конец  комнаты  и
взял одну из нескольких запечатанных пробирок. - Вот это -  живая  бацилла.
Это - культура живой бактерии... - Он  запнулся.  -  Так  сказать,  холера,
загнанная в бутылку.
     На  бледном  лице  посетителя   на   мгновение,   блеснуло   выражение
удовольствия.
     - Вы владеете смертоносным оружием, - проговорил он, впиваясь  глазами
в пробирку.
     На лице своего гостя бактериолог уловил выражение нездоровой  радости.
Этот человек только что пришел к нему с  рекомендательным  письмом  от  его
старого друга и заинтересовал бактериолога, который почувствовал, что он  и
его гость - люди совсем разного склада.  Прямые  черные  волосы  и  глубоко
посаженные серые глаза незнакомца, осунувшееся  лицо  и  нервные  движения,
жадный, острый интерес  к  бациллам  -  все  это  было  так  не  похоже  на
флегматичных,   рассудительных   ученых,   с   которыми   привык   общаться
бактериолог.  Перед  слушателем,  интересующимся,  очевидно,  прежде  всего
смертоносностью бактерий, естественно было показать дело с самой  эффектной
стороны.
     Задумавшись, бактериолог держал в руке пробирку.
     - Да, - проговорил он, - это - холера, посаженная за решетку. Разбейте
такую  вот  пробирку  над  источником,   питающим   городской   водопровод,
скомандуйте этим крошечным живым частичкам - таким крохотным, что их  можно
рассмотреть только  в  самый  мощный  микроскоп,  и  то  окрасив  препарат,
бактериям без  вкуса  и  запаха,  -  скомандуйте  им:  "Вперед!  Растите  И
размножайтесь, наполняйте цистерны!"  -  и  тогда  смерть,  таинственная  и
неуловимая, смерть быстрая и  ужасная,  смерть  мучительная  и  безобразная
обрушится на город и начнет рыскать повсюду, отыскивая себе  жертвы.  Здесь
она лишит жену мужа, там отнимет у матери ребенка, оторвет государственного
деятеля от его обязанностей, труженика - от его забот. Она будет  следовать
по путям водопроводных труб, проникая во все улицы, вылавливая и  наказывая
то в одном, то в другом дом тех, кто пьет сырую воду, она проникнет в  чаны
фабрикантов минеральной воды, проберется в салат, когда его будут  мыть,  и
притаится в мороженом. Она будет сидеть в кормушках животных и ждать, когда
ее  проглотят,  она  будет  подкарауливать  беспечных  ребятишек,   которым
захочется напиться из уличного фонтана. Она пропитает землю  и  появится  в
ручейках и колодцах, в тысяче самых неожиданных мест.  Только  пустите  эту
бациллу в водопровод, и, прежде чем мы поймаем и укротим ее, она  уничтожит
столицу!
     Бактериолог внезапно замолчал. Ему не раз указывали на его  страсть  к
риторике.
     - Ну, а здесь, видите ли, она совершенно безопасна. Человек с  бледным
лицом кивнул головой. Глаза его сверкали. Он откашлялся.
     - Эти негодяи-анархисты -  дураки,  -  сказал  он,  -  слепые  дураки:
бросать бомбы, когда есть такая штука! Мне кажется...
     В дверь тихонько постучали, скорее даже не постучали, а поцарапали  об
нее ногтем. Бактериолог открыл дверь.
     - На минуточку, милый, - прошептала его  жена.  Когда  он  вернулся  в
лабораторию, посетитель смотрел на часы.
     - Я и понятия не имел, что отнял у вас  целый  час,  -  сказал  он,  -
сейчас без двенадцати четыре, а мне нужно было уйти в половине  четвертого.
Но то, что вы мне показывали, было так интересно... Нет, право же, больше я
не могу остаться ни на минуту, в четыре у меня важное свидание!
     Рассыпаясь в благодарностях, он вышел из комнаты. Бактериолог проводил
его до дверей, а затем, задумавшись, вернулся по коридору в лабораторию. Он
хотел догадаться,  какой  национальности  его  посетитель.  Несомненно,  не
германец, но не похож и  на  представителя  латинских  народов.  Во  всяком
случае, в нем есть что-то патологическое, - про себя заметил бактериолог, -
как он уставился на эту культуру болезнетворных микробов! Внезапно  у  него
мелькнула тревожная мысль. Он повернулся  к  скамье  возле  паровой  ванны,
затем быстро подошел к письменному столу и стал  поспешно  шарить  в  своих
карманах, потом бросился к двери.
     - Может быть, я оставил ее на столе в передней, - пробормотал он.
