меня было жуткое, прямо-таки похоронное настроение - в этом лесу
убили Лешку Басоса, моего самого близкого друга и, наверное,  лучшего  парня
на земле. И хотя погиб он недели три назад, я весь  день  невольно  думал  о
нем.
   Я находился тогда на задании, а когда вернулся, его уже  похоронили.  Мне
рассказали, что на теле было множество ран и тяжелые ожоги -  перед  смертью
его, раненного, крепко пытали,  видимо,  стараясь  что-то  выведать,  кололи
ножами, прижигали ступни, грудь и лицо. А затем добили  двумя  выстрелами  в
затылок.
   В школе младшего комсостава пограничных войск почти год мы спали на одних
нарах, и его затылок с такими знакомыми  мне  двумя  макушками  и  завитками
рыжеватых волос на шее с утра маячил у меня перед глазами.
   Он воевал три года, а погиб не в открытом бою. Где-то здесь его подловили
- так и неизвестно кто?! - подстрелили, видимо, из засады, мучали,  жгли,  а
затем убили - как ненавидел я этот проклятый лес! Жажда мести - встретить бы
и посчитаться! - с самого утра овладела мной.
   Настроение настроением, а дело делом - не поминать же  Лешку  и  даже  не
мстить за него мы сюда приехали.
   Если лес под Столбцами, где мы искали до вчерашнего полудня, война как бы
обошла     стороной,      то      здесь      было      совсем      наоборот.

 1. районы передовой  и  оперативные  тылы  от  вражеской  агентуры)  -жаргонное
обозначение розыскника военной контрразведки. Здесь и далее  преимущественно
специфичный, узкопрофессиональный жаргон розыскников военной  контрразведки.

   В самом начале, метрах в двухстах от опушки, я  наткнулся  на  обгоревший
немецкий штабной автомобиль. Его не подбили, а сожгли  сами  фрицы:  деревья
тут совсем зажали тропу, и ехать стало невозможно.
   Немного погодя я увидел под кустами два трупа. Точнее, зловонные  скелеты
в полуистлевшем темном немецком  обмундировании  -  танкисты.  И  дальше  на
заросших тропинках этого глухого, чащобного леса мне то  и  дело  попадались
поржавевшие винтовки и автоматы с  вынутыми  затворами,  испятнанные  кровью
грязно-рыжие бинты и вата, брошенные  ящики  и  пачки  с  патронами,  пустые
консервные банки и обрывки бумаг,  фрицевские  походные  ранцы  с  рыжеватым
верхом из телячьих шкур и солдатские каски.
   Уже после полудня в  самой  чащобе  я  обнаружил  два  могильных  холмика
месячной  примерно  давности,  успевшие  осесть,   с   наспех   сколоченными
березовыми крестами и надписями, выжженными готическими буквами на  свет-лых
поперечинах:

   Karl von Tilen Major 1916 - 1944
   Otto Mader Ober-leutnant 1905 - 1944

   Свои кладбища при отступлении они чаще  всего  перепахивали,  уничтожали,
опасаясь надругательств. А тут, в укромном месте, пометили  все  чин  чином,
очевидно, рассчитывая еще вернуться. Шутники, нечего сказать...
   Там же, за кустами, валялись санитарные носилки. Как я и думал, эти фрицы
только кончились здесь  -  их  несли,  раненных,  десятки,  а  может,  сотни
километров.  Не  пристрелили,  как  случалось,  и  не  бросили  -  это   мне
понравилось.
   За день мне встретились сотни  всевозможных  примет  войны  и  поспешного
немецкого отступления. Не было в этом лесу, пожалуй, только  того,  что  нас
интересовало: свежих - суточной давности - следов пребывания здесь человека.
   Что же касается мин, то не так страшен черт, как его малюют. За весь день
я наткнулся на одну, немецкую противопехотную.
   Я заметил блеснувшую в  траве  тоненькую  стальную  проволоку,  натянутую
поперек тропы сантиметрах в пятнадцати от земли. Стоило мне ее  задеть  -  и
мои кишки и другие остатки повисли бы на деревьях или еще где-нибудь.
   За три года войны бывало всякое, но  самому  разряжать  мины  приходилось
считанные разы, и на эту я не счел  нужным тратить время. Обозначив ее с
двух сторон палками, я двинулся дальше.
   Хотя за день мне попалась  только  одна,  сама  мысль,  что  лес  местами
минирован и в любое мгновение можно взлететь на воздух, все время давила  на
психику, создавая какое-то паскудное внутреннее напряжение,  от  которого  я
никак не мог избавиться.
