я жизнь,  да,  поверь,  это  было
так: люди двигались, события шли своим чередом. Вот моя дорогая
мать,   почти  позабытая  мною,  тут  же  и  отец,  как  всегда
непреклонный и  суровый,  наши  слуги,  детская,  все  знакомые
домашние  предметы.  Затем  входная  дверь  и шумные улицы, где
сновали туда и сюда экипажи. Я смотрел, и изумлялся, и снова  с
недоумением заглядывал в лицо женщины, и переворачивал страницы
книги,  перескакивая  с  одной  на  другую,  и  не  мог вдоволь
насмотреться; наконец я увидел самого себя в тот момент,  когда
топтался  в нерешительности перед зеленой дверью в белой стене.
И снова я испытал душевную борьбу и страх.
     - А дальше! - воскликнул я и хотел  перевернуть  страницу,
но  строгая  женщина  остановила  меня  своей спокойной рукой.-
Дальше! - настаивал я, осторожно отодвигая ее руку  и  стараясь
изо  всех  своих слабых сил освободиться от ее пальцев. И когда
она уступила и страница перевернулась, женщина тихо, как  тень,
склонилась надо мной и поцеловала меня в лоб.
     Но  на  этой  странице не оказалось ни волшебного сада, ни
пантер, ни девушки, что вела меня за руку,  ни  товарищей  игр,
так  неохотно  меня отпустивших. Я увидел длинную серую улицу в
Восточном Кенсингтоне в  унылый  вечерний  час,  когда  еще  не
зажигают  фонарей.  И  я  там был - маленькая жалкая фигурка: я
горько плакал, слезы так и катились из глаз, как ни старался  я
сдержаться.  Плакал я потому, что не мог вернуться к моим милым
товарищам по играм, которые меня тогда  звали:  "Возвращайся  к
нам!  Возвращайся  скорей!"  Там  я  и  стоял.  Это уже была не
страница книги, а жестокая действительность. То волшебное место
и державшая меня за руку задумчивая мать,  у  колен  которой  я
стоял, внезапно исчезли, но куда?
     Уоллес  снова  замолк и некоторое время пристально смотрел
на пламя, ярко пылавшее в камине.
     - О, как мучительно было возвращение! - прошептал он.
     - Ну, а дальше? - сказал я, помолчав минутудругую.
     - Я был маленьким, жалким созданием! И  снова  вернулся  в
этот  безрадостный  мир!  Когда я до конца осознал, что со мною
произошло, безудержное  отчаяние  охватило  меня.  До  сих  пор
помню,  какой  я  испытал  стыд,  когда рыдал на глазах у всех,
помню и позорное возвращение домой.
     Я вижу добродушного старого джентльмена в  золотых  очках,
который   остановился   и  сказал,  предварительно  ткнув  меня
зонтиком: "Бедный мальчонка, верно, ты заблудился?"  Это  я-то,
лондонский  мальчик пяти с лишним лет! К тому же старик вздумал
привести молодого любезного  полисмена,  вокруг  нас  собралась
толпа,  и  меня  отвели  домой.  Смущенный и испуганный, громко
всхлипывая, я вернулся из своего зачарованного сада в отцовский
дом.
     Таков был,  насколько  я  припоминаю,  этот  сад,  видение
которого  преследует  меня  всю жизнь. Разумеется, я не в силах
передать словами  все  обаяние  этого  призрачного,  словно  бы
нереального  мира,  такого  непохожего  на привычную, обыденную
жизнь, но все же... это так и  было.  Если  это  был  сон,  то,
конечно,  самый  необычайный,  сон  среди  белого  дня... М-да!
Разумеется, за этим последовал суровый  допрос,-  мне  пришлось
отчитываться перед тетушкой, отцом, няней, гувернанткой.
     Я  попытался рассказать им обо всем происшедшем, но отец в
первый раз в жизни побил меня за ложь. Когда же потом я вздумал
поведать об этом тетке, она, в свою очередь, наказала  меня  за
злостное  упрямство.  Затем  мне  настрого  запретили  об  этом
говорить, а другим слушать, если я вздумаю  рассказывать.  Даже
мои  книги  сказок  на время отняли у меня под предлогом, что у
меня было слишком развито воображение.  Да,  это  сделали!  Мой
отец  принадлежал  к  старой  школе...  И  все  пережитое вновь
всплыло у меня в  сознании.  Я  шептал  об  этом  ночью  мокрой
подушке  и  ощущал  у  себя на губах соленый вкус своих детских
слез.
