один вопрос?
     -- Прошу вас.
     -- Цель поездки?
     -- Эге! Разве вам не все равно?
     -- Предположим, что нет.
     -- Цель чисто научная. ' .
     -- Этого мало.
     -- Мало? --  вдруг закричал на меня мистер Найдстон, и из его  кофейных
глаз  посыпались снопы иголок. -- Мало? Да  неужели  у  вас хватает дерзости
предполагать, что фирма "Найдстон и сын", существующая уже  полтораста лет и
пользующаяся  уважением  всей  коммерческой  и  деловой  Англии,  может  вам
предложить что-нибудь бесчестное или просто компрометирующее вас? Или что мы
возьмемся  за  какое-нибудь  дело,  не  имея  в  руках  верных гарантий  его
безусловной законности?
     -- О сэр, я не сомневаюсь, -- возразил я сконфуженно,
     567


     -- Хорошо, -- прервал он, мгновенно успокаиваясь, точно бурное море,  в
которое вылили несколько тонн  масла. -- Но  видите  ли, во-первых, я связан
условием  не  сообщать вам существенных подробностей  до тех пор, пока вы не
сядете на пароход, отходящий от Соут-гэмптона...'
     -- Куда? -- спросил я быстро.
     --  Пока этого я не  могу  сказать вам. А во-вторых, цель вашей поездки
(если она вообще состоится) для меня самого не совсем ясна.
     -- Странно, -- сказал я.
     -- Удивительно странно, -- охотно подхватил стряпчий. --  И  даже, если
угодно, я  вам  скажу  больше:  это  фантастично,  грандиозно,,  неслыханно,
великолепно и смело до безумия!
     Теперь  была  моя очередь  сказать  "гм",  и я  это сделал  с некоторою
осторожностью.
     -- Подождите, -- воскликнул с внезапной горячностью мистер Найдстон. --
Вы молоды.  Я старше  вас лет на  двадцать пять  -- тридцать. Вы  уже многим
великим  завоеваниям человеческого  гения совершенно не удивляетесь. Но если
бы  мне в  ваши  годы кто-нибудь  предсказал, что  я  сам буду заниматься по
вечерам при свете невидимого электричества, текущего по проволоке, или что я
буду разговаривать  с моим знакомым  за восемьдесят миль расстояния,  что  я
увижу на  полотне экрана  двигающиеся, смеющиеся, нарисованные образы людей,
что можно телеграфировать без проволоки, и так далее и так далее, -- то я бы
поставил свою честь, свободу, карьеру против одной пинты плохого лондонского
пива за то, что со мной говорит сумасшедший.
     -- Значит,  дело  заключается  в  каком-нибудь новейшем изобретении или
величайшем открытии?
     -- Если  хотите, -- да. Но, прошу  вас, не глядите на меня с недоверием
или подозрением. Ну,  что вы  сказали бы, например,  если бы к вашей молодой
энергии, силе и знаниям обратился великий ученый, который, положим, работает
над проблемой -- из простых элементов, входящих в воздух, составить вкусное,
питательное и съедобное, почти бесплатное вещество? Если  бы вам  предложили
работать ради будущего устроения и укра-
     568


     шения земли? Посвятить  свое творчество и душевную мощь счастию будущих
поколений? Что вы сказали бы? Да вот вам живой пример. Поглядите в окно.
     Я невольно привстал, повинуясь его властному резкому жесту, и посмотрел
в мутные  стекла. Там, на улицах, висел от неба до земли густой, как грязная
вата, черно-ржаво-серый туман.  И в  нем  едва-едва  намечались мутно-желтые
расплывчатые пятна фонарей. Это было в одиннадцать часов дня.
     --  Да,  да,  поглядите,  --  произнес  мистер Найдстон,  --  поглядите
внимательно.  Теперь  предположите,  что гениальный самоотверженный  человек
зовет вас на  великое дело оздоровления  и украшения земли. Он  говорит вам,
что все, что есть на земле, зависит от ума, воли и рук человека. Он говорит,
что если  бог в  своем  справедливом  гневе  отвернулся от  человечества, то
человеческий необъятный ум сам придет себе на  помощь. Этот  человек  скажет
вам, что туманы, болезни, крайности климатов, ветры, извержения вулканов  --
все подвержено влиянию* и контролю человеческой  воли,  что,  наконец, можно
сделать земной шар настоящим раем и продлить  его существование на несколько
сотен тысяч лет. Что вы сказали бы этому человеку?
     --  Но  что,  если  тот,  кто предлагает  мне эту  радужную  мечту, сам
ошибается?  Если я окажусь невольной  игрушкой в руках мономана?  Капризного
безумца?
     Мистер Найдстон  встал и,  протягивая мне руку в знак  прощания, сказал
твердо:.
     -- Нет. На  борту парохода,  месяца через  два-три (если,  понятно,  мы
сговоримся), я скажу вам имя  этого ученого и смысл его великой задачи, и вы
снимете  вашу шляпу в знак величайшего благоговения пред  человеком и идеей.
Но я, к сожалению, профан, мистер Диббль.  Я только стряпчий  -- хранитель и
представитель чужих интересов.
     После  этого приема я почти не сомневался  в том, что  судьбе, наконец,
надоело мое неизменное  созерцание ее непреклонной спины и что  она решилась
показать мне свое таинственное лицо. Поэтому в тот. же
     569


