права от них лениво плескалось усталое море, слева курчавились
ярко-зеленые кусты и деревья. Над ними висели, напоминая излишне красивую
декорацию, остроконечные горы. Тропические ароматы освежали легкие.
     Мои живописные лохмотья и несколько ссадин довершали картину
счастливого избавления от смертельной опасности.
     С удовольствием я прошелся по плотной отмели. Волны услужливо волокли
к моим ногам какие-то коробочки, пластиковые бутылки, доски.
     Повернув к горам, я углубился в лес. Вскоре на полянке среди цветов и
мотыльков увидел невысокого худенького круглоголового человечка с крупными
ушами и глазами неспокойными, темными, блестящими. Голова его
поворачивалась резко, как у птицы. Возле него покоился аппарат,
напоминающий микроскоп.
     Мы познакомились. Пупов (так он отрекомендовался) чрезвычайно
обрадовался, узнав, что я - не искусственный спутник, смоделированный по
Анкете Отдыха. То же чувство испытал и я.
     На песчаном пляже, впитывающем волны, как губка, мы подобрали
снаряжение, приладили между двух песчаных холмов - будто меж горбов -
самостройный коттедж, загрузили продуктами кухонные комбайны и отправились
наслаждаться дикой природой.
     Остров выглядел вполне первобытно. Пестрые птицы выписывали в небе
радуги. Дикие козы при виде нас сбивались в кучу, стеклянно блестя глазами.
Где-то рыкал хищник (или натыкался издали на холмы гром?). Деревья легонько
пошлепывали листьями, аплодируя нашему выходу на эту роскошно
декорированную сцену в пустыне моря. Звуки леса нанизывались на тонко
дрожащие струны бесчисленные ручьев.
     - Хорошо организованный отдых,- сказал я Пупову.
     - Стабильный биоценоз с саморегуляцией,- охотно поддержал он
разговор.- Занятная штука.
     - Как удобно,- сказал я, - пользоваться Анкетой Отдыха. Просто
удивительно, какое все натуральное: и эти деревья, и облака, и Солнце, и
вы, и остров.
     - Солнце, пожалуй, натуральное,- согласился он.- А зачем?
     Излучение видимого спектра целесообразно рассредоточить по всему небу.
Дозу других излучений разумнее регулировать самому. Эта люстра -
излишество.
     И тотчас дневное светило превратилось в скучную и понятную вещь, вроде
электрической лампочки.
     - А деревья и зверьки? - Пупов резко кивал головой, словно птица,
клюющая зерна.- Кислород проще вырабатывать самим. Пищу дешевле
синтезировать.
     И лес в моих глазах поблек и оскудел: не листья - сухо шуршат листы,
усыпанные формулами.
     - Простите, - поинтересовался я.- Если вас не устраивает подобная
обстановка, зачем вы запланировали ее?
     Он вдруг вскочил и взмахнул руками, как крыльями:
     - Аппарат! Схематизатор Пупова!
     Он покатился со склона, быстро перебирая ногами. Я поспешил следом.
Пупов местался по острову до тех пор, пока я, сообразив в чем дело, не
привел его на ту поляну, где мы впервые встретились. Аппарат торчал из
травы, уставясь в небо своим фиолетовым окуляром, в котором плавало
крохотное белое облачко.
     Счастливый Пупов бережно перенес свое детище домой и до самой ночи
мурлыкал веселые песенки, перебегая из комнаты в комнату.
     ...Утро было прекрасное. Солнце всплывало из моря и, как цветок,
раскрывало свои ослепительные лепестки. От него протянулась по воде ровная
золотая дорожка. Солнце выкатилось на нее и собиралось было направиться к
нашему дому, но, передумав, на мгновение замерло, чуть касаясь горизонта,
и, легко оттолкнувшись, взмыло в небо.
     Тут я заметил Пупова. На его волосатой и хилой груди, словно амулет
дикаря, болтался на ремешке аппарат, излучающий густое фиолетовое сияние.
     Пупов подошел к пальме на берегу. Она вспыхнула фиолетовым пламенем.
Она темнела и коробилась до тех пор, пока не превратилась в тонкую трубку с
округлой пластинкой на верхушке. Пупов сломал ее, подпрыгнул и по-козлиному
затрусил в лес. Путь его там высвечивали фиолетовые факелы. А вместо
растений оставались только их скудные и скучные подобия.
