омощь все свое мужество и всю силу воли.
   - Это неслыханно!.. По какому праву требуете вы  от  меня  объяснений?  Я
протестантка, а не ваша духовная дочь; я - госпожа в Шенверте, а вы гость; я
- женщина, свято хранящая слово, а вы - клятвопреступный священник. Я  могла
бы дать вам почувствовать мою гордость и молча уйти, но так как вы с угрозою
стоите передо мною, то знайте же, что я не боюсь вас, но презираю от глубины
души уже потому только, что вы  осмеливаетесь  так  дерзко  анализировать  и
профанировать первую и единственную любовь женщины.
   Лиана хотела было уйти, но две сильные руки охватили ее.
   - Если я не могу, то и он не должен прикасаться к вам! - долетело  до  ее
слуха.
   Она хотела закричать, но горячие  губы  прижались  к  ее  губам..,  затем
толчок - и стройная  женская  фигура  мгновенно  полетела  в  расступившуюся
гладкую поверхность пруда... Страшный крик пронесся над водою,  но  это  был
голос не утопавшей, но бежавшей из аллеи служанки, а за нею егеря.
   - Мы все видели, бессовестный убийца! -  кричала  девушка  как  безумная,
протянув руки, чтобы удержать спасавшегося бегством священника.  -  Спасите,
спасите! Держите его!..
   Сильным движением оттолкнул он девушку с дороги, как сумасшедший бросился
бежать и скрылся в аллее.
   Между тем Даммер добежал до пруда и сбросил с себя верхнее платье. В этом
месте берег был сух и  не  топок  и  почти  отвесно  спускался  на  страшную
глубину. Вода была неподвижна и прозрачна, как на самой  середине  пруда.  В
первую  минуту  вода  сомкнулась  над  головою  Лианы,  но  вскоре  из  воды
показалось ее затканное серебром тяжелое платье и, подобно блестящим крыльям
сказочного лебедя, широко раскинулось по поверхности воды, а затем вынырнула
откинутая назад женская головка, с нее струилась вода и в волосах при лунном
свете сверкали смарагды. Это было волшебное зрелище! Поднятые из воды  белые
руки напрасно искали точки опоры, и теперь только  из  уст  молодой  женщины
вырвался трепещущий крик  о  помощи.  Страшно  тяжелая  парчовая  ткань,  не
пропускавшая воду, казалось, держала ее.
   Егерь хорошо плавал, но ему пришлось проплыть порядочное  пространство  -
толчок был настолько силен, что несчастную женщину отнесло далеко от берега.
Ему, однако, удалось поймать ее за одну руку в ту минуту, как  она  вторично
начала погружаться в воду. Он притянул ее к себе и медленно добрался  с  нею
до берега. Не успел он еще достигнуть твердой земли, как уже бежали к ним по
разным тропинкам люди. Страшный, потрясающий душу крик  девушки  был  слышен
как в индийском домике, так и в сенях замка. Лен, прибежавшая через  розовый
кустарник, видела, как ее госпожа чуть не погрузилась во второй раз в  воду;
из замка же лакеи  сбежались  как  раз  вовремя,  чтобы  вытащить  на  берег
лишившуюся чувств Лиану.

Глава 27

   Лен стояла на коленях на траве и поддерживала голову молодой женщины. Она
громко кричала и плакала, когда молодая девушка глухим, прерывистым от  слез
голосом передавала лакеям все случившееся. Девушка сняла свой нарядный белый
батистовый передник и нежно отирала им воду с лица и плеч своей госпожи. Это
освежающее прикосновение и громкий плач ключницы скоро  возвратили  сознание
молодой женщине.
   - Тише, тише. Лен! - прошептала она, приподнимаясь. - Не нужно  тревожить
барона!..
   С  приветливою  улыбкой  протянула  она  руку  своему  избавителю,  потом
энергичным движением поднялась на ноги. Голова у ней кружилась.
   Ей казалось, будто деревья гнулись под напором  сильного  ветра,  дорожки
вились причудливыми зигзагами, а кругом нее стелился такой туман, что она не
решилась идти вперед. Однако Лиана пересилила себя и  быстро  направилась  к
замку. Дорогой она испуганно ощупала цепочку: слава Богу, важный документ не
остался в пруду.
   С каждым шагом  головокружение  исчезало,  и  она  чувствовала  себя  все
крепче; она шла скоро и изредка оборачивалась к сопровождавшим  ее  людям  и
прикладывала палец к губам, когда возглас негодования касался ее слуха.