   После полудня, выйдя к  ручью,  я  скинул  сапоги,  расстелил  на  солнце
портянки,  умылся  и  перекусил.  Напился  и  минут  десять  лежал,   уперев
приподнятые ноги в ствол дерева и размышляя о тех, за кем мы охотились.
   Вчера они выходили в эфир из этого леса, неделю назад - под Столбцами,  а
завтра могут появиться в любом месте: за Гродно, под Брестом или  где-нибудь
в Прибалтике. Кочующая рация - Фигаро  здесь,  Фигаро  там...  Обнаружить  в
таком лесу место выхода - все равно что отыскать иголку в  стоге  сена.  Это
тебе не мамочкина бахча, где каждый кавун знаком и лично симпатичен. И  весь
расчет, что будут следы, будет зацепка. Черта лысого  -  почему  они  должны
наследить?.. Под  Столбцами  мы  что,  не  старались?..  Землю  носом  рыли!
Впятером, шестеро суток!.-А толку?.. Как  говорится,  две  консервные  банки
плюс дыра от баранки! А этот массивчик побольше, поглуше и засорен изрядно.
   Сюда бы приехать с толковой псиной вроде Тигра,  что  был  у  меня  перед
войной. Но это тебе  не  на  границе.  При  виде  служебной  собаки  каждому
становится ясно, что кого-то разыскивают,  и  начальство  собак  не  жалует.
Начальство, как и все мы, озабочено конспирацией.
   К концу дня я опять подумал:  нужен  текст!  В  нем  почти  всегда  можно
уловить хоть какие-то сведения о районе нахождения разыскиваемых  и  о  том,
что их интересует. От текста и следует танцевать.
   Я знал, что с дешифровкой не ладилось и перехват сообщили в Москву.  А  у
них двенадцать фронтов, военные округа и своих дел под  завязку.  Москве  не
укажешь, они сами себе начальники. А из нас душу  вынут.  Это  уж  как  пить
дать. Старая песенка - умри, но сделай!..



   4. В ШИЛОВИЧАХ

   Оставив  Хижняка  с  машиной  в  густом  подлеске  близ  деревни,  Алехин
заброшенным, заросшим травой огородом вышел на  улицу.  Первый  встречный  -
конопатый мальчишка, спозаранок гонявший гуся у колодца, - показал ему  хату
"старшины" сельсовета. От соседних таких же невзрачных, с замшелыми  крышами
хат ее можно было от личить лишь по тому, что вместо калитки в  изгороди
была подвешена дверца от немецкого автомобиля. Назвал  мальчишка  и  фамилию
председателя - Васюков.
   Не обращая внимания на тощую собаку,  хватавшую  его  за  сапоги,  Алехин
прошел к хате - дверь была закрыта и заперта изнутри. Он постучал.
   Было слышно, как в хате кто-то  ходил.  Прошло  с  полминуты  -  в  сенях
послышался шум, медленные  тяжелые  шаги,  и  тут  же  все  замерло.  Алехин
почувствовал, что его рассматривают, и, чтобы стоящий за дверью  понял,  что
он не переодетый аковец и не "зеленый", а русский, вполголоса запел:

   Вспомню я пехоту, и родную роту,
   И тебя, того, кто дал мне закурить...

   Наконец  дверь   отворилась.   Перед   Алехиным,   глядя   пристально   и
настороженно, опираясь на костыли и болезненно морщась, стоял невысокий, лет
тридцати пяти мужчина с бледным худым лицом, покрытым рыжеватой  щетиной,  в
польском защитном френче и поношенных шароварах. Левой ноги у него не  было,
и штанина, криво ушитая на  уровне  колена,  болталась  свободно.  В  правой
полусогнутой руке он держал наган.
   Это и был председатель сельсовета Васюков.
   Пустыми грязными сенцами они прошли в хату,  обставленную  совсем  бедно:
старая деревянная кровать,  ветхий  тонконогий  стол  и  скамья.  Потемнелые
бревенчатые стены, совершенно голые, на печи - рваный тюфяк и ворох  тряпья.
На дощатом столе - крынка, тарелка с остатками хлеба и стакан из-под молока.
Тут же, уставясь стволом в окно, стоял немецкий ручной пулемет. В  изголовье
кровати, закинутой порыжевшей солдатской шинелью, висел  трофейный  автомат.
Воздух в хате был кислый, спертый.
   Васюков ухватил старое вышитое полотенце и вытер скамью; Алехин  сел.  Не
оставляя костылей, Васюков опустился на кровать и посмотрел выжидающе.