     Опомнившись, я бросился догонять его сквозь фиолетовый туман:
     - Погодите! Вы спятили?! Оставьте!
     Пупов остановился и повернулся ко мне. Фиолетовый луч описал дугу,
опаляя ближние деревья. Прежде чем он сразил меня, я упал на четвереньки и
быстро-быстро засеменил в сторону.
     Пупов хохотал. Аппарат подпрыгивал на его груди. Луч исчез.
     - Чего испугались! - веселился Пупов.- Это не больно!
     ...Возвращаться домой я не рискнул.
     Птицы, сверчки, цикады и далекие волны прибоя звучали в ночи спокойной
колыбельной мелодией. Но колыбель моя - жесткая земля под шершавыми
листьями, и парящее высоко покрывало неба с бесполезными блестками звезд, и
мои беспокойные мысли - все гнало сон прочь. Ласковый ветерок гладил меня
своей невидимой рукой. Беда только - рука была холодна, а одежда моя
состояла лишь из того, в чем я выбежал из дома. А выбежал я - без ничего...
     Ранним утром, подгоняемый свежим бризом, я рысцой протрусил к берегу,
решив тайно проникнуть в дом и разбить проклятый аппарат. Вместо деревьев
мне все чаще попадались трубочки с пластинками.
     Окна дома нестерпимо блестели, словно внутри полыхало пламя. Они
отражали солнце, высунувшее свою макушку из моря.
     Напарываясь босыми ногами на колючие трубочки и шепотом проклиная
Пупова, я подкрался к дому, задирая ноги, как танцующий журавль. Прильнул
ухом к холодной двери. Тихо... Вдруг!
     Женский голос. Не от двери, а от окна:
     -... И весь год ты скрывал это от меня!
     - Не хватало, чтобы ты плакала,- затарахтел из глубины дома голос
Пупова.- Я совершил величайшее открытие. Видишь, на опушке
схематизированные деревья. Осталась принципиальная схема: питающий
стержень, пластина фотосинтеза. Никаких излишеств!
     Я вернулся в лес. Сплел себе юбку из травы и ветвей. Надо было
начинать дипломатические переговоры.
     ...Пуповы прохаживались вдоль берега. Фиолетовый луч лизал воду, и
волны становились ровными и бесцветными, как на графике.
     Я вышел из-за кустов, поздоровался издали и, стыдясь своей юбки,
заговорил о бессмысленности схематизации.
     - Ерунда! - резко крикнул Пупов.- Самое разумное - упрощать. Мы
перегружены сложностью мира... Да вы не теребите сарафан, а то на нем все
листья опадут.
     ...Жизнь моя усложнилась необыкновенно. Приходилось самому добывать
огонь, мастерить каменные орудия, охотиться на диких животных, собирать
ягоды и коренья. Тем временем фиолетовое зарево приближалось к горам.
     На охоте мне встретилась маленькая тележка с коробочкой и бачком. Она
катилась во главе овечьего стада. На схематизированном поле она принялась
сбивать пластины и укладывать их в бачок.
     Я понял: это - схематизированный баран. Подумать только! И я могу
оборотиться тележкой, возящей мозги в коробочке!
     Срочно нарядившись в парадную юбку и взяв в руки увесистую дубину, я
вновь отбыл с дипломатическим визитом к соседям.
     Пуповы схематизировали цветы на поляне. В клубах фиолетового пожара
все растения сгорали в однотипные стерженьки с пластинками.
     - Послушайте, вы! - крикнул я зычно.- Не лучше ли подарить вашей даме
букет живых цветов?
     - Он схематизированный? - засмеялась женщина.
     - Сами такие! - обиделся я.
     - Он вскоре без всякого аппарата перепроизойдет в обезьяну,- сказал
Пупов.
     Действительно, я ощутил пробуждение первобытных инстинктов.
     - Ты, хиляк! - прохрипел я, вздувая мышцы и поводя дубинкой. -
Интеллигент паршивый. Размозжу!
     Я был противен сам себе. Но ничего поделать не мог. Бытие определяет
сознание, а мое бытие было теперь примитивное.
     От Пупова исходило слабое фиолетовое сияние, и это как-то
по-особенному ярило меня. С истошным воплем я бросился на него.
     Навстречу - фиолетовая волна. Я метнулся в сторону и дал стрекача.