     К своим обычным  не  очень  пылким  молитвам  я  неизменно
присоединял  горячую  мольбу: "Боже, сделай так, чтобы я увидел
во сне мой сад! О, верни меня в мой сад. Верни меня в мой сад!"
Как часто мне снился этот сад во сне!
     Быть  может,  я  что-нибудь  прибавил  в  своем  рассказе,
возможно, кое-что изменил, право, не знаю.
     Это,   видишь   ли,  попытка  связать  воедино  отрывочные
воспоминания  и  воскресить   волнующее   переживание   раннего
детства.  Между  ним и воспоминаниями моего отрочества пролегла
бездна.  Настало   время,   когда   мне   казалось   совершенно
невозможным  сказать  кому-нибудь  хоть  слово об этом чудесном
мимолетном видении.
     - А ты когда-нибудь пытался найти этот сад? - спросил я.
     - Нет,- отвечал Уоллес,- не помню, чтобы  в  годы  раннего
детства  я  хоть  раз  его  разыскивал.  Сейчас мне кажется это
странным, но, по  всей  вероятности,  после  того  злополучного
происшествия из боязни, как бы я снова не заблудился, за каждым
моим движением зорко следили.
     Я  снова стал искать свой сад, только гораздо позже, когда
уже познакомился с тобой. Но, думается,  был  и  такой  период,
хотя  это мне кажется сейчас невероятным, когда я начисто забыл
о своем саде. Думается, в то время мне было восемь-девять  лет.
Ты меня помнишь мальчиком в Сент-Ателстенском колледже?
     - Ну еще бы!
     - В  те  дни  я и виду не подавал, что лелею в душе тайную
мечту, не правда ли?

                             2

     Уоллес посмотрел на меня - лицо его осветилось улыбкой.
     - Ты  когда-нибудь  играл  со  мной   в   "северо-западный
проход"?.. Нет, в то время мы не были в дружбе с тобой.
     Это  была  такая  игра,  продолжал  он,  в  которую каждый
ребенок, наделенный живым воображением, готов играть целые  дни
напролет.   Требовалось  отыскать  "северо-западный  проход"  в
школу. Дорога туда была простая  и  хорошо  знакомая,  но  игра
состояла  в  том, чтобы найти какой-нибудь окольный путь. Нужно
было  выйти  из  дому  на  десять   минут   раньше,   завернуть
куда-нибудь  в  сторону  и  пробраться через незнакомые улицы к
своей цели. И вот однажды, заблудившись в каких-то закоулках по
другую сторону Кампден-хилла, я уже начал  подумывать,  что  на
этот  раз  проиграл  и  опоздаю в школу. Я направился наобум по
какой-то уличке, казавшейся тупиком, и внезапно нашел проход. У
меня  блеснула  надежда,  и  я  пустился  дальше.  "Обязательно
пройду",- сказал я себе. Я миновал ряд странно знакомых грязных
лавчонок  и вдруг очутился перед длинной белой стеной и золеной
дверью, ведущей в зачарованный сад.
     Я просто оторопел. Так, значит, этот  сад,  этот  чудесный
сад был не только сном?
     Он замолчал.
     - Мне думается, что мое вторичное переживание, связанное с
зеленой  дверью,  ясно показывает, какая огромная разница между
деятельной жизнью школьника и безграничным досугом ребенка.  Во
всяком  случае,  на  этот раз у меня и в помыслах не было сразу
туда войти. Видишь ли... в голове вертелась  лишь  одна  мысль:
поспать  вовремя  в  школу,-  ведь  я  оберегал  свою репутацию
примерного ученика. У меня,  вероятно,  тогда  явилось  желание
хотя бы приоткрыть эту дверь. Иначе и не могло быть... Но я так
боялся  опоздать  в  школу,  что  быстро  одолел это искушение.
Разумеется,  я  был  ужасно  заинтересован   этим   неожиданным
открытием и продолжал свой путь, все время думая о нем. Но меня
это не остановило. Я шел своей дорогой. Вынув из кармана часы и
обнаружив,   что  в  моем  распоряжении  еще  десять  минут,  я
прошмыгнул мимо стены и, спустившись быстро с холма, очутился в
знакомых местах. Я добрался до  школы,  запыхавшись  и  весь  в
поту,  но  зато  вовремя.  Помню, как повесил пальто и шляпу...
Подумай, я мог пройти мимо сада, даже не заглянув  в  калитку?!
Странно, а?
     Он задумчиво посмотрел на меня.
