енно его замучаю. Постараюсь замучить
тщательно и аккуратно, чтобы он сошел с ума, прежде чем умереть.
     - Чушь!- Адам сердито топнул ногой. - Наговариваешь на себя. Бред  это.
Все бред и ложь. Не верю.
     - А помнишь, какою увидел меня в первый раз? - спросила она.
     Лицо Адама потемнело.
     - Еще бы не помнить.
     - Помнишь разбитый рот, сломанную челюсть, вышибленные зубы?
     - Помню. И хочу забыть.
     - Вот первой моей отрадой и будет  найти  человека,  который  так  меня
отделал. А потом - потом найдутся и другие удовольствия.
     - Мне пора, - сказал Адам.
     - Не уходи, милый, - сказала Кейт.-  Не  уходи,  мой  любимый.  У  меня
простыни шелковые. Я хочу, чтобы ты кожей ощутил их.
     - Ты шутишь, что ли?
     - О нет, я не шучу, любимый. Не шучу. Ты не хитер в любви, но  я  выучу
тебя. Выучу.
     Она встала, пошатываясь, взяла его за руку. Лицо Кейт казалось свежо  и
молодо. Но взглянув на ее руку, Адам увидел,  что  она  в  морщинках,  точно
лапка светлокожей обезьяны. Он брезгливо отстранился. Заметив, осознав  это,
Кейт сжала зубы.
     - Не понимаю, - сказал он.- Знаю, что все так, ноне  могу  поверить.  И
завтра не смогу. Буду считать это бредовым сном. Но нет, это не сон, нет.  Я
же помню, что ты мать моих сыновей. И ты не спросила о них. А ты  мать  моих
сыновей.
     Кейт поставила локти на колени, подперла  руками  подбородок,  так  что
пальцы закрыли ее заостренные ушки. Глаза ее светились торжеством. Голос был
издевательски ласков.
     - Дурак в чем-нибудь да непременно оплошает, - произнесла она. - Я  это
еще в детстве установила. Я мать твоих сыновей. Но почему твоих? Я  -  мать,
это так. Но почем ты знаешь, что отец - ты?
     Адам открыл рот от удивления.
     - Кэти, что ты такое говоришь?
     - Меня зовут Кейт. А ты слушай, милый,  и  припоминай.  Сколько  раз  я
позволила тебе лечь со мной?
     - Ты была больна. Изувечена.
     - Один разок позволила. Один-единственный.
     - Тебе было плохо беременной, - воскликнул он. Ты не могла...
     - Однако брата твоего смогла принять.
     - Брата?
     - У тебя же есть брат Карл, ты что, забыл?
     Адам рассмеялся.
     - Ну и бесовка же ты. Но зря думаешь, что я тебе поверю насчет брата.
     - Хоть верь, хоть не верь, - сказала Кейт.
     - Ни за что не поверю.
     - Поверишь. Задумаешься, потом засомневаешься. Вспомнишь Карла - все  о
нем припомнишь. Карла я бы могла полюбить. Он моего пошиба.
     - Нет.
     - Ты припомнишь, - сказала Кейт.- Вспомнишь когда-нибудь,  как  напился
горького чаю. Выпил по ошибке мое снотворное - помнишь? И спал  крепко,  как
никогда, и проснулся поздно, с тяжелой головой.
     - Ты была больна - ты не могла задумать и выполнить такое...
     - Я все могу, - ответила Кейт.- А  теперь,  любимый,  раздевайся.  И  я
покажу тебе, что я еще могу.
     Адам закрыл глаза; голова кружилась от выпитого. Открыл глаза,  тряхнул
головой.
     - Это не важно, даже если правда, - проговорил он. Совсем не важно. - И
вдруг засмеялся, поняв, что это и правда не важно. Рывком встал на ноги -  и
оперся на спинку кресла, одолевая головокружение. Кейт вскочила,  ухватилась
за его рукав.
     - Я помогу тебе, снимай пиджак.
