жал пожелтевший лист бумаги.
   - Поди-ка посмотри, Эванс! - сказал он.
   Оба говорили тихо. Губы у них пересохли и шевелились с трудом.
   Тот, кого звали Эвансом, пошатываясь, прошел вперед  и  заглянул  через
плечо спутника.
   Бумага  представляла  собой  грубо  набросанную  карту.  Ее  много  раз
складывали, она  выцвела,  измялась,  была  порвана  по  сгибам,  так  что
приходилось соединять ее куски. На карте с  трудом  можно  было  различить
очертания бухты, нанесенные почти стершимся карандашом.
   - Вот риф, - сказал Эванс, - а здесь  лагуна.  -  Он  провел  по  карте
ногтем. - Вот эта кривая, извилистая линия - река, наконец-то напьемся!  А
звездочка обозначает место, которое нам нужно.
   - Видишь пунктирную линию? - сказал человек с картой. -  Она  прямая  и
идет от рифа к этим пальмам.  Звездочка  стоит  как  раз  там,  где  линия
перерезает реку. Когда войдем в лагуну, надо отметить это место.
   - Странно, - сказал Эванс, помолчав, -  для  чего  поставлены  вот  эти
значки? Похоже на план дома или чего-то такого, но никак не пойму,  почему
эти черточки показывают то одно направление, то другое. А на  каком  языке
тут написано?
   - По-китайски, - сказал человек с картой.
   - Ну, конечно, он же был китаец, - заметил Эванс.
   - Все они были китайцы, - сказал человек с картой.
   Оба сидели  несколько  минут  молча,  вглядываясь  в  берег,  а  челнок
медленно плыл вперед по течению. Потом Эванс взглянул на весло.
   - Твой черед грести, Хукер, - сказал он.
   Хукер, не торопясь, сложил карту, сунул ее в  карман,  затем  осторожно
обошел Эванса и принялся грести.  Движения  его  были  медленными,  как  у
обессилевшего человека.
   Эванс сидел, полузакрыв глаза, и  смотрел,  как  все  ближе  подступает
пенистая коралловая гряда. Солнце теперь  было  почти  в  зените,  и  небо
раскалилось, словно печь. Хотя они были  близко  от  сокровища,  Эванс  не
испытывал того возбуждения, которое предвкушал раньше. Напряженная  борьба
за карту, длительное ночное путешествие от материка в челноке  без  запаса
еды и питья совсем доконали его, как он выразился. Он старался  подбодрить
себя, старался думать о золотых слитках, о которых  говорили  китайцы,  но
мысленно все время видел перед собой пресную воду, журчащую реку и  ощущал
невыносимую сухость во рту и в горле. Уже слышались ритмичные удары волн о
рифы, лаская слух Эванса. Вода билась о борт челнока.  При  каждом  взмахе
весла с него падали капли. Эванс задремал.
   Он смутно  сознавал,  что  они  приближаются  к  острову,  но  к  этому
примешивались странные сновидения. Он снова переживал ту ночь, когда они с
Хукером случайно узнали тайну китайцев. Он видел деревья,  залитые  лунным
светом, небольшой костер и темные фигуры трех китайцев,  с  одной  стороны
посеребренные луной, а с другой освещенные пламенем костра. Он слышал, как
китайцы разговаривали между собой на ломаном английском языке, потому  что
все они были уроженцами разных провинций.  Хукер  первый  уловил  суть  их
разговора и посоветовал Эвансу прислушаться. Временами они ничего не могли
расслышать, а те  обрывки  разговора,  которые  доносились  до  них,  были
непонятны. Речь шла о каком-то испанском судне с Филиппин, севшем на мель,
и о его сокровищах, спрятанных до лучших времен. Людей с погибшего корабля
осталось мало: одни заболели и умерли, кого-то убили в ссоре, наконец, те,
кто уцелел, ушли в море на шлюпках, и о них ничего больше не было  слышно.
