- В аллее.
   - И мистер Генри?.. - спросил он.
   Когда я ответил, старое лицо его покрылось морщинами раздумья.
   - А мистер Джеме?
   - Я оставил его тело на поляне со свечами.
   - Со свечами? - закричал он, быстро подбежал к окну, распахнул его  и
стал вглядываться в темноту. - Их могут увидеть с дороги.
   - Но кто же ходит там в такой час? - возразил я.
   - Все равно, - сказал он. - Чего не бывает!  Слушайте!  -  воскликнул
он. - Что это?
   С бухты слышны были осторожные всплески весел,  и  я  сказал  ему  об
этом.
   - Контрабандисты, - сказал милорд. - Бегите сейчас же,  Маккеллар,  и
потушите эти свечи. Тем временем я оденусь, и когда вы вернетесь, мы об-
судим, что делать дальше.
   Ощупью я спустился вниз и вышел. Свет в аллее виден был  издалека,  в
такую темную ночь его можно было заметить за много миль, и я горько  се-
товал на себя за такую неосторожность, особенно когда достиг цели.  Один
из подсвечников был опрокинут, и свечка погасла. Но другая горела  ярко,
освещая широкий круг мерзлой земли. Среди окружающей черноты все в осве-
щенном кругу выделялось резче, чем даже днем.  Посредине  было  кровавое
пятно; немного дальше - рапира мистера Генри с серебряной рукояткой,  но
нигде никаких следов тела. Я стоял как вкопанный, и сердце у меня  коло-
тилось, а волосы встали на голове, - так необычно было то, что я  видел,
так грозны были страхи и предчувствия. Напрасно я  озирался:  почва  так
заледенела, что на ней не осталось следов. Я стоял  и  смотрел,  пока  в
ушах у меня не зашумело, а ночь вокруг меня была безмолвна,  как  пустая
церковь, - ни одного всплеска на  берегу;  казалось,  что  упади  сейчас
лист, это слышно было бы во всем графстве.
   Я задул свечу, и вокруг сгустилась тьма; словно толпы врагов обступи-
ли меня, и я пошел обратно к дому, то и дело оглядываясь и дрожа от мни-
мых страхов. В дверях навстречу мне двинулась какая-то тень, и я чуть не
вскрикнул от ужаса, не узнав миссис Генри.
   - Вы сказали ему? - спросила она.
   - Он и послал меня, - ответил я. - Но его нет. Почему вы здесь?
   - Кого нет? Кого это нет?
   - Тела, - сказал я. - Почему вы не с вашим супругом?
   - Нет? - повторила она. - Да вы не нашли его! Пойдемте туда.
   - Там теперь темно. Я боюсь.
   - Я хорошо вижу в темноте. Я стояла тут долго, очень долго. Дайте мне
руку.
   Рука об руку мы вернулись по аллее к роковому месту.
   - Берегитесь! Здесь кровь! - предупредил я.
   - Кровь! - воскликнула она и отпрянула от меня.
   - По крайней мере, должна быть, - сказал я. - Но я ничего не вижу.
   - Нет, - сказала она. - Ничего нет. А вам все это не приснилось?
   - О, если бы это было так! - воскликнул я.
   Она заметила рапиру, подняла ее, потом, почувствовав кровь, выпустила
из рук.
   - Ах! - воскликнула она. - Но потом, с новым  приливом  мужества,  во
второй раз подняла ее и по самую рукоять воткнула в землю. - Я возьму ее
и очищу, - сказала она и снова стала озираться по сторонам. - Но,  может
быть, он не мертв? - спросила она.
   - Сердце не билось, - сказал я и, вспомнив, добавил: - Но  почему  вы
не с вашим супругом?
   - Это бесполезно. Он не хочет говорить со мной.
   - Не хочет? Вы просто не пробовали!
   - Вы имеете право не доверять мне, - сказала она мягко, но  с  досто-
инством.
   Тут в первый раз я почувствовал к ней жалость.
   - Свидетель бог, сударыня, - воскликнул я, -  свидетель  бог,  что  я
вовсе не так несправедлив, как вам кажется! Но в эту  ужасную  ночь  кто
может выбирать свои слова? Поверьте, я друг всякому, кто не враг хозяину
моему.
   - Но разве справедливо, что вы сомневаетесь в  его  жене?  -  сказала
она.
   Тут словно занавес разорвался, и я вдруг понял, как благородно  пере-
носила она это неслыханное несчастье и как терпеливо выслушивала мои уп-
реки.