     Адам высвободился из рук Кейт, точно отцепляясь от проволоки. Нетвердой
походкой направился к двери.
     В глазах Кейт вспыхнула безудержная ненависть. Она закричала  -  издала
длинный, пронзительный звериный вопль. Адам  остановился,  обернулся.  Дверь
грохнула, распахнувшись. Вышибала сделал три шага, боксерски  развернулся  и
нанес удар пониже уха, вложив в него всю тяжесть тела. Адам рухнул на пол.
     - Ногами! Ногами его! - крикнула Кейт.
     Ральф приблизился к лежащему,  примерился.  Заметил,  что  глаза  Адама
открыты, смотрят на него. Неуверенно повернулся к Кейт.
     - Я велела - ногами. Разбей ему лицо! - В голосе ее был лед.
     - Он не сопротивляется. Уже успокоен, - сказал Ральф.
     Кейт села,  хрипло  дыша  ртом,  положив  руки  на  колени.  Пальцы  ее
судорожно корчились.
     - Адам, - произнесла она. - Ненавижу тебя, впервые ненавижу.  Ненавижу!
Слышишь, Адам? Ненавижу!
     Адам попытался сесть, снова лег, потом все-таки сел.
     - Это не важно, - сказал он, глядя на Кейт снизу. Совсем  не  важно.  -
Встал на четвереньки. - А знаешь, я любил тебя больше всего на свете. Больше
всего. Долго тебе пришлось убивать эту любовь.
     - Ты ко мне еще приползешь, - прошипела  она.  -  На  брюхе  приползешь
молить, проситься будешь!
     - Так ногами прикажете, мисс Кейт? - спросил Ральф.
     Кейт не отвечала.
     Адам очень медленно пошел к дверям, осторожно ставя ноги. Провел  рукой
по косяку.
     - Адам! - позвала Кейт.
     Он тяжко повернулся. Улыбнулся ей, словно далекому воспоминанию.  Вышел
и без стука затворил за собою дверь.
     Кейт сидела, глядя на дверь. В глазах у нее было пустынное отчаяние.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

1

     Возвращаясь поездом из Салинаса в Кинг-Сити, Адам Траск сидел  точно  в
облаке зыбких видений, звуков, красок. А мыслей не было никаких.
     По-моему, в человеческой психике есть механизмы, с помощью которых в ее
темной глубине сами собой взвешиваются,  отбрасываются,  решаются  проблемы.
При этом в человеке порой действуют нутряные силы, о которых  он  и  сам  не
ведает. Как часто засыпаешь,  полон  непонятной  тревоги  и  боли,  а  утром
встаешь с чувством широко и ясно открывшегося нового пути - и все благодаря,
быть может, этим темным глубинным процессам.  И  бывают  утра,  когда  кровь
вскипает восторгом, все тело туго, электрически вибрирует от радости -  а  в
мыслях ничего такого, что могло бы родить или оправдать эту радость.
     Похороны Самюэла и встреча с Кейт должны были бы вызвать в Адаме грусть
и  горечь,  но  не  вызвали.  В  потемках  души  зародился   восторг.   Адам
почувствовал себя  молодым,  свободным,  полным  жадного  веселья.  Сойдя  в
Кинг-Сити, он направился не в платную конюшню за своей пролеткой, а в  новый
гараж Уилла Гамильтона.
     Уилл сидел в своей стеклянной клетке-конторе,  откуда  мог  следить  за
работой механиков, отгородясь от производственного шума. Живот  его  солидно
округлился.  Он  восседал,  изучая  рекламу  сигар,  регулярно  и   прямиком
доставляемых с Кубы. Ему казалось, что он горюет об умершем отце, но  только
лишь казалось. О чем он слегка тревожился, так это о Томе, который  прямо  с
похорон уехал в Сан-Франциско.  Достойней  ведь  глушить  горе  делами,  чем
спиртным, которое сейчас, наверное, глушит Том.