А потом Чанг Хи всего лишь год назад попал на остров и случайно  наткнулся
на слитки золота, пролежавшие там двести лет. Он бросил джонку, на которой
приехал, и один с огромным трудом закопал сокровище в новом  месте,  очень
надежном; он особенно подчеркивал надежность этого места, - очевидно,  тут
он  чего-то  не  договаривал.  Теперь  ему  нужны  были  помощники,  чтобы
вернуться на остров и извлечь сокровище. Затем в воздухе замелькала карта,
и голоса затихли. Недурная история для ушей двух бродяг-англичан без пенни
за душой! А затем Эванс увидел во сне, что он держит Чанг Хи за косу. Чего
там, жизнь китайца не так священна,  как  жизнь  европейца!  Теперь  перед
Эвансом возникло хитрое лицо китайца; сперва выражение его было яростным и
напряженным,  как  у  внезапно  потревоженной  змеи,   потом   оно   стало
испуганным, жалким и в то же время  полным  затаенного  коварства,  а  под
конец Чанг Хи непонятно и неожиданно усмехнулся. Потом стало очень  жутко,
как это иногда бывает во сне. Чанг Хи что-то  быстро  и  неясно  бормотал,
угрожая ему. Эванс видел груды золота, но Чанг Хи мешал ему  и  боролся  с
ним, отталкивая его от сокровища. Эванс схватил Чанг  Хи  за  косу;  какой
большой этот желтолицый и с какой силой он отбивался, усмехаясь... Чанг Хи
становился все больше и больше. Вдруг блестящие кучи золота превратились в
ревущую печь, а огромный дьявол, удивительно похожий  на  Чанг  Хи,  но  с
большим черным хвостом, стал совать раскаленные уголья  в  глотку  Эванса.
Они сильно обжигали. Другой дьявол выкрикивал его имя: "Эванс,  Эванс,  не
спи, болван!" Или это был голос Хукера?
   Эванс очнулся. Они были у самого входа в лагуну.
   - Здесь должны быть три пальмы, в одну линию с этими кустами, -  сказал
Хукер, - смотри-ка. Когда доплывем к зарослям, потом свернем  вон  к  тому
кусту и доберемся до места, как только войдем в речку.
   Перед ними было устье реки. Увидев реку, Эванс воспрянул духом.
   - Поторопись, друг, - воскликнул он, - а то, ей-богу,  напьюсь  морской
воды!
   Он сжал зубами руку и, не отрываясь, смотрел на серебряную полосу  воды
между скалами и зелеными зарослями.
   Потом он чуть не с яростью взглянул на Хукера.
   - Дай-ка мне весло, - проговорил он.
   Они достигли устья. Проплыв  немного  вверх,  Хукер  зачерпнул  горстью
воду, попробовал и выплюнул. Проехав  еще  немного,  он  снова  попробовал
воду.
   - Годится, - сказал он, и они стали жадно пить.
   - К черту! - внезапно воскликнул Эванс. - Так не напьешься!  -  Рискуя,
выпасть из челнока, он перегнулся через его борт и  начал  пить  прямо  из
реки.
   Наконец они напились, ввели челнок в небольшой приток реки и  собрались
вылезть на берег среди густых зарослей, спускавшихся к самой воде.
   - Нам придется продираться сквозь заросли к берегу  моря,  чтобы  найти
кустарник и от него прямо идти туда, куда нам нужно, - сказал Эванс.
   - Лучше проедем туда на лодке, - предложил Хукер.
   Они снова вывели челнок в реку и стали грести к  морю,  а  потом  вдоль
берега, туда, где рос кустарник. Здесь они  остановились,  втащили  легкий
челнок на берег и пошли к  лесу;  они  шли  до  тех  пор,  пока  лагуна  и
кустарник не оказались перед ними на одной линии. Эванс захватил  с  собой
из челнока туземную одноконечную кирку  с  полированным  камнем  на  конце
поперечины. Хукер нес весло.
   - Теперь прямо вон туда, - сказал он, - будем пробираться сквозь кусты,
пока не выйдем к реке. А там поищем!
   Они   пробивались   сквозь   густые   заросли   тростника,   гигантских
папоротников и молодых деревьев. Сначала идти было трудно, но скоро  стало
попадаться все больше высоких деревьев с открытыми полянками  между  ними.
Яркий свет солнца почти незаметно сменялся прохладной тенью.  Наконец  они
очутились среди огромных деревьев, сплетавшихся высоко над их  головами  в
зеленый шатер. Со стволов свешивались тускло-белые цветы, от одного дерева
к другому перекидывались ползучие растения. Тени сгущались. На  земле  все
чаще встречались бурые пятна мха и лишайников.
   По спине Эванса пробежала дрожь.
   - Здесь даже как-то холодно после жары на берегу, - сказал он.
   - Надеюсь, мы правильно идем, - заметил Хукер.
   Далеко впереди в густом мраке они увидели наконец просвет там, где лучи
жаркого солнца пронизывали лес. Здесь был густой подлесок  и  росли  яркие
цветы. Затем они услыхали шум воды.
   - Вот и река. Она, должно быть, близко, - заметил Хукер.