   - Надо вернуться и сказать об этом милорду, - напомнил я.
   - Его я не могу видеть! - воскликнула она.
   - Он больше всех нас сохранил самообладание.
   - Все равно, я не могу его видеть.
   - Хорошо, - сказал я. - Тогда возвращайтесь к мистеру Генри, а я пой-
ду к милорду.
   Мы повернули к дому, я нес подсвечник, она -  рапиру  (странная  ноша
для женщины). Вдруг она спросила:
   - А говорить ли нам об этом Генри?
   - Пусть это решает милорд, - сказал я.
   Милорд был уже одет, когда я вошел в его комнату.  Он  выслушал  меня
нахмурившись.
   - Контрабандисты, - сказал он. - Но живого или мертвого,  вот  в  чем
дело.
   - Я считал его за... - начал я и запнулся, не решаясь произнести  это
слово.
   - Я знаю, но вы могли и ошибиться. К чему бы им увозить его  мертвым?
- спросил он. - О, в этом единственная надежда. Пусть  считают,  что  он
уехал без предупреждения, как и приехал. Это поможет нам избежать оглас-
ки.
   Я видел, что, как и все мы, он больше всего думал о чести  дома.  Те-
перь, когда все члены семьи были погружены в неизбывную печаль, особенно
странно было, что мы обратились к этой абстракции - фамильной чести -  и
старались всячески ее оградить; и не только сами Дьюри, но даже их наем-
ный слуга.
   - Надо ли говорить об этом мистеру Генри? - спросил я.
   - Я посмотрю, - сказал он. - Сначала я должен  его  видеть,  потом  я
сойду к вам, чтобы осмотреть аллею и принять решение.
   Он сошел вниз в залу. Мистер Генри сидел за столом,  словно  каменное
изваяние, опустив голову на руки. Жена стояла за его спиной, прижав руку
ко рту, - ясно было, что ей не удалось привести его в себя. Старый  лорд
твердым шагом двинулся к сыну, держась спокойно, но по-моему,  несколько
холодновато. Подойдя к столу, он протянул обе руки и сказал:
   - Сын мой!
   С прерывистым, сдавленным воплем мистер Генри вскочил и  бросился  на
шею отцу, рыдая и всхлипывая.
   - Отец! - твердил он. - Вы знаете, я любил его, вы знаете, я  сначала
любил его, я готов был умереть за него, вы знаете это. Я отдал  бы  свою
жизнь за него и за вас. Скажите, что вы знаете это. Скажите, что вы  мо-
жете простить меня. Отец, отец, что я сделал? А мы ведь росли вместе!  -
И он плакал, и рыдал, и обнимал старика, прижимаясь к  нему,  как  дитя,
объятое страхом.
   Потом он увидел жену (можно было подумать, что он только что  заметил
ее), со слезами смотревшую на него, и в то же мгновение упал  перед  ней
на колени.
   - Любимая моя! - воскликнул он. - Ты тоже должна  простить  меня!  Не
муж я тебе, а бремя всей твоей жизни. Но ведь ты знала меня юношей, раз-
ве желал тебе зла Генри Дьюри? Он хотел только быть  тебе  другом.  Его,
его - прежнего товарища твоих игр, - его, неужели и  его  ты  не  можешь
простить?
   Все это время милорд  оставался  хладнокровным,  но  благожелательным
наблюдателем, не терявшим присутствия духа. При первом же возгласе,  ко-
торый действительно способен был пробудить всех в доме,  он  сказал  мне
через плечо:
   - Затворите дверь. - А потом слушал, покачивая головой. -  Теперь  мы
можем оставить его с женой, - сказал он. - Посветите мне, Маккеллар.
   Когда я снова пошел, сопровождая милорда, я заметил странное явление:
хотя было еще совсем темно и ночь далеко не кончилась,  мне  почудилось,
что уже наступает утро. По ветвям прошел ветерок, и они зашелестели, как
тихо набегающие волны, временами лицо нам обдувало  свежестью,  и  пламя
свечи колебалось. И под этот шелест и шорох мы еще прибавили  шагу,  ос-
мотрели место дуэли, причем милорд с величайшим самообладанием глядел на
лужу крови; потом прошли дальше к причалу и здесь обнаружили наконец не-
которые следы. Во-первых, лед на замерзшей луже был продавлен,  и,  оче-
видно, не одним человеком; во-вторых, немного дальше сломано было  моло-
дое деревце, а внизу на отмели, где обыкновенно  причаливали  контрабан-
дисты, еще одно пятно крови указывало на то место,  где,  отдыхая,  они,
очевидно, положили тело на землю.
