, - неизбежно губит начинающего писателя.  Эту  роковую  ошибку
совершил не один даровитый юнец, по  собственному  почину  или  по  совету
неразумных друзей пытавшийся "пролезть" в  общество  знаменитостей,  -  он
сберег свой желудок, но утратил репутацию.
   После того как вы расправились со своим желудком (это -  общее  условие
для успешной работы в литературе), вам предстоит  выбрать  меню,  наиболее
отвечающее вашим творческим планам. Здесь надо помнить, что  все  писатели
держат свою  кухню  в  тайне.  Стивенсон  сбежал  на  Самоа,  дабы  скрыть
тщательно  продуманную  систему  питания  и  уберечь  своих   поваров   от
возможного подкупа. Даже сэр  Уолтер  Безант,  а  он  очень  откровенен  с
начинающим литератором, не обмолвился ни словом о своей простой,  здоровой
и незатейливой пище. Сала утверждал, что  ел  все  подряд,  однако  скорее
всего он просто шутил. Наверное, у него было какое-нибудь главное блюдо, а
все остальное служило гарниром. Интересно, а чем питался Шекспир? Беконом?
Мистер Бэрри  выпустил  прелестную  и  весьма  поучительную  для  молодого
юмориста книгу о своей трубке и табаке, но почти ничего не сообщил в ней о
том, что он ест и пьет. Его рассуждения о трубке  повлияли  на  многих,  и
теперь каждый молодой  репортер-честолюбец  непременно  вытащит  на  людях
хорошо обкуренную трубочку с этаким диковинным чубуком, хоть его  и  мутит
от табака. Тот факт, что знаменитости столь ревниво оберегают тайну своего
питания - заметьте, они никогда не пускают интервьюера на кухню и не  дают
ему взглянуть на объедки, - разумеется, вынуждает  нас  прислушиваться  ко
всяким толкам и строить всевозможные  гипотезы.  Так,  мистер  Эндрю  Лэнг
ассоциируется  для  многих  с  лососем,  но  скорее  всего  это  -  чистое
заблуждение.  Пристрастие  к  лососине  отнюдь  не  способствует  развитию
таланта; лососина, как легко  убедиться,  -  кушанье  унылое  и  несытное,
способное скорее всего породить мировую скорбь мистера Хэлла Кейна.
   Мистер  Хэггард  -  и  тот  не   питался   одним   сырым   мясом.   Для
мелодраматичной и несколько грустной  истории,  право,  не  сыщешь  ничего
лучше простых булочек с коринкой, только надо есть их свежими да побольше.
Легкий юмористический стиль проще всего достигается с  помощью  содовой  и
сухих бисквитов, если за ними следует  черный  кофе.  Содовая  может  быть
ирландской или шотландской, на выбор. Дабы  научиться  писать  цветисто  и
вычурно, новичок должен ограничиться тушеными овощами и кипяченой водой  и
приобщиться к борьбе против алкоголя, табака, опиума и вивисекции, а также
стать защитником вегетарианства и феминизма.
   Тем, кто желает сотрудничать в  толстых  журналах,  рекомендуется  есть
вареную свинину с капустой, запивать ее бутылочным пивом и заедать яблоком
в тесте. Это самым действенным образом пресечет всякую склонность к  шутке
или   к   тому,   что   в   респектабельных   кругах   Англии    считается
двусмысленностью, и обеспечит  вам  полную  поддержку  серьезной  публики,
читающей эти издания. Как только вы почувствуете, что теряете сон и покой,
бросайте  писать.  С  другой  стороны,  для  того,  чтобы  сотрудничать  в
журналах, именуемых публикой "декадентскими", надо добрую неделю  питаться
лишь  воздушными  булочками,  изредка   позволяя   себе   выпить   чаю   у
какого-нибудь  литератора.  Все,  кто  вскормлен  на  ячменных   лепешках,
становятся мозговитыми. Подобная диета - если вы изредка  нарушаете  ее  и
наедаетесь  до  отвала  шоколадом  и  макаронами,   запивая   их   дешевым
шампанским, -  а  также  каждодневные  прогулки  от  Оксфорд-Серкус  через
Риджент-стрит, Пикадилли  и  Грин-парк  в  Вестминстер  и  обратно  должны
послужить хорошей основой для острой социальной сатиры.
