например,  здесь,  в  западных
областях, запуганные, молчаливые, из них слова дельного, как ни старайся, не
вытянешь. И вся наша  техника,  кроме  личного  оружия,  -  трофейный  Пашин
фотоаппарат.
   Причем уголовка имеет дело с самодеятельностью отдельных лиц, а  мы  -  с
преступниками,  за  которыми  сильнейшее  государство,  которых  готовят  не
полуграмотные  паханы,  а  изощренные  агентуристы,  готовят  в  специальных
школах,   снабжают   легендами,   экипировкой   и   документами   опытнейшие
профессионалы.
   Что  мы  лично  можем   этому   противопоставить?..   Примитив   полевого
контршпионажа:  осмотры  леса,  визуальное  наблюдение,  беседы  с  местными
жителями и засады. Убийственный примитив! И хоть яловая, а телись! Возьми их
всех! Возьми их теплыми! Умри, но сделай! Вернее,  как  говорит  начальство:
сделай и не умирай!
   Разумеется, о трудностях я не калякал, наоборот, умалчивал: я должен  был
поддерживать в  Фомченко  и  Лужнове  высокий  боевой  дух  плюс  постоянную
готовность.
   Что там у Юлии произошло, я упустил, то ли ее ударило отлетевшим дрючком,
то ли просто измучилась или подумала о своей незавидной жизни, не  знаю,  но
только, уронив вдруг топор, она заплакала навзрыд, к ней подскочила пацанка,
ухватилась за подол и тоже заревела.
   Они стояли вдвоем и ревели не  стесняясь,  уверенные,  что  их  никто  не
видит, и я опустил бинокль - не нужно и неловко, вроде подсматриваешь.
   Еще за глаза, не видя Юлии, а настроился к ней  враждебно,  неприязненно,
как к немецкой овчарке, обыкновенной фрицевской подстилке,  но,  понаблюдав,
переменился.
   Девчонка... Сирота-недоумок. Мне ее даже стало  жаль.  Дура  девка,  сама
себе жизнь покалечила.
   По  виду  она  представлялась  мне  с  характером,  волевой,  и  вот  так
быстренько сломалась. А ведь это только цветочки. Я подумал, каково ей будет
с малышкой здесь, на хуторе, зимой. Когда все заметет и ни хлеба, ни  молока
- картошка и одиночество. И еще страх.
   Конечно, по стране жили трудно, одиноко миллионы наших честных  солдаток,
но мне и эту непутевую деваху  было жаль. Скорей даже не ее, а  пацанку
- чем она виновата?
   Свирида я уже понял. Жлоб, скотина безрогая - у  такого  снега  зимой  не
выпросишь. Собственники они все здесь, гады, кто кого  сможет,  тот  того  и
гложет, но этого горбуна я особенно невзлюбил.
   Впрочем, эмоции эмоциями, а мне следует быть объективным. Не затем я сюда
приехал, чтобы кого-то жалеть или ненавидеть.
   Мое дело маленькое. Мое дело - взять Павловского и тех, кто с ним,  если,
понятно, они здесь появятся. Причем старшего группы и радиста - живьем,  это
как минимум. Знать бы еще, кто из  них  радист,  а  кто  старший  группы,  -
третьего можно и не беречь. Функельшпиль, главное - функельшпиль!*
   Если появятся - в том-то и загвоздка! За время  наблюдения  мои  сомнения
нисколько не уменьшились. Зачем Павловскому приходить сюда -  что  он  здесь
оставил?.. Пашины предположения основывались на чистой лирике. Кстати, когда
мы с Фомченко и Лужновым приехали сюда,  я  спросил  Пашу,  прокачал  ли  он
объект засады с Эн  Фэ.  Он  не  ответил,  и  я  понял,  что  нет,  это  его
единоличное решение.
   За прошедшие двое суток мы ознакомились с образом жизни Юлии и  Свиридов,
точнее сказать, с их суточным рабочим циклом.
   Как только светало, жена Свирида и его мать отправлялись в деревню, доили
там корову и, надо  думать,  убирали,  ухаживали  за  своей  скотиной.  Часа
полтора спустя они возвращались с ведром молока и приводили лошадь - даже ее
на всякий случай, чтобы не отобрали, не увели наскочившие аковцы или  немцы,
на ночь не решались оставлять на хуторе.