   Алехин начал издалека: поинтересовался, какие вески* и  хутора  входят  в
сельсовет, как убираются хлеба, много ли мужиков, как с тяглом, и задал  еще
несколько вопросов общего характера.
   Васюков отвечал обстоятельно, неторопливо, придерживая левой рукой культю
и время от времени болезненно морщась. Он знал хорошо и местность, и  людей,
в разговоре его проскальзывали польские и белорусские слова; однако по  говору
Алехин сразу определил: "Не местный".
   - Вы что, нездешний? - улучив момент, спросил капитан.
   - Смоленский я. А здесь попал в сорок первом в окруженье и партизанил три
года. Так и остался. А вы по каким делам? - в свою  очередь  поинтересовался
Васюков.
   Алехин  поднялся,  достал  командировочное  предписание   и,   развернув,
предъявил его.
   - "...  для  вы...пол...нения  за...дания  коман...дования",  -  медленно
прочел председатель. - Ясен вопрос! - осмотрев печать, немного погодя сказал
он, возвращая документ и ничуть, однако, не представляя, какое задание может
выполнять  этот  пехотный  капитан  с  полевыми   погонами   на   выгоревшей
гимнастерке в Шиловичах, более чем в ста километрах от передовой.
   И Алехин, наблюдавший за выражением лица Васюкова, понял это.
   Он оглянулся на перегородку и, услышав от  Васюкова:  "Там  нет  никого",
посмотрел  инвалиду-председателю  в  глаза  и  тихим  голосом   доверительно
сообщил:
   - Я по части  постоя...  расквартирования...  Возможно,  и  у  вас  будут
стоять... Не сейчас, а ближе к зиме... месяца через полтора-два, не  раньше.
Только об этом пока никому!
   - Ну что вы, - понимающе сказал  Васюков,  явно  польщенный  доверием.  -
Разве я без понятия? И много поставят?
   - Да, думаю, в Шиловичах примерно роту. Это уже как  командование  решит.
Мое дело ознакомиться с обстановкой, посмотреть местность и доложить.
   - Роту - это можно. А больше не разместить, - сказал Васюков  озабоченно.
- Вы так и доложите - больше роты нельзя. Ведь их обиходить надо. Я сам  три
года служил, командиром отделения был, понимаю. Солдату в бою  достается,  а
уж на постое условия нужны. А где их взять? - вздохнул он.
   - С водой как у вас?
   - Вода что - ее на всех хватит.  И  дров  в  достатке.  А  вот  с  жильем
кепско*. Полы-то все больше земляные, холодные.
   - А дрова где берете? - спросил Алехин,  стараясь  направить  разговор  в
нужное русло.
   - Там вот, за шоссе. - Васюков кивнул влево, в сторону печки.
   -   А   у   вас   же   лес   рядом,   -   удивился    Алехин,    указывая
---------------------------------------* Кепско - скверно (польск.).   в
противоположном направлении: его интересовал прежде всего этот лес и то, что
с ним было связано.
   - Там, за шоссе, швырок еще немцами  заготовлен.  Сухой,  как  лучина,  и
пилить не надо. Его и возят, - объяснил Васюков. - А в этот лес не  ходят  -
запрещено!
   - Почему?
   -  Тут  немцы,  как  отступали,  оборону,  должно,  держать  думали.  Или
преследование задержать хотели. Словом, мин понаставили.
   - Поня-ятно...
   - Мусить*, и немного, но где и сколько - никто не знает. В день, как меня
назначили, мальчишки туда полезли. За трофеями. И двух у самого  края  -  на
куски! Мы по опушке сразу знаки расставили. Мол, проход запрещен, мины!  Так
что наши, шиловичские, в. этот лес - ни шагу! А с военными случай был.
   - С какими военными?
   - Тут связистки у нас с неделю стояли. Молоденькие,  веселые  -  известно
дело, на отдыхе. А в лесу грибов, ягод  полно.  И  вот  пошли  двое,  да  не
вернулись...
   - Давно это?
   - Дней десять уже. Стали искать их - метров за триста  от  опушки  нашли,
вот  там.  -  Васюков  взглядом  указал  на  стену,  где  висел  автомат.  -
Снасиловали их и убили. Обмундирование забрали и документы.
   - Кто же убил?
   - А кто знает... После приехали энкэвэдэ с Лиды.  Пограничники.  На  трех
машинах, с собаками. Осматривали лес, перестрелка была - будто нашли кого-то
и побили. Опять же, говорят, кто-то на мине подорвался. Но  точно  не  знаю:
проческу, значит, от нас начали, а больше не приходили. Должно, так лесом на
Каменку и вышли.