   Откуда возникла самобытность мистера  Киплинга,  неизвестно.  А  многие
хотели бы знать. Возможно, он питался  чем-нибудь  найденным  в  джунглях,
какими-нибудь ягодами или еще чем. Один мой приятель провел с  этой  целью
серию опытов, но вместо отчета о них оставил завещание, да и то  не  успел
продиктовать до конца. (Это было не совсем обычное завещание: оно состояло
из одних проклятий, и в нем не упоминалось ни о какой собственности, кроме
его кишок.) Для детективных рассказов лучше всего  идет  холодный  крепкий
чай с черствыми бисквитами, тогда как для социального романа  автору  надо
есть побольше вареного риса с поджаренным хлебом и запивать их водой.
   Впрочем, почти все приведенные  здесь  рецепты  основаны  на  догадках.
Несомненно одно: каждый автор,  после  того,  как  пищеварение  его  будет
испорчено, должен сам подыскать себе наиболее подходящую диету,  а  именно
такую, которая особенно неприемлема для его желудка. Если вы не  добьетесь
нужного эффекта с помощью  обычной  пищи,  попробуйте  химикалии.  Кстати,
среди  новичков-литераторов   огромный   успех   имело   бы   какое-нибудь
"Писательское питание  Джэббера",  должным  образом  разрекламированное  и
снабженное  портретами  писателей  в  их  салонах  с  подписью:   "Питался
исключительно  продуктами  Джэббера",  -  а  также  врачебными  справками,
подтверждающими вредность этих продуктов, и хвалебными (и препарированными
разгромными) рецензиями на сочинения авторов, сидящих на пище Джэббера.  К
указанным продуктам неплохо было бы примешивать небольшую, но  действенную
дозу мышьяка.

   1898



    Герберт Уэллс.
    Игрок в крокет

   -----------------------------------------------------------------------
   Herbert Wells. The Croquet Player: A Story (1936). Пер. - С.Займовский.
   В кн.: "Герберт Уэллс. Собрание сочинений в 15 томах. Том 12".
   М., "Правда", 1964.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 13 March 2001
   -----------------------------------------------------------------------



1. КРОКЕТИСТ ПРЕДСТАВЛЯЕТСЯ ЧИТАТЕЛЮ

   Мне пришлось беседовать с двумя необычными субъектами, из-за которых я
утратил душевный покой. Едва ли будет преувеличением сказать, что они
заразили меня чрезвычайно странными и неприятными мыслями. Мне хочется
поделиться с вами тем, что я от них услышал, мне это нужно самому, чтобы
как-то разобраться в путанице своих переживаний. То, что они рассказали,
фантастично и несуразно, но если я изложу это на бумаге, у меня будет
легче на душе. Более того, мне хочется изложить все это связно, по порядку
- тогда, быть может, кто-нибудь из доброжелательных читателей сможет
убедить меня, что история, рассказанная мне этими двумя субъектами, -
сплошная выдумка.
   Это было нечто вроде истории о привидениях. Но история не совсем
обычная. Тут гораздо больше реалистических подробностей, поэтому она не
забывается и волнует несравненно больше, чем прочие россказни такого рода.
Это не сказка о каком-нибудь доме с привидениями, или о кладбище с
призраками, или о чем-нибудь столь же ничтожном. Привидение, о котором мне
рассказали, было куда страшнее: под его властью находилась целая округа;
началось со смутного беспокойства, которое сменилось страхом; мало-помалу
это ощущение становилось все сильней и неотвязней. Оно непрерывно росло. И
наконец перешло в сплошной, беспросветный ужас. Не по душе мне эти духи,
которые распространяются и хотят заполонить все вокруг, пусть даже это
одно воображение. Но, пожалуй, лучше мне начать сначала и рассказать все
по порядку, как я это слышал сам.
