вил,
ценностных требований, предъявляемых к познавательному процессу и
его результату. Профессионализм сопрягается с понятием "институциона-
лизации" творчества, направленностью деятельности интеллектуалов на
создание критериев и образцов, утверждающих интерсубъективность и
верификацию знания. При таком понимании норма, которая вырабатыва-
лась в пределах профессионального сообщества и идентифицировалась
его участниками как научная, обнаруживает функции власти и репрес-
сии . В итоге профессиональная культура предстает в виде определенной
дискурсивной практики, совокупности познавательных ориентиров, спе-
цифического способа общения - ритуала, основанного на разделяемых
представлениях и символах.

Неудовлетворенность антиобъективистов господством в гуманитар-
ном знании социально-исторической теории содействовала возвышению
литературной теории и теории коммуникации. В конечном счете это при-
вело к критическому пересмотру самого этого базового понятия, переос-
мыслению его содержания и взаимосвязи с опытом. Теория стала тракто-
ваться как культурный акт, свободно выбранная авторская позиция.

Иное истолкование в рассуждениях антиобъективистов приобретают
и методологические регулятивы. Методология определяется ими как со-
вокупность нормативных подходов, принципов, приемов, процедур, ко-
торые задаются профессиональным сообществом в определенном куль-
турном контексте и призваны определять направление и цели творческого
поиска. При этом метод утрачивает черты традиционно понимаемой ин-
струментальности (по замечанию Р. Барта, "...метод ни в коем случае не
может быть эвристическим, имеющим целью расшифровку и получение
известных результатов..." ) и становится артефактом культуры, выра-
жением определенного состояния интеллекта. Не случайно в методоло-

Г, И. Зверева. Реальность ч исторически нарратив                13
----------~-*~~~-~~-"*-^-

гическом арсенале антиобъективистов приоритет принадлежит эстети-
ческому подходу.

Деобъективизация теории и метода повысила значимость понятия
"интерпретация" и существенно расширила его границы.

Пересмотру подверглась и суть профессиональной работы гумани-
тариев. Для традиционного объективистского мировидения смысл позна-
вательной деятельности субъекта заключается в том, чтобы с помощью
правильно выбранной теории (этот атрибут присутствует в основном
в рассуждениях приверженцев генерализирующего подхода) и научных
методов, корректного использования профессионального понятийно-
терминологического аппарата стремиться к постижению, объяснению и
(по возможности) тождественному воспроизведению реальности в ее
целостности. Такое представление предполагает возвышение ключевых
слов - "картина мира" и ее "рассмотрение", "воссоздание" или "рекон-
струкция" реальности - в ранг концептов. Однако там, где объективисты
усматривают реальность, поборники новой эпистемологии констатируют
текст, - текст без определяющих значений и границ, бесконечную игру
означающих '.

В основании этих суждений лежит идея пересмотра содержания по-
нятия реальности как исходной точки познания, предмета изучения, по-
нимания, перевода, художественного изображения. Реальность есть не
что иное, как культурный акт творения, совершаемый автором. В таком
случае познающий субъект оказывается слитным с объектом - культур-
ным контекстом, автор включен и даже растворен в нем. Подобное пре-
одоление субъектно-объектной дихотомии предполагает иное понимание
диалога.

Текст автора предстает не как конечный результат творческой дея-
тельности, а открытое, изменчивое, текучее пространство культурного
(вербального или невербального) со-общения. Это пространство выра-
жено особыми культурными знаками, символами, образами и обусловле-
но сущностными свойствами культурного бытия, автора текста, чи-
тателя. Реальность, создаваемая и передаваемая автором как культур-
ная реальность, неотделима от процесса понимания, интерпретации и
устанавливается в тексте во имя согласованной (в пределах правил куль-
туры, парадигмы, эпистемы), интерсубъективной истинности .

В рассуждениях гуманитариев-антиобъективистов выстраивается
следующая логическая цепочка: авторское намерение - процесс письма
- авторский текст - чтение-письмо читателя. В процессе письма по-
гибает авторское намерение. В тексте говорит язык, а не автор ("смерть
автора", по выражению Р. Барта). Читатель переводит, интерпретирует
этот язык, создавая тем самым свой, со-авторский текст. Проблема
авторского намерения и авторского текста ставится и решается не как
проблема автора (письма), а как проблема читателя (чтения-письма).
Так происходит замещение проблемы "кто автор (каково его намерение)"
вопросами "что такое этот текст" и "что такое интерпретация этого текс-

^                           Hcropuk в nouckax метода

та читателем". Отсюда и преимущественный интерес к читателю, кото-
рый, входя в авторский текст, привносит туда себя .

