и ввожу ток. Все  полосы  мгновенно
намагничены, и втулки  вышли  из  своих  гнезд. Теперь  пускаю  этим  медным
рычагом в действие воздушный высасывающий на-cocf рукава от которого, как вы
видите, проведены к
     596


     каждому  из   цилиндров.   Мельчайшая  пыль,  микроскопические  соринки
выкачиваются вместе с воздухом. Присматривайте за  манометром F, на нем есть
красная  черта,  предел  давления.  Прислушивайтесь  к  акустической  трубе,
ведущей  вниз  в  насосный   аппарат.  Вот  шипение  прекратилось.  Манометр
переходит за красную  черту.  Размыкайте ток  вторичным нажиманием на  ту же
кнопку. Стальные полосы  размагничены.  Втулки,  повинуясь всасывающей  силе
пустоты, плотно втискиваются в конусообразные  гнезда.  Теперь свет проходит
сквозь почти абсолютную пустоту. Для точности нашей  работы и этого мало. Мы
обращаем всю нашу лабораторию в безвоздушный колокол. Поэтому со временем мы
будем  работать  в  водолазных  скафандрах.  Нам  подают   воздух  извне  по
гуттаперчевым трубам и регулярно выводят его наружу отработанным. А из самой
лаборатории воздух все время выкачивается мощными насосами. Понимаете ли? Вы
будете в  положении  водолаза, с  той  только  разницей, что у вас на  спине
находится баллон  с сгущенным воздухом:  в случае  какой-нибудь  катастрофы,
порчи  машины, "разрыва подающих шлангов и мало  ли чего еще -- вы нажимаете
на маленький клапан в шлеме, и дыхание вам обеспечено па четверть часа. Надо
лишь не  теряться,  и  вы выходите  из  лаборатории свежий и  цветущий,  как
дижонская роза.
     Теперь  нам остается  еще проверить  наиболее точным  образом установку
труб. Каждая из них  связана с другой очень прочно,  но в  местах их тройных
соединений  допущена  некоторая,   незначительная,   в  два-три  миллиметра,
поворотливость  и возможность  уклона. Таких пунктов тринадцать, и вы должны
их  все  контролировать  раза  три в день  сверху  донизу. Поэтому пройдемте
наверх.
     Мы поднялись  по узким ступенькам и по гибким мосткам  к  самому  верху
купола. Учитель впереди, легкой юношеской походкой, а я сзади, не без труда,
от непривычки. У соединения первых трех труб он указал мне небольшую крышку,
которую он отвинтил одним поворотом руки и откинул так, что она в  пружинных
защелках приняла строго вертикальное положение,
     597


     Дно   ее   представляло   из  себя   крепкое   серебряное,  превосходно
отшлифованное зеркало с вырезанными по  окружности делениями и цифрами.  Три
параллельные  ярко  золотые  полосы,  тонкие, как телескопические  паутинки,
почти  соприкасающиеся   одна  с   другой,  пересекали  гладкую  поверхность
зеркальца.
     -- Это --  маленький колодезь, через  который мы будем тайно следить за
течением света.  Три полосы -- это  три отблеска от  трех внутренних зеркал.
Соедините  их в  одну.  Нет,  сделайте  это сами.  Вот здесь  вы  видите три
микрометрических  винта  для управления  изменением  положения  чечевиц. Вот
очень сильная лупа. Соедините все три  световые полосы в одну, но так, чтобы
общий луч пришелся на 0. Это пустая работа. Вы скоро приучитесь исполнять ее
в одну минуту.
     Действительно, механизм оказался очень послушным, и минуты через три я,
едва прикасаясь к нежным винтам,  соединил  световые  полосы  в одну  резкую
черту, на которую было почти больно смотреть, и ввел ее в тонкую насечку под
нулем. Потом я закрыл крышку и завинтил ее. Следующие двенадцать контрольных
колодцев  я проверял уже один, без помощи  лорда  Чальсбери. Дело шло у меня
успешнее  с  каждым  разом. Но  уже на втором этаже лаборатории  у меня  ^от
яркого света так заболели глаза, что слезы невольно покатились по лицу.
     -- Наденьте консервы. Вот они, -- сказал патрон, протягивая мне футляр.
     Но от последнего цилиндра,  для  проверки положения которого мы вошли в
изолированную камеру, я должен был отказаться. Глаза не терпели больше.
     --  Возьмите более темные очки,  -- сказал лорд Чальсбери, -- у меня их
заготовлено  до  десяти номеров.  Сегодня  мы  заключим  в  главный  цилиндр
привезенные  вами   вчера  чечевицы,   и  тогда   наблюдение   станет  втрое
затруднительнее.  Хорошо.  Так. Теперь  я  пускаю в  ход внутренние  поршни.
Открываю кран  гидравлического насоса системы Натерера. Открываю другой кран
с  жидкой углекислотой. Теперь внутри цилиндра температура  -- сто пятьдесят
градусов и давление равно двадцати атмосферам; первое показывает ма-
     598