Сзади гоготали Пуповы.
     Отдышавшись, я оправил юбку и вновь вышел из кустов. Застонал жалобно,
как подбитая птица:
     - Зачем это? Не надо, не надо!
     - Надо,- твердо сказал Пупов.
     Спутница его прощебетала, играя длинными ресницами:
     - Да он не знает, что такое такое наука и техника.
     - Вы ответите! - стонал я.
     - Кому отвечу? Я схематизирую всю планету. Сделаю ее доступной и
простой, как карманные часы. Позже - схематизирую весь мир. Постигну все
его взаимосвязи. Он будет для меня игрушечным. Вы помните сказки о боге
всепостигающем?
     - И о богине,- без ложной скромности дополнила его спутница. Только
теперь я заметил, что она молода и стройна, с глазами, как
несхематизированное море: зелеными, глубокими и блестящими.
     - А разве сами вы,- продолжал Пупов,- не захотели бы мыслью
пронизывать все мироздание, достигнув предела величия, могущества и
счастья!
     Конечно, я бы хотел. Да еще - с богиней... Но ведь это ему была
уготована подобная участь! Мне вдруг открылась бездна, и руки мои, как в
падении, взметнулись к небу, и сердце сладко и жутко похолодело.
     - Порчу несете вы миру! И этому острову - изумруду в аквамариновой
оправе. И этим облакам, изменчивым, как сновидения. И этим деревьям -
прекраснейшим колоннам, поддерживающим небо. И живым существам, на которые
не пожалела природа лучшие материалы и миллиарды лет творения! И людям,
наконец! Любой из нас не хуже вас!
     - Он стихами заговорил,- изогнула брови Пупова.
     - За такие стихи схематизировать мало,- сказал изобретатель.- Ты мне
надоел. Иди, пасись на воле. Это скоро кончится.
     Я вернулся к своей лежанке, выстланной пряной травой. Замерли кругом
фиолетовые деревья под фиолетовым небом, и море вдали лучилось фиолетовыми
бликами.
     "А может быть, так даже лучше? - думал я.- Может быть, нас уже
когда-то схематизировали? И не один раз. Еще разок схематизируют -
подумаешь, беда большая! От этого не умирают".
     Мне понравилась мысль, что Пупов, великий схематизатор, сам уже был
прежде схематизирован. А кто помешает и мне со временем изобрести такой
аппарат? И тогда я схематизирую мир, схематизированный Пуповым. Надо мной
останется разум Пупова. Потерпеть можно... Лучше добровольно согласиться на
упрощение.
     На опушке леса я залег и стал наблюдать.
     Столбы фиолетовых лучей возносились к облакам и лились оттуда на
остров неиссякаемым дождем. Аппарат наращивал мощь. Пуповы стояли в самом
фиолетовом пекле и порой казались призрачными дрожащими язычками пламени.
Боги огня? Или его жертвы?
     Будто под рентгеном просвечивали их кости, черепа...
     Пупов пригляделся к своей спутнице:
     - Ты похожа на схему из учебника анатомии.
     И вмиг лучом спалил ее в маленькую куколку, поднял с земли и сунул во
внутренний карман пиджака.
     ...Я пришел в себя - через несколько часов или дней? - и огляделся.
Вокруг все было по-старому: заросли, дюны, море.
     Ни Пуповых, ни аппарата я с той поры не видел.
     ...Иногда мне приходит в голову вздорная мысль: а что если Пупов
схематизировал меня? И вас? И всю Землю? И всю Вселенную?
     Нашим схематизированным мозгам все кажется обычным, непостигаемо
сложным. Но Пупов своим всевидящим оком измерил до дна пространство и
время. И мир для него открыт и понятен, как заводная игрушка...
     Ну и скучно ж ему жить на свете!


     Зера ИБРАГИМОВА
     ПИСЬМО

     Слова говорят или слишком рано, или слишком поздно.
     Вы поняли смысл этой фразы из старого фильма раньше, я - позже. Вы,
как всегда, правы. Слова говорят или слишком рано, или слишком поздно.
     Но я скажу вам то, что хочу сказать, чтобы переломить смысл этой
фразы.
     Я слишком поздно сказал вам свои слова, но я знаю, что вы можете
перекрутить себя, преодолеть и выбросить из своей души то, что должно
исчезнуть из вашей жизни, и потом снова подняться и снова стать самой
собой. Поэтому я и говорю вам то, что хочу сказать.
