сенсационное  заявление.  Инцидент  получил  широчайшую  огласку,  Хардикова
показывали по телевидению,  о  нем  писала  вся  свободная  пресса,  начался
нездоровый ажиотаж. Но и плевать бы на него: чем бы народ ни  тешился,  лишь
бы не плакал, не ныл, что вовремя не дают зарплаты. Бывший  капитан  милиции
пошел дальше, совершая безумные действия - все свободные деньги в сумме  сто
пятнадцать тысяч долларов перевел на строительство памятника поэту  Рубцову,
в магазинах убрал кассовые аппараты и приказал  раздавать  обувь  бесплатно.
Стало ясно, что  оставлять  его  на  свободе  больше  нельзя,  а  уговорить,
подействовать невозможно.
   Хардикова снова пригласили в прокуратуру, спровоцировали буйство и увезли
в наркологию.
   Тимоха не умер, хотя испытал полное ощущение смерти - так, как ее себе  и
представлял.  Очнувшись,   он   увидел   перед   собой   стерильно   чистый,
матово-блестящий потолок, набранный из металлических  плиток,  почувствовал,
что руки вытянуты вдоль тела и чем-то привязаны. Сразу же подумал,  что  это
операционная:  значит,  "сломался"  на  прыжке,   скорее   всего,   повредил
позвоночник. Голову вроде бы ничего не сдавливает, шея  работает  -  значит,
черепно-мозговой нет. И слава Богу! А то бы ходил потом по деревне, улыбался
и фиги показывал, как покровский дурачок Мотя.
   Он чуть приподнял голову, еще тяжелую,  пьяную  после  наркоза,  -  перед
глазами закружились какие-то приборы, блестящий металл, мониторы. Похоже, не
операционная, а реанимация, где он бывал  несколько  раз,  когда  кто-то  из
десантуры неудачно приземлялся. На душе  полегчало  -  кризис  прошел,  если
очнулся, жить буду! Попробовал шевельнуть позвоночником, двинуть  ногой  все
двигается, пальцы шевелятся. И писать охота - просто смерть!
   Мочиться в штаны  десантнику,  даже  прикованному  к  постели,  было  "за
падло".
   Паршивый какой-то, нудно  режущий  свет  быстро  утомлял  зрение,  Тимоха
прикрыл глаза и позвал:
   - Сестра? Эй, сестрица!
   Вокруг была полная тишина, если  не  считать  урчащего  звука  где-то  за
головой - видимо,  работал  холодильник.  Конечно,  на  дворе  ночь,  и  эти
сестрицы-сучки либо спят, либо собрались и пьют чай. А ты лежи  тут  и  жди,
когда мочевой пузырь лопнет. И ведь еще привязали, курвы!
   Он пошевелил запястьем - поддалось,  что-то  затрещало.  Вмиг  догадался:
распяли липучей лентой. Ну, это тебе не ремень с пряжкой-самозахватом! Через
несколько секунд он высвободил  правую  руку,  с  левой  же  просто  сдернул
завязку и, забыв о позвоночнике, сел...
   Сначала, обнаружил, что не голый вовсе, как обычно лежат в реанимации,  а
обряженный в какой-то тоненький, глухой  комбинезон  из  ткани,  похожей  на
серебристый металл. И нет ни гипса, ни повязок! На ногах же высокие ботинки,
очень похожие на десантные, только сшитые из какой-то ерунды в  виде  фольги
от сигаретной пачки.
   И кровать под ним -  вовсе  не  кровать,  а  кресло  с  мягкой  откинутой
горизонтально спинкой. Подивиться и осмыслить все увиденное еще  не  хватало
времени да и эмоциональных сил, которые сейчас  были  прикованы  к  мочевому
пузырю. Мать их так, где тут у них туалет?  Хоть  бы  утку  поставили...  Он
спустился с кресла, и спинка вдруг сама встала вертикально.  Пьяно  шатаясь,
он сделал несколько шагов и на секунду забыл о туалете...