Декларирование формального отношения к тексту и уравнивание в
правах текстов научных, литературных, художественно-изобразительных,
вербальных и невербальных открыло для поборников нового гуманитар-
ного дискурса богатые возможности метакритики.

НАМЕРЕНИЕ И ТЕКСТ

Эти новации оказали сильное воздействие на суждения историков о
сущности и результатах исторического исследования. Взгляд на историо-
графический процесс с учетом подходов, формировавшихся в русле ког-
нитивных наук (по выражению П. Новика, "кризис историцизма в конце
XX в. носит когнитивный характер"), усложнил отношение к основаниям
дисциплины "история", проблематизировал содержание труда историка
и достоверность получаемого знания, адекватность его восприятия чита-
телем.

Осознание историками во второй половине XX в. познавательных
открытий философской герменевтики и так называемого лингвистическо-
го поворота, освоение ими возможностей современного психоанализа и
постструктурализма, семиологии, литературной критики - все это со-
действовало переосмыслению слов, с помощью которых строились рас-
суждения многих поколений профессионалов: "история", "историческая
реальность", "историческое исследование" ("исторический нарратив"),
"историческое свидетельство" ("исторический источник").

Идея реконструкции истории "такой, какой она была", воссоздания
ее с помощью правильной (истинной, верифицируемой) теории и науч-
ных (истинных) методов-способов постижения, объяснения реальнос-
ти, - уступала место концепту гуманитарного дискурса, создаваемого в
соответствии с заданным правилом - режимом истины (по выражению
М. Фуко), выбранным жанром, языком, теорией и методом ради культур-
ного сообщения. Устанавливалась зависимость между определенным ти-
пом дискурса (историческим нарративом) и способом культурной ком-
муникации . В целом, познание выглядело как со-общение, а общение -
как рефлексия.

Сосредоточение внимания историков на изучении самого процесса
интеллектуальной деятельности, того, как авторское намерение соотно-
сится с историческим нарративом (авторским текстом), как происходит
акт творения понятий, целостностей (типа "средневековье", "Ренессанс",
"Просвещение", "кризис XVII века", "промышленная революция" и пр.)
из отобранных исследователем дискретных исторических фактов, нако-
нец, каким образом в этом процессе историописания участвует читатель
(одновременно выполняющий функции писателя и интерпретатора), -
актуализировало проблему репрезентации авторского текста и ее взаи-
мосвязи с восприятием читателя. Эти задачи стали определять облик так

/~ И. Зверева. Реальность и исторически нарратив                15

называемой новой интеллектуальной истории, сформировавшейся как
феномен в последней трети XX в.

Самоидентификация новой интеллектуальной истории связана с
общностью понимания членами этого сообщества предмета изучения.
Этот предмет - онтология текста, содержание формы. "Новых интел-
лектуалов" объединила привлекательная идея преодоления субъективиз-
ма средствами метакритики при исследовании творческой деятельности.
В отличие от традиционной критики (понимаемой реформаторами как
письмо, выражающее жизненный опыт критика, ценностные ориентации,
с помощью которых он определенным образом объективирует произведе-
ние) метакритика претендовала на то, чтобы выглядеть как чтение-
письмо. В процессе этого чтения критик стремится отрешиться от жела-
ния раскрыть первосмысл и, по сути, утвердить свою власть над текс-
том. В рамках концепции метакритики базовую позицию заняло поня-
тие деконструкции, трактуемое не как метод в традиционном его выра-
жении, а как переживание культурного текста, способ текстуального
бытия ".

Название "интеллектуальная история" первоначально определялось
в основном именем проблемного поля, выбранного историками для из-
учения. В дальнейшем оно стало означать общий подход к прошлому как
к истории постижения, понимания прошлого. Отсюда и преимуществен-
ное внимание новых интеллектуальных историков к историческому нар-
ративу, - к языку, структуре, содержанию текста, создаваемого иссле-
дователем в процессе прочтения исторических свидетельств.

В 70-90-е годы сообщества новой интеллектуальной истории сло-
жились в Соединенных Штатах Америки, Великобритании, Франции,
скандинавских странах. В короткий срок новые интеллектуальные исто-
рики сумели заявить о себе как об оригинальном направлении в совре-
менном историческом знании. Их участие в теоретико-методологических
дискуссиях на страницах авторитетных журналов ("History and Theory",
"Past and Present", "The American Historical Review", "Storia della Storio-
grafia" и др.), организация ими международных конференций и симпозиу-
мов по проблемам эпистемологии и методологии исторического знания,
издание монографий, сборников статей, посвященных изложению своего
подхода к изучению прошлого, - все свидетельствовало о появлении в
среде историков-профессионалов удивительного (с традиционной точки
зрения) культурного явления.