   В сенях суетилась  прочая  прислуга.  Все  знали,  что  случилось  что-то
неслыханное, но никто не мог сказать, что именно и  где.  Лакеи  исчезли  из
сеней, страшный отдаленный крик услышан  был  в  кухне  и  коридорах,  кучер
гофмаршала клялся, что видел собственными глазами, как его преподобие  точно
бешеный пронесся через  усыпанную  гравием  площадку  и  исчез  за  северным
флигелем...  Ко  всему  этому  из  комнат  баронессы  беспрерывно  доносился
взволнованный, дрожащий от гнева голос гофмаршала, по  временам  прерываемый
убеждающими или грозными словами молодого барона...
   В это время  Лиана  переступила  порог  замка;  ее  лицо  было  бледно  и
неподвижно, как у восковой фигуры;  с  длинных  кос  на  затканное  серебром
мокрое платье капала вода, а длинный шлейф  ее  оставлял  за  собою  светлую
полосу на мозаичном полу: она походила на русалку, явившуюся с морского  дна
за человеческой душой...
   Она скрылась в колоннаде, и Ганна бросилась за ней в уборную;  у  девушки
от страха волосы становились дыбом. До  ее  слуха  долетели  только  обрывки
того, что вошедшие с Лианой  люди  передавали  друг  другу,  и  она  слышала
восклицания гнева и озлобления.
   Лиана переоделась с неестественною поспешностью. Она ничего не  говорила,
только зубы ее стучали от лихорадочной дрожи.  Из  дверей  соседней  комнаты
доносился к ней резкий, крикливый голос неутомимого гофмаршала;  можно  было
расслышать каждое его слово... Он  с  наслаждением  осмеивал  своих  умерших
братьев  и  их  "бродяжническую"  жизнь.  Он  коснулся  самого   отдаленного
прошлого, чтобы доказать, какой длинный ряд горестей  и  оскорблений  должен
был по милости этих двух "сумасшедших"  выносить  он,  настоящий  сын  своих
отцов, олицетворение правил и добродетелей, присущих истинному дворянину.
   На все возражения Майнау он отвечал презрительным  смехом:  что  мог  ему
сделать этот раздраженный молодой человек, безостановочно  шагавший  взад  и
вперед по комнате.
   Завтра он должен будет оставить Шенверт, и хотя они  оба  имели  на  него
одинаковые права, но после всего обидного, что  злой  язык  одного  высказал
сегодня другому, они не только не могли жить вместе, но не могли даже дышать
одним воздухом. А что гофмаршал, как старший представитель рода  Майнау,  не
уступит - это было несомненно.
   Ганна, насколько возможно, старалась просушить густые косы своей  госпожи
и надела на нее черное домашнее платье. Взглянув на Лиану, она испугалась  и
задрожала - так страшно бледными  казались  от  черного  платья  ее  лицо  и
судорожно сжатые синеватые губы.
   - Баронеса, не ходите туда! - умоляла ее со страхом горничная и  невольно
схватилась за платье молодой женщины, которая уже подходила к двери соседней
комнаты.
   Дрожащие, горячие пальцы коснулись удерживавшей руки и указали на  дверь,
выходившую на колоннаду. Горничная вышла  и  слышала,  как  заперли  за  ней
задвижку.
   - Надеюсь, ты не станешь отрицать, что у Лео проглядывает порядочная доза
этой дурацкой крови. Он часто, к моему отчаянию, принимает этот  "гениальный
шик",  который,  к  несчастию,  привился  к  нашему   когда-то   почтенному,
доблестному имени, - говорил гофмаршал. - Только  строгое,  благоразумное  и
богобоязненное воспитание может помочь тут. Еще раз повторяю, что в  крайнем
случае только железная рука деда может спасти его, и во что бы то  ни  стало
это так и будет! И хотя бы ты стал заявлять о своих родительских  правах  во
всевозможных судах - Лео мой и останется моим!.. Впрочем, у  тебя  есть  кем
заменить его, - твоим приемным сыном Габриелем! Ха-ха-ха!
   В это время дверь отворилась, и Лиана  вошла  в  гостиную;  остановившись
перед креслом старика, она сказала:
   - Мать Габриеля умерла.
   - Пусть она  низвергнется  в  адскую  пропасть!  -  в  бешенстве  крикнул
гофмаршал.