     нометр,  а  второе  термометр Витковского,  усовершенствованный мной. В
цилиндре   сейчас  происходит  следующее:  свет  проходит  сквозь  него   по
вертикальной  оси  плотной,  ослепительно  яркой  струей,  приблизительно  в
карандаш  толщиною.  Поршень,  приводимый  в  движение электрическим  током,
раскрывает и закрывает свой внутренний затвор в одну стотысячную секунды, то
есть почти  в один момент. Поршень посылает свет  дальше, сквозь  небольшую,
очень  выпуклую  чечевицу. Из  последней световая  струя выходит  еще  более
плотной,  более  тонкой  и  более  яркой. Таких  поршней и таких  чечевиц  в
цилиндре пять. Под давлением последнего, самого маленького и самого прочного
поршня,  тонкая,  как иголка,  струя  света  вонзается  в  приемник, проходя
последовательно через три его затвора, или, вернее, шлюза.
     -- Вот основа моего собирателя жидкого солнца,  --  сказал торжественно
учитель.  --  И чтобы  устранить  в вас  всякую  тень  сомнения,  мы  сейчас
произведем опыт. Нажмите  кнопку  А. Это вы прекратили ход  поршня. Подымите
вверх этот  медный рычаг.  Теперь  закрылись  наружные крышки  собирательных
стекол  в куполе  здания.  Поверните  вправо  до  отказа  красный  вентиль и
опустите вниз рукоятку С. Прекращено давление и приток углекислоты. Остается
завинтить  изнутри  колбу.  Это  достигается  десятью  поворотами маленького
круглого рычажка. Все кончено,  дорогой  мой;  следите теперь за тем,  как я
отвинчиваю приемник от цилиндра. Вот  он  у  меня в руках.  В  нем  не более
двадцати   фунтов.  Его  внутренние  затворы  изолируются  микрометрическими
винтами снаружи.  Я открываю во  всю ширину  отверстия первый, самый большой
затвор.  Затем  средний. Последний я отворю  всего на  диаметр  величиною  в
половину  микрона.  Но прежде  пойдите и закройте выключатель электрического
освещения.
     Я повиновался, и в зале наступила непроницаемая темнота.
     -- Внимание!  --  услышал я  из  другого  конца лаборатории голос лорда
Чальсбери. -- Открываю!
     Необычайный  золотистый  свет,  нежный, рассеянный,  точно  призрачный,
вдруг разлился по зале, мягко,
     599


     но четко  осветив  ее  стены,  и блестящие  приборы,  и  фигуру  самого
учителя. В  тот  же  момент я почувствовал  на лице и  на  руках нечто вроде
теплого  дыхания.  Явление  это  продолжалось  не  более  секунды, секунды с
половиной. Потом густая мгла скрыла от меня все предметы.
     --  Дайте свет!  --  крикнул  лорд  Чальсбери,  и я опять  увидел  его,
выходящего  из  дверей  стеклянного колпака. Лицо его было  бледно и  дышало
отражением • счастья и гордости.
     -- Это только первые шаги, первые  ученические попытки,  первые семена,
-- говорил он возбужденно. -- . Это еще не солнце, сгущенное  в газ, а всего
лишь уплотненная невесомая материя. Я целыми месяцами нагнетал  солнце в мои
хранилища, но ни одно из них не стало тяжелее  кончика человеческого волоса.
Вы  видели этот  чудесный, ровный,  ласкающий свет. Верите вы теперь  в  мою
задачу?
     --  Да,  --  ответил  я  горячо,  с  глубоким  убеждением.  --  Верю  и
преклоняюсь перед величием человеческого гения.
     --  Но  мы  с вами пойдем  дальше. Еще дальше!  Мы  доведем температуру
внутри  цилиндра  до минус двести семьдесят  пять  градусов, до  абсолютного
нуля.  Мы  возвысим гидравлическое  давление до  тысячи, двадцати,  тридцати
тысяч  атмосфер.  Мы  заменим  наши  восьмидюймовые  верхние  лучесобиратели
могучими пятидесятидюймовыми. Мы расплавим по найденному мною способу фунты,
пуды алмазов,  сплавим  их  в чечевицы нужной нам  кривизны и вставим в наши
свето-проводные трубы!.. Может быть, я не доживу до того времени, когда люди
сожмут солнечные лучи до жидкого  востояния, но я верю и чувствую, что сгущу
их до плотности газа. Мне бы только увидеть, что стрелка электрических часов
подвинулась хоть на один миллиметр влево, -- и я буду безмерно счастлив.
     Однако   время  бежит.  Пойдем  завтракать,  а  перед  обедом  займемся
установкой новых алмазных чечевиц.  С завтрашнего дня  начнем втягиваться  в
работу. Одну неделю вы  будете при мне в качестве  обыкновенного рабочего, в
качестве простого, послушного исполнителя.
     600