   Свирид с самого рассвета возился по хозяйству, и Юлия около своей хатенки
тоже возилась. Работали все трое Свиридов и Юлия с  крестьянской  жадностью,
почти без отдыха, до поздних сумерек. Вечером лошадь отводили  в  деревню  и
опять приносили в ведре надоенное молоко. В отсутствие Свирида его мать  или
жена подбрасывали Юлии что-нибудь из продуктов, но в хате  у  нее  или  даже
поблизости лишней минуты не задерживались - боялись горбуна. И Юлия тоже его
боялась и наверняка недолюбливала, скорее даже ненавидела.
   Итак, двое суток наблюдения не дали  нам  ничего,  кроме  ознакомления  с
образом жизни Юлии и семейства Свири---------------------------------------*
Функельшпиль (арготизм от Funkspiele) -  радиоигра.    дов  и  уяснения
отношений  между  ними.  Никто   из   посторонних   не   появлялся,   ничего
представляющего для нас интерес не происходило, и сама Юлия из  поля  зрения
никуда не отлучалась.
   Интуиция - великая вещь,  а  чутье  мне  подсказывало:  зря  здесь  время
теряем. Я  определенно  чувствовал  -  пустышку  тянем.  Понятно,  чтобы  не
размагничивать Фомченко и Лужнова, я виду не подавал, наоборот, держался все
время "бодро-весело" и на  каждом  шагу  демонстрировал  абсолютную  веру  в
перспективность и успех нашей засады. Я поддерживал их не  только  морально,
но и физически: спать  разрешал  дольше,  чем  себе,  да  и  еды  подсовывал
побольше.
   Когда стемнело, я еще раз обговорил с ними все возможные случаи и сигналы
взаимодействия, мы спустились с чердака и опять расположились  в  кустах  по
обе  стороны  Юлиной  хатенки.  Ночь  наступала  холодная,  росистая,   небо
вызвездило ярко, как на юге, и, оглядывая Млечный Путь, я  решил,  что  если
завтра приедет Паша - он собирался сам привезти нам продукты, - выскажу  ему
без утайки то, что думаю, свои сомнения и несогласие и  потребую,  чтобы  он
немедленно доложил все Эн Фэ. Он доложит: дружба дружбой, а дело есть  дело,
и я не мальчик - пусть с моим мнением тоже считаются!
   Фомченко почему-то  прибыл  сюда  без  шинели,  и  я  навязал  ему  свою,
старенькую, без погон - Паша называл ее "инвалидской". Дорого  бы  я  сейчас
дал за эту изношенную старушку или за любую другую!  Поверх  гимнастерки  на
мне  была  только  плащ-палатка,  а  холодало  с  каждым  часом  совсем   не
по-летнему, и уже к полуночи я дрожал как цуцик.
   И тут я подумал, что мы здесь можем -  за  здорово  живешь!  -  просидеть
понапрасну до белых мух, и такая тоска ухватила меня за  душу,  просто  выть
захотелось...
   Нет, я не мальчик и молчать не буду. Даже перед генералом!.. А Эн Фэ  при
случае обязательно спрошу: "Зачем меня запятили в эту засаду - блох  задаром
кормить?.. Или геморрой отращивать?.. А на большее я что - неспособный?.."
   Я молчать  не  стану,  я  ему  прямо  скажу:  "Некачественно  вы  ко  мне
относитесь! Что я вам - троюродный?!  Это  же  всего-навсего  тренировка  на
бездействие,  на   усидчивость!   Зачем   она   мне?..   Это   задание   для
прикомандированных, для стажеров!.."



   55. ПЕРЕГОВОРЫ ПО "ВЧ"

   Ночь кончалась, было без двадцати  минут  пять,  когда  в  кабинете,  где
находились Егоров, Мохов и Поляков, в очередной раз зазвонил телефон"ВЧ",  и
Егоров взял трубку.
   - Генерал Егоров? - раздался в сильной мембране слышный  и  в  нескольких
метрах от аппарата голос Колыбанова.
   - Я вас слушаю.
   - Где вы находитесь?!
   - Не понимаю, - невольно усмехнулся Егоров.  -  Вы  звоните  мне  сюда  и
спрашиваете - где?.. В отделе контрразведки авиакорпуса.
   - Они работают у вас  под  носом!!!  -  возбужденно  закричал  Колыбанов;
обычно невозмутимый, он задыхался от волнения. - Вот...  передо  мной  текст
последнего перехвата по  делу  "Неман"...  Слушайте  внимательно!..  "Личным
наблюдением... на аэродроме в Лиде обнаружено самолетов... "ИЛ-2"  пятьдесят
три, "ЛА-5" сорок восемь, "ПЕ-2"  тридцать  шесть,  "ЯК-9"  пятьдесят  один,
"ЛИ-2" семь, "ПО-2" четырнадцать..." Вы слышите?! Они  работают  у  вас  под
носом!!!