     - Конечно,  в  то  время  я не подозревал, что этот сад не
всегда  можно  было   найти.   Ведь   у   школьников   довольно
ограниченное  воображение.  Наверное,  меня радовала мысль, что
сад где-то неподалеку и я знаю дорогу  к  нему.  Но  на  первым
плане  была школа, неудержимо влекущая меня. Мне думается, в то
утро я был рассеян, крайне невнимателен  и  все  время  силился
припомнить  удивительных  людей,  которых мне вскоре предстояло
встретить. Как это ни странно, я ничуть не  сомневался,  что  и
они  будут  рады  видеть  меня.  Да, в то утро этот сад, должно
быть, представлялся мне прелестным уголком, хорошим  прибежищем
для   отдыха   в   промежутках   между  напряженными  школьными
занятиями.
     Но в тот день я так и не пошел  туда.  На  следующий  день
было  что-то  вроде  праздника,  и, вероятно, я оставался дома.
Возможно также, что за проявленную мною  небрежность  мне  была
назначена  какая-нибудь  штрафная работа, и у меня не оказалось
времени пойти окольным путем. Право, не знаю. Знаю только,  что
в  ту  пору чудесный сад так занимал меня, что я уже не в силах
был хранить эту тайну про себя.
     Я поведал о ней одному мальчугану. Ну как же его  фамилия?
Он был похож на хорька... Мы еще звали его Пройда...
     - Гопкинс,- подсказал я.
     - Бот,   вот,   Гопкинс.   Мне   не   очень  хотелось  ему
рассказывать. Я чувствовал, что этого  не  следует  делать,  но
все-таки  в  конце  концов  рассказал. Возвращаясь из школы, мы
часть дороги шли с ним вместе. Он был страшный болтун,  и  если
бы мы не говорили о чудесном саде, то все равно тараторили бы о
чем-нибудь  другом,  а  мысль  о  саде так и вертелась у меня в
голове. Вот я и выболтал ему. Ну а он взял да выдал мою  тайну.
На  следующий  день,  во время перемены, меня обступило человек
шесть мальчишек постарше меня. Они подтрунивали надо мной, и  в
то  же  время  им  не  терпелось  еще  что-нибудь  разузнать  о
заколдованном саде. Среди  них  был  этот  верзила  Фоусет.  Ты
помнишь  его? И Карнеби и Морли Рейнольдс. Ты случайно не был с
ними? Впрочем, нет, я бы запомнил, будь ты в их числе...
     Удивительное создание - ребенок! Я сознавал, что  поступаю
нехорошо,  я был сам себе противен, и в то же время мне льстило
внимание этих больших парней. Помню, мне было особенно приятно,
когда  меня  похвалил  Кроушоу.  Ты  помнишь  сына  композитора
Кроушоу   -   Кроушоу-старшего?  Он  сказал,  что  ему  еще  не
приходилось слышать такой увлекательной лжи. Но вместе с тем  я
испытывал мучительный стыд, рассказывая о том, что считал своей
священной  тайной.  Это  животное  Фоусет  даже  позволил  себе
отпустить шутку по адресу девушки в зеленом.
     Уоллес невольно понизил голос, рассказывая о пережитом  им
позоре.
     - Я  сделал  вид, что не слышу,- продолжал он.- Неожиданно
Карнеби обозвал меня лгунишкой  и  принялся  спорить  со  мной,
когда  я заявил, что все это чистая правда. Я сказал, что знаю,
где находится эта зеленая дверь, и могу провести их всех туда -
какихнибудь  десять  минут  ходу.  Тут  Карнеби,   приняв   вид
оскорбленной добродетели, заявил, что я должен подтвердить свои
слова  на деле, а не то он меня хорошенько проучит. Скажи, тебе
никогда не выкручивал руку Карнеби? Если да, ты тогда  поймешь,
что  произошло  со мной. Я поклялся, что мой рассказ - истинная
правда.
     В то время в школе некому было защитить меня  от  Карнеби.
Правда,  Кроушоу  пропищал  что-то в мою защиту, но Карнеби был
хозяином положения.  Я  испугался,  взволновался,  уши  у  меня
разгорелись.  Я вел себя, как маленький глупый мальчишка, и под
конец.  вместо  того  чтобы  пойти  одному  на  поиски   своего
чудесного сада, я потащил за собой всю компанию. Я шел впереди,
веки  у меня пылали, глаза застилал туман, на душе было тяжело,
я сгорал  от  стыда,  а  за  мной  'шагали  шесть  насмешливых,
любопытных  и  угрожавших  мне  школьников...  Мы не увидели ни
белой стены, ни зеленой двери...
     - Ты хочешь сказать?..
