рода, но зато удобный и, главное, недорогой.
     "Почему "я" - всего лишь кусок мяса?" Вопрос этот занимал ум  Ричарда
куда больше,  нежели  практические  проблемы  боснийской  дипломатии,  тем
более, что никакая дипломатия, по его глубокому убеждению, не могла помочь
выжить народам,  убивавшим  друг  друга  с  ненасытностью  изголодавшегося
вампира. Недаром граф Дракула тоже  жил  на  Балканах  -  наверняка  выпил
достаточно крови не только из своих соплеменников- трансильванцев, но и из
боснийцев с сербами, равно как и из хорватов, далматинцев, македонцев,  не
говоря уже об албанцах.
     Разумеется, этим своим мнением Ричард ни с кем не делился.  Никому  -
даже ближайшему другу Фридриху Файерману - он не рассказывал и о том,  что
со временем все  больше  склонялся  к  мысли:  никакой  разум  невозможен,
никакая цивилизация не способна стать достойна  себя,  пока  существует  в
материальном теле, в этом куске  сырого  мяса,  которое  ничего  не  стоит
превратить в кусок мяса, прожаренного на огне войны.
     Удивительно, но мысли Ричарда не привели  его  ни  к  религии,  ни  к
великим  философам.  Божество,   сотворившее   все   живое   на   планете,
представлялось ему  несовершенным,  поскольку  создало  в  качестве  венца
творения эти нелепые, уродливые тела, которые настолько легко  уничтожить,
что желание это напрашивается само собой и  приводит  к  вечным  войнам  и
убийствам. Философы вгоняли Ричарда в тоску,  поскольку  и  они,  воспевая
возможности духа и даже об®являя примат духа над косной материей,  все  же
не отрицали необходимости и естественности "бренной оболочки".
     Возможно, если бы именно в те, переломные для  мировоззрения  Ричарда
дни на пути ему встретилась женщина, способная понять, он стал  бы  другим
человеком. Джоанна появилась в его жизни  значительно  позднее,  когда  он
избавился уже от мучительных комплексов юности, стал зрелым, убеждения его
устоялись, и теперь даже самая красивая из женщин не смогла бы  поколебать
его уверенности в том, что "кусок мяса" мешает существовать Разуму,  лишая
его главного - свободы.
     К тому же, он точно знал, что Джоанна никогда его не любила - ни тело
его, ни, тем более, душу, которой и не знала. Это  был  брак  по  расчету,
брак, до некоторой степени  семейный,  поскольку  Джоанна  происходила  из
одной из ветвей рода Паттерсонов, и дальней прабабкой ее была  все  та  же
Рахель, родившая в свое время десять детей, из которых,  как  ни  странно,
умер всего лишь один,  да  и  тот  -  по  нелепой  случайности,  угодив  в
пятилетнем возрасте под колеса кареты собственного дяди.
     Этим обстоятельством, кстати, и об®яснялось (если кому-то пришло бы в
голову об®яснять столь несущественную для историков деталь), почему Ричард
с Джоанной, одновременно прочитав кодирующий текст на  экране  телевизора,
одновременно и вышли в Мир, оказавшись в лесу Саграбала.
     Новый мир не поразил Ричарда. Новый  мир  был  продолжением  старого.
Ричарда не поражали его новые возможности - они были продолжением  старых,
они были материальны и потому неинтересны.
     Он искал момента. Он ждал полного уединения. Он хотел попробовать.
     Теперь момент настал.
     Ричард был один - на миллионы парсеков и лет  пространства-  времени.