   - У нее была душа, как и у вас, а Бог милосерд! -  воскликнула  Лиана,  и
лицо ее покрылось румянцем. - Вы истинно  верующий,  господин  гофмаршал,  и
знаете, что Он - праведный Судия... Если бы вы положили на весы ваше знатное
происхождение, строгое исполнение обязанностей вашего звания, то всего этого
было  бы  недостаточно...  Где  требуется  приговор  судьи  -  там  есть   и
обвиняющий, а она предстоит теперь пред Ним, указывая на  следы  пальцев  на
своем горле...
   Гофмаршал сидел сначала подавшись вперед и смотрел на молодую  женщину  с
насмешливой  улыбкой.  При  последних  словах  ее  он  откинулся  назад;  от
овладевшего им ужаса лицо его исказилось:  нижняя  челюсть  отвалилась,  рот
открылся, он походил на умирающего человека...
   Майнау, стоявший на противоположном конце комнаты, теперь  приблизился  к
Лиане; он, по-видимому, не слыхал ее последних слов, - изменившееся  лицо  и
голос молодой женщины до того поразили его, что он,  забыв  борьбу,  которую
выдерживал за своего сына, забыл и кипевший в нем гнев...  Он  обнял  ее  и,
привлекая ближе к свету лампы, хотел приподнять ее голову, но, коснувшись ее
волос, с ужасом отдернул руку.
   - Что это? - воскликнул он. - Твои волосы совершенно мокры! Что случилось
с тобой, Лиана? Я хочу это знать.
   - Баронесса больна! -  воскликнул  слабым  голосом  гофмаршал;  он  опять
выпрямился и выразительным жестом указал на лоб. - Я сейчас это  заметил  по
ее театральным движениям, а последние слова подтверждают, что  твоя  жена  в
нервном возбуждении и подвержена галлюцинациям. Пошли за доктором!
   Лиана отвернулась с презрительною улыбкой и взяла руку Майнау.
   - Ты все узнаешь, Рауль, позднее... Еще сегодня утром я  намекнула  тебе,
что имею много грустного, что хотела бы передать тебе. Покойница в индийском
домике...
   - А, вот и опять галлюцинация! - весело засмеялся гофмаршал. - Но где  же
именно явилось вам это привидение?
   - Перед дверью красной комнаты, господин гофмаршал. Один человек  охватил
руками тоненькую шейку бедной баядерки и  сдавил  ее  так  сильно,  что  она
замертво упала на пол.
   - Лиана! - воскликнул Майнау в страшной тревоге.
   Он привлек ее к себе и положил ее голову к себе на грудь; он и теперь еще
скорее готов  был  предположить  внезапное  помешательство  у  дорогого  ему
существа, нежели..,  допустить  возможность  покушения  на  убийство  в  его
"благородном Шенверте".
   Гофмаршал встал:
   - Я ухожу, я не могу видеть помешанных людей.
   В его голосе и движениях сказывалось отвращение. Но он не  мог  держаться
на ногах и неверною рукою оперся о спинку ближайшего кресла.
   - Успокойся, Рауль! Я докажу тебе, что я не помешана, - сказала Лиана.
   Отойдя от мужа, она приблизилась к  старику.  В  эту  минуту  кроткому  и
миловидному лицу ее сообщилось выражение суровой решимости.
   - Господин гофмаршал,  -  продолжала  она,  -  человек  этот  преследовал
хорошенькую индианку ночью по всему саду, чтобы отнять  ее  у  умирающего  в
красной комнате, так что та принуждена была запереться от  него...  Посмотри
на него, Рауль, - прервала она свою речь, указывая на  гофмаршала,  который,
как уничтоженный, стоял с поникшею головой, - барон фон Майнау хочет  отнять
у тебя сына под тем предлогом, что один он, как единственный истинно честный
и благородный представитель рода, имеет право воспитывать наследника  своего
имени; но от его рук чуть не угасла человеческая жизнь, а интрига, с помощью
которой он вынудил брата отвергнуть Габриеля и его мать, кладет неизгладимое
пятно на его "ореол дворянина". Ты можешь  спокойно  слушать  его  угрозы  -
никогда не отдадут ему Лео!
   Но Лиана горько ошибалась, если думала, что при этих обличениях неминуемо
заговорит гофмаршальская  совесть.  Он  очень  скоро  оправился.  Когда  она
говорила о Габриеле и  его  матери,  он  самодовольно  покачивал  головой  и
наконец разразился громким смехом.