     Через  неделю  мы  поменяемся  ролями.  На  третью  неделю  я  вам  дам
помощника, которого вы  при  мне научите всем приемам с аппаратами. Потом  я
представлю  вам  полную  свободу.   Я  верю  вам,  --  сказал  он  живо,   с
очаровательной, прелестной улыбкой и протянул мне руку.
     . Мне очень  памятен остался вечер этого дня и обед у  лорда Чальсбери.
Леди была  в красном шелковом платье, и ее красный  рот на бледном,  немного
усталом лице рдел, как пурпуровый цветок, как раскаленный уголь. Де ZvloH де
Рик, с которым я впервые за этот день увиделся за столом, был свеж, красив и
изящен,  как  никогда ни прежде, ни потом, между  тем как я чувствовал  себя
утомленным и переполненным сверху донизу  наплывом  нынешних  впечатлений. Я
подумал  было  сначала, что  ему  выпала  на сегодня  привычная,  нетрудная,
наблюдательная работа. Но, однако, не я,  а леди  Чальсбери  первая обратила
внимание на то, что левая рука электротехника перевязана выше кисти марлевым
бинтом. Де  Мои де  Рик очень  скромно  рассказал о том, как  сполз  с  вала
слишком слабо натянутый  приводный ремень и как, падая,  он оцарапал  руку с
наружной  стороны. Вообще он в этот вечер владел разговором, но владел очень
мило,  с  большой  тактичностью.  Он  рассказывал  о  своих  путешествиях  в
Абиссинию, где разыскивал  золото  в горных  долинах на  границе  Сахары, об
охоте на львов, о последних  Ипсомских скачках,  о лисьих  охотах на  севере
Англии, о вошедшем тогда  в моду писателе Оскаре  Уайльде, с  которым он был
лично знаком. У него в разговоре была одна удивительная и, вероятно, слишком
редкая черта, какой  я, кажется, не встречал никогда у других.  Рассказывая,
он был чрезвычайно эпичен: он никогда не говорил ни о себе, ни  от себя.  Но
каким-то загадочным путем его личность, оставаясь на заднем плане, все время
освещалась то нежными, то героическими полутонами.
     Теперь  он глядел на леди Чальсбери гораздо  реже, чем она  на него. Он
лишь изредка скользил по ней
     601


     т
     ласково-томными, из-под длинных спущенных ресниц, глазами. Но она почти
не отрывала от  него своих темных серьезно-загадочных глаз. Ее взгляд следил
за движением  его рук и головы, за его ртом и  глазами. Странно! Она в  этот
вечер напомнила мне детскую игру: в чаше с водой плавает жестяная рыбка или.
уточка с  железом во рту и безвольно, покорно тянется за магнитной палочкой,
влекущей ее издали. Часто  я с тревожным вниманием следил за выражением лица
хозяина. Но он был безмятежно весел и спокоен.
     После обеда, когда де Мои де Рик отпросился курить, леди Чальсбери сама
первая предложила ему сыграть  партию на бильярде. Они ушли, а мы с хозяином
перебрались в кабинет.
     -- Давайте сыграем в шахматы, -- сказал он. -- Вы играете?
     -- Неважно, но всегда с удовольствием.
     -- И знаете что еще? Давайте выпьемте какого-нибудь веселого ароматного
вина. Он нажал кнопку звонка.
     -- По какому-нибудь поводу? -- спросил я.
     -- Вы угадали. Потому, что мне кажется, что я нашел в вашей особе моего
помощника, и если будет угодно судьбе, то и продолжателя моего дела!
     -- О, сэр!
     -- Погодите. Какой напиток вы больше всего предпочитаете?
     -- Мне,  право, стыдно сознаться, что я  ни в  одном  из них  ничего не
понимаю.
     -- Хорошо, в таком случае я назову вам четыре напитка, которые я люблю,
и  пятый, который  я  ненавижу. Бордосские вина, портвейн, шотландский эль и
вода. А не терплю я  шампанского. Итак, выпьем шато-ля-роз. Почтенный Самбо,
--   приказал  он  безмолвно  дожидавшемуся  метрдотелю,  --  итак,  бутылку
шато-ля-роз.
     Играл лорд Чальсбери, к моему  удивлению,  почти плохо. Я быстро сделал
шах и мат его королю. После первой партии мы бросили играть и опять говорили
о моих утренних впечатлениях.
     602