Он осмотрел планету; Ираал матово отражал  свет  своей  звезды  и  был  не
интересен  -  материальная  вешка,  не   более.   Предстоявшие   битвы   с
зарождавшимся разумом не занимали Ричарда,  в  масляных  черных  болотцах,
проникших на Саграбал, можно было утонуть, Джоанна могла погибнуть, как  и
все остальные, но неужели они не понимают, что  это  не  имеет  решительно
никакого значения? Погибнуть может тело, и это  замечательно,  если  разум
остается жить и становится самодостаточным в  бесконечномерном  мире,  где
материальные измерения жестко переплетены с нематериальными  сфирот  и  не
существуют без них.
     Ричард оттолкнул от  себя  планету  -  или,  если  быть  точным,  сам
оттолкнулся от нее, - и приблизился к  звезде.  Жар  протуберанцев  опалил
его, и Ричард инстинктивно отпрянул.
     - Помочь? - услышал он чей-то голос. Голос человека Кода.  Он  увидел
образ: голубоглазый мальчик лет шести. Сын Дины - Хаим.
     - Нет! - подумал Ричард. - Оставь меня. Я сам.
     Он погрузил свое тело в плазму, которая оказалась слишком  разрежена,
чтобы доставить какие-либо неприятности, кроме странного зуда  в  ногах  -
или в той части материального тела, которая была бы  ногами,  если  бы  он
сейчас стоял на поверхности планеты. Хаим, - подумал Ричард, - я просил не
помогать мне, эта боль - моя, оставь нас наедине друг с другом.
     Тело Ричарда погрузилось в хромосферу, и жар стал невыносим для  его,
уже почти расставшегося со всем материальным, сознания,  Ричард,  наконец,
сделал то, к чему стремился всю жизнь.
     Он оставил свое тело, и оно, нырнув в пучину, у которой не было  дна,
распалось на атомы. Порвались все связи, и уже секунду спустя восстановить
их стало невозможно.
     Дух Ричарда обрел свободу.
     Только  теперь  Ричард  понял,  насколько   сдерживала   материальная
оболочка его истинную сущность в бесконечном мире.
     Он понял,  что  растянут  по  миллиардам  измерений,  будто  скользил
одновременно по миллиардам нитей.
     Он перелился в измерение наслаждений и испытал все страсти, возможные
по сути своей.
     Он подумал, что слишком торопится, и вернулся в систему Ираала, но не
занимал теперь никакого материального об®ема  и  наблюдал  планету  такой,
какой она выглядела в измерениях долга, иллюзий и еще какой-то неназванной
линии, вызвавшей неожиданно у Ричарда ощущение мрака,  которого  не  могло
быть на самом деле.
     Разум, зарождавшийся на  Ираале,  не  имел  выхода  в  нематериальные
сфирот,  он  был  невидим  для  Ричарда,  он  как  бы  не  существовал  и,
следовательно,  уничтожение  его  никак  не  могло  повлиять  на  истинную
структуру Вселенной.
     Уничтожить этот разум не составляло  усилий.  Ричард  и  не  совершал
никаких усилий - в материальной Вселенной, которую он покинул.
     Он всего лишь сдул несколько пылинок гнева, налипших на линию судьбы,
и звезда, освещавшая Ираал, перестала быть. Для внешнего наблюдателя, если
бы таковой существовал в обычном четырехмерии, звезда просто остыла  -  не
прошло и тысячи лет. Энергия перелилась в недра квазара,  располагавшегося
на расстоянии двухсот миллионов  парсек.  По  сути,  даже  в  материальной
Вселенной не изменилось ничего - но цивилизация на  остывшей  до  ледяного
мрака планете так и не появилась.