   Прежде всего несколько слов о себе. Конечно, я предпочел бы не говорить
о себе, но без этого вы вряд ли поймете мою роль. Я, пожалуй, один из
лучших крокетистов нашего времени и могу сказать это без ложной
скромности. Кроме того, я первоклассный стрелок из лука. Тем и другим
может быть лишь человек дисциплинированный и уравновешенный. Многие
считают меня - я это знаю - несколько смешным и изнеженным по той причине,
что моя любимая игра - крокет; это говорят у меня за спиной, а иногда и
прямо в глаза; и, должен сказать, бывали минуты, когда я сам готов был с
этим согласиться. Однако многие меня любят, все ласково называют меня
Джорджи, и в общем я себе нравлюсь. Каких только людей нет на свете, и я
не нахожу нужным прикидываться человеком обычным, когда в действительности
я не таков. В определенном смысле я, без сомнения, неженка; однако я умею
сохранять хладнокровие и присутствие духа во время игры, и деревянный шар
у меня похож на дрессированное животное. А на теннисном корте я привожу в
слепую ярость самых свирепых игроков. К тому же я не хуже любого
профессионала проделываю фокусы, требующие ловкости рук, известной
смелости и полного самообладания.
   В сущности говоря, многие спортивные знаменитости, рекордсмены,
азартные игроки и прочие гораздо больше мне сродни, чем они могли бы
подумать. В их притязаниях на мужественность немало лицемерия. В глубине
души они такие же смирные, ручные зверьки, как и я. Они прячутся от жизни.
Я допускаю, что хоккей больше сродни гладиаторским боям, чем мой
излюбленный спорт, что авиация и автомобилизм представляют больше
опасностей, а карточная игра больше волнует; но, по-моему, все эти виды
спорта так же далеки от действительности, как мой крокет. Ведь риск лежит
за пределами действительности. И эти люди, подобно мне, всю жизнь
занимаются делом безобидным и бесплодным.
   Нельзя не признать, что моя жизнь была исключительно бедна событиями. Я
родился слишком поздно, чтобы принять участие в мировой войне, и жил
спокойно, окруженный комфортом. Воспитывала меня тетка, сестра отца, мисс
Фробишер - та самая мисс Фробишер, активная участница всемирного женского
гуманистического движения, и лишь взрослым я понял, что воспитание мое
было - как это ни парадоксально звучит - в высшей степени банальным. Моя
жизнь состояла из запретов и ограничений. Меня приучили сохранять
спокойствие, быть учтивым и не выказывать своих чувств при всякого рода
неожиданностях. А главное - считаться только с тем, что общепризнано, и
соблюдать приличия.
   Тетка взяла меня к себе трехлетним ребенком, когда мои родители
разошлись, и с той поры уже не расставалась со мной. Эта женщина, надо
откровенно сказать, глубоко ненавидит и презирает все, что связано со
взаимоотношениями между мужчиной и женщиной; дурной поступок моих
родителей - газеты в ту пору печатали подробные отчеты о бракоразводных
процессах, - а также некоторые подробности этого дела до крайности ее
шокировали. Когда я поступил в школу в Гартоне, она поселилась поблизости,
чтобы я мог жить дома, так же поступила она и позже, когда я учился в
Кибле. Вероятно, у меня от природы были задатки неженки, и благодаря
такому воспитанию они развивались.
   У меня мягкие руки и слабая воля. Я предпочитаю избегать важных
решений. Тетушка никогда со мной не расставалась, она на каждом шагу
окружала меня безграничной материнской любовью, избаловала меня и не
приучила к самостоятельности. Впрочем, я не осуждаю ее и даже не слишком
об этом жалею. Такими уж мы созданы. Она была богата, всю жизнь могла
делать что хотела и помыкать другими, я благодаря ей чувствовал себя
обеспеченным и мог ни о чем не заботиться. До поры до времени нам жилось
легко. Подобно большинству знатных и богатых людей, мы принимали как
должное и свое привилегированное положение, и подобострастие слуг, и
всеобщую благосклонность. Вероятно, многие сотни тысяч людей, так же
обеспеченных материальными благами, как мы, принимают это как нечто само
собою разумеющееся.
   "Чем бы нам заняться? - спрашиваем мы. - Куда бы поехать?" Мы вольны
поступать, как нам нравится. Мы сливки человечества.