     - Минни! - хриплым голосом закричал он из передней.
     - Да, милый? - отозвался голос из дальней комнаты.
     - Когда я только что  с  тобой  разговаривал,  милочка,  было  у  меня
что-нибудь в руках?
     Пауза.
     - Нет, милый, ничего не было, потому что я помню...
     - Синяя  бацилла  пропала!  -  воскликнул  бактериолог.  Он  опрометью
кинулся к двери и сбежал по ступеням на улицу.
     Услышав стук захлопнувшейся двери, Минни в тревоге  кинулась  к  окну.
Она увидела, как на улице какой-то худой человек усаживался в кеб. К  нему,
неистово размахивая руками, мчался  бактериолог  без  шляпы  и  в  домашних
туфлях. Одна туфля упала с ноги, но он не стал терять времени на то,  чтобы
поднять ее.
     - С ума сошел! - воскликнула Минни. - Вот что наделала  эта  противная
наука!
     Минни открыла окно и  хотела  позвать  мужа.  Худой  человек  внезапно
оглянулся и,  по-видимому,  тоже  подумал,  что  ученый  сошел  с  ума.  Он
торопливо  показал  кебмену  на  бактериолога  и  что-то  сказал.  Щелкнула
застежка кожаного фартука, просвистел бич, копыта застучали по мостовой,  и
в тот иге миг кеб и бактериолог, бросившийся за ним  следом,  понеслись  по
улице и исчезли за углом.
     С минуту Минни стояла, высунувшись из окна, потом вернулась в комнату.
Она была совершенно ошеломлена.
     "Конечно, муж чудак, - размышляла она, - но все-таки бегать по Лондону
в самый разгар сезона в одних носках!.."  Ей  пришла  в  голову  счастливая
мысль.  Она  быстро  надела  шляпку,  схватила  ботинки  мужа,  выбежала  в
переднюю, сняла с вешалки его летнее пальто, шляпу и выскочила на улицу. На
ее счастье, как раз мимо медленно проезжал кеб, и она его окликнула.
     - Везите меня прямо, потом сверните на Хейвлок-кресент и  постарайтесь
догнать джентльмена без шляпы и в бархатной куртке.
     - Бархатная куртка, мэм, и без шляпы? Очень хорошо, мэм!
     И кебмен стегнул лошадь с таким решительным видом,  точно  ему  каждый
день приходилось ездить по подобным адресам.
     Несколько  минут  спустя  кучка  кебменов  и  ротозеев,   как   всегда
собравшаяся у стоянки извозчиков на Хаверсток-хилле,  была  поражена  видом
бешено мчавшейся пегой лошаденки, запряженной в кеб.
     Все молчали, пока кеб не скрылся из виду, а затем  полный  джентльмен,
известный под кличкой Старого Болтуна, сказал:
     - Это Гарри Хикс. Что это с ним стряслось?
     - А кнутом-то как работает, зря не машет, - добавил мальчишка конюх.
     - Гляди-ка, - воскликнул Томми Байлс, - а вот  еще  один  сумасшедший,
разрази меня на этом месте, и впрямь еще один катит!
     -  Это  наш  Джордж,  -  отозвался  Старый  Болтун,  -  а   везет   он
сумасшедшего, это ты верно сказал; как бы он не вывалился из  кеба!  Не  за
Гарри ли Хиксом он гонится?
     Общество на извозчичьей стоянке все больше оживлялось. Кричали  хором:
"Наддай. Джордж!", "Вот так скачки!", "Ты его догонишь!", "Погоняй!"
     - Ишь, как чешет! - сказал мальчишка конюх.
     - Голова кругом идет, - воскликнул Старый Болтун,  -  ей-богу,  сейчас
сам помчусь! Глядите, еще один!  Никак  все  кебмены  в  Хэмпстеде  спятили
сегодня!
     - На этот раз - баба! - сказал мальчишка конюх.
     - За ним гонится, - добавил Старый Болтун, - чаще бывает наоборот;  он
за ней, а не она за ним.
     - Что у нее в руках?
     - Похоже, что шляпа.
     - Вот забава! Ставлю три против одного на старика Джорджа, - предложил
мальчишка конюх, - кто следующий?
     Минни  промчалась  мимо.  Ее  сопровождала  буря  оваций.  Ей  это  не
понравилось, но она сознавала, что исполняет свой долг, и неслась дальше по
Хаверсток-хиллу и Кэмдентаун-Хай-стрит, не  отрывая  глаз от  спины старого
Джорджа, непонятно почему увозившего от нее беглеца-мужа.