     --  Послушайте,  "  дорогой Диббль', -- сказал лорд Чальсбери, кладя на
кисть  моей  руки  свою  маленькую, горячую, энергичную  руку. -- И я и  вы,
конечно, много раз слыхали о том, что настоящее правильное мнение о человеке
создается в  наших  сердцах исключительно по первому взгляду. Это, по-моему,
глубочайшая  неправда. Множество раз  мне  приходилось видеть людей с лицами
каторжников,  шулеров  или  профессиональных  лжесвидетелей,  --  кстати, вы
увидите  через несколько дней  вашего помощника, -- и они  потом оказывались
честными,  верными  в  дружбе,  внимательными и вежливыми  джентльменами.  С
другой  же  стороны,  очень  нередко,  обаятельное,  украшенное  сединами  и
цветущее старческим румянцем, благодушное лицо и благочестивая речь скрывали
за собой, как  оказывалось впоследствии, такого негодяя, что перед ним любой
лондонский хулиган  являлся скромной овечкой с  розовым бантиком на шее. Вот
теперь  я  и  прошу  вас,  если  можете,  помогите мне  разобраться  в  моем
затруднении. Мистер де Мои  де Рик до сих пор ни на йоту не посвящен в смысл
и значение моих научных изысканий. Он по своей матери приходится мне дальним
родственником. Мистер Найдстон, который знает его с детства, однажды сообщил
мне,  что  де  Мои  де  Рик  находится  в чрезвычайно  тяжелом  (только не в
материальном смысле) положении. Я тотчас же предложил ему место у меня, и он
за  него  ухватился с такой радостью, которая ясно свидетельствовала об  его
крайнем положении.  Я кое-что слыхал о нем, но слухам и сплетням не верю. На
меня  лично  он  произвел такое  впечатление, как будто  не  произвел совсем
никакого впечатления. Может быть, я вижу первого такого человека, как он. Но
мне почему-то кажется, что я видал таких уже миллионы. Я  сегодня  следил за
ним на  деле. По-моему,  он ловок, знающ, находчив и работящ. Кроме того, он
хорошо  воспитан,  умеет держать себя  в любом, как  мне  кажется, обществе,
притом энергичен и  умен. Но в одном отношении  какое-то  странное колебание
овладевает мной. Скажите мне откровенно, милый  мистер Диббль, ваше мнение о
нем.
     603


     Этот  неожиданный  и неделикатный  вопрос покоробил и  смутил  меня; по
правде сказать, я совсем не ожидал его.
     -- Но, право, я не знаю, сэр. Я,  вероятно, знаком с ним меньше, чем вы
и  мистер  Найдстон. Я увидал его впервые на борту парохода "Южный крест", а
во время пути  мы чрезвычайно редко соприкасались и разговаривали. Да и надо
сказать,  что  меня мучила  качка  в  продолжение  всего перехода. Однако из
немногих  встреч  и  разговоров  я  вынес  о  нем  приблизительно  такое  же
впечатление,  как  и  вы,  сэр: знание, находчивость,  энергия, красноречие,
большая  начитанность и... несколько странная, но,  может  быть, чрезвычайно
редкая смесь сердечного хладнокровия с пылкостью головного воображения.
     --   Так,  мистер  Диббль,  так.  Прекрасно.  Почтенный  мистер  Самбо,
принесите еще бутылку вина, и затем вы  свободны. Так. Иной характеристики я
от  вас  почти и  не*ожидал.  Но я еще раз возвращаюсь к  моему затруднению:
открыть ли ему,  или не открыть все то,  чему  вы сегодня были свидетелем  и
слушателем? Представьте, что пройдет два года или год, а даже, может быть, и
меньше, и вот ему, денди, красавцу, любимцу женщин, вдруг надоест пребывание
на этом чертовском вулкане.  По-моему, в этом случае он  не прибегнет ко мне
за благословением и разрешением. Он  просто-напросто  в одно прекрасное утро
уложит  свои вещи и-уедет. Что я останусь  без  помощника,  и очень дорогого
помощника, -- это вопрос второстепенный, но я  не ручаюсь, что он, приехав в
Старый Свет,  не  окажется болтуном, может быть,  даже совершенно  случайным
болтуном.
     -- О, неужели вы этого боитесь, сэр?
     --  Говорю  вам  искренно  -- боюсь!  Я боюсь  шума, рекламы, нашествия
интервьюеров. Я  боюсь  того,  что  какой-нибудь влиятельный,  но  бездарный
ученый рецензент и обозреватель, основывающий свою известность на постоянном
хулении новых идей и смелых начинаний, повернет в  глазах публики  мою идею,
как  праздный  вымысел,  как бред сумасшедшего. Наконец я  еще больше  боюсь
того, что какой-нибудь голодный
     604