     вечер я устроил на остаток моих скудных сбережений неслыханно роскошное
пиршество,  которое  состояло  из  вареного  окорока,  пунша, пломпудинга  и
горячего шоколада и  в котором принимала участие, кроме меня, почтенная чета
старых Джонсонов  и, не помню,  -- человек шесть или семь Джонсонов младших.
Левое плечо у меня  совсем посинело  и отвисло  от дружеских шлепков доброго
хозяина, сидевшего рядом со мною, слева.
     И я не ошибся. На другой день вечером я получил телеграмму: "Жду завтра
в полдень, Реджент-стрит, 451. Найдстон".
     Я пришел к нему секунда в секунду в .назначенное  время.  Его не было в
конторе,  но  слуга  предупредительно  проводил  меня  в  небольшой  кабинет
ресторана, помещавшегося  за углом, шагах в  двухстах.  Мистер Найдстон  был
один. Ничто в нем  сначала не напоминало того экспансивного и даже, пожалуй,
поэтично настроенного человека, который так  горячо говорил мне третьего дня
о  счастье будущих поколений. Нет. Это опять был  тот сухой и немногоречивый
стряпчий, который при первой встрече со мной в то утро повелительно приказал
мне раздеться и потом допрашивал меня, как следователь.
     -- Здравствуйте,  садитесь, --  сказал он, указывая  на стул. -- Сейчас
время моего завтрака, и у меня самый свободный час. Я хотя и зовусь Найдстон
и сын, но сам -- холостой и одинокий человек. Итак, -- есть? Пить?
     Я поблагодарил  и спросил чаю с поджаренным хле-.  бом. Мистер Найдстон
неторопливо ел,  пил  маленькими глотками  старый портвейн  и молча время от
времени пронзал меня сверкающими  иглами своих глаз. Наконец  он вытер губы,
бросил салфетку на стол и спросил:
     -- Итак, согласны?
     -- Купить кота в мешке? -- спросил я в свою очередь.
     -- Нет, -- воскликнул он громко и сердито. --  Прежние условия остаются
in statu quo '. Перед отправ-
     1 В прежнем положении (лат.),
     570


     лением на юг  вы получите все наиболее полные сведения, какие я  только
смогу и  сумею  вам сообщить. Если они не удовлетворят  вас,  то  вы с своей
стороны  можете   не   подписывать  контракт,  а   я  плачу   вам  некоторое
вознаграждение за то время,  которое вы  потеряли  в праздных  разговорах со
мной.
     Я внимательно поглядел на него. В это мгновенье  он весь был занят тем,
что старался, обняв правой рукой кисть левой,  раздавить  два ореха.  Острые
иглы глаз были скрыты занавесками  век. И тут я, точно  в каком-то озарении,
вдруг  увидел в лице этого человека всю его душу -- странную душу формалиста
и  игрока, узкого  специалиста  и  необычайно  широкую  натуру,  раба  своих
конторских  профессиональных  привычек и в  то  же  время  тайного  искателя
приключений, сутягу,  готового засадить  за  два  пенни своего  противника в
долговое отделение, и в то же время чудака, способного пожертвовать все свое
состояние,  накопленное  десятками  лет  каторжного   труда,  ради  призрака
прекрасной  идеи.  Эта  мысль  промелькнула  у  меня быстро,  как молния,  и
Найдстон тотчас же, как будто  наши души соединил  какой-то  незр.имыи  ток,
открыл свои глаза, крепким усилием раздавил в мелкие куски орехи и улыбнулся
мне ясной, детской, почти проказливой улыбкой.
     -- В конце  концов вы мало чем рискуете,  дорогой мистер Диббль. Прежде
чем вы  отправитесь на юг,  я дам вам несколько поручений на  континент. Эти
поручения не  требуют от вас  большой  затраты научного багажа, но потребуют
большой  механической аккуратности,  точности  и  предусмотрительности.  Это
займет у вас на крайний случай месяца два, -- может быть, неделей больше или
меньше.  Вы должны будете принять в  разных  местах  Европы  несколько очень
дорогих  и  очень  хрупких стекол,  а  также несколько  чрезвычайно тонких и
чувствительных  физических инструментов. Их упаковку,  доставку  на железную
дорогу,   транзит  морем  и   железной   дорогой   я  целиком  вверю   вашей
наблюдательности,  ловкости и умению.  Согласитесь с тем, что  какому-нибудь
пьяному матросу или носильщику ничего не стоит сбросить в люк ящик и разбить
вдребезги
     571