     - Я хочу сказать, что мне не удалось найти  стены.  я  так
хотел  ее  разыскать,  но  никак не мог. И позже, когда я ходил
один, мне также не удавалось ее найти. В то время я  так  и  не
разыскал  белой  стены и зеленой двери. Теперь мне кажется, что
все школьные годы я только и делал, что искал зеленую  дверь  в
белой стене, но ни разу не увидел ее, веришь, ни единого разу.
     - Ну, а как обошлись с тобой после этого товарищи?
     - Зверски!..  Карнеби  учинил  надо мной лютую расправу за
явную ложь.
     Помню, как я пробрался домой и, стараясь,  чтобы  домашние
не  заметили, что у меня заплаканные глаза, тихонько поднялся к
себе наверх. Я уснул весь в слезах. Но я плакал не от обиды,  я
плакал  о потерянном саде, где мечтал провести чудесные вечера.
Я  плакал  о  нежных,  ласковых  женщинах  и   ожидавших   меня
товарищах,  об  игре,  которой  я снова надеялся выучиться,- об
этой чудесной позабытой игре...
     Я был уверен, что если бы тогда  не  рассказал...  Трудное
время  наступило для меня, бывало, по ночам я лил слезы, а днем
витал в облаках.
     Добрых два семестра я нерадиво относился к своим  занятиям
и  получал  плохие  отметки.  Ты  помнишь?  Конечно,  ты не мог
забыть. Ты перегнал меня по математике, и  это  заставило  меня
снова взяться за зубрежку.

                             3

     Несколько  минут  мой  друг молча смотрел на красное пламя
камина, потом опять заговорил:
     - Я  вновь  увидел  зеленую  дверь,  когда  мне  было  уже
семнадцать  лет.  Она  внезапно  появилась передо мной в третий
раз, когда я ехал в Падингтон на конкурсный экзамен,  собираясь
поступить   в  Оксфордский  университет.  Это  было  мимолетное
видение. Я сидел в кебе, наклонившись над дверцами  экипажа,  и
курил папиросу, считая себя, без сомнения, безупречным светским
джентльменом.  И  вдруг  передо мной возникла стена, дверь, и в
душе всплыли столь дорогие мне незабываемые впечатления.
     Мы с грохотом прокатили мимо. Я был слишком изумлен, чтобы
сразу  остановить  экипаж.  Мы  проехали  довольно   далеко   и
завернули  за угол. Затем был момент странного раздвоения воли.
Я постучал в стенку кеба и опустил руку в карман, вынимая часы.
     - Да, сэр? - сказал любезно кучер.
     - Э-э, послушайте! - воскликнул я.- Впрочем, нет,  ничего!
Я ошибся! Я тороплюсь! Поезжайте! Мы проехали дальше...
     Я  прошел  по  конкурсу.  В  тот же день вечером я сидел у
камина у себя наверху, в своем маленьком  кабинете,  и  похвала
отца,  столь  редкая  похвала,  и  разумные  его советы все еще
звучали у меня в ушах. Я курил свою  любимую  трубку,  огромную
трубку,  неизбежную  в  юности,  и раздумывал о двери в длинной
белой стене.
     "Если бы я остановил извозчика,- размышлял я,- то не  сдал
бы экзамена, не был бы принят в Оксфорд и наверняка испортил бы
предстоящую  мне  карьеру".  Я  стал лучше разбираться в жизни.
Этот случай заставил меня глубоко призадуматься, но все же я не
сомневался, что будущая моя карьера стоила такой жертвы.
     Дорогие  друзья  и  пронизанный  лучезарным   светом   сад
казались  мне  чарующими  и  прекрасными,  но странно далекими.
Теперь  я  собирался  покорить  весь   мир,   и   передо   мной
распахнулась другая дверь - дверь моей карьеры.
     Он снова повернулся к камину и стал пристально смотреть на
огонь;  на  миг  багровые отсветы пламени озарили его лицо, и я
прочел в его глазах выражение какой-то  упрямой  решимости,  но
оно тут же исчезло.
     - Да,-  произнес  он,  вздохнув.-  Я  безраздельно отдался
своей карьере. Работал я много и упорно, во в  своих  мечтаниях
неизменно  возвращался  к  зачарованному  саду.  С  тех пор мне
пришлось четыре раза мельком  увидеть  дверь  этого  сада.  Да,
четыре  раза.  В  эти  годы  мир  стал  для  меня  таким ярким,
интересным и значительным,  столько  открывалось  возможностей,
что  воспоминание о саде померкло, отодвинулось куда-то далеко,
потеряло надо мной власть и обаяние.
     Кому придет в голову ласкать пантер по дороге  на  званный
обед,  где  предстоит  встретиться  с  хорошенькими женщинами и
знаменитостями?