   Берега реки густо заросли. Пышные растения, еще не получившие названия,
зеленели среди корней высоких деревьев и поднимали к небу свои  гигантские
веерообразные листья. Было множество цветов, и какие-то ползучие  растения
с яркой листвой  цеплялись  за  стволы.  На  поверхности  широкой  заводи,
которую охотники за кладом сначала не заметили, плавали  большие  овальные
листья и  бледно-розовые,  точно  восковые,  цветы,  напоминавшие  водяные
лилии. Дальше, где река сворачивала в сторону, она была  покрыта  пеной  и
шумела на порогах.
   - Ну как? - сказал Эванс.
   - Немного отклонились от прямой, - ответил Хукер,  -  так  и  следовало
ожидать.
   Он повернулся и стал всматриваться в прохладную густую тень безмолвного
леса.
   - Если побродить по берегу вверх и вниз, мы найдем то, что нам нужно.
   - Ты говорил... - начал Эванс.
   - Он говорил, что там груда камней, - закончил Хукер.
   Оба внимательно посмотрели друг на друга,
   - Давай для начала поищем немного ниже по течению, - предложил Эванс.
   Они пошли вперед медленно,  с  любопытством  оглядываясь  по  сторонам.
Вдруг Эванс остановился.
   - Что там за чертовщина? - проговорил он.
   Хукер посмотрел туда, куда Эванс указывал пальцем.
   - Что-то синее, - заметил он.
   Они  только  что  поднялись  на  пригорок  и  оттуда  увидели  какой-то
непонятный синий предмет. Хукер почти сразу догадался, что это такое.
   Он быстро пошел вперед и увидел мертвое тело с согнутой рукой; она-то и
привлекла  их  внимание.  Рука  крепко  сжимала  кирку.  Человек  оказался
китайцем. Он ничком лежал на земле, и по положению тела было ясно, что  он
мертв.
   Хукер и Эванс подошли ближе и молча смотрели на зловещие останки.  Труп
лежал на открытой поляне под деревьями. Поблизости была китайская  лопата,
а дальше - разбросанная куча камней и возле нее свежевырытая яма.
   - Кто-то здесь уже побывал, - хрипло промолвил Хукер.
   Внезапно Эванс начал ругаться и топать ногами.
   Хукер побледнел, но ничего не сказал. Он подошел к простертому  телу  и
увидел, что шея мертвеца была красной и распухшей. Распухли также его руки
и ноги.
   - Фу! - сказал Хукер, резко отвернулся и подошел к яме. Он вскрикнул от
удивления. - Болван! Все в порядке!  -  обратился  он  к  Эвансу,  который
медленно шел за ним. - Сокровище здесь!
   Он опять взглянул на мертвого китайца, а затем снова на вырытую яму.
   Эванс подбежал к яме. Перед ним лежали тускло-желтые бруски, наполовину
вытащенные из земли злополучным китайцем. Эванс  наклонился  над  ямой  и,
расчистив руками землю, торопливо вынул один из тяжелых брусков. При  этом
какой-то маленький шип  уколол  его  в  руку.  Он  вытащил  тоненький  шип
пальцами и поднял слиток.
   - Только золото и свинец могут быть  такими  тяжелыми,  -  в  радостном
волнении сказал он.
   Хукер все еще смотрел на тело. Что-то ему было непонятно.
   - Он забежал вперед тайком от приятелей, -  наконец  заметил  Хукер,  -
пришел сюда один, а здесь его укусила ядовитая  змея.  Интересно,  как  он
нашел это место?
   Эванс стоял, держа в руках слиток. Что значил какой-то мертвый китаец?
   - Нам придется по частям перетащить все это на материк и на время опять
закопать там, - проговорил он, - но как  мы  дотащим  все  эти  слитки  до
челнока?
   Он снял куртку, разложил ее на земле  и  бросил  на  нее  два  или  три
слитка. При этом он заметил, что еще один шип впился ему под кожу.
   -  Больше  нам  не  снести,  -  сказал  он  и  добавил  с   неожиданным
раздражением: - На что ты там уставился?
   Хукер взглянул на него.
   - Невыносимо... У него такой вид... - Он кивнул в сторону трупа.  -  Он
так похож...
   - Чепуха! - сказал Эванс. - Все китайцы похожи друг на друга.
   Хукер смотрел в лицо своему товарищу.
   - Во всяком случае, я похороню его, прежде чем притронусь к сокровищу.
   - Не валяй дурака, Хукер, - сказал Эванс. - Оставь эту падаль.
   Хукер колебался. Он медленно осмотрел бурую землю вокруг.