     маленькое двояковыпуклое стеклышко, над которым десятки людей  работали
десятки лет...
     "Обсерватория!  -- радостно  подумал я. --  Конечно,  это обсерватория!
Какое счастие! Наконец-то я поймал тебя за хвост, неуловимая судьба".
     Но  я  уже видел,  что он  понял мою мысль,  а глаза его  сделались еще
веселее.
     -- Не  будем говорить об  оплате этого вашего  первоначального труда. В
мелочах мы, понятно, с вами сговоримся, это я вижу по вас, но, -- и он вдруг
совсем  уж  беззаботно,  по-мальчишески  расхохотался,  --  но  мне  хочется
обратить  ваше  внимание  на очень  курьезную вещь. Смотрите, через мои руки
прошло тысяч около  десяти,  двадцати  чрезвычайно  интересных  дел.  Из них
некоторые  на  громадные  суммы.  Несколько раз  я  попадался впросак, и это
несмотря на всю нашу  утонченную  казуистическую точность и  аккуратность. И
вот, представьте  себе,  каждый  раз,  когда  я  отбрасывал  в  сторону  все
ухищрения  ремесла  и  глядел человеку ясно и  просто в глаза, как я  сейчас
гляжу на вас, я никогда не впадал в ошибку и не раскаивался. Итак?
     Его  глаза были ясны, тверды, доверчивы и ласковы.  В эту  секунду этот
маленький,  смуглый,  сморщенный, желтолицый человек точно  взял  руками мою
душу и покорил ее.
     -- Хорошо,  -- сказал  я. --  Я  вам  верю. С  этой ми-нутьгя  в  вашем
распоряжении.
     -- О, зачем так скоро, -- возразил добродушно ми
     стер Найдстон. -- У нас впереди пропасть времени.
     Мы еще успеем с вами выпить бутылку кларета. -- Он
     надавил кнопку висячего звонка.-- Затем вы устрои
     тесь со своими вещами и со всеми личными делишками,
     и сегодня же, в восемь часов вечера, вы ко времени
     отлива должны быть на борту парохода "Лев и Маг
     далина", куда я вам привезу ваш точный маршрут, че
     ки на различные банки и деньги для ваших собствен
     ных расходов. Милый юноша, пью за ваше здоровье и
     за ваши успехи. Ах, если бы вы знали, -- вдруг
     воскликнул он с неожиданным энтузиазмом, -- если
     бы вы знали, как я вам завидую, дорогой мистер
     Диббль! --
     572


     Чтобы  немножко  и  совсем  невинно  польстить ему,  я  возразил  почти
искренно:
     -- Зачем же дело стало, дорогой мистер Найдстон? Клянусь,  что душой вы
так же молоды, как и я.
     Смуглый стряпчий опустил свой тонко очерченный, длинный нос  в стакан с
кларетом, помолчал немного и вдруг сказал с искренним вздохом:
     --  Эх,  мой   милый!  Контора,  существующая  чуть  ли  не  со  времен
Плантагенетов,  честь фирмы,  предки, десятки  тысяч уз, связывающих меня  с
клиентами, сотрудниками, друзьями  и  врагами...  всего я и  не перечислю...
Значит, больше никаких сомнений? ' -- Нет.
     -- Итак, чокнемся и споем: "Roule Britannia!" ' И мы чокнулись и запели
--  я,  почти мальчишка,  вчерашний бродяга, и этот сухой  деловой  человек,
влиявший  из  мрака  своей грязной конторы  на судьбы  европейских  держав и
капиталов, -- запели самыми невероятными и фальшивыми голосами в мире:
     Правь,   Британия,  Правь  через   волны,   Никогда,  никогда,  никогда
Англичанин не будет рабом!
     Вошел слуга и, обращаясь почтительно к мистеру Найдстону, сказал:
     --  Простите меня, я с истинным наслаждением слушал  ваше пение. Ничего
более прекрасного я не слышал даже в Королевской опере, но рядом  с вами, за
стеной, собрание клуба  любителей  французской  средневековой  музыки. Может
быть, я  не  так  назвал  собрание  джентльменов... но  у  всех у  них очень
капризный музыкальный слух.
     -- Вы правы, -- кротко ответил стряпчий, -- и по
     тому прошу вас принять на память этот маленький
     круглый желтый предмет с изображением нашего доб
     рого короля. -- ' •
     1 "Правь, Британия!" (англ.)
     573