   - Это было, говорите, с неделю назад. А вот в последние  дни,  вчера  или
позавчера, вы здесь незнакомых людей не  встречали?..  Военнослужащих...  не
видели? Я почему спрашиваю, - пояснил капитан, - кроме меня, посланы еще три
группы квартирьеров. Так если мы для постоя одни и те же деревни  присмотрим
или хутора, ерунда ведь получится.
   - Понятно... Нет, насчет квартир последние дни не обращались... А  видеть
двух командиров вчера видел. Мусить, и с вашей части, -  неуверенно  заметил
Васюков. - Но ко мне они не приходили.
   - А где вы их видели, в деревне?
   -    Нет.    Я    вчера    тут    спор     улаживал.     Тесинского     и
Се---------------------------------------*  Мусить  -  должно,  должно  быть
(польск.). В  Западной  Белоруссии  употреблялось  и  в  значении  -  может,
возможно.  машко. Из-за межи разодрались. Пошли, значит,  на  поле,  вот
сюда. - Васюков рукой показал за спину. - Обмерили все, столб зарыли. Ну,  и
после дела, как водится, хлеб-соль:
   бимбера бутылку распили. Сидим у копешек, закусываем.  И  вижу,  от  леса
идут двое. Командиры. Мусить, и с вашей части.
   - Когда это было, в котором часу?
   - Вечером. Перед заходом. Часов в восемь, должно...
   - А какие они из себя? Как выглядят?
   - Обыкновенно. Один постарше вроде и поплотнее. Он, впереди шел. А другой
- худой, моложе, видать, этот подлиньше.
   - Тот,  что  постарше,  смуглый  такой,  носастый?!  Это  же  Лещенко!  -
обрадованно сказал  Алехин,  называя  первую  пришедшую  на  ум  фамилию.  -
Капитан! В хромовых сапогах и в кителе. У  него  еще  фуражка  с  матерчатым
козырьком.
   - Там метров двести, ежли не больше. Разве звание разберешь? Но только  в
пилотках они оба и в гимнастерках. Это точно.
   - Может, Ткачев и Журба? - словно размышляя вслух, проговорил  Алехин.  -
Они что же, из леса вышли? А вещи у них с собой какие-нибудь были?
   - Когда я увидел, они шли от леса. А были они там или нет -  не  знаю.  И
вещей не видел. У одного, должно, плащ-палатка в руке, а у другого...  вроде
совсем ничего.. - А эти, Тесинский и Семашко, их видели?  Может,  они  лучше
разглядели?
   - Нет. У меня глаз дальний. Ежли я не увидел,  а  те-то  и  подавно.  Это
точно.
   Они поговорили еще минут  десять;  Алехин  понемногу  уяснил  большинство
интересовавших его вопросов и соображал: ехать ли отсюда прямо в Каменку или
заглянуть по дороге на хутора, расположенные вдоль леса.
   Васюков, под конец разговорясь, доверительно рассказал о знакомом мужике,
имеющем "аппарат", и, озорновато улыбаясь, предложил:
   - Ежли придется вам здесь стоять - съездим к  нему  обязательно!  У  него
первачок - дух прихватывает!
   У  Алехина,   к   самогону   весьма   равнодушного,   лицо   приняло   то
радостно-оживленное выражение, какое появляется у  любителей  алкоголя,  как
только запахнет выпивкой. Сдерживаясь, чтобы не переиграть, он опустил глаза
и согласно сказал:
   - Уж если стоять здесь будем - сообразим. Непременно!
   Он поднялся, чтобы уходить, - в это мгновение груда  тряпья  на  печи
зашевелилась. Посмотрев недоуменно, Алехин насторожился. Васюков  с  помощью
костылей подскочил к печке, потянулся  как  мог  и,  сунув  руку  в  тряпье,
вытащил оттуда и быстро поставил на пол мальчонку примерно двух с  половиной
лет, беловолосого, в стираной-перестираной рубашонке.
   - Сынишка, - пояснил он.
   Выглядывая из-за ноги отца и потирая кулачком ясные голубоватые глазенки,
ребенок  несколько  секунд  рассматривал  незнакомого   военного   и   вдруг
улыбнулся.
   - Как тебя зовут? - ласково и весело спросил Алехин.
   - Палтизан! - бойко ответил малыш.
   Васюков, улыбаясь, переступил в сторону. И только тут Алехин заметил, что
у мальчика  нет  левой  руки:  из  короткого  рукава  рубашонки  выглядывала
необычно маленькая багровая культя.
   Алехин был несентиментален и за войну перевидел  всякое.  И  все  же  ему
сделалось не по себе при виде этого крошечного калеки, с  такой  подкупающей
улыбкой смотревшего ему в глаза. И, не удержавшись, он проговорил:
   - Как же это, а?