   - Меня это как-то пугает, - проговорил он.
   - Вопрос в том, - сказал Эванс, - что делать с  этими  слитками:  снова
закопать их где-нибудь здесь или перевезти на челноке через пролив?
   Хукер молчал. Тревожным взглядом обводил он высокие стволы  деревьев  и
далекие, залитые солнцем  зеленые  ветви  над  головой.  Когда  глаза  его
остановились на китайце в синей одежде, он снова вздрогнул.
   - Что с тобой, Хукер? - спросил Эванс. - Ты спятил?
   - Так или иначе, надо унести отсюда золото, - ответил Хукер.
   Он взялся за ворот куртки Эванса,  а  тот  ухватился  за  полы,  и  они
подняли золото.
   - Куда пойдем? - спросил Эванс. - К челноку?  Странно,  -  добавил  он,
сделав несколько шагов, - у меня все еще  болят  руки  от  гребли...  Черт
побери! Здорово болят. Придется сделать передышку.
   Они положили куртку на землю. Лицо у Эванса побледнело, и лоб  покрылся
мелкими капельками пота.
   - Что-то душно здесь, в лесу, - пробормотал он.
   С внезапным приступом необъяснимой ярости он закричал:
   - Что толку весь день торчать здесь! Слушай-ка, поднимай куртку. Как ты
увидел мертвого китайца, так ничего больше не делаешь, только глазеешь  по
сторонам!
   Хукер пристально смотрел в лицо своему  компаньону.  Он  помог  поднять
куртку со слитками, и они молча пошли  дальше.  Пройдя  шагов  сто,  Эванс
начал задыхаться.
   - Что с тобой? - спросил Хукер.
   Эванс, спотыкаясь, сделал еще несколько шагов,  а  затем  с  проклятием
вдруг уронил куртку, так что золото вывалилось. С минуту он  стоял,  глядя
на Хукера, и затем со стоном схватился за горло.
   - Не подходи ко мне! - проговорил он, прислонившись к дереву,  и  более
твердым голосом добавил: - Мне сейчас станет легче.
   Пальцы его, сжимавшие ствол  дерева,  разжались,  и  он  стал  медленно
сползать вниз, пока не рухнул бесформенной массой к подножию дерева.  Руки
его судорожно сжимались, лицо было искажено болью. Хукер подошел к нему.
   - Не трогай меня! Не трогай! - задыхаясь, проговорил  Эванс.  -  Положи
золото на куртку.
   - Может, помочь тебе? - спросил Хукер.
   - Положи золото на куртку!
   Когда Хукер поднимал слитки, он почувствовал, как что-то укололо его  в
большой палец. Он взглянул на руку и увидел тонкий шип дюйма в два длиной.
   Эванс вскрикнул и стал кататься по земле.
   У Хукера вытянулось лицо. Он смотрел на шип блуждающими глазами.  Потом
посмотрел на Эванса, который корчился на земле; его тело поминутно сводила
судорога. Потом Хукер  посмотрел  туда,  где  между  стволами  деревьев  и
паутиной ползучих растений в тусклой серой  дымке  неясно  виднелось  тело
китайца в синей одежде. Хукер вспомнил черточки в углу плана и сразу понял
все.
   - Господи, помоги мне! - проговорил он.
   Эти ядовитые шипы были в точности похожи на те, которыми даяки стреляют
из своих духовых ружей.
   Хукер понял теперь, почему Чанг Хи был так  уверен,  что  клад  спрятан
надежно. Он понял и усмешку Чанг Хи.
   - Эванс! - закричал Хукер.
   Но Эванс лежал безмолвно и  неподвижно,  только  руки  и  ноги  у  него
временами подергивались в предсмертной судороге. В  лесу  стояла  глубокая
тишина.
   Тогда Хукер принялся с отчаянием сосать то место на большом пальце, где
виднелось крошечное розоватое пятнышко. Он сосал и сосал - он  боролся  за
жизнь. Внезапно он почувствовал тупую боль в руках и плечах, пальцы его  с
трудом сгибались, и он понял, что сосать не стоит.
   Он сразу опустил руку и сел рядом с грудой слитков. Положив  подбородок
на руки и опершись локтями на колени, он смотрел на все еще  вздрагивавшее
тело Эванса. В памяти снова возникла усмешка Чанг Хи.  Тупая  боль  теперь
подступала к горлу и понемногу усиливалась. Высоко над его головой  легкий
ветерок шевелил листву,  и  белые  лепестки  неведомого  цветка,  кружась,
падали в лесном полумраке.