   - Картина  моих  преступлений  очень  искусно  сгруппирована,  прекрасная
баронесса... Ведь я говорил, что эти женщины, с  рыжими  волосами,  обладают
дьявольскою  способностью  к  интригам.  Какой  пикантный  рассказ!..  И  вы
передаете его  с  таким  театральным  эффектом,  наскоро  набросив  траурное
платье, которое, сказать мимоходом, делает вас  бледной  и  некрасивой,  как
привидение.
   - Дядя, ни слова больше! - воскликнул ожесточенный Майнау, в  первый  раз
указывая на дверь.
   - Хорошо, хорошо, я уйду, когда мне вздумается!  Но  теперь  и  я  считаю
своим долгом пролить свет на эту историю... Я понимаю, баронесса, отчего  вы
вдруг заговорили со мной таким вызывающим тоном. Пока мы  тут  спорили,  вы,
сгорая весьма простительным любопытством, отправились в индийский сад, чтобы
присутствовать при кончине "несчастной женщины". Подобное зрелище,  понятно,
возбуждает нервы, приятно щекочет жаждущую  ужасов  сатанинскую  способность
женской натуры...
   - Прошу тебя, Рауль, не делай ничего, в чем бы потом тебе пришлось горько
раскаиваться! - воскликнула Лиана, обняв обеими руками Майнау, который,  вне
себя, хотел было броситься на ядовитого старика.
   - Женской натуры, - повторил старик, злобно  улыбаясь,  так  как  Майнау,
топнув гневно ногою, повернулся к нему спиной.  -  Может  быть,  к  разбитой
параличом "бедной баядерке" на мгновение возвратилась способность  говорить,
и она в предсмертном бреду  болтала  подобные  вещи,  но  кто  же  из  людей
здравомыслящих поверит таким несообразностям и придаст им значение серьезных
обвинений?.. Кто бы вы ни были, попробуйте рассказать эти интересные новости
моим друзьям и знакомым, вам никто не поверит. Меня все знают, а про  вторую
жену моего зятя всякий скажет, что она мастерица строить козни...
   - Продолжай, Лиана! Я боюсь, что его  друзья  и  товарищи  услышат  такие
вещи, которые сильно поколеблют мнение  о  его  врожденном  благородстве,  -
сказал Майнау, - но говори мне: ведь ты слышала,  что  господину  гофмаршалу
нет до этого дела, а я, напротив, глубоко заинтересован.
   - Женщина в  индийском  домике  умерла  до  моего  прихода;  ее  уста  не
разверзались тринадцать лет, так она и умерла! - возразила молодая  женщина;
она  вдруг  замолчала  и  закрыла  глаза,  потому  что  опять  почувствовала
головокружение; она крепко оперлась о стол и спеша продолжала говорить:
   - То, что мне известно,  я  узнала  от  свидетеля,  который  не  оставлял
Шенверта со дня возвращения  дяди  Гизберта  из  Индии,  этот  свидетель  не
бредит, но знает наверно и может клятвою подтвердить свои слова.
   Лиана исключительно обращалась к Майнау, как будто гофмаршала и не было в
комнате. Она рассказала, как с помощью придворного  священника  сделался  он
господином Шенверта, как с утонченною жестокостью разлучил дядю  Гизберта  с
женщиною, которую тот любил до последнего вздоха...
   По  временам,  при  ее  рассказе,  слышалось  насмешливое  хихиканье  или
раздавалось глухое проклятие, но Лиана не смущалась. Когда же она  в  первый
раз произнесла имя Лен, ей пришлось остановиться.
   - Бестия! Змея! - прервал ее гофмаршал со злобным смехом. - Так  вот  кто
ваша  поверенная,  баронесса?..  Вы  слушали  сплетни  самой  грубой,  самой
неотесанной женщины из  всей  шенвертской  прислуги  и,  основываясь  на  ее
донесениях, атакуете меня, меня?
   - Дальше, Лиана! - настаивал Майнау, бледнея. - Не смущайся! Я теперь все
понимаю!
   - Если вам и удалось бы опровергнуть все доказательства Лен, так  как  вы
сами бдительно следили в то время за  малейшими  событиями  в  Шенверте,  то
одного не можете вы отрицать, потому  что  не  знаете  о  случившемся  тогда
факте, - обратилась еще раз молодая женщина к гофмаршалу. - Несмотря на вашу
бдительность, индианка виделась с дядей Гизбертом за несколько дней  до  его
смерти, и он умер с убеждением, что ее безвинно оклеветали.