     Вот краткий  список  тех городов и мастерских, которые  я посетил с тех
пор,  как  впервые  переплыл канал.: Выписываю их целиком из  своей записной
книжки: Пражмовский в Париже и инструментальная фирма Репсольдов в Гамбурге,
Цейсс, братья Шотт и Сляттф в Иене; в Мюнхене  Фраунгоферский и оптический .
институт  Уитшнейдера  и там  же Мерц; Шик в Берлине, Беннех и Вассерман там
же.  И  там   же   неподалеку,  в  Потсдаме,  чудесное   отделение   фабрики
Пражмов-ского,  работающего  в   сотрудничестве  с  весьма   обязательным  и
просвещенным доктором Э. Гартнак.
     Маршруты,  составленные  мистером  Найдстоном, были  необычайно  точны,
вплоть до указаний времени пересадок и адресов недорогих, но комфортабельных
английских отелей. Он делал  маршрут собственноручно. Но и тут сказалась его
странная, способная на всякие неожиданности натура. На углу одной из страниц
его угловатым твердым почерком, карандашом, была записана краткая сентенция:
"Если бы Чане и компания были настоящими англичанами, то они не забросили бы
своего дела и  нам не  приходилось бы ездить  за  стеклами и инструментами к
французами немецким шнур-бартбинтхалтерам" '.
     Скажу по  правде, не  хвастаясь, что всюду я держал  себя с  надлежащим
весом и достоинством,  потому  что  много раз, в критические минуты,  в моих
ушах   раздавался  ужасный  козлиный  голос   мистера   Найдстона:  "Никогда
англичанин не будет рабом".
     Впрочем, надо сказать, что я не мог пожаловаться на недостаток внимания
и  предупредительности  ко  мне  со  стороны  ученых  оптиков  и  знаменитых
инструменталистов.   Мои  рекомендательные   письма,  подписанные  какими-то
крупными, черными,совершенно неразборчивыми  каракулями и скрепленные  внизу
четким автографом мистера Найдстона, служили в моих руках подобием волшебной
палочки, открывавшей мне все двери и сердца. С неослабным глубоким интересом
наблюдал  я за  приготовлением и шлифовкой  выпуклых и вогнутых стекол  и за
выделкой тончайших остроумных и
     1 Наусникам (от нем. Schnurbartbindhalter).
     574


     прекрасных  инструментов,  сверкавших  медью  и  сталью, сиявших  всеми
своими винтами, трубами  и нарезами. Когда  мне впервые показали в одной  из
самых  знаменитых  мастерских  мира  почти  законченный  пятидесяти-дюнмовый
рефрактор,  который  нуждался всего  лишь  в  каких-нибудь  годах  двух-трех
окончательной шлифсв-кн, -- у  меня  остановилось сердце и захватило дыхание
от восторга и умиления перед мощью человеческого ума.
     Но меня  чрезвычайно смущало то настойчивое любопытство, с которым  все
эти серьезные, ученые люди старались, поочередно, по секрету друг от  друга,
проникнуть в тайные  замыслы  моего, неведомого  мне самому, патрона. Иногда
тонко и искусно, иногда  с грубой неловкостью они старались  выпытать у меня
подробности  и цель  моей поездки, адреса  фирм,  с которыми  мы имеем дело,
характер и назначение наших заказов в других мастерских  и т. д. и т. д. Но,
во-первых, я твердо помнил очень серьезное предостережение мистера Найдстона
насчет болтливости, а во-вторых,  что я мог  бы  им  ответить, если  бы даже
добросовестно согласился на это? Я сам ничего не знал и бродил ощупью, точно
ночью в незнакомом лесу. Я  принимал,  сверяясь с чертежами  и вычислениями,
какие-то странные,  чечевицеобразные стекла, металлические трубы и трубочки,
нониусы, мельчайшие микрометрические винты, миниатюрные  поршневые цилиндры,
обтюраторы,   тяжелые,   стеклянные,  странной  формы,   колбы,   манометры,
гидравлические  прессы,  множество  совершенно  мне  непонятных,  доселе  не
виданных мною электрических приборов, несколько  сильных луп, три хронометра
и два водолазных скафандра со шлемами.  Одно лишь  становилось мне все более
ясным:  загадочное предприятие, которому я служил, ничего не имело  общего с
постройкой  обсерватории,  а  по  виду  принимаемых мною предметов я даже  и
приблизительно не  мог  догадаться  о цели,  которой они  были предназначены
служить. Я только с напряженным вниманием следил за их тщательной упаковкой,
изобретая постоянно хитроумные способы, предохраняющие от тряски, поломки  и
погнутия.
     575