     Адам вошел - Уилл поднял голову,  жестом  пригласил  сесть  в  одно  из
кожаных кресел, смягчающих клиентам жесткость счета за купленный автомобиль.
     - Я хотел бы выразить соболезнование, - произнес Адам, садясь.
     - Да, горе большое, - сказал Уилл.- Вы были на похоронах?
     - Был. Я хочу, чтобы вы знали, как я уважал  вашего  отца.  Никогда  не
забуду, чем я ему обязан.
     - Да, люди его уважали, - сказал Уилл.- Больше двухсот  человек  пришло
на кладбище - больше двухсот.
     - Такой человек не умирает, - сказал Адам и почувствовал, что не кривит
душой. - Не могу представить его мертвым. Он  для  меня  как  бы  еще  живей
прежнего.
     - Это верно, - сказал Уилл, хоть сам этого  не  чувствовал.  Для  Уилла
Самюэл был мертв.
     - Вспоминаю все, что он, бывало, говорил, - продолжал Адам.- Я не очень
прислушивался, но сейчас слова всплывают в  памяти,  я  вижу  выражение  его
лица.
     - Это верно, - сказал Уилл опять.- И со мной то же самое происходит.  А
вы возвращаетесь к себе?
     - Да. И решил - дай-ка зайду, поговорю насчет автомобиля.
     Уилл слегка и молча встрепенулся.
     - Мне казалось, вы последним во всей долине раскачаетесь, - заметил он,
прищурясь на Адама.
     Адам рассмеялся.
     - Что ж, я заслужил такое мнение, - сказал он. А переменился  благодаря
вашему отцу.
     - Как же он этого добился?
     - Я вряд ли смогу объяснить. Давайте лучше о машине потолкуем.
     - Я с вами буду без хитростей, - начал Уилл.- Скажу прямо  и  правдиво,
что не успеваю выполнять заказы на автомобили. У меня целый список желающих.
     - Вот как. Что ж, тогда впишите и меня.
     - С удовольствием, мистер Траск, и...- Уилл сделал паузу.  -  Поскольку
вы нам близкий друг, то если кто-нибудь из очереди выбудет, я  поставлю  вас
повыше, на его место.
     - Спасибо, - сказал Адам.
     - Как желаете оплачивать?
     - То есть?
     - Можно ведь в рассрочку - понемногу ежемесячно.
     - Но в рассрочку как будто дороже?
     - Да, добавляются разные проценты. Но некоторым так удобнее.
     - Я сразу расплачусь, - сказал Адам.- Чего уж оттягивать.
     - Немногие клиенты с вами согласятся, - сказал Уилл со  смешком.-  И  я
когда-нибудь начну предпочитать рассрочку, она мне тоже выгодней.
     - Я об этом не подумал, - сказал Адам.- Но все таки запишете меня?
     Уилл наклонился к нему.
     - Мистер Траск, я вас поставлю во главе списка. Первая  же  поступившая
машина пойдет вам.
     - Спасибо.
     - Для вас я это с радостью, - сказал Уилл.
     - Как ваша мама? Держится? - спросил Адам.
     Уилл откинулся в кресле, улыбнулся любяще.
     - Она  удивительная  женщина,  -  сказал  Уилл.-  Она  как  скала.  Мне
вспоминаются все наши трудные времена, а их было  достаточно.  Отец  был  не
слишком практичен. Вечно в облаках витал или в книжки погружен был.  Мать  -
вот кто держал нас на плаву, без нее бы Гамильтоны в богадельне очутились.
     - Славная женщина, - сказал Адам.
     - Мало сказать славная. Сильная  она.  Крепко  стоит  на  ногах.  Прямо
твердыня. Вы с похорон зашли к Оливии?
     - Нет, не заходил.
     - С похорон туда вернулось больше ста человек. И мама сама всю курятину
нажарила и всех насытила.
     - Сама?
     - Сама. А ведь не кого-нибудь утратила - мужа.
     - Да, женщина удивительная, - сказал Адам.