   - Ба! Вы рисуете слишком яркими красками, милая баронесса. Вы  должны  бы
знать, что вероятия заслуживает лишь то,  что  основывается  на  несомненных
данных, - возразил гофмаршал с хорошо разыгранным  равнодушием,  хотя  голос
его еще никогда не  звучал  так  глухо.  -  Я,  конечно,  не  знаю  об  этой
чувствительной сцене - и это весьма понятно! Она, как  и  все  прочее,  плод
досужей фантазии... Впрочем, что же так долго и терпеливо  выслушивать  ваши
ничтожные бредни! Я всегда дома, и вы можете во всякое время прислать ко мне
наверх приказного служителя, которого вы так любезно желаете навязать мне на
шею... Ха-ха-ха!..  Отправляйтесь-ка  теперь  спать,  баронесса!  Вы  ужасно
бледны  и,  кажется,  едва  держитесь  на  ногах;  да,  да,   говорят,   что
импровизации истощают  физические  силы...  Покойной  ночи,  моя  прекрасная
неприятельница.
   - Нет, дядя! - воскликнул Майнау, став перед дверью, к которой  торопливо
приближался гофмаршал. - Я слишком долго слушал  с  невозмутимым  терпением,
как ты поносил моих родных, и теперь требую, чтобы и ты остался тут до конца
объяснения, если не хочешь потерять в моих глазах последнего  остатка  твоей
"рыцарской чести"
   - Poltron <Трус! (фр.).>! - прошипел гофмаршал и бросился в кресло.
   Молодая женщина рассказала последнее происшествие у смертного  одра  дяди
Гизберта. В комнате царствовала мертвая тишина; но когда  она  описала,  как
умирающий особенно тщательно приложил к записке две печати, то оба слушателя
встрепенулись.
   - Ложь! Бессовестная ложь! - закричал гофмаршал.
   - А! - воскликнул Майнау, как будто светлый луч вдруг блеснул среди мрака
ночи. - Дядя! Герцогиня и ее свита  должны  будут  засвидетельствовать,  что
видели перстень со смарагдом, о котором ты  тогда  же  рассказал,  что  дядя
Гизберт торжественно вручил его тебе при свидетелях десятого  сентября...  А
записка, которой он таким образом хотел придать законную силу, -  существует
ли она еще, Лиана?
   Молодая женщина молча, дрожащими руками сняла с шеи цепочку и  отдала  ее
мужу.
   Маленький  медальон  был  точно  спаян,  -  никакого  следа  какой-нибудь
механики не было видно. Майнау пропустил свой острый карманный  ножик  между
обеими половинками книжки, и тонкая крышка сломалась..,  но  так  счастливо,
что обе печати остались невредимы. Записка лежала в том же самом  виде,  как
положила ее туда индианка, покрыв поцелуями.
   -  Эти  оттиски,  которым  так  умно  придана   законная   сила,   служат
неопровержимым доказательством не только для меня, но и для тебя, дядя,  так
как ты заявил, что приложение этой печати важнее для тебя самой подписи.
   Ответа не было.
   - Мнимая царапина на камне выступает тут очень ясно. Завтра, при  дневном
свете, мы можем полюбоваться в лупу на  красивую  мужскую  голову...  А  вот
внизу и число, подчеркнуто два раза:
   "Писано 10 сентября".
   Он на мгновение закрыл рукою глаза, а потом развернул бумагу.
   - Ко мне адресовано? Ко мне? - воскликнул он в глубоком волнении...
   Подойдя ближе к лампе, он громким голосом прочитал содержание записки.
   Сначала умирающий объяснял, что вследствие своей физической и  умственной
слабости он находился как бы в плену у своего брата и у священника. Хотя его
и уверили в измене индианки, он все-таки  хотел  упомянуть  о  ней  в  своем
духовном завещании; но они всеми средствами старались препятствовать  ему  в
том; даже доктор был подкуплен ими и просьбу его -  пригласить  следственную
комиссию -  называл  лихорадочным  бредом.  В  такие  минуты  все  старались
описывать ему в  самых  черных  красках  проступок  и  нравственное  падение
отвергнутой женщины,  преступность  его  прежних  отношений  к  ней,  и  он,
тревожимый галлюцинациями, покорялся им по своей бесконечной слабости...  Но
теперь он узнал, что бессовестно был обманут  ими,  что  у  него  есть  сын,
существование которого от него тщательно, скрывали. Он знал  еще,  что  брат
его преследовал своею бешеной страстью любимую им женщину и старался  лишить
ее всякого наследства, чтобы окончательно забрать несчастную в свои  руки...
Из всех окружающих его негодяев не было ни одного человека, которому б