   Мы принялись смывать это пятно морской водой,  зачерпывая  ее  шляпой
милорда, но вдруг с каким-то стонущим звуком налетел новый порыв ветра и
задул свечу.
   - Пойдет снег, - сказал милорд, - и это лучшее, чего можно  пожелать.
Идем обратно; в темноте ничего нельзя сделать.
   Идя к дому в снова наступившем затишье, мы услышали  нараставший  шум
и, выйдя из-под густой сени деревьев, поняли, что пошел проливной дождь.
   Все это время я не переставал удивляться ясности мысли милорда и  его
неутомимости. Но это чувство еще усилилось во время совета,  который  мы
держали по возвращении. Ясно было, говорил он, что контрабандисты подоб-
рали Баллантрэ, но живого или мертвого, об этом мы могли только  гадать.
Дождь еще до рассвета смоет все следы, и этим мы должны воспользоваться.
Баллантрэ неожиданно появился под покровом ночи; теперь надо было предс-
тавить дело так, что он столь же внезапно уехал до наступления дня. Что-
бы придать всему этому больше вероятия, мне следовало подняться к нему в
комнату, собрать и спрятать его вещи. Правда,  мы  всецело  зависели  от
молчания контрабандистов, и в этом была неизбежная уязвимость нашего об-
мана.
   Я выслушал милорда, как уже сказал, удивляясь его спокойствию, и пос-
пешил исполнить его приказание. Мистер и миссис Генри ушли из залы,  ми-
лорд поспешил в постель, чтобы согреться;  слуги  все  еще  не  подавали
признаков жизни, и, когда я поднялся по лестнице в башню и вошел в  ком-
нату умершего, мною овладел трепет. К  величайшему  моему  изумлению,  в
комнате все говорило о спешных сборах. Из трех его  саквояжей  два  были
уже увязаны, а третий раскрыт и почти полонИ сразу у  меня  промелькнула
догадка. Так, значит, он готовился к отъезду, он только ждал  Крэйла,  а
Крэйл ждал ветра. Ночью капитан заметил, что погода меняется,  и  послал
шлюпку предупредить, а то и взять  пассажира,  которого  команда  шлюпки
нашла по дороге в луже крови. Да, но за этим крылось и другое. Эти  при-
готовления к отъезду бросали свет и на страшное  оскорбление,  брошенное
им брату накануне вечером; это был прощальный удар, взрыв ненависти, уже
не подавляемый расчетом. И, с другой стороны, характер его выходки,  как
и поведение миссис Генри, наводили на догадку, которую я не  проверил  и
теперь уж никогда не проверю  до  страшного  суда,  -  догадку,  что  он
все-таки забылся, зашел слишком далеко в своих домогательствах и получил
отпор. Это, как я сказал, не может быть проверено; но, когда я в то утро
стоя, среди его вещей, мысль эта была мне слаще меда.
   Прежде чем запереть раскрытый саквояж, я заглянул в  него.  Там  были
превосходные кружева и белье, несколько смен изысканного платья, в кото-
ром Баллантрэ так любил появляться; десяток книг, притом отборных: "Ком-
ментарии" Цезаря, том Гоббса, "Генриада" Вольтера, работа об Индии,  ка-
кой-то математический труд, недоступный для моего понимания, -  вот  что
увидел я с весьма смешанным чувством. Но в открытом саквояже не было  ни
следа каких-либо бумаг. Это заставило меня призадуматься. Возможно,  что
он мертв, но, судя по тому, что контрабандисты  подобрали  его,  это  не
очень вероятно. Возможно, что он умрет от раны, но и это вовсе не обяза-
тельно. А в таком случае приходилось заручиться средствами защиты.
   Один за другим я перетащил все саквояжи на чердак, который всегда был
на запоре; потом сходил к себе за связкой ключей и, к радости своей, об-
наружил, что два из них подошли к замкам саквояжей. В одном я нашел шаг-
реневый бювар, который и вскрыл ножом, и отныне (поскольку дело касалось
доброго имени) человек этот был в моей власти.  Там  оказалась  обширная
коллекция любовных писем, по преимуществу парижского периода его  жизни,
и, что более меня интересовало, там были черновики его собственных доне-
сений английскому министру по делам Шотландии и оригиналы ответных писем
министра; убийственные документы,  опубликование  которых  опозорило  бы
Баллантрэ и действительно подвергло бы опасности самую его жизнь.  Читая
эти бумаги, я смеялся от радости, я потирал руки и напевал себе под нос.