   По правую руку от него, точно  в  таких  же  креслах,  выстроенных  вдоль
стены, как в "боинге", дрыхла вся группа, все пятеро! Нет лишь пилота Леши и
летнаба Дитятева. И помещение реанимационной какое-то  вытянутое,  округлое,
без углов, без окон и дверей, как в  сумасшедшем  доме.  Тимоха  потоптался,
держась за стеночку, прошел назад, вперед: хрен знает, где этот туалет!
   Пока все спят, можно куда-нибудь в угол почирикать, а потом отпереться. И
пусть сестрицы промокают тряпками!
   Он так и сделал, зайдя за пластиковую тумбу  с  приборами.  Лужа  потекла
вдоль стены по серебристому рифленому  полу  в  сторону  кресел  со  спящими
мужиками - уклон туда был. Испытав облегчение, Тимоха в тот час же вытаращил
глаза, предаваясь изумлению. Кипит-твое-молоко! Ну и палата!  Не  иначе  как
все побились, может,  самолет  гробанулся?  И  всех  в  Москву  привезли,  к
Склифосовскому. Возили же туда якутскую десантуру после вынужденной посадки,
когда мужики и парашюты надеть не  успели,  переломались.  Значит,  и  их  в
столицу приперли. Сколько же это без памяти-то был? Дня два?...
   Тимоха подобрался к соседнему креслу, где лежал  Лобан,  одетый  точно  в
такой же  комбинезон,  потолкал  его,  оторвал  липучки,  связывающие  руки.
Старшой спал и от него все еще воняло  перегаром...  Но  такого  и  быть  не
может! К вечеру всяко бы продышался, перегнал бы сивуху из крови в мочу...
   - Стоп! - сказал он, осененный внезапной догадкой.
   Их же еще только везли в Москву! На самолете! На санитарном!  Вон  и  гул
какой-то  за  стенкой.  А  самолет  -  импортный,  не  советский,   пригнали
откуда-нибудь в качестве гуманитарной помощи.  И  комбинезоны  эти,  видимо,
входят в комплект  для  перевозки  раненых...  Но  кто  же  ранен-то  здесь?
Изломанные парашютисты обычно что утюги - так закатают в гипс,  будто  живой
памятник.
   Все лежат красавцами, ни одной повязки, ни шины, ничего!  И  сон  у  всех
странный, как под наркозом. Иначе бы ворочались, храпели, сопели и чмокали.
   В следующий миг Тимохе стало нехорошо, заболело под  ложечкой  от  тоски:
вспомнил, что перед тем, как потерял сознание,  видел  каких-то  мужичков  в
скафандрах под  деревом,  коротеньких  и  зеленых.  Чего-то  они  суетились,
бегали, как муравьи...
   Значит, крыша поехала! Причем у всех сразу. Вся группа накрылась, и везут
в какую-нибудь психбольницу. А пристегнули всех, чтоб не буянили, снотворным
накачали...
   Он сел в свое кресло и чуть не заплакал от жалости к себе.  Руки  увидел,
по-прежнему черные, измазанные родной  печной  сажей,  глубоко  въевшейся  в
кожу.
   Дома печь развалена, Ольга матерится, ребятишки в грязи  ползают...  Куда
везут? В какой город? И  письма  не  дадут  написать.  Говорят,  дуракам  не
разрешают, чтобы домашних с ума не сводили... У Тимохи началась вдруг  такая
смертная тоска - лучше бы не приходил в сознание. Лежал  бы  себе,  как  вся
гвардия лежит, и сопел в две норки. И не думал бы... Домашняя сажа на  руках
показалась ему такой дорогой, милой сердцу, что он руки  к  губам  поднес  и
чуть ли не поцеловал. Не надо смывать! - подумал, - пусть хоть эта  частичка
родимого крова всегда будет с ним.
   А то ведь все свое содрали,  трусов  не  оставили,  в  какую-то  униформу
обрядили, паскуды. Грязь же от домашней печи - это не грязь!