     Человек должен сам носить в себе бога. Если в душе его нет, его ничем
туда не вложить: ни мессой Баха, ни реквиемом Моцарта, ни "Тайной вечерей"
Леонардо да Винчи. Или он есть в человеке, или его нет. Поэтому никогда
робот с его тремя законами роботехники не будет человеком. Никогда для
робота не будут звучать эти слова из Библии: "Сильна как смерть любовь".
Никогда для него не будет "ревность как ад тяжка". Никогда он не узнает,
что "стрелы ее - стрелы огненные". Поэтому никогда робот со всей его
самоотверженностью и преданностью не будет человеком. Потому что никогда он
не скажет тому, кому причинил боль и кто его презирает: поцелуй меня.
     Робот с его тремя законами роботехники никогда не поступит непорядочно
по отношению к человеку, но мужчины часто поступают непорядочно по
отношению к женщине. И я тоже не устоял и поступил непорядочно по отношению
к вам.
     Когда я приехал на станцию, я увидел там четырех женщин. Три из них
прошли мимо меня, не задев, но четвертая вошла в меня так, что я видел ее и
тогда, когда ее не было рядом со мной. Я не знаю, что такое любовь с
первого взгляда, но я слышал о ней и, наверное, чувство, охватившее меня
можно назвать так - ведь три женщины были для меня как манекены, и лишь
четвертая была живым человеком, чьи мысли я хотел знать, чье мнение было
для меня важно, в чью душу мне хотелось проникнуть, чьей руки - коснуться.
Поэтому я не устоял и совершил подлость, которую не совершил бы робот. Я не
смог отказаться от возможности прикасаться к вам, вас обнимать и с вами
разговаривать, стремясь узнать то сокровенное, что составляет вашу душу.
     И я все это получил.
     Вы ласкали меня и говорили мне свои самые затаенные мысли, которые не
расскажешь человеку, каким бы близким он ни был, потому что вы рассказывали
роботу, а робот не передаст другим ваши сокровенные мысли: передав их, он
нанесет вам вред и тем нарушит первый закон роботехники. Все ваши слова и
ласки не предназначались мне, они предназначались роботу, и когда мне
становилось нестерпимо тяжело, я говорил вам: поцелуй меня.
     Я слишком поздно понял, что вы испытали, узнав, что я не робот, а
человек.
     Вы правы. Это был не безжалостный, бессмысленный эксперимент; это было
просто глупо, очень глупо направить человека под видом робота в маленький
коллектив и назвать всю эту глупость исследованием возможных вариаций
взаимоотношений людей и андроида; изучением реакции человека на робота,
который живет и работает с ним под одной крышей, реакции человека на
искусственный интеллект, внешне максимально приближенный к нему. Как глупо!
Правда, еще большей глупостью было бы направить в коллектив людей робота,
назвав его человеком.
     Робот никогда не будет человеком.
     Но вы человек. И вы можете перекрутить себя и выбросить из своей жизни
то унижение, которое испытали, узнав, что слова, которые предназначались
роботу, слушал человек.
     И ваша нежность, которая не была нужна никому из людей, вас
окружавших, которую вы отдали роботу, зная, что он будет хранить молчание,
подчиняясь первому закону роботехники, всю вашу нежность вы отдадите мне.
Она мне нужна, без нее мне больно, и, как тогда, когда вы считали меня
роботом, я говорю вам: поцелуйте меня.
     Вы, как всегда, правы. Никакой сложной техникой, никакими ухищрениями
науки не создать Пушкина. Тот, кого искусственно создали в той повести,
которую мы все так бурно обсуждали, не был и бледной его тенью. Это было
совсем другое существо, в которое вложили знания о Пушкине. Да, это было
очень глупо считать, что достаточно вложить в искусственный интеллект все
знания о той эпохе, все произведения, письма, рукописи, рисунки Пушкина, и
можно будет возродить его личность.
     Робот никогда не будет человеком.
     Создатель пишет картину, кладет кистью мазок за мазком, наносит
тончайшие, незаметные штрихи и создает шедевр, и если этой картине будет не
доставать хотя бы одного его легкого прикосновения кистью, не будет
гениального творения.