     - Земная она. Понимала, что людей надо накормить, - и накормила.
     - Я надеюсь, ее не сломит это горе.
     - Не сломит, - сказал Уилл.- Всех  нас  еще  переживет  наша  маленькая
мамочка.
     Возвращаясь на ранчо в пролетке, Адам обнаружил,  что  замечает  вокруг
то, чего не замечал годами. Видит в густой траве полевые цветы, рыжих коров,
пасущихся и не спеша восходящих пологими склонами. Доехав  до  своей  земли,
Адам ощутил такую внезапную, острую радость, что удивился -  откуда  она?  И
вдруг поймал себя на том, что громко приговаривает в такт копытам лошади: "Я
свободен. Свободен. Отмучился. Освободился от нее.  Выбросил  из  сердца.  О
Господи мой Боже, я свободен!"
     Он  дотянулся  до  серебристо-серого  ворсистого  шалфея  на   обочине,
пропустил его сквозь пальцы, ставшие от сока липкими,  понюхал  их,  глубоко
вдохнул в себя резкий аромат. Ему было радостно вернуться домой. И  хотелось
увидеть, насколько выросли ребята за эти два дня, - хотелось  увидеть  своих
близнецов.
     - Освободился от нее. Освободился, - пел он вслух.

2

     Ли вышел из дома навстречу Адаму. Держал лошадь под  уздцы,  пока  Адам
слезал с пролетки.
     - Как мальчики? - спросил Адам.
     - В порядке. Я им сделал луки, стрелы, и  они  ушли  к  реке  в  низину
охотиться на кроликов. Но я не спешу ставить на огонь сковороду.
     - И в хозяйстве у нас все в порядке?
     Ли остро  глянул  на  Адама  и  чуть  было  вслух  не  удивился  такому
пробуждению интереса, но только спросил:
     - Ну, как похороны?
     - Людно было. У него много друзей. Мне все не верится, что его уже нет.
     - Мы, китайцы, хороним своих покойников под барабаны и  сыплем  бумажки
для обмана демонов, а вместо цветов на могилу  кладем  жареных  поросят.  Мы
народ практичный и всегда голодноватый. А наши демоны  умом  не  блещут.  Мы
умеем их перехитрять. Прогресс своего рода.
     - Самюэлу были бы по душе такие похороны, - сказал Адам.- Ему  было  бы
занятно.
     Ли все не сводил глаз с хозяина, и Адам сказал:
     - Поставь лошадь в стойло и приготовь чаю. Хочу с тобой поговорить.
     Войдя  в  дом,  Адам  сиял  с  себя  черный  костюм.  Ощутил   ноздрями
тошновато-сладкий, уже с перегарцем, запах рома, как  бы  исходящий  из  пор
тела. Разделся донага, намылил губку и  обмыл  всего  себя,  прогнав  запах.
Надел чистые синие рубашку и комбинезон, от носки-стирки  ставший  мягким  и
голубым, а на коленях белесым. Не спеша побрился, причесался;  слышно  было,
как Ли орудует на кухне у плиты. Адам вышел в гостиную. Ли поставил  уже  на
стол у кресла сахарницу, чашку. Адам огляделся - цветастые гардины от стирок
полиняли, цветы выцвели. Ковры на полу  вытерты,  на  линолеуме  в  коридоре
бурая тропинка от шагов. И все это он заметил впервые.
     Когда Ли вошел с чайником, Адам сказал!
     - И себе принеси чашку. Ли. И если есть у тебя это твое питье,  угости.
Опохмелиться надо, вчера я был пьян.
     - Вы - пьяны? Не верится, - сказал Ли.
     - Да, был пьян по одной причине. О чем и хочу  поговорить  с  тобой.  Я
заметил, как ты на меня сейчас глядел.
     - Заметили?
     И Ли ушел на кухню за чашкой, чашечками, глиняной бутылью.  Вернувшись,
он сказал:
     - За все эти годы я пил из нее только с вами и с мистером Гамильтоном.