   - Погоди-ка, Тимофей! - вслух сказал он и  слегка  оживился.  -  Если  ты
думаешь...
   Да так складно думаешь, значит,  не  все  потеряно!  Дураки-то  вовсе  не
соображают...
   Он замолк и огляделся: услышат - скажут, сам с собой базарит. Это  первый
признак душевного заболевания. Мотя покровский  ходит  вон  и  бухтит-бухтит
себе под нос.
   И руки надо бы отмыть! Отпарить, вытравить всю сажу. Потому что когда  ее
бережешь, тоже ненормально. Разве умный человек  ходит  с  грязными  руками?
Разве трясется от умиления над неопрятностью?
   Эх, и отмыть нечем! Ни крана, ни раковины. Надо было, когда  писал,  хоть
мочой, что ли... Тимоха поплевал на ладони,  потер  о  комбез  -  ничуть  не
посветлело.
   Да и чиститься сейчас сидеть,  когда  летишь  хрен  знает  куда  и  зачем
признак   нездоровый.   Вроде,   слышал,   мания   такая   есть   -    мания
чистоплотности...
   - Тьфу! Мать ее так... Не знаешь, что хорошо,  что  плохо,  -  забывшись,
выругался он. - Ну ты и влип, Тимоха! Удружил тебе шеф!..
   Он снова осекся и огляделся - спят. А чего это он  говорит  сам  о  себе,
будто со стороны видит? Надо контролировать себя, в руках держать, бороться,
если в самом деле небольшой завих случился. Поди, пройдет. Вот же, все вижу,
все понимаю правильно, осознаю себя, ориентируюсь в  пространстве,  по  полу
хожу - не по стенам. Правда, написал за тумбу, так от нужды! Гады,  хоть  бы
сортир сделали в этой труповозке, буржуи проклятые...
   Вообще-то разобраться - почти здоров. Наполеоном себе не  кажусь,  твердо
знаю, что я - Тимофей Трофимович  Алейский,  парашютист  из  авиалесоохраны,
живу в селе Покровском, имею жену Ольгу и двух  девок,  Наташку  и  Олеську.
Одной пять, другой четыре года... Сам родился в семидесятом  году,  третьего
декабря,  кончил  десятилетку,  отслужил  в   рязанской   воздушно-десантной
дивизии, пятьдесят семь прыжков сделал...
   Да с мозгами-то все в порядке! Никаких сдвигов!  "Мороз  и  солнце,  день
чудесный!
   Еще ты дремлешь,  друг  прелестный.  Пора,  красавица,  проснись!.."  Это
Пушкин.
   Семью девять - шестьдесят три. Площадь круга - два пи эр в квадрате. Брат
Колька - тракторист, пьет, паразит. Сестра  на  Украину  уехала  с  мужем  и
теперь за рубежом оказалась, за границей - ни слуху, ни духу. Живая ли?..
   Однако в  следующий  момент  взлетевшая  было  душа  снова  оборвалась  в
пропасть, будто при первом прыжке с аэростата: мужичков-то зеленых видел!  В
скафандрах бегали... Это труба! Как живые перед глазами стоят. Маленькие,  с
метр, передвигаются странно, как инвалиды, с раскачкой.  Не  приснилось  же!
Видел. А  если  пришельцев  начал  видеть  -  кранты,  затягивай  кильванты,
приехали. Был приступ...
   Неожиданно темный большой квадрат на стене вспыхнул голубым и  засветился
- да телевизор же!  Вот  пошли  титры...  Да  это  же  фильм  "Белое  солнце
пустыни"! Ничего сервис. Должно быть, чтоб больные нервы успокаивали.
   Федор Сухов шел с чайником по пескам, с бархана на бархан. Сейчас Абдуллу
найдет, закопанного по горло, водой нацоит... Все помни)!
   - Тим? Тимошка? - вдруг послышался за спиной  слабый  голос,  заставивший
вздрогнуть. Спина заледенела - будто с того света говорят. Не оборачиваться!