   Егоров налился кровью и, тяжело дыша, молчал. Сидевший в  метре  от  него
Мохов пробормотал: "Этого еще не хватало!" - и  огорченно  покачал  головой.
Поляков, только что прилетевший из Вильнюса, сидя  за  приставным  столиком,
продолжал быстро писать, он не поднял головы, только часто пошмыгал носом.
   В чувствительной мембране  аппарата  "ВЧ"  голос  Колыбанова  звучал  так
интонационно отчетливо, будто он говорил не из далекой Москвы, а из соседней
комнаты. И Егоров явственно представлял себе его, невысокого, худощавого, со
спокойным смугловатым лицом, в генеральском кителе с орденскими планками и в
брюках навыпуск. Выдержанный и корректный Колыбанов еще ни разу не  был  так
резок с Егоровым, ни разу не был в таком возбуждений, и Егоров почувствовал,
что дело тут не только в последнем перехвате и наблюдении за аэродромом; это
наверняка не все.
   Мохов помог Егорову открыть портсигар и, как только  тот  взял  папиросу,
зажег спичку.
   - Генерал-полковник только  что  звонил  из  Ставки,  -  после  недолгого
молчания уже обычным спокойным тоном продолжал Колыбанов. -  Он  выезжает  и
приказал, чтобы вы ожидали у аппарата его звонка.
   -  Слушаюсь,  -  глухо  проговорил  Егоров;  вид  у  него  был   довольно
подавленный.
   -  Полагаю,  предстоят  серьезнейшие   объяснения,   и   более   того   -
неприятности! Делом "Неман" занимается сам... Вы меня понимаете?
   - Да...
   Колыбанов помедлил и неожиданно сказал:
   - Алексей  Николаевич,  я  не  буду  докладывать  о  последнем  перехвате
генерал-полковнику до его разговора с вами. Так, наверно, будет лучше.
   Егоров сделался багровым.
   - Товарищ генерал, - не принимая предложенного ему  неофициального  тона,
строго произнес он. - Я не слабонервный и не нуждаюсь в одолжениях! Перехват
по делу, взятому на контроль Ставкой, вы обязаны доложить генерал-полковнику
немедленно!
   - Ну смотрите,- примирительно сказал Колыбанов. - Я думал прежде всего  о
вас.
   - Я это понял! Благодарю!
   Егоров положил трубку, и буквально в  следующее  мгновение  телефон  "ВЧ"
зазвонил опять.
   - Егоров?.. Что нового? - послышался в трубке голос  начальника  Главного
управления контрразведки.
   - Результативного, товарищ генерал, к сожалению, ничего.  Мы  делаем  все
возможное...
   - Я буду у вас днем. Какая еще помощь вам может быть экстренно оказана?
   -  Экстренно?..  Оперативный  состав   контрразведки   и   прежде   всего
чистильщики. Очень желательны опознаватели! В первую очередь по Варшавской и
Кенигсбергской разведшколам, особенно по радиоотделениям.
   - Обещаю! В ближайшие часы на других фронтах будут собраны  и  доставлены
на аэродромы Вильнюса и Лиды до трехсот офицеров контрразведки... И не менее
пятидесяти чистильщиков... Опознавателей много  не  обещаю,  но  всех,  кого
сможем безотложно собрать, немедленно  доставим...  Все  прибывающие  должны
быть задействованы с ходу, без малейшего промедления! Офицеров контрразведки
используйте только в качестве старших оперативно-розыскных групп  смешанного
состава.
   - Мы так и сделаем.
   - До их прибытия все привлекаемые в состав этих оперативных групп  должны
быть собраны в Вильнюсе и Лиде на аэродромах и тщательно проинструктированы.
   - Слушаюсь.
   - Чем еще вам можно помочь?
   -  Очень  желательны  подвижные  пеленгаторные  установки.  Хотя  бы  еще
десяток.
   - Обещаю! Какова готовность войсковой операции?
   - Плюс два с половиной.
   - Не позже утра сделайте - час, максимум полтора.
   - Товарищ генерал, я должен еще раз заявить: мы против войсковой операции
в течение ближайших двух суток. Мы настоятельно...
   -  Не  надо  мне   это   повторять!   -   В   голосе   генерал-полковника
почувствовалось раздражение. - Я и  сам  не  склонен  ее  форсировать...  Но
обстоятельства могут вынудить... Ваши соображения по  "Неману"  в  настоящий
момент? Что думает Поляков? Согласен ли с вами Мохов?