     Однажды утром Пушкин увидел первый снег, покрывший куртины и кровлю, и
это оставило след в его душе: легкий незаметный мазок кистью создателя. Он
слушал сказку и впитал ее своей детскою душою. Рябь ветра на ровной
поверхности пруда; звуки клавикордов, на которых играла его мать; та летняя
дорога, по которой он шел в Петербург с палкой в руках; слова и встречи, о
которых он забыл,- все легкие мазки творца оставляют след его кисти на
полотне, и без них нет Пушкина.
     Поэтому никогда робот не будет человеком. Никогда робот не упадет и не
ушибет свою детскую коленку, и никогда мать не поцелует ему ушибленное
место, чтобы оно не болело.
     И поэтому я прошу вас, поцелуйте меня, потому что мне больно.

---------
(c) "Техника - молодежи", N9 за 1996 год.




     Клуб любителей фантастики

     Бертрам ЧАНДЛЕР (США)
     КЛЕТКА

     Более полугода прошло с тех пор, как межзвездный лайнер "Полярная
звезда" совершил вынужденную посадку на эту безымянную планету. Посадка
прошла вполне благополучно. Однако вскоре атомный реактор корабля вышел
из-под контроля, поэтому капитан приказал первому помощнику взять
пассажиров и часть судовой команды, которая не была нужна при ликвидации
аварии, и увести всех подальше.
     Когда Хокинс со своими подопечными ушел уже достаточно далеко, на
корабле произошла вспышка высвободившейся энергии, и до них донесся не
особенно сильный взрыв. Выждав некоторое время, первый помощник капитана
в сопровождении доктора Бойля - судового хирурга - вернулся к месту
аварии. Они увидели неглубокую, все еще дымящуюся воронку, и поняли, что
и корабль, и капитан со своими людьми превратились в мельчайшие частицы
того светящегося облака, которое они наблюдали сразу после взрыва.
     С этого момента пятьдесят с лишним человек с "Полярной звезды",
оставшихся в живых, начали постепенно деградировать. Конечно, это началось
не сразу: Хокинс и Бойль при содействии комитета, составленного из наиболее
сознательных пассажиров, пытались активно воспрепятствовать этому. Но
борьба была безнадежной. Климат планеты - вот что с самого начала особенно
повлияло на них. Было жарко: температура постоянно держалась около 85
градусов по Фаренгейту; и влажно: с неба непрерывно сыпала неприятная
морось. Воздух был насыщен спорами какой-то плесени, которая, к счастью,
не причиняла вреда живой ткани, но зато бурно разрушала всякую неживую
органическую материю, в особенности одежду.
     Вопрос с питанием после первых нескольких голодных часов разрешился
сам собой. Кто-то добровольно съел на пробу пару больших сочных грибов, что
росли на стволах больших папоротникообразных деревьев. Грибы оказались
вполне съедобными. После того как прошло часов пять и никто не умер и даже
не испытывал никаких неприятностей с желудком, грибы прочно вошли в рацион
потерпевших кораблекрушение.
     Огонь! Вот чего не хватало людям, несмотря на изнурительную жару. Будь
у них огонь, они могли бы разнообразить свое меню, поджаривая лягушек,
пойманных в сыром лесу, и рыб, выловленных в ручьях и озерах. Огонь нужен
был также, чтобы коротать долгие темные ночи.
     Вначале у большинства людей, когда они сошли с корабля, еще имелись и
спички, и зажигалки, но первые мгновенно отсырели, а вторые потерялись
после того, как под действием плесени расползлась по ниткам одежда.
     Потерпевшие разбили лагерь на вершине небольшого холма. Каждый наломал
веток с древовидных папоротников и построил себе примитивный шалаш, после
чего все занялись налаживанием общественной жизни. С каким-то отчаянием
уцепившись за государственную форму правления того мира, в котором они жили
раньше, люди учредили конгресс, а Бойля, судового врача, избрали
президентом.
     Первое заседание конгресса состоялось в большом шалаше, специально
выстроенном для этой цели. Члены конгресса расселись вдоль стен на
корточках, тогда как Бойль - председатель высокого собрания - важно стоял
посередине. Хокинс невольно усмехнулся себе в усы, отметив наготу доктора и
его помпезную торжественность, которые никак не соотносились друг с другом.
     - Леди и джентльмены! - так начал свою "тронную" речь Бойль.
     Хокинс огл