   - В отряде был. В Налибоках зажали нас - осколком мины задело, - вздохнул
Васюков. - Ну, умываться! - велел он сынишке.
   Мальчуган проворно шмыгнул за перегородку.
   - А жена где? - поинтересовался Алехин.
   - Ушла. - Переставив костыли,  Васюков  повернулся  спиной  к  Алехину  и
шагнул за перегородку. - В город сбежала. С фершалом...
   Опираясь на костыль и наклонясь, он лил воду из кружки, а малыш, стоя над
оббитым эмалированным тазиком, старательно и торопясь  тер  чумазую  мордаху
ладошкой.
   Алехин в душе выругал себя - о жене  спрашивать  не  следовало.  Ответив,
Васюков замолчал, замкнулся, и лицо у него стало угрюмое.
   Умывшись, мальчик  поспешно  утерся  тем  самым  полотенцем,  каким  отец
вытирал скамью  для  Алехина,  и  проворно  натянул  маленькие,  запачканные
зеленью трусики.
   Его отец тем временем молча и не глядя на Алехина отрезал краюшку  хлеба,
сунул ее в цепкую ручонку сына и, сняв со стены  автомат,  повесил  себе  на
грудь.
   Алехин вышел первым и уже ступал по росистой траве, когда, услышав  сзади
сдавленный стон, стремительно обернулся.  Васюков,  стиснув  зубы  и  закрыв
глаза, стоял, прислонясь к косяку двери. Бисеринки пота  проступили  на  его
нездорово-бледном лице. Ребенок, справлявший у самого  порога  малую  нужду,
замер и, задрав головку, ис пуганно, не по-детски  озабоченными  глазами
смотрел на отца.
   - Что с вами? - бросился к Васюкову Алехин.
   - Ничего... - приоткрыв глаза, прошептал Васюков. - Рана...  открылась...
Уж третий день... Должно, кость наружу выходит... Мозжит, мочи  нет.  А  тут
задел костылем - аж в глазах потемнело...
   - Вам необходимо в госпиталь! - с решимостью  заявил  Алехин,  соображая,
как это лучше устроить. - Насчет машины я позабочусь, вас сегодня же отвезут
в Лиду!
   - Нет, нельзя, - покачал головой Васюков и,  зажав  костыль  под  мышкой,
поправил автомат.
   - Вы что, за ребенка боитесь - оставить не с кем?
   - Нет... А в госпиталь не могу! - Морщась  от  боли,  Васюков  переставил
костыли и двинулся, выбрасывая вперед ногу и подпрыгивая на каждом  шагу.  -
Сельсовет оставить нельзя.
   - Почему? - Алехин, проворно открыв калитку, пропустил Васюкова вперед. -
У вас заместитель есть?
   - В армию забрали... Никого нет... Секретарь -  девчонка.  Несмышленая...
Никак нельзя. Понимаете - не могу!  -  Опираясь  на  костыли,  Васюков  стал
посреди  улицы  и,  оглянувшись,  вполголоса  сказал:  -  Банды  объявились.
Третьего дня пришли  в  Соломенцы  человек  сорок.  Председателя  сельсовета
убили, и дочь, и жену. А печать забрали...
   О бандах Алехин знал, но о случае в Соломенцах не слышал. А  деревня  эта
была неподалеку, и Алехин подумал, что в лесу,  где  будут  вестись  поиски,
можно напороться не только на мины или на мелкую группу, но  и  на  банду  -
запросто.
   - Как же мне в госпиталь? - продолжал Васюков. - Да я здесь как на посту!
Один-одинешенек - и печать передать некому. За мной вся всска смотрит.  Лягу
в госпиталь, а подумают: струсил,  сбежал!  Не-ет!  Не  могу...  Я  здесь  -
советская власть, понимаете?
   - Понимаю. Я только думаю: ну а в случае чего - что вы сможете?
   - Все! - убежденно сказал Васюков, и лицо его сделалось злым. - Партейный
я - живым не дамся!
   Их нагнали две женщины, босые, в  платочках,  и,  сказав  обычное:  "День
добрый", пошли в стороне, несколько  поотстав,  -  очевидно,  им  нужен  был
председатель, но говорить с  ним  при  Алехине  они  не  хотели  или  же  не
решались.
   Близ  проулка  Алехин  простился  с  Васюковым,  причем   тот   попытался
улыбнуться и тихонько, вроде виновато или огорченно сказал:
   - И какой же я председатель:  образования  -  три  класса.  А  никуда  не
денешься - другого нету!
   Отойдя шагов