   - У нас мнение единое, и за последние три  часа  оно  не  изменилось.  Мы
полагаем, что возьмем их сегодня или завтра.
   - Завтра - исключается! В нашем распоряжении сутки, и ни часом больше!
   -  То  есть  как  исключается?!  Это  уменьшает  наши  даже  ограниченные
предположительные шансы вдвое! Товарищ генерал-полковник,  мы  категорически
возражаем!
   - Срок установлен не мною. Понимаете?
   - Не могу! - после короткой паузы заявил Егоров. - Даже если мы возьмем к
вечеру ядро: старшего группы и радиста, а Матильда, а Нотариус? Тут не может
быть дилеммы - "хватать" или "все концы"!  Тут  единственное  решение:  "все
концы"! Отдавать завтрашние сутки невозможно! Если это указание Ставки,  то,
извините, там могут недопонимать специфики розыска и деталей дела, но  мы-то
с вами профессионалы! И я прошу...  считаю  необходимым  немедля  обратиться
туда и разъяснить...
   - Кому разъяснить, кому?!! - оглушающе загремел в трубке грубоватый голос
генерал-полковника. - Заткните им глотку!!! Выбейте  хотя  бы  ядро  группы,
возьмите рацию! Сегодня же!!! "Все концы"!.. Не до жиру! Вы не представляете
всей серьезности ситуации!.. Это личное  приказание,  понимаете,  личное!  И
категорическое!  Речь  идет  о  судьбе  операции  стратегического  значения.
Никакие отсрочки невозможны! Если мы их  в  течение  суток  не  возьмем,  то
завтра вас на этой должности не будет и меня  здесь  не  будет!  Мы  обязаны
принять все возможные и невозможные меры, подчеркиваю  -  невозможные!  -  и
взять их сегодня! Не удастся - ничем не смогу помочь: завтрашних суток у нас
не будет!..
   - Понял...
   - Раньше меня, очевидно, прибудет  начальство...  первые  заместители  из
обоих наркоматов. Обеспечьте их всем  необходимым.  Но  времени  с  ними  не
теряйте, а делайте спокойно свое дело! И никаких споров, никаких пререканий!
Что  бы  вам  ни  говорили  -  "Да,  товарищ  комиссар!",  "Хорошо,  товарищ
комиссар!",  "Слушаюсь,  товарищ  комиссар!..".  Однако  любые  действия,  с
которыми несогласны вы или Поляков, категорически запрещаю!.. Чьим бы именем
ни оказывалось на вас давление!.. Полякову создайте оптимальные  условия!  И
прежде всего оградите от ненуж ных дискуссий и всякой говорильни с  кем
бы то ни было. Вы меня поняли?
   - Так точно!
   - Что бы ни делалось у прибалтийцев, более  всего  мы  надеемся  на  вас!
Передайте это Полякову... Вы оба и ваши подчиненные должны сегодня показать,
на что способны... У меня все! Вопросы?
   - Нет.
   - Я буду у вас не позже... четырнадцати часов. Держите постоянный контакт
с Колыбановым. И действуйте самым активным и решительным образом! Все!
   Егоров  положил  трубку  и,  еще  осмысливая  и  переживая  закончившийся
разговор, невидящими глазами посмотрел на Мохова.
   - Нервничают, - сказал тот понимающе. - На них тоже жмут...
   - Нервничать - это привилегия начальства, - подняв голову  от  документа,
заметил Поляков. - А мы должны работать без нервов и без  малейшего  шума!..
Главное сейчас - не устраивать соревнования  эмоций!..  Главное  для  нас  -
работать  спокойно  и  в  полном  убеждении,  что  сегодня,  завтра...   или
позднее... но если мы не поймаем, никто за нас это не сделает...



   56. В СТАВКЕ ВГК

   В Москве действительно беспокоились и нервничали.
   В ежесуточной сводке военной контрразведки за 17 августа,  поступившей  в
Ставку после полуночи и занимавшей всего полторы страницы, делу "Неман" было
уделено девять строчек: кратко сообщалось, что в тылах 1-го Прибалтийского и
3-го  Белорусского  фронтов  действует  и  активно  разыскивается   сильная,
квалифицированная резидентура противника.
   В этом не было ничего чрезвычайного: Ставку надлежало  информировать  обо
всех представляющих значительную угрозу разведгруппах противника и  даже  об
отдельных наиболее опасных агентах.