   У нас собственный дом на Аппер-Бимиш-стрит, в скромном местечке в
Хэмпшире, и мы частенько путешествуем. Моя тетушка, как известно многим,
женщина весьма темпераментная - конечно, отнюдь не в предосудительном
смысле, - и порой мы воспламеняемся энтузиазмом ко всемирному женскому
гуманистическому движению (я, впрочем, никогда толком не понимал, что это
за движение) и разъезжаем по всему земному шару, где только есть в
гостиницах номера с ванной, на чем тетка всегда настаивала, "устанавливая
контакты" до тех пор, пока у тетушки не произойдет каких-нибудь
неприятностей на почве выборов в комитет; после этого на год или на два мы
забываем о всемирном женском гуманистическом движении и гоняем шары по
крокетным площадкам в обществе чемпионов или же завоевываем почетные
значки искусной стрельбой из лука. Мы оба очень сильны в этом искусстве, и
художник Уилмердингс даже изобразил мою тетушку в образе Дианы. Но
особенно сильны мы в крокете. Мы, наверное, были бы чемпионами, если бы не
гнушались рекламы и вульгарности. Кроме того, мы неплохо играем в теннис,
а в гольф, пожалуй, похуже; но в теннисе теперь разбираются решительно
все, так что мы не любим, когда зрители смотрят на нашу игру; гольф же
дает возможность общаться с самыми разнообразными людьми. Иногда мы просто
отдыхаем. Недавно мы отдыхали в Ле Нупэ после крайне неприятного съезда
представительниц женского гуманистического движения в Чикаго. (Чем меньше
мы скажем об этих американских делегатках, тем лучше; но тетка моя вполне
им под стать.)
   Полагаю, что теперь вы получили достаточно ясное представление обо мне
и о моем образе жизни. В Ле Нупэ были две прекрасные площадки для гольфа,
и, кроме того, мы нашли отличного секретаря-стенографистку, которая вела
обширную корреспонденцию тетки, связанную с женским движением, а главное -
с процессом против миссис Глайко-Хэрриман, допустившей против нее
клеветнические выпады; утром секретарша стенографировала, днем
переписывала это на машинке, а после чая приносила письма для просмотра.
Там нашлось несколько довольно милых людей, с которыми приятно было
непринужденно поболтать. До завтрака, а иногда и после завтрака - крокет,
в восемь вечера - обед. В бридж мы играем только после обеда, это - наше
нерушимое правило.
   Таким образом, у меня оставалось немало свободного времени, пока тетка
писала свои письма, заносчивые и саркастические, как могло бы показаться
человеку, не знающему ее нрава; с утра я отправлялся на прогулку,
поднимался на гору, к источникам Пероны, где я пил воды не столько для
здоровья, сколько для развлечения, а потом сидел, предаваясь блаженной
праздности, на террасе отеля "Источник", стараясь заглушить чернильный
привкус лечебной воды различными прохладительными напитками. Моя тетушка -
убежденная трезвенница; но за последние годы я понял, что, если я стану в
таких делах следовать своим собственным вкусам, это будет и приятней и
полезней для нас обоих. Я хочу сказать, что тогда я делаюсь общительнее.
   Думаю, что я достаточно подробно рассказал о себе, и теперь, с вашего
разрешения, отступаю, так сказать, на задний план - или, вернее, удаляюсь
в тень, - чтобы познакомить вас с первым из двух чудаков, с которыми я
встретился на террасе отеля в Пероне.



2. СТРАХИ НА КАИНОВОМ БОЛОТЕ

   Я впервые увидел доктора Финчэттона на террасе, где, жуя булочку,
потягивал безобидный вермут с сельтерской водой. Доктор Финчэттон сидел
через столик от меня и яростно расправлялся с книгами, взятыми из местной
библиотеки. Он раскрывал их одну за другой, прочитывал несколько страниц,
потом, что-то сердито бормоча, швырял книгу наземь с пылкостью, которая
привела бы библиотекарей в отчаяние. Подняв голову, он встретил мой
укоризненный взгляд. Он посмотрел на меня, потом улыбнулся.
   - Десятки книг, - проговорил он, - сотни книг - и ни одной стоящей! Все
они никуда не годятся!
   В его негодовании было что-то комическое.
   - Зачем же вы их читаете? - спросил я. - Чтение засоряет память и
мешает думать.
   - Это как раз мне и нужно! Я приехал сюда для того, чтобы перестать
думать - и забыть. Да вот никак не могу! - В голосе его, чистом и звонком,
послышались гневные нотки. - Одни из этих книг скучны, другие раздражают.
А иные даже напоминают мне о том, что я стараюсь забыть!
   Перешагнув через груду отвергнутых томиков, он направился ко мне с
графином и бокалом и, не дожидаясь приглашения, сел за мой столик. Он
поглядел мне в глаза с приветливым и слегка насмешливым выражением. Я
знаю, что для тридцатитрехлетнего мужчины слишком похож на херувима, и
было совершенно ясно, что он обратил на это внимание.