     выскочка, жадный неудачник, бездарный  недоучка схватит мою мысль нюхом
на лету,  заявит,  как  это бывало уже  тысячи раз,  о случайном  совпадении
открытий  и унизит, опошлит и  затопчет в грязь то,  что я родил в  муках  и
восторге. Надеюсь, что вы понимаете меня, мистер Диббль?
     -- Совершенно, сэр.
     -- Если это будет  так,  то я и мое дело  погибли.  Впрочем, что значит
маленькое  "я" в сравнении  с  идеей?  Я твердо уверен в  том,  что в первый
вечер,  когда в одной из громадных  лондонских аудиторий я прикажу  погасить
электричество и ослеплю десять тысяч  избранной  публики потоками солнечного
света,  от которого  раскроются цветы и защебечут птицы, --  в  тот  вечер я
приобрету миллиард  для моего дела. Но  пустяк, случайность,  незначительная
ошибка, как  я вам уже говорил,  способны  роковым  образом  умертвить самое
бескорыстное и самое великое дело. Итак, я спрашиваю ваше мнение, довериться
ли  мистеру  де Мои де  Рику,  или оставить его  в  фальшивом  и  уклончивом
неведении.  Это  дилемма,  из  которой я не могу  сам  выйти без посторонней
помощи. В первом случае возможность всемирного скандала и краха, а во втором
--  верный  путь   к  возбуждению  в  человеке  благодаря  недоверию  чувств
озлобления и мести. Итак, мистер Диббль?..
     Мне  напрашивался  на язык  простой ответ:  "Отправьте завтра же  этого
Нарцисса со всем  почетом ко  всем чертям, и вы сразу успокоитесь". Теперь я
глубоко жалею,  что  дурацкая  деликатность помешала мне подать  этот совет.
Вместо того чтобы так поступить, я напустил  на себя холодную корректность и
ответил:
     --  Надеюсь,  сэр,  что  вы  не рассердитесь на меня  за  то, что я  не
возьмусь быть судьей в таком сложном деле?
     Лорд Чальсбери пристально поглядел на меня,  печально покачал головой и
сказал с невеселой усмешкой:
     -- Давайте допьем вино и пройдемте в бильярд
     ную. Я хочу выкурить сигару. . .
     605


     В  бильярдной  мы увидали  следующую  картину.  'Де Мои  де Рик  стоял,
опершись  локтями  на  бильярд,  и  что-то  оживленно  рассказывал,  а  леди
Чальсбери, прислонившись  к  облицовке  камина, громко  смеялась.  Это  меня
гораздо  более  поразило, чем если бы я  увидал  ее плачущей. Лорд Чальсбери
заинтересовался причиной смеха, и когда де  Мон де Рик повторил свой рассказ
об одном тщеславном снобе, который из желания прослыть оригиналом завел себе
ручного леопарда и потом три часа сидел на чердаке от страха перед животным,
мой патрон громко, совсем по-детски, рассмеялся...
     Все в мире самым странным образом сцепляется.
     В этом вечере также неисповедимыми путями сошлись вступление, завязка и
трагическая развязка наших существований.
     Первые два дня моего пребывания в Каямбэ для  меня  памятны до мелочей,
но остальное чем  ближе к концу,  тем туманнее. С тем большим  основанием  я
теперь прибегаю  к помощи  моей записной книжки.  В ней  морская  вода выела
первые и  последние страницы, а частью и середину. Но кое-что я могу, хотя и
с большим трудом, восстановить. Итак:
     11 декабря.  Сегодня мы  ездили  с  лордом Чальсбери в Квито верхом  на
мулах  за  медными гальванизированными  проводами. Случайно зашел разговор о
матер