Не реагировать! Пусть хоть черти лохматые выползут!
   -  Тимофей,  мы  где   вчера   так   надрались?   Что-то   забыл...   Кто
раскошелился-то?
   Фу, блин! Да это же Лобан  очнулся!  Тимоха  резко  обернулся  -  старшой
боялся тряхнуть головой, лишь глазами хлопал, как кукла.
   - Дай водички, Тима...
   - Где я возьму? - проворчал Тимофей. - Водички ему...
   - Сходи на колодец... Холодненькой...
   - Разбежался!.. Башку-то свою подыми, посмотри, где мы.
   - А где мы? В вытрезвителе, что ли?
   -  Ага!  -  зловредно  протянул  он.  -  В  вытрезвителе!  Хмелеуборочная
подобрала!
   - Тебя-то за что?
   - Балда, в самолете мы! Летим!
   Лобан помолчал, помыслил, предположил:
   - Не помню...  Меня  что,  пьяного  погрузили?  И  Дитятев  согласился?..
Придется фуфырь поставить...
   -  Поставишь.  Вставай,  погляди  кругом.  Самолет-то  не  наш.   Санборт
пригнали, импортный. С телевизором вон.
   - А я думаю, что там горит на стене... Куда это нас?
   - В дурдом, куда, - слегка взвинченный  тон  в  общении  среди  десантуры
считался хорошим тоном, ребятишки-то все крутоватые...
   Тимоха чувствовал себя уже  хозяином  положения,  эдаким  "старожилом"  в
брюхе урчащего, как холодильник, аппарата. Успел кое-что обдумать, понять...
   - Слышь, Тим, - Лобан с трудом сел. - В самом деле, куда летим-то?
   - Сказал же, в психбольницу. Куда еще нас?
   - Кончай балдеть... Почему?
   - Потому что ты - дурак. Напился до чертиков.
   Старшой только простонал, попробовал собраться  с  мыслями  -  не  вышло.
Матюгнулся обреченно.
   - Тебя сопровождать послали?
   - Ну! До Москвы!
   - Теперь из летной книжки талоны выстригут, - отчаянно проговорил  Лобан.
- А мне до пенсии - три года...
   - Жрать меньше надо было! - подзадорил Тимоха.
   - Слышь, Тимоха, - воющим каким-то, волчьим голосом протянул старшой. - Я
ведь и правда чертиков видел. Будто повесился на сосну, а подо мной  бегают.
Зеленые...
   Тимофей незаметно и облегченно перевел дух: значит, не один видел! Вдвоем
уже легче, можно биться спиной к спине...
   - Рожки-то были? Хвосты?
   - Не-а... На них  одежа...  Как  у  нас  защита.  И  будто  вместо  касок
гермошлемы.
   Рожи мерзкие, зеленые...
   - Во-во! Белая горячка! - определил Тимоха.
   - За чей счет самолет-то наняли? - вдруг спохватился Лобан. - Мне  же  за
такое лечение за всю жизнь не рассчитаться. В Москву! Ничего так... Мог бы в
Петрозаводске спокойно подшиться.  Или  закодироваться.  За  каким  фигом  в
Москву, Тим?
   - Давай поднимать остальных! - распорядился тот. - Хватит дрыхнуть.
   - Кого - остальных? - с опаской и не сразу спросил старшой.
   - Десантуру. Ты оглядись, оглядись. Вся группа с тобой.
   Лобан сполз с кресла, механично переставляя  ноги,  поплелся  по  салону.
Глазел с любопытством и страхом, как на покойников, и  врубался  трудно,  со
скрипом в мозгах.
   - Тимоха... А мы все - живые? Или... того?
   - Пока я мыслю - я живу! - вспомнил тот. -  Великие  так  говорили.  Все.
Ничего не мыслю, - признался  старшой.  -  Ладно,  меня  на  психу.  Ну  еще
Азария... Молодняк-то куда? Зачем? Пашка только женился, в рот  не  берет...