Рассвет застал меня за этим приятным занятием, но я не оторвался от  бу-
маг; подойдя к окну, я только удостоверился, что снег  весь  сошел,  все
кругом черно, а дождь и ветер свирепствуют в заливе, где и следа не было
люггера, на котором Баллантрэ (живой или мертвый) мотался теперь по  Ир-
ландскому морю.
   Быть может, уместнее всего именно здесь рассказать то немногое, что я
позднее узнал о событиях этой ночи. На это потребовалось немало времени,
потому что мы не осмеливались расспрашивать прямо, а контрабандисты  пи-
тали ко мне неприязнь, если не вражду. Только через  полгода  мы  вообще
узнали о том, что Баллантрэ выжил, и только много лет спустя я узнал  от
одного из команды Крэйла, который на свои неправедно нажитые деньги отк-
рыл трактир, о некоторых подробностях,  показавшихся  мне  достоверными.
Оказывается, что, когда контрабандисты нашли  Баллантрэ,  он  полулежал,
опершись на локоть, и то озирался по сторонам, то ошалело глядел на све-
чу и на свою окровавленную руку. При их появлении он будто бы  пришел  в
себя, попросил отнести его на корабль и держать все дело в тайне,  а  на
вопрос капитана, как это он оказался в таком положении, ответил  потоком
отчаянной брани и тут же потерял сознание. Они было заспорили, но, боясь
пропустить попутный ветер и в ожидании большого куша за переправу его во
Францию, не стали медлить. К тому же он пользовался любовью  этих  през-
ренных негодяев; они считали его приговоренным к смерти, не знали, какое
коварство навлекло на него беду, и, по-своему великодушные, сочли  своей
обязанностью укрыть его от новых напастей. Они погрузили его на корабль,
по пути он оправился и  уже  выздоравливающим  был  спущен  на  берег  в
Гавр-де-Грасе. И что действительно знаменательно: он никому ни словом не
обмолвился о дуэли, и до сего дня ни один контрабандист не знает, в  ка-
кой ссоре и от чьей руки он получил свою рану. У всякого другого я  при-
писал бы это естественной порядочности, у него же - только  гордыне.  Он
не мог признаться, быть может, даже себе самому, что был  побежден  тем,
кому нанес столько оскорблений и кого так жестоко презирал.
 
 
   ГЛАВА ШЕСТАЯ
   ОБЗОР СОБЫТИЙ ВО ВРЕМЯ ВТОРОЙ ОТЛУЧКИ БАЛЛАНТРЭ
 
   О тяжкой болезни, которая на другое же утро открылась у мистера  Ген-
ри, я могу вспоминать спокойно, уже как о последней  напасти,  постигшей
моего хозяина; она, собственно, была для него скрытым благом, потому что
какой телесный недуг может сравняться с терзаниями ума? Ухаживали за ним
миссис Генри и я. Милорд время от времени наведывался узнать о состоянии
больного, но обычно не переступал порога. Только однажды, когда почти не
оставалось надежды, он подошел к кровати, вгляделся в лицо сына и  пошел
прочь, вскинув голову и простирая вверх руку -  жест,  который  навсегда
запомнился мне своей трагичностью: такую печаль и горечь он выражал.  Но
большую часть времени больной был на  попечении  миссис  Генри  и  моем;
ночью мы сменялись, а днем обычно составляли друг другу компанию, потому
что дежурства наши были тоскливы. Мистер Генри, с выбритой головой,  об-
вязанной платком, не переставая, метался, колотя руками  о  кровать.  Он
говорил без умолку, и голос его журчал, как речная вода, так что  сердце
мое устало от этого звука. Интересно отметить (и для меня это было  осо-
бенно тягостно), что он все время говорил о всяких незначащих  вещах:  о
каких-то приездах и отъездах, о лошадях, -  их  он  приказывал  седлать,
должно быть, думая (бедняга!), что сможет уехать от своих напастей;  или
распоряжался по саду, приказывал готовить сети и (что меня особенно  бе-
сило) все время распространялся о хозяйственных делах,  подсчитывая  ка-
кие-то суммы и препираясь с арендаторами. Никогда ни слова об отце, жене
или о Баллантрэ, - только два-три дня ум его был всецело поглощен воспо-
минаниями прошлого. Он воображал себя мальчиком и вспоминал, как играл в
детстве с братом. И что было особенно трогательно: оказывается, Баллант-
рэ в детстве едва избежал гибели, и, вспоминая  об  этом,  мистер  Генри
снова и снова тревожно кричал: "Джемми тонет! Спасите Джемми!"