    Герберт Уэллс.
    Что едят писатели

   -----------------------------------------------------------------------
   Пер. - Р.Померанцева. В кн.: "Герберт Уэллс. Собрание сочинений
   в 15 томах. Том 3". М., "Правда", 1964.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 6 March 2001
   -----------------------------------------------------------------------


   Рискуя огорчить новичка-литератора, я вынужден напомнить ему  несколько
банальных, но важных истин, связанных  с  литературным  трудом.  При  всей
своей банальности они объясняют многое, на первый взгляд  непонятное.  Что
такое,  скажем,  творческая  индивидуальность?  Откуда   эта   способность
выразить нечто свое - новое? А кроются за этим очень простые вещи. Кому не
известно, что после длительного  поста  мозг  наш  работает  вяло,  нет  и
проблеска живой мысли,  нам  трудно  сосредоточиться,  и  мы  не  в  силах
заставить себя думать по-настоящему. С другой стороны, сразу после  сытной
трапезы мысли у нас рождаются весомые, но неповоротливые. Чай  вызывает  у
нас поток приятных размышлений, а те, кто принимал Истонский гипофосфатный
сироп, легко  припомнят,  как  быстро  это  снадобье  возбуждает  мозговую
деятельность и  подстегивает  воображение.  В  свою  очередь,  шампанское,
особенно  если  ему  сопутствует  рюмка  виски,   порождает   шутливое   и
беззаботное настроение, тогда как десятка три устриц,  съеденных  натощак,
вызывают по большей  части  состояние  глубокой  грусти,  а  то  и  черной
меланхолии. Развивая эту тему, можно было б отметить  огрубляющее  влияние
пива, успокоительные свойства салата,  возбуждающее  действие  цыплят  под
острым соусом, но мы и без того уже достаточно сказали в  пояснение  нашей
мысли. Из вышеизложенного, безусловно, явствует, что самобытность писателя
определяется лишь характером его пищи.
   В подтверждение напомню читателю о, пожалуй, самом известном случае  из
жизни Карлейля, когда он при неких памятных  обстоятельствах  вышвырнул  в
окно свой завтрак. Что побудило его к этому? Неужели друзья  сберегли  эту
историю лишь из низменного пристрастия  к  мелочам,  принижающим  великого
человека! А ведь кое-кто хочет убедить нас, будто в этом проявилась  всего
лишь детская нелюбовь к холодному мясу и  крутым  яйцам.  Это  утверждение
абсурдно. Между тем что может быть естественней  справедливого  возмущения
при  виде  того,  как  рушится  тщательно  продуманная  система   питания?
Новичок-литератор, если только он человек вдумчивый и не погряз безнадежно
в глупых теориях о вдохновении и прирожденном  таланте,  надеюсь,  отлично
поймет, что я раскрываю ему самый, пожалуй,  важный  секрет  писательского
мастерства.
   А теперь перейдем к более непосредственным  советам.  Если  вы  хотите,
чтобы в ваших  произведениях  хоть  сколько-нибудь  чувствовалась  сила  и
свежесть, вам совершенно необходимо погубить свой желудок. Это  подтвердит
всякий литератор. Добиться этого надо во что бы то ни стало  -  даже  если
вам придется свести свое питание  к  сосискам,  луку  и  сыру.  Покуда  вы
потакаете своим гурманским наклонностям, писателя из вас не выйдет.

   В страданье познается то,
   Что в песне говорится.

   Поэтому те, кто живет дома,  под  опекой  матери  или  старшей  сестры,
никогда и  ни  при  каких  обстоятельствах,  как  бы  ни  было  сильно  их
тщеславие, не создадут ничего, кроме доморощенной поэзии. Ведь они едят  в
определенные часы, и притом очень вкусно, а от этого (да простится мне моя
грубость) у них чертовски хиреет фантазия!
   Тщательно изучив воспоминания о писателях прошлого, а также  опыт  ныне
здравствующих писателей, мы откроем два способа погубить  свой  желудок  и
укрепить талант. Это переезд в убогие  меблирашки  (мы  могли  бы  назвать
дюжину знаменитостей, вскормивших там великое честолюбие) или женитьба  на
миловидной девице, совершенно несведущей в хозяйстве. Первый  метод  более
эффективен, ибо миловидная девица непременно захочет целый день  сидеть  у
вас на коленях, а это большая помеха в литературном труде.  Принадлежность
к  какому-нибудь  клубу,  где  можно  обедать,  -  пусть  Даже   к   клубу
литераторов