Почему, Тимошка? Ну, ты же всегда по трезвяку! Ты-то все помнишь!
   - Однозначно, в дурдом! - Тимофей потряс тяжелую богатырскую тушу  Азария
- бесполезно. Запечатал ему ладонями рот и нос.
   - Зачем?..
   - Затем, что все  тут  чертиков  видели,  маленьких  и  зелененьких!  Вот
разбудим и спросим. Буди!
   Старшой,  как  обычно  в  таких  случаях,  почувствовал  острое   желание
действовать и руководить.
   - Подъем! - заорал он и стащил на пол сначала Шуру, потом Игоря. Растряс,
растолкал, полусонных поставил  на  ноги.  Наконец,  заворочался  и  замычал
Азарий, лишенный кислорода, разлепил  глаза.  Молодожен  Пашка  от  суеты  и
голосов проснулся сам, сел, принюхался и вдруг  сказал  совершенно  трезвым,
нудноватым голосом:
   - Мужики, ну кто опять в штаны наделал? В  одной  казарме  с  вами  спать
невозможно.
   Опять вонища...
   И тут началось - где, почему, зачем? Хлопали глазами,  вертели  головами,
щупали себя, металлические стены, глазки приборов. Тимоха объяснял популярно
- кто верил, кто сильно сомневался, а кто и вовсе отрицал, что палата  салон
санитарного самолета.
   В том, что видели зеленых мужичков под деревьями, признался  один  только
Азарий.
   Рассказал откровенно, без  утайки  остальные,  включая  Тимоху,  напрочь
отрицали чертей. И терялись в догадках, каким образом угодили в  эту  камеру
без окон и дверей.
   А Тимоха-то сразу понял, что зеленых мужичков видели все без  исключения!
Темнили только по своим соображениям, чтоб за дураков не приняли. Это Лобану
с Азарием все равно: они и так были на грани  белой  горячки  -  что  им  не
признаваться!
   Горлопанили почти час и даже немного развеселились, что хоть и  оказались
в заднице, но зато всей группой, как на пожаре. Плевать на этих уродцев, что
под деревьями чудились!
   Потом всем скопом навалились на  Тимоху,  разобравшись,  что  он  очнулся
раньше всех, а может, и вовсе не спал, хитрецтрезвенник.
   - Откуда мы здесь взялись? - орали. - Кто сюда посадил? И насколько?
   - Пошли вы! Не знаю! - решил не отделяться  от  коллектива  Тимоха.  Меня
тоже одели, как вас, обули! И в такое же кресло закопали!
   - Мужики!  -  вдохновился  Лобан.  -  Тимоха  -  ментяра!  Стукач!  Давно
подозревал!
   Давно! Почему не пьет никогда?.. Ах ты, козел!
   - Ах, падло! - громыхнул Азарий и буром пошел на Тимоху. - Своих  корешей
заложить? Куму десантуру сдать?!.
   Он после армии с годик посидел в тюрьме за хулиганку и  считался  мужиком
бывалым и невероятно честным  -  век  воли  не  видать!  И  если  уж  Азарий
взорвался и слово молвил - чистая правда...
   Тимоха вновь ощущал  себя  почти  здоровым,  попятился  к  стене,  вжался
спиной, изготовившись драться со всей командой - десант умирает стоя! Что  с
них взять - дураки же! Толпа во главе с Азарием приблизилась вплотную: кто в
каратистской стойке, кто в боксерской, кто выбросил руку, чтоб  схватить  за
шею, как в вольной борьбе. Зека Азарий по-кошачьи держал перед собой руку  с
двумя растопыренными пальцами - фазы замкну! Тимоха выставил защитный блок и
больно ударился локтем о металлическую стенку,  замозжило  руку,  задергало,
будто ток пробежал...
   Да чего это они, полудурки? Глаза вытаращили,  рты  разинули...  И  глаза
устремили куда-то мимо Тимохиной головы...