   Это, как я говорил, очень трогало и миссис Генри и  меня,  но  в  ос-
тальном бред этот был не в пользу моего хозяина.  Он,  казалось,  взялся
подкрепить все наветы брата, словно стараясь представить себя  человеком
черствым, всецело поглощенным стяжанием. Будь я один, я бы и ухом не по-
вел, но, слушая его, я все время прикидывал, какое впечатление это долж-
но производить на его жену, и говорил себе, что он все ниже падает в  ее
глазах. На всем земном шаре один я по-настоящему понимал его, и я считал
своим долгом раскрыть это хотя бы еще одному человеку.  Суждено  ли  ему
было умереть и унести с собой свои добродетели, или он должен был выжить
и принять на свои плечи печальный груз воспоминаний, я считал своим дол-
гом сделать так, чтобы он был должным образом оплакан в первом случае, а
во втором - от всего сердца обласкан человеком, которого он больше всего
любил, - женою.
   Не находя возможности объясниться на словах,  я  остановился  наконец
на, так сказать, документальном разоблачении и  в  течение  ряда  ночей,
свободных от дежурства, за счет сна подготовил то, что можно  было  наз-
вать нашим бюджетом. Но это оказалось самой легкой частью  дела,  а  то,
что оставалось, - то есть вручение всего подготовленного миледи, -  было
мне почти что не по силам; Несколько дней я носил под мышкой целую связ-
ку документов и все выжидал удобного стечения обстоятельств, которое по-
могло бы мне начать разговор. Не стану отрицать, что удобные случаи  бы-
ли, но каждый раз язык у меня прилипал к гортани; и, мне кажется, я и по
сей день носил бы с собой сверток, если бы счастливый случай не  избавил
меня от всех колебаний. Это случилось ночью, когда  я  покидал  комнату,
так и не выполнив задуманного и кляня себя за трусость.
   - Что это вы носите с собою? - спросила она. - Все эти дни я вижу вас
все с тем же свертком.
   Не говоря ни слова, я вернулся в комнату, положил сверток на стол пе-
ред нею и оставил ее одну с моими документами. Теперь я должен дать  вам
представление о том, что в них заключалось. А  для  этого,  может  быть,
лучше всего воспроизвести письмо, которое было предпослано моему  отчету
и черновик которого, следуя своей привычке, я сохранил. Это покажет так-
же, какую скромную роль играл я во всем этом деле, как бы  ни  старались
некоторые люди представить все по-другому.
   Дэррисдир, 1757 г.
   Милостивая государыня!
   Смею вас уверить, что без уважительной причины я бы никогда не  осме-
лился выйти из рамок своего положения; но я был свидетелем  того,  сколь
много зла проистекло в прошлом для всего вашего благородного дома  из-за
злополучной скрытности, и бумаги, которые я осмеливаюсь предложить ваше-
му вниманию, являются фамильными документами, с коими вам следует непре-
менно ознакомиться.
   При сем прилагаю опись с необходимыми пояснениями и остаюсь, милости-
вая государыня, готовый к услугам, покорный слуга вашей милости
   Эфраим Маккеллар.
   Опись документов
   А. Черновики десяти писем Эфраима Маккеллара к достопочтенному Джемсу
Дьюри, эсквайру, именуемому также владетелем Баллантрэ, за время  пребы-
вания последнего в Париже от... (следуют даты).
   Примечание. Читать, сопоставляя с В, и С.
   В. Три подлинных письма вышеупомянутого Баллантрэ  к  вышеупомянутому
Э. Маккеллару от... (следуют даты).
   С. Три подлинных письма вышеупомянутого Баллантрэ  к  достопочтенному
Генри Дьюри, эсквайру от... (следуют даты).
   Примечание. Письма были вручены мне мистером Генри для ответа.  Копии
с моих ответов А4, А5 и А9 прилагаются.  Смысл  ответов  мистера  Генри,
черновика которых у меня не сохранилось, ясен из последующих  писем  его
бессердечного брата.
   О. Переписка (в подлинниках и копиях) за последние три  года,  кончая
текущим январем, между вышеупомянутым Баллантрэ и мистером... помощником
министра... всего 37.
   Примечание. Най