     Когда я переехал из  Оксфорда  в  Лондон,  я  был  юношей,
подающим  большие  надежды,  и  кое-что  уже  успел  совершить.
Кое-что... Однако были и разочарования...
     Дважды я был влюблен, но не буду останавливаться на  этом.
Расскажу  только,  что однажды, направляясь к той, которая, как
мне было известно, сомневалась, посмею ли я  к  ней  прийти,  я
наугад  пошел по кратчайшей дороге и очутился в глухом переулке
близ Эрлс-Корт. Там я вдруг наткнулся на белую стену и знакомую
зеленую дверь.
     "Как странно,- сказал я себе,- а ведь  я  думал,  что  это
где-то  в  Кэмпден-хилле. Это заколдованное место так же трудно
найти, как сосчитать камни Стонхенджа".
     И я прошел мимо, так  как  настойчиво  стремился  к  своей
цели. Дверь не манила меня в тот день.
     Правда,  был  момент,  когда  меня  потянуло  открыть  эту
дверь,- ведь для этого пришлось  бы  сделать  каких-нибудь  три
шага   в  сторону.  В  глубине  души  я  был  уверен,  что  она
распахнется для меня, но тут я подумал, что ведь это может меня
задержать, я опоздаю на свидание,  а  ведь  дело  идет  о  моем
самолюбии. Позднее я пожалел о том, что так торопился, ведь мог
же я хотя бы заглянуть в дверь и помахать рукой своим пантерам.
Но  в  то  время  я  уже приобрел житейскую мудрость и перестал
гоняться за недостижимым видением. Да, но все же  тогда  я  был
очень огорчен...
     Потом  последовали  годы  упорного труда, и о двери я и не
помышлял. И лишь  недавно  я  снова  вспомнил  о  ней,  и  мною
овладело  непонятное  чувство:  казалось,  весь  мир  заволокла
какая-то тонкая пелена. Я думал о том, что больше уж никогда не
увижу эту дверь, и меня томила горькая тоска. Возможно,  я  был
слегка переутомлен, а может быть, уже сказывается возраст: ведь
мне  скоро  сорок.  Право,  не  знаю.  Но вот с некоторых пор я
утратил   жизнерадостность,   которая   помогает   бороться   и
преодолевать  все  препятствия.  И  это теперь, когда назревают
важные  политические  события  и  надо  энергично  действовать.
Чудно,  не правда ли? Я начинаю уставать от жизни, и все земные
радости, какие выпадают мне на долю, кажутся мне ничтожными.
     С некоторых пор  я  снова  испытываю  мучительное  желание
увидеть сад. Да... я видел его еще три раза.
     - Как, сад?
     - Нет, дверь. И не вошел.
     Уоллес наклонился ко мне через стол, и, когда он заговорил
снова, в его голосе звучала неизбывная тоска.
     - Трижды  мне представлялась такая возможность. Понимаешь,
трижды! Я  давал  клятву,  что,  если  когда-нибудь  эта  дверь
окажется предо мной, я войду в нее. Убегу от всей этой духоты и
пыли,  от  этой  блестящей мишуры, от этой бессмысленной суеты.
Убегу и больше никогда не вернусь. На этот раз я уже непременно
останусь там. Я давал клятву, а когда дверь оказывалась  передо
мной, не входил.
     Три раза в течение одного года я проходил мимо этой двери,
но так и не вошел в нее. Три раза за этот последний год.
     Первый  раз  это  случилось  в  тот вечер, когда произошел
резкий раскол при обсуждении закона о выкупе арендных земель  и
правительство  удержалось  у  власти  большинством  всего  трех
голосов. Ты помнишь? Никто из наших и, вероятно, большинство из
оппозиции не ожидали, что вопрос будет решаться в тот вечер.  И
мнения раскололись, подобно яичной скорлупе.
     В  тот  вечер  мы  с  Хотчкинсом обедали у его двоюродного
брата в  Бретфорде.  Оба  мы  были  без  дам.  Нас  вызвали  по
телефону,  мы  тотчас  же  помчались  в машине его брата и едва
поспели к сроку. По пути мы проехали мимо моей двери  в  стене,
она  казалась  совсем  призрачной  в  лунном сиянии. Фары нашей
машины бросали на нее яркие желтые блики,- несомненно, это была
она! "Бог мой!"  -  воскликнул  я.  "Что  случилось?"-  спросил
Хотчкинс. "Ничего!" - ответил я.
     Момент был упущен.
     - Я  принес  большую  жертву,- сказал я организатору нашей
партии, войдя в здание парламента.
     - Так и надо! - бросил он на бегу.
     Н