около нее на скамейке, на  другом  конце  которой  бесцеремонно  растянулась
большая пестрая кошка лесничего; на столе блестел медный  кофейник;  тут  же
лежал круглый ситный хлеб, стояла тарелочка с маслом и жестяная лакированная
корзинка, наполненная только что сбитыми с дерева желтыми грушами.
   Но в эту  минуту  об  аппетитной  закуске  никто  не  думал.  Лео  принес
запоздалый цветок земляники и с помощью мамы приготовлял его  для  гербария.
Голова матери с блестящими золотистыми косами  низко  наклонилась  к  темной
курчавой головке малютки, на щеках обоих играл румянец молодости,  а  сердца
их бились сильнее от лесного приволья.
   - Папа! - закричал вдруг Лео и с  распростертыми  объятиями  побежал  ему
навстречу.
   Майнау, в темной летней паре, с тростью в руке действительно шел быстрыми
шагами по узкой извилистой тропинке из чащи леса. Лиана встала и  пошла  ему
навстречу в то время, как он, подняв Лео высоко вверх,  с  поцелуем  опустил
его на землю.
   - Из глубины леса, Майнау?.. И пешком? - спросила она с удивлением.
   - Меня утомил стук колес по шоссе - я ехал в  экипаже  и  оставил  его  у
шоссейного дома.
   - Но оттуда до домика лесничего будет добрый час ходьбы...
   Он, улыбаясь, пожал плечами.
   - Чего не сделаешь, когда так долго не видишься со своим мальчиком!..  Из
твоего письма я знал, что в эту пору я найду Шенверт  пустым!  -  Проговорив
это, Майнау подошел к столу. - Как это все заманчиво красуется! - сказал  он
и опустился на скамью, осторожно отодвинув немного кошку: она ведь была  тут
у себя дома.
   Лиана на минуту скрылась в доме лесничего  и  тотчас  же  возвратилась  с
кипятком. В миг запылал под кофейником огонь, заклубился  пар,  и  