   - А вы много думаете? - спросил он.
   - Порядочно. Почти каждый день отгадываю кроссворды в "Таймсе". Я часто
играю в шахматы, главным образом по почте. И неплохо играю в бридж.
   - Я не об этом. Думаете ли вы всерьез о том, что вас мучает и угнетает,
о том, что вы не можете объяснить?
   - Меня ничто не угнетает.
   - Вы интересуетесь духами и привидениями?
   - Не очень. Я не из тех, кто верит в духов, но не могу сказать, что я в
них не верю. Вы меня понимаете? Я их никогда не видел! Полагаю, что в
пользу спиритизма можно привести немало доводов, хотя в этой области
шарлатанства хоть отбавляй. Мне кажется, спиритам удалось доказать, что
существует бессмертие, и это хорошо. Моя тетушка, мисс Фробишер, такого же
мнения. Но столоверчение, спиритические сеансы и прочее - это, по-моему,
дело специалистов.
   - А что если бы вы обнаружили, что вас окружают духи?
   - Со мной такого не бывало.
   - Ну, а здесь ничто не вызывает в вас беспокойства?
   - Где? - спросил я.
   - Здесь, - повторил он и указал на спокойное море и мирный небосклон.
   - Да что же здесь может быть такого?
   - А все-таки?
   - Ничего не замечаю.
   - Завидую вашей невосприимчивости... или невозмутимости! - Он допил
бокал и потребовал еще пол-литра вина. То ли потому, что он не разбирался
в винах, то ли по особому пристрастию, он пил простое красное вино. -
Разве вы не чувствуете, что тут что-то есть? Какая-то опасность?
   - В жизни не видел ничего безмятежнее. На небе ни облачка.
   - А я бы этого не сказал... У меня были мучительные переживания. До сих
пор не могу успокоиться. Странное дело! Вы ничего не чувствуете. Может
быть, я стал так восприимчив после того, как это произошло...
   - А что, собственно, произошло?
   - Если хотите, я с удовольствием вам расскажу... Это, знаете ли, целая
история.
   - Пожалуйста, - сказал я.
   И он начал рассказывать. Сперва рассказ его был довольно бессвязен, но
потом дело пошло более гладко. Не то чтобы он хотел поделиться именно со
мной, просто ему нужен был слушатель, и он сам желал услышать, как это
прозвучит. Я почти не перебивал его.
   Может быть, я напрасно с ним разговорился. Я даже не знал, кто он
такой. Он не назвал себя, и мне пришлось спросить его имя. В нем было
что-то чудаковатое; я совершенно забыл, что большой дом, стоявший на
холме, высоко над городом, был лечебницей для душевнобольных -
психотерапевтическим институтом, как выражаются теперь, - и мне следовало
улизнуть под каким-нибудь предлогом, прежде чем он приступил к рассказу.
   Но в нем не было ничего подозрительного. Ни его манеры, ни внешность не
были странными. Казалось, он измучен бессонницей, под глазами темные
круги, но в остальном он ничем не отличался от других. На нем был самый
обычный серый костюм, цветная рубашка и скромный галстук. Галстук был
повязан несколько косо, но это пустяки. Многие мужчины не умеют повязывать
галстук как следует, хотя мне трудно представить себе, как могут они с
этим примириться. Повязать галстук правильно вовсе не трудно. Мой новый
знакомец был худощав и довольно красив; у него был, что называется,
чувственный рот, прикрытый короткими усиками. Он сидел, подавшись вперед и
упрятав скрещенные руки под грудь, как прячет кошка свои передние лапы.
Говорил он, пожалуй, слишком увлеченно, хотя и старался себя одергивать.
Так как до возвращения в Ле-Нупэ у меня оставался еще добрый час, я
предоставил ему говорить, не перебивая его.
   - Сначала, - говорил он, - я думал, что все дело в болотах.
   - В каких болотах?
   - В Каиновом болоте. Вы слышали о Каиновом болоте?
   В школе я был довольно силен в географии, но такого названия припомнить
не мог. Мне, однако, не хотелось сразу сознаться в своем невежестве.
Что-то казалось мне знакомым. "Болото" как будто давало какую-