В новоевропейском историческом сообществе утвердились такие
имена, как Хейден Уайт, Доминик Лакапра, Луи Минк, Стивен Каплан,
Роберт Дарнтон, Поль Вейн, Дэвид Фишер, Ганс Келлнер, Лайонел Гос-
смэн, Марк Постер, Фрэнк Анкерсмит, Феликс Гилберт и другие 'ё.

Следует отметить, что сообщество новых интеллектуальных истори-
ков изначально не было однородным. Внутри него складывались разные
направления, в том числе - ориентированное на "внешний мир", призна-
ние существующим профессиональным сообществом, адаптацию своих

^ ^                         Hcmpuk в nouckax метода

положений к "нормальному" историческому знанию, и - замкнутое на
самом себе, утверждавшее прежде всего свою инаковость по отношению
к "традиционалистам". Среди новых интеллектуальных историков оказа-
лось немало тех, кто, радикально переосмысливая содержание и задачи
познавательной деятельности гуманитариев, стремился совместить прио-
ритетные подходы с приверженностью к академическому марксизму и
критической теории Франкфуртской школы (присутствовавших в их
рассуждениях в обновленном виде). Часть "новых интеллектуалов" от-
стаивала принципиальное отличие своих рассуждений от ставших при-
вычными для исторической профессии теоретико-методологических по-
строений.

Сохранение внутренней целостности сообщества обусловливалось
острым ощущением того, что основные установки его участников форми-
ровались из отрицания аксиомы объективной исторической реальности,
которая определяла самосознание традиционных историков (независимо
от их принадлежности к генерализирующему или индивидуализирующе-
му направлениям).

Новые интеллектуальные историки позволили себе усомниться в ос-
новополагающем для новоевропейской историографии постулате: "пусть
прошлое само заговорит", который подразумевал уверенность познающе-
го субъекта в самодостаточности реальности. Ф. Анкерсмит воспроизвел
логику конструирования этой формулы следующим образом: "Включение
историцизмом самого себя в трансцендентную традицию имело два след-
ствия. Во-первых, если существует трансцендентальный (исторический)
субъект, который гарантирует надежное (историческое) знание, то это
ведет к фиксации (исторического) объекта или (исторической) реальнос-
ти, о которой это знание получено. Реальность выражает себя в том зна-
нии, которое мы имеем о ней. Эпистемологическая фиксация таким обра-
зом стимулирует онтологическую фиксацию, в данном случае, представ-
ления о минувшей реальности - неизменной и существующей независи-
мо от историка, которую можно изучать как объект. Второе следствие
состояло в том, что было придано правдоподобие прозрачности истори-
ческого текста относительно прошлого. Исторически неиспорченный,
трансцендентальный познающий субъект вглядывается "сквозь текст" в
ушедшую реальность, которая простирается перед ним" ".

Объективной исторической реальности новые интеллектуальные
историки противопоставили образ реальности или эффект реальнос-
ти - речевую конструкцию, введенную в оборот постструктуралистами
в полемике с методологами-"традиционалистами" . Новая историогра-
фия сконцентрировала внимание на феномене самого исторического
текста - предмете, который оставался на втором плане рассуждений
объективистов - как философствующих историков, так и тех, кто стре-
мился избегать генерализаций.

В соответствии с тезисом о том, что не существует исторической
реальности вне текста, "новые интеллектуалы" интерпретировали исто-

/~ И. Зверева. Реальность и исторический нарратив _____________1"?

рическое свидетельство как текст (вербальный или невербальный), ко-
торый обладает своими специфическими формальными признаками при
сравнении его с историческим нарративом. Тем не менее их объединяет
общее свойство: и то и другое - не что иное как выражение образа ре-
альности.

Широко используя для обоснования своей позиции положения, за-
имствованные из постструктуралистской литературной теории, "новой
риторики" и теории коммуникации, концептуалисты новой интеллек-
туальной истории ввели в дискурсивную практику историков построения,
казавшиеся на первый взгляд реанимацией устаревших тезисов, отодви-
нутых во внепрофессиональное пространство. В их числе - утверждение
о родовой общности литературы и истории (историографии) как пись-
ма, несмотря на существование жанровых различий и особых правил
дискурса, определяемых двумя разными профессиями. Значительная
роль в возрождении и принципиальном обновлении этого тезиса принад-
лежит нарратологии - междисциплинарной области гуманитарного зна-
ния, утвердившей себя в 60-70-е годы ".

Постановка и теоретическая разработка новыми интеллектуальными
историками проблемы сходства и отличий исторического нарратива от
литературного нарратива позволили им определить "территорию" исто-
рического исследования и - в процессе метакритики - выделить из
"логики письменного знания" (Ч. Бэйзмэн) своеобразие "логики истори-
ческого нарратива" (X. Уайт, Л. Минк, Ф. Анкерсмит).