        x x x

     - Ричард сделал это, - подумал Йосеф.
     - Он оказался решительнее нас всех, - насмешливо сказал Муса.
     - Он спас людей на Саграбале, - это была мысль Джоанны, воспарившая в
высокие сфирот.
     Черная болотная жижа исчезла - да и была ли?
     Только память и осталась.
     Память о спасении? Память о решении? Или - о поступке?


        x x x

     И.Д.К. вернулся  в  базовый  лагерь,  опустившись  на  площади  перед
большим строением, напоминавшим внешними очертаниями знаменитый  Миланский
собор, но по  сути  представлявшим  собой  многомерную  структуру,  где  с
комфортом, привычным для каждого, могли  устроить  себе  жилье  не  меньше
миллиона человек.
     И.Д.К. подошел к резным  воротам  храма,  где  стояла  группа  людей,
воскресших, по-видимому, совсем недавно и еще не вполне понявших, в  каком
мире они оказались. Что-то знакомое почудилось И.Д.К. в выражениях лиц,  и
он подошел к паре, стоявшей в центральном проходе.  Он  знал  этих  людей,
когда-то они были очень близки, но И.Д.К. не  сразу  вспомнил  имена:  это
были сановник Имхотеп и его жена Ика, избиваемая мужем,  но  любившая  его
беззаветно и вечно.
     Будучи планетой, И.Д.К. лишь понимал этих людей, сейчас он ощущал  их
мысли и мог говорить с ними.
     - Вы уже выбрали, где будете жить? - спросил И.Д.К.
     Ответ был безмолвным, потому что  в  древнеегипетском,  каким  владел
бывший сановнник, не существовало нужных слов, а язык  Кода  еще  не  стал
языком его подсознания. Имхотеп предпочитал  жить  в  дельте  Нила,  вести
хозяйство на своей крокодильей ферме и думать о полях Иалу, на которых  он
временно существовал по воле самого Озириса.
     И.Д.К. выполнил желание старого знакомца, и лишь сделав  это,  понял,
что владеет теперь еще одной способностью. Он  подумал  еще,  что  Имхотеп
выглядит не таким уж старым и немощным, во всяком случае, не таким,  каким
представлял его И.Д.К., будучи планетой-памятью. Ясно, что  воскресший  не
мог явиться в мир точно в том же состоянии,  в  каком  пребывал  в  момент
смерти - иначе он немедленно умер бы опять. Но каким он являлся в  мир?  И
куда ушел сейчас? В дельту Нила - это ясно, он  сам  отправил  Имхотепа  с
женой в выбранную ими точку пространства-времени. Но где находится  дельта
Нила - ведь не на Земле же периода фараона Эхнатона!  Может  быть,  на  ее
аналоге в каком-то ином  наборе  физических  измерений?  Может  быть,  эти
измерения  и  вовсе  нематериальны,  и  новая  жизнь  Имхотепа  не   будет
существенно отличаться от его же смерти?
     Размышляя, И.Д.К. продолжал идти вдоль стен, пристально вглядываясь в
лица - люди стояли, сидели, лежали,  бродили  вокруг,  это  были  люди  из
разных эпох и стран. Молоденькая китаянка оживленно  болтала  о  чем-то  с
сурового вида стариком в епископской мантии. И.Д.К. пригляделся, и мантия,
конечно, исчезла, поскольку, как он и думал,  была  всего  лишь  мысленной
защитой старца от посторонних  взглядов.  Девушка  была  обнажена,  ее  не
смущало, что взгляд священника скользит вдоль ее тела, огибая линию бедер,
и в человеке, с которым она разговаривала, ее интересовал вовсе не сан, не
возраст, не страна, где он жил -  ее  привлекло  нечто,  даже  для  самого
епископа скрытое в глубине души, то, чего он сам в себе не  разглядел  при
жизни. Сейчас он был раскрыт, и все были здесь раскрыты.
     Недалеко от себя И.Д.К. увидел Дину - она, как и он,  бродила,  будто
бесцельно, от одной группы людей  к  другой,  слушала,  смотрела,  искала,
находила, вмешивалась.
     - Илюша! - воскликнула Дина. - Как все сложно! Я так погрузилась, что
даже тебя перестала слышать.
     - Иди сюда, Диночка, - прошептал И.Д.К., - родная моя, мы  уже  целую
вечность не были вдвоем, только мы - и небо, и земля, и трава...


        x x x

     - Папа, - сказал Хаим, - ты не умеешь играть в эти игры.
     - Конечно, - сразу согласился Мессия, - таких в моем детстве не было,
сам понимаешь.
     - Тогда слушай меня. Или Андрея. Только по  очереди,  потому  что  мы
играем друг против друга.
     Мальчики стояли на вершине высокой  горы,  накрытой  черным  небом  с
редкими пятнышками галактик. Хаим  обнаружил  почти  невидимую  (ни  одной
звезды поблизости!) планету случайно, когда, играя в самим же  придуманную
игру,  перескакивал  из  одного  измерения  в  другое,  будто  через  поля
шахматной доски. Передвигаться в нематериальных сфирот оказалось легче, и,
конечно, быстрее, чем в измерениях,  подобных  пространству  или  времени.
Хаим играл сначала сам с собой, а потом с  Андреем,  который  и  для  себя
нашел  подобный  же  способ  времяпрепровождения,  оставшись  однажды   на
Саграбале без присмотра матери и заглянув в запретные для него (уж Людмила
была мастерицей по части запретов для собственного сына!) измерения.
     Оба мальчика не задавали себе вопросов, на которые  интуитивно  знали
ответы. Например: как могли они играть друг с другом,  если  четырехмерное
тело  Андрея  продолжало  оставаться  на  Саграбале,  и   мать   даже   не
догадывалась об отсутствии сына. Законы многомерной Вселенной интересовали
взрослых, а дети этими законами пользовались.
     - Мы играем в историю, - заявил Андрей. - Здесь планета Хаима, мы  ее
специально выбрали, чтобы ничто не мешало. И нам нужна еще одна такая  же,
чтобы у меня не было форы вначале.
     - Да, - подтвердил Хаим. - Папа, нам нужна еще одна такая же планета.
     -  В  Иерусалиме,  -  сказал  Мессия,  -  ты  играл  в   гули   и   в
"черное-белое". Ты хоть знаешь, что такое история, чтобы играть в нее?
     - Папа, - терпеливо сказал Хаим, - найди  нам  планету  для  игры,  а
остальное поймешь сам.
     - Я знаю такую планету, - сказал Мессия, - совершенно такую же...  Но
в первой  координате  времени  придется  передвинуться  назад  на  семьсот
миллионов лет. Планета давно поги