     - Это все та же бутыль, что в день именованья близнецов?
     - Все та же.
     Ли разлил по чашкам зеленый чай, обжигающе горячий.  Поморщился,  когда
Адам всыпал в свою чашку две ложечки сахара.
     Размешав, понаблюдав, как кристаллики сахара тают кружась, Адам сказал:
     - Я был у нее.
     - Так я и думал, -сказал Ли. - Я даже удивлялся, как это живой  человек
может ждать столько месяцев.
     - Возможно, я не был живым человеком.
     - Мне и это приходило на ум. Ну, и что она?
     - Не могу понять, - медленно проговорил Адам. - Не могу  поверить,  что
такие бывают на свете.
     - У вас, у западных людей, нет в обиходе злых духов и демонов - вот вам
и нечем объяснить подобное. А напились вы после?
     - Нет, выпил раньше и пил во время встречи. Для храбрости.
     - А вид у вас теперь хороший.
     - Да, теперь мне хорошо, - сказал Адам.- Об этом и хочу поговорить.- Он
помолчал, произнес печально: - Будь это год назад, я бы  к  Сэму  Гамильтону
поспешил.
     - Быть может, он какой-то своей частицей остался в нас обоих, -  сказал
Ли. - Быть может, в этом и состоит бессмертие.
     - Я словно бы очнулся от глухого сна,  -  сказал  Адам.-  Глаза  как-то
странно прояснели. С души спала тяжесть.
     - Вы даже заговорили языком Самюэла, - сказал Ли. - Я на  этом  построю
целую теорию для моих бессмертных старцев-родичей.
     Адам выпил чашечку темного питья, облизнул губы.
     - Освободился я, - сказал  он.-  И  должен  поделиться  этой  радостью.
Теперь смогу быть отцом моим мальчикам. Даже,  возможно,  с  женщиной  сведу
знакомство. Ты меня понимаешь?
     - Да, понимаю. Вижу это в ваших глазах, во всей осанке. Этого о себе не
выдумаешь. Вы полюбите сыновей, мне кажется.
     - По крайней мере, перестану быть чурбаном. Налей мне в чашечку. И  чаю
тоже налей.
     Ли налил, отпил из своей чашки.
     - Не пойму, как это ты не обжигаешься таким горячим.
     Ли чуть заметно улыбнулся. Вглядевшись в него, Адам осознал, что Ли уже
немолод. Кожа на скулах у Ли обтянуто  блестит,  словно  покрытая  глазурью.
Края век воспаленно краснеют.
     Улыбаясь,  точно  вспоминая  что-то.  Ли  глядел  на  чашечку  в  руке,
тонкостенную, как раковина.
     - Раз вы освободились, то, может, и меня освободите.
     - О чем ты это, Ли?
     - Может, отпустите меня.
     - Ну конечно, ты волен уйти. Тебе нехорошо здесь? Ты несчастлив?
     - Вряд ли я когда-нибудь испытывал то, что у вас  называется  счастьем.
Мы стремимся к покою, а его верней назвать отсутствием несчастья.
     - Можешь и так назвать, - сказал Адам.- И ты непокоен здесь?
     - Мне думается, всякий будет непокоен, если есть у  него  неисполненные
желания.
     - Какие ж у тебя желания?
     - Одно желание уже не исполнить - поздно. Я хотел иметь жену  и  детей.
Хотелось передать им пустяки, именуемые родительской мудростью - навязать ее
моим беззащитным детям.
     - Ты еще не стар.
     - Да, в физическом смысле еще могу стать отцом. Но есть другая препона.
Слишком подружился я с тихой настольной лампой. А знаете,  мистер  Траск,  у
меня ведь когда-то была жена. Я так же не видел ее настоящую, как  вы  свою;
но моя была не злая - вовсе никакая. С ней приятно  было  в  моей  маленькой
комнате. То я говорил, а она слушала; то говорила она, рассказывала мне свои
женские повседневности. Она была хорошенькая, кокетливо пошучивала. Но  стал
бы я слушать ее теперь? Сомневаюсь. А я не желал бы обречь ее  на  грусть  и
одиночество. Так что прощай мое первое желание.