     От назойливых расспросов я отделывался тем, что внезапно умолкал и,  не
произнося  ни  звука, начинал глядеть каменными  глазами в самую  переносицу
любопытного.   Но  однажды  мне  поневоле  пришлось  прибегнуть   к   весьма
убедительному красноречию: толстый, наглый,  самоуверенный пруссак осмелился
предложить  мне взятку  в двести тысяч германских марок за то, чтобы я выдал
ему  тайну нашего  предприятия. Это  случилось  в  Берлине, в  моей отельной
комнате, расположенной  в  четвертом этаже. Я коротко и строго заметил этому
жирному,  наглому животному, что он разговаривает с английским джентльменом.
Но  он заржал,  как настоящий першерон 1, хлопнул меня фамильярно по плечу и
воскликнул:
     -- Э, бросьте, мой милейший,  эти штучки. Мы прекрасно понимаем их цену
и  значение. Вы находите,  что я предложил  вам мало? Но ведь  мы можем, как
умные и деловитые люди, сойтись на...
     Его  пошлый тон и грубый  жест  совсем не понравились мне. Я  распахнул
огромное окно моей комнаты и, указывая вниз, на мостовую, сказал твердо:
     -- Еще одно слово  -- и вам  для того, чтобы убраться  отсюда,  не надо
будет прибегать к помощи лифта. Ну, раз, два...
     Он встал, побледневший,  струсивший и  разъяренный, хрипло выругался на
своем картавом берлинском жаргоне и, уходя, так хлопнул дверью, что пол моей
комнаты задрожал и все предметы на столе запрыгали.
     Последняя моя остановка на континенте была в Амстердаме.  Там я  должен
был вручить рекомендательные письма двум владельцам двух всемирно  известных
гранильных фабрик -- Маасу  и Даниэльсу. Это были умные, вежливые,  важные и
недоверчивые евреи. Когда  я посетил их поочередно, то Даниэльс первым делом
спросил меня  лукаво:  "Конечно,  вы имеете  поручение также и  к  господину
Маасу?" А Маас, только что прочитав адресованное ему письмо, сказал пытливо:
"Несомненно, вы уже виделись с господином Да-ниэльсом?"
     1 Порода лошадей (от франц. percheronj.
     576


     Оба  они  проявили   в   сношениях  со  мною   крайнюю  осторожность  и
подозрительность, долго совещались между собою,  посылали  куда-то простые и
шифрованные телеграммы,  наводили точнейшие и  подробнейшие  сведения о моей
личности и  так далее. В день  моего  отъезда они  оба явились  ко мне. В их
словах и движениях чувствовалась какая-то библейская торжественность.
     -- Извините нас, молодой человек, и  не сочтите  за знак  недоверия то,
что мы  вам  сейчас сообщим,  --  сказал  старший из  них и более важный  --
Даниэльс. -- На линии  Амстердам  --  Лондон все  пароходы обыкновенно кишмя
кишат  международными  ворами  самых  высших  марок.  Правда,  мы  держим  в
строжайшем  секрете исполнение  вашего  почтенного  заказа,  но кто же может
ручаться за-то, что один  или  двое из этих пронырливых,  умных,  порою даже
почти гениальных международных рыцарей  индустрии не ухитрились проникнуть в
нашу тайну? Поэтому мы  считаем  далеко не лишним окружить  вас незримой, но
верной  охраной  из  опытных полицейских  агентов.  Вы,  пожалуй, даже и  не
заметите  их.  Вы