   За спиной что-то тихо зажужжало и зашевелилось...
   И спиной же он ощутил бесконечную пустоту, открывшуюся сзади...
   Как зачарованный, он медленно повернул голову и оцепенел.
   Большой сегмент, из которых состояли  стенки  этой  палаты  номер  шесть,
отъехал в сторону. А за ним обнаружился  приличный  овальный  иллюминатор  с
выпуклым стеклом.
   Где-то на высоте пояса...
   За стеклом была  звездная  чернота  ночи.  И  больше  не  требовалось  ни
разборок, ни объяснений, ибо, единожды взглянув в  эту  бездонную  пропасть,
все становилось предельно ясно, как божий день.
   За бортом медленно плыл открытый космос.
   И планета Земля хоть и была далеко, хоть и выглядела не крупнее школьного
глобуса, но все еще четко различались на ее поверхности материки  и  крупные
острова, разбросанные в голубом океане...
   Поспелову очень хотелось увидеть  пострадавших  "новых  русских"  воочию,
побеседовать  с  ними,  попробовать  из   полного   бреда   выстроить   хоть
какую-нибудь логическую картинку, однако он не  имел  права  раскрываться  и
вступать в контакты с кем бы то ни было, кроме сотрудников спецслужб,  и  то
под другой фамилией и легендой. В Петрозаводск он, якобы, прибыл  из  Москвы
для  выяснения   обстоятельств,   связанных   с   пропавшим   вертолетом   и
объявившимися "новыми  русскими".  Командированным  из  главной  конторы  на
местах  обычно  лишних  вопросов   не   задавали,   обходились   шифрованным
предписанием оказывать всяческое содействие.
   Петрозаводские коллеги думали о  происшедшем  совершенно  однозначно,  их
выводы полностью совпадали с медицинским заключением, но при этом они  никак
не могли ответить на вопрос, где же вертолет с пилотами и егерем, которого в
Нижних Сволочах не оказалось. Строили предположения, что летчики тоже выпили
крепко и заснули в вертолете,  а  охотники  спьяну  выбрались  из  машины  и
отправились искать берлогу.  И  потерялись.  Проснувшись,  пилоты  полетали,
поискали их и не нашли.
   Решив, что "новые русские" замерзли  где-нибудь  в  лесу,  сговорились  с
егерем, и, боясь ответственности,  -  не  старых  же  русских  потеряли,  за
которых никто не спросит! - перелетели границу с Финляндией  и  скрылись.  В
общем, старая песня, слышанная еще от Зарембы.
   По другой версии, выдвинутой  одним  из  молодых  сотрудников,  во  время
третьей посадки на  сопку  между  "новыми  русскими"  и  пилотами  произошел
конфликт, потом драка, в результате которой  последние  были  убиты.  Вместе
сними, возможно, погиб и егерь, а, возможно,  и  нет.  Управлять  вертолетом
никто не умел или он был поврежден от карабинных выстрелов, произведенных  в
салоне. Поняв впоследствии,  что  подобное  преступление  скрыть  невозможно
Хардиков это должен отлично понимать, - "новые  русские"  вместе  с  егерем,
если тот остался жив, замаскировали вертолет в  тайге  и  ушли  отсиживаться
куда-нибудь в зимовье, пока не прекратится активный поиск. После чего  вышли
из своего схорона, уничтожили все следы, зарыли или завалили камнями  трупы,
машину, разработали легенду об инопланетянах, -  благо,  что  слухов  о  них
сейчас хоть пруд пруди, - и с нею явились в свет: если не поверят в  сказки,
то сочтут сумасшедшими, невменяемыми - какой  с  них  спрос?  В  эту  версию
хорошо укладывалось поведение Хардикова, который будто сам стремился попасть
в психушку. Да и суть  ее  казалась  более  правдоподобной.  Егерь,  простой
деревенский парень,  не  мог  с  таким  упорством  и  фантазией  разрисовать
космические путешествия