Их рассуждения исходят из принятого в современной нарратологии
тезиса о процессе письма как временном модусе, который отличается от
пространственных способов описания. Формулируя концепт в процессе
письма и выражая его определенным образом лингвистически, автор
текста - нарратор выражает не реальное время, а условную темпораль-
ность, органично включенную в современный культурный контекст. Эта
временная линия проходит через весь нарратив. Время выглядит как
последовательность дискретных пунктов (событий), с постоянной отсыл-
кой читателя к референту (условной, означаемой реальности), на кото-
рый автор ориентируется и по отношению к которому он располагает все
события. Сложившийся нарратив имеет начало (общую ориентацию),
середину (постановку проблемы, ее оценку и разрешение), конец (коду и
возвращение к настоящему). Таким образом, утверждается мысль о согла-
сительности и коммуникативности нарратива, включенности читателя в
условную историю, в создаваемую реальность.

Признание того, что нарратив как история (story) представляет со-
бой целостность, конструируемую автором и читателем, побуждает
исследователей специально обращаться к выяснению того пути, способа,
каким идет читатель по авторскому тексту и какова репрезентация
знания в результате глубокого (по выражению Р. Барта) прочтения. Ак-
тивное использование "новыми интеллектуалами" теорий чтения, приме-
няемых в современной нарратологии, обусловливает новации в способе

^                           Hcropuk в nouckax метода

изучения авторского намерения . В их основе - изначальное недоверие
к авторскому тексту (линейному его прочтению). Исследование намере-
ния предполагает деконструкцию текста читателем, преодоление язы-
ка, содержащего согласованную истину, взрыв стандартных смыслов
фраз-клише, акцентирование многомерности семантики речевых конст-
рукций текста, коннотаций, т. е. своеобразное "плавание" читателя по
тексту. В способе изучения авторского намерения, предлагаемого "но-
выми интеллектуалами", заложено также недоверие к авторской само-
рефлексии. В нем содержится осознание относительности конструирова-
ния намерения автора a posteriori, по созданному и отчужденному от ав-
тора тексту. Наконец, в этом способе изучения, - сознательное привне-
сение себя, киота/иеля-интерпретатора, в намерение автора.

Важнейший для нарратологии вопрос "как это происходит" стал
главным для новых интеллектуальных историков. Стремясь понять пра-
вила построения текста при письме и правила его чтения - восприятия
и интерпретации, - они сосредоточивают внимание на обнаружении
свойств исторического нарратива. Это предполагает специальное изуче-
ние семантики языка исторического текста. Концепт традиционного
гуманитарного дискурса - "истинность (или ложность)" исторического
нарратива - трактуется в новой интеллектуальной истории как не имею-
щий смысла, поскольку и то и другое, с точки зрения логики, - не более
чем утверждение-заявление говорящего. В вопросе о "реализме" истории
новаторы неизменно отстаивают позицию о том, что существует лишь ре-
альность нарратива. Доказательство автономности нарратива от прош-
лого строится на утверждении, что прошлое присутствует в тексте в тер-
минах целостностей, несвойственных вещам или аспектам, которые ему
принадлежат ("отсутствующее присутствие" по формуле Ж. Дерриды).

Исторические нарративы, по мнению X. Уайта, - это "не только
модели событий и процессов прошлого, но также метафорические заяв-
ления, устанавливающие отношения сходства между этими событиями и
процессами и - типами историй, которыми мы согласительно пользуем-
ся, чтобы связать события нашего существования со значениями, закреп-
ленными культурой... Исторический нарратив служит связующим звеном
между событиями, которые в нем описаны, и общим планом - структу-
рами, конвенционально используемыми в нашей культуре, для того, что-
бы наделять смыслами незнакомые события и ситуации" ^

В своих рассуждениях на ту же тему Д. Лакапра идет дальше. По его
мнению, исторический нарратив не может определяться как медиум для
передачи (в какой бы то ни было форме) послания прошлого - читате-
лю, поскольку историк работает не с прошлым, а с документами (образом
реальности). Более того, нарратив не есть только передача собственного
(авторского) опыта понимания прошлого, несмотря на то, что на язык
нарратива влияют разнообразные культурные, экономические, социаль-
ные и другие (личностные) факторы, вносимые в текст автором в про-
цессе письма. Момент "предъявления", представления, изображения нар-

Г. И. Зверева. Реальность и исторический нарратив                19

pamuea (то, что подразумевается под словом репрезентация), равно как
и совокупность символов, образов, правил, формы и способы концептуа-
лизации, - все совершается при творческом соучастии читателя нарра-
тива ^.

Рождение философии исторического нарратива в начале 70-х годов
в большой степени обусловливалось неудовлетвор