   Но поскольку речь шла о фронте, где менее чем  через  месяц  должна  была
проводиться     ответственная     стратегическая     операция,     Верховный
Главнокомандующий, читая сводку, сделал на полях пометку  синим  карандашом,
означавшую одновременно: "обратить внимание" и "доложить подробнее".
   Эта пометка явилась основанием для взятия дела  на  контроль  Ставкой,  а
днем  Верховному  была  доставлена  развернутая  справка  по  делу  "Неман",
занимавшая почти  две страницы. Ознакомясь с ней уже ночью и обнаружив,
что действия разыскиваемых ставят под угрозу скрытность сосредоточения войск
и ударной группировки в тылах  1-го  Прибалтийского  фронта  и  речь,  таким
образом, идет о судьбе важной стратегической операции, Верховный был  крайне
обеспокоен и возбужден.
   Уже многие месяцы он ни разу не был в столь дурном расположении духа, как
в этот час.
   Чудовищно обманутый Гитлером и собственной интуицией в июне сорок первого
года, он придавал  огромное  значение  введению  противника  в  заблуждение,
особенно при подготовке кампаний и крупнейших операций.
   В первые же недели войны,  в  период  невероятного  напряжения,  урывками
выкраивая  время,  он  умудрился  внимательно  просмотреть  труды  виднейших
полководцев и военных теоретиков, особо интересуясь проблемами скрытности  и
обеспечиваемой ею внезапности. Эти вопросы он не раз анализировал и обсуждал
с высшим генералитетом.
   Троякий результат внезапности можно было бы сформулировать так:
   Внезапность застигает противника не подготовленным к удару: его войска  и
военные средства расположены не лучшим образом для отражения этого удара.
   Внезапность вынуждает противника поспешно принимать новый план: противник
теряет  инициативу  и  должен  приспосабливать  свои  действия  к  действиям
нападающего.
   И наконец, достигнутая внезапность подрывает веру войск противной стороны
в свое командование и веру командующего и его штаба в самих себя.
   Отсюда следовало, что успех любой операции в значительной степени зависит
от  секретности  и  обманных  действий.  Отсюда   следовало,   что   победа,
достигнутая без внезапности, за счет численного превосходства, не  носит  на
себе отпечатка  полководческого  таланта  и  обходится  несравненно  дороже.
Отсюда следовало, что необходимо любыми усилиями  скрывать  свои  намерения,
создавать угрозу одновременно  в  нескольких  местах,  заставляя  тем  самым
противника рассредоточивать силы. Отсюда следовало, что нужно демонстративно
готовить наступление в одном месте, а  тайно  в  другом,  стараясь  во  всех
случаях застигнуть противника врасплох.
   Из страшного урока начала войны были сделаны незамедлительные  выводы,  и
уже с первого полугодия военных действий Красная Армия использовала  факторы
скрытности и внезапности с не меньшим умением, чем противник.
   Так, при наступлении под Москвой втайне были под тянуты и в решающий
час  введены  в  бой  свежие  резервы,  в   частности   две   новые   армии,
сосредоточенные  севернее   столицы,   что   явилось   для   немцев   полной
неожиданностью.
   Успех Сталинградской операции и битвы на Курской дуге также был во многом
предопределен  тайным  сосредоточением   войск   и   сложнейшим   комплексом
мероприятий по дезинформации, обману противника.
   Оперативной внезапности  удалось  достигнуть  и  в  крупнейшей  за  войну
Белорусской операции. Правда, обеспечить полную  скрытность  концентрации  в
тылах четырех  смежных  фронтов  полуторамиллионной  армии,  6500  танков  и
самоходных установок, около 25  тысяч  орудий  и  более  6  тысяч  самолетов
практически невозможно, и, как показали пленные немецкие генералы, незадолго
до начала наступления в  разведорганах  и  в  штабах  группы  армий  "Центр"
заподозрили неладное.  Однако  мнения  разделились,  а  подозрения  остались
подозрениями. Усилия советских войск по соблюдению  секретности  были  столь
значительны, а продуманная до мелочей дезинформация, проводимая согласованно
на  всех  двенадцати  фронтах,  столь   совершенна,   что   эти   крупнейшие
приготовления были приняты  противником  всего  лишь  за  имитацию  с  целью
обмана. Генеральный штаб германских  сухопутных  сил  и  ставка  Гитлера  до
последнего пребывали в убеждении, что летом 1944 года главные удары  Красной
Армии будут нанесены не в Белоруссии, а значительно южнее -  на  Украине.  И
тут немцев удалось ввести  в  заблуждение  относительно  истинных  намере