     - А второе?
     - Я как-то говорил о нем мистеру Гамильтону.  Я  хочу  открыть  книжную
лавку в Сан-Франциско, в китайском квартале. Жил бы в задней комнате  и  дни
свои заполнял бы рассужденьями и спорами. А  в  числе  товаров  хотелось  бы
иметь стародавние,  времен  династии  Суй,  кирпичики  туши  с  изображением
дракона. Ящички источены червем, а тушь сделана из пихтовой  сажи  на  клею,
который добывают единственно из шкуры куланов. Когда рисуешь этой тушью,  то
пусть она и черная, но глазу являет словно бы все краски мира.  И  заглянет,
скажем, в лавку художник, и мы с ним будем спорить о составе и торговаться о
цене.
     - Ты все это в шутку говоришь? - спросил Адам.
     - Нет. Если  вы  освободились,  выздоровели,  то  я  бы  хотел  наконец
осуществить свое желание. Хотел бы кончить дни в этой книжной лавке.
     Адам посидел молча, помешивая ложечкой в остывшем чае. Потом сказал:
     - Забавно. Мне даже захотелось, чтобы ты был у меня в рабстве - чтобы я
тебя мог не отпустить. Конечно, уезжай, если желаешь. Я и денег тебе  одолжу
на книжную лавку.
     - О, деньги у меня есть. Давно уже накоплены.
     - Не думал никогда, что ты уедешь. Казалось в  порядке  вещей,  что  ты
здесь.- Адам сел прямей. - А подождать еще немного можешь?
     - Для чего?
     - Чтобы помочь мне сблизиться с сыновьями. И хочу заняться как  следует
хозяйством. Или продать ранчо. Или сдать в аренду.  А  для  этого  мне  надо
будет знать, сколько у меня осталось денег и как я их могу употребить.
     - Вы не западню мне устраиваете? - спросил Ли. Желание мое уже  не  так
сильно, как в былые годы. Я боюсь, вы сможете меня отговорить или - еще хуже
- сможете удержать тем доводом, что без меня  не  обойтись.  Пожалуйста,  не
соблазняйте меня этим доводом. Для человека одинокого, как я,  нет  соблазна
сильнее.
     - Одинокого, как ты...- произнес Адам.- Крепко же я в себе замуровался,
что не видел этого.
     - Мистер Гамильтон видел, - сказал Ли. Поднял голову, и глаза  блеснули
двумя искорками сквозь щелки толстых век.- Мы,  китайцы,  сдержанный  народ.
Чувства свои не выказываем. Я любил мистера Гамильтона. И  хотел  бы  завтра
съездить в Салинас, если позволите.
     - О чем речь, - сказал Адам.- Ты столько для меня сделал.
     - Хочу бумажки  разбросать  для  обмана  демонов,  сказал  Ли.  -  Хочу
поросенка жареного положить на могилу моего духовного отца.
     Адам внезапно встал, опрокинув недопитую свою  чашку,  и  вышел,  и  Ли
остался за столом один.


ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

1

     В ту зиму дожди падали мягкие, и  река  Салинас-Ривер  не  захлестывала
берегов. Нешироким потоком вилась по серо-песчаному просторному ложу, и вода
не мутнела, а была прозрачна и приятна глазу. У ив, растущих в  русле  и  на
этот раз не залитых, листва была густа, и ежевика выбрасывала во все стороны
колючие, ползучие побеги.
     Было не по-мартовски тепло, с юга дул и дул ветер, повертывая листья ив
серебристой изнанкой кверху. Хорошо пускать змеев в такую погоду.
     Среди ежевичных лоз и наносного древесного сора укромно сидел на солнце
небольшой серый кролик и сушил грудку, влажную