     Человек в первом кебе сидел, забившись в угол, скрестив на груди  руки
и крепко сжимая в  кулаке  пробирку  с  могучим  средством  разрушения.  Он
испытывал смешанное чувство страха и радостного возбуждения.  Больше  всего
он боялся, что его поймают, прежде чем он успеет осуществить свой  замысел,
однако в глубине его души был смутный, но еще  более  сильный  страх  перед
чудовищностью затеянного преступления. И все же радость пересиливала страх.
Ни один анархист еще не  додумался  до  того,  что  собирался  сделать  он.
Равашоль, Вайан и все эти знаменитые деятели, славе которых  он  завидовал,
бледнели и  казались  ничтожными  по  сравнению  с  ним.  Ему  надо  только
добраться до городской водокачки и разбить пробирку над баком. Как блестяще
он все подготовил, подделал рекомендательное письмо, проник в лабораторию и
так  блестяще  воспользовался  случаем!  Наконец-то  мир  услышит  о   нем!
Наконец-то всем этим людям, которые  над  ним  смеялись,  им  пренебрегали,
избегали его общества, придется считаться с ним.  Смерть,  смерть,  смерть!
Сколько унижений он вытерпел как человек, не заслуживающий  внимания.  Весь
мир был в заговоре, чтобы не дать ему подняться.  Теперь  он  покажет,  что
значит не замечать человека! Кажется, эта улица ему знакома.  Да,  конечно,
это улица Сент-Эндрю. А где же его преследователь?  Он  выглянул  из  кеба.
Между ним и бактериологом было не больше пятидесяти ярдов. Плохо!  Его  еще
могут  нагнать  И  остановить.  Он  нащупал  в  кармане  деньги  и   достал
полсоверена. Приподнявшись, он через окошечко в крыше сунул монету под  нос
кучеру.
     - Еще дам, - закричал он, - если сумеете удрать! Мгновенно деньги были
выхвачены у него из руки.
     - Ладно! - сказал кебмен.
     Окошечко захлопнулось, и бич опустился на блестящий  бок  лошади.  Кеб
дернуло, и анархист,  который  еще  не  успел  сесть,  ухватился  рукой  со
стеклянной пробиркой за фартук,  чтобы  не  упасть.  Он  почувствовал,  как
пробирка сломалась в его руке. Отбитая половинка звякнула о  дно  кеба.  Он
выругался, откинулся на  сиденье  и  мрачно  поглядел  на  капли  жидкости,
упавшие на фартук.
     Анархист содрогнулся.
     - Ну что ж, кажется, мне придется быть первым. Бр-р, но я  по  крайней
мере стану мучеником. Это уже кое-что! А все-таки ужасная  смерть.  Так  ли
она мучительна, как говорят?
     Тут у него мелькнула новая мысль. Он пошарил  у  себя  под  ногами.  В
отбитой части пробирки сохранилось немного  жидкости,  и  он  для  верности
выпил ее. Надо было действовать наверняка. Как бы то ни было, неудачи он не
потерпит!
     Потом он подумал, что теперь ему незачем удирать от  бактериолога.  На
Веллингтон-стрит он велел кучеру остановиться и вышел из кеба. На  подножке
он поскользнулся, голова у него слегка  кружилась.  Быстро  действует  этот
холерный яд! Он помахал кебмену, как бы устраняя его из  своего  бытия,  и,
скрестив руки на груди, остановился на тротуаре, поджидая  бактериолога.  В
его позе было что-то трагическое. Сознание  близкой  гибели  придавало  его
фигуре  некоторое  достоинство.  Он приветствовал  бактериолога  вызывающим
смехом:
     - Vive l'Anarchie [Да здравствует анархия!  (франц.)]!  Опоздали,  мой
друг! Я выпил ваш препарат. Холера спущена с цепи!
     Не выходя из кеба, бактериолог сквозь очки поглядел на него с  веселым
любопытством:
     - Выпили? Анархист? Теперь понятно!
     Он хотел было что-то добавить, но воздержался. В углах  рта  затаилась
усмешка. Он отбросил фартук, как будто хотел вылезти из кеба,  в  то  время
как анархист драматическим жестом махнул ему на прощанье рукой  и  пошел  к
мосту Ватерлоо, стараясь своим зараженным телом толкнуть  возможно  большее
число людей. Бактериолог с таким интересом смотрел ему вслед, что почти  не
выразил удивления, когда на тротуаре появилась Минни со  шляпой,  пальто  и
ботинками.
     - Очень мило, что ты принесла мои вещи, - рассеянно  заметил  он,  все
еще внимательно следя за удалявшейся фигурой анархиста.
     - Садись ко мне, - добавил он, не поворачивая головы.
     Минни теперь была совершенно убеждена, что ее муж сошел с  ума,  и  на
свою ответственность велела кучеру ехать домой.
     - Что? Надеть ботинки?  Разумеется,  милочка,  -  сказал  бактериолог,
когда кеб повернул и скрыл от него торжественную черную фигуру,  казавшуюся
на расстоянии совсем маленькой.
     Вдруг ему что-то показалось таким  смешным,  что  он  расхохотался,  а
потом заметил:
     - Это все-таки очень серьезное дело. Понимаешь,  этот  человек  пришел
сегодня ко мне, а он - анархист... не падай в обморок, а то я не смогу тебе
всего рассказать. Я не знал, что он анархист, хотел удивить его  и  показал
ему культуру этой новой бациллы, о  которой  я  тебе  говорил,  той  самой,
которая, я думаю, вызывает появление синих пятен у обезьян разных пород.  Я
свалял дурака и сказал ему, что это - бацилла азиатской холеры. Он  похитил
ее и убежал, чтобы отравить воду в  Лондоне,  и  он  действительно  мог  бы
наделать много неприятностей нашему цивилизованному городу. А теперь он сам
проглотил бациллу. Конечно, я не могу оказать наверное, что с ним случится,
но ты помнишь, как котенок и три щенка покрылись от нее синими  пятнами,  а
воробей стал ярко-голубым. Хуже всего то, что мне придется опять возиться и
тратить деньги, чтобы приготовить новый препарат.
     Что? Надеть пальто в такую жару! Зачем? Потому что мы можем  встретить
миссис Джеббер? Но, милочка моя, ведь миссис Джеббер не сквозняк. Чего ради
я стану в жару надевать пальто из-за миссис... А... ну, ладно!


1894



    Герберт Уэллс.
    Человек, который делал алмазы




(c) 1894, Wells, Herbert George "The Diamond Maker"
(c) перевод Н. Рахмановой
(c) 1979, изд. "Правда". Составление
[x] 03 Aug 2000, OCR & spellcheck: Denis Suhanov aka sadist


     Дела задержали меня на Чансери-лейн до девяти вечера. Начинала  болеть
голова, и у меня не было никакой охоты  развлекаться  или  опять  сесть  за
работу. Кусочек неба, едва видный  между  высокими  скалами  узкого  ущелья
улицы, возвещал о ясном вечере, и я  решил  пройтись  по  набережной,  дать
отдых глазам, освежить голову и полюбоваться  на  пестрые  речные  огоньки.
Вечер, бесспорно, самое лучшее время дня здесь, на набережной:  благодатная
темнота скрывает грязную воду, и всевозможные огни, какие только есть в наш
переходный век - красные, ослепительно  оранжевые,  желтые  газовые,  белые
электрические, - вкраплены в неясные силуэты зданий самых разных  оттенков,
от серого до темно-фиолетового. Сквозь арки моста Ватерлоо сотни светящихся
точек  отмечают  изгиб  набережной,  а  над  парапетом   подымаются   башни
Вестминстера - темно-серые на фоне звездного неба.  Неслышно  течет  черная
река,  и  только  изредка  легкая  рябь  колеблет  отражения  огней  на  ее
поверхности.
     - Теплый вечер, - сказал голос рядом со мной.
     Я повернул  голову  и  увидел  профиль  человека,  облокотившегося  на
парапет подле меня. Лицо у него было тонкое, можно даже  сказать  красивое,
хотя довольно изможденное и бледное. Поднятый и зашпиленный воротник пальто
указывал на место незнакомца в жизни не менее точно, чем мог  бы  указывать
мундир. Я почувствовал, что, если отвечу ему, мне придется заплатить за его
ночлег и завтрак.
     Я с любопытством посмотрел на него.  Окупит  ли  его  рассказ  деньги,
которые я на него затрачу, или это обыкновенный неудачник, неспособный даже
рассказать собственную  историю?  Глаза  и  лоб  выдавали  в  нем  человека
мыслящего. Нижняя губа слегка дрожала. И я решился заговорить.
     - Очень теплый, - ответил я, - но все же стоять здесь холодновато.
     -  Нет,  -  сказал  он,  продолжая  глядеть  на  воду,  -  здесь очень
приятно... именно сейчас.
     - Как хорошо, - продолжал он,  помолчав,  -  что  еще  можно  найти  в
Лондоне такое тихое место. Когда целый день тебя мучают дела, заботы о том,
как бы прожить, как выплатить долги и избежать опасностей, не  представляю,
что бы я стал делать, не будь таких умиротворяющих уголков.
     Он делал длинные паузы после каждого предложения.
     - Вероятно, вам знакомы житейские невзгоды,  иначе  вы  не  стояли  бы
здесь. Но вряд  ли у  вас такая  усталая  голова и  так  болят  ноги, как у
меня...   Да!  По  временам  я  сомневаюсь, стоит ли игра свеч? Мне хочется
все  бросить - имя, богатство, положение - и заняться каким-нибудь скромным
ремеслом.  Но  я знаю, что, как бы туго мне ни приходилось, если я откажусь
от  своих  честолюбивых  стремлений,  я  до  конца  моих  дней не перестану
раскаиваться.
     Он замолчал. Я глядел на него с  изумлением.  Я  никогда  не  встречал
человека в более  плачевном  состоянии.  Оборванный,  грязный,  небритый  и
нечесаный, он выглядел так, словно неделю провалялся в мусорном ящике.
     И он мне рассказывает об утомительных заботах крупного дельца! Я  чуть
не  рассмеялся.  Или  это  помешанный,  или  он  неудачно  издевается   над
собственной бедностью.
     - Если высокие цели и высокое положение, -  сказал  я,  -  имеют  свою
оборотную сторону - напряженный труд  и  постоянное  беспокойство,  то  они
приносят и вознаграждение:  влияние,  возможность  делать  добро,  помогать
слабым и бедным; наконец, удовлетворенное тщеславие - уже награда.
     Подшучивать   при   таких   обстоятельствах   было   бестактно.   Меня
подстрекнуло несоответствие между его наружностью и тем, что он говорил.  Я
не успел кончить, как мне уже стало совестно.
     Он обернул ко мне угрюмое, но совершенно спокойное лицо.
     - Я забылся. Разумеется, вы не можете меня понять, - сказал он.
     С минуту он присматривался ко мне.
     - Конечно, все это кажется нелепым. Даже если я вам расскажу,  вы  все
равно не поверите, так что я могу рассказывать, ничем не рискуя. А мне  так
приятно с кем-нибудь поделиться. У  меня  действительно  на  руках  крупное
дело, очень крупное. Но как раз сейчас начались затруднения.  Дело  в  том,
что я... изготовляю алмазы.
     - Вы, вероятно, сейчас без работы?
     - Мне надоело вечное недоверие,  -  нетерпеливо  сказал  он.  С  этими
словами он вдруг  расстегнул  свое  жалкое  пальто,  вытащил  из-за  пазухи
холщовый мешочек, висевший на шнурке у него на  шее,  и  вынул  из  мешочка
темный камень.
     - Интересно, можете ли вы определить, что это такое? - Он протянул мне
камень.
     Надо сказать,  что  приблизительно  год  назад  в  свободное  время  я
занимался  подготовкой  к  экзаменам  на  ученую   степень   в   лондонском
университете, так что у  меня  есть  некоторое  представление  о  физике  и
минералогии. Камень напоминал неотшлифованный темный алмаз, но был  слишком
велик, почти с ноготь большого пальца. Я взял его  и  увидел,  что  у  него
форма правильного октаэдра с гранями, характерными для  этого  драгоценного
минерала. Я вынул перочинный нож и поскреб  камень  -  безрезультатно.  Под
газовым фонарем я испытал камень: чиркнул им по  часовому  стеклу  и  легко
провел белую черту.  С  возрастающим  любопытством  я  посмотрел  на  моего
собеседника:
     - Действительно, очень похоже на алмаз.  Но  тогда  это  гигант  среди
алмазов. Откуда он у вас?
     - Я же вам говорю, что сам его сделал, - ответил  он.  -  Отдайте  его
мне.
     Он торопливо засунул камень обратно в мешочек и застегнул пальто.
     - Я продам вам его за сто фунтов, - вдруг прошептал он.
     Ко мне вернулись мои подозрения. В конце концов камень мог быть просто
корундом  -  веществом  почти  такой  же  твердости  -  и  лишь  по  чистой
случайности походить формой на алмаз. Если это алмаз, то как он очутился  у
этого человека и почему он предлагает продать камень всего за сто фунтов?
     Мы взглянули друг другу в глаза. В его взгляде выражалось  ожидание  -
нетерпеливое, но честное. В эту минуту я поверил, что он  пытается  продать
мне настоящий алмаз. Но я небогат, сто фунтов пробили бы заметную  брешь  в
моих финансах, да и какой человек в здравом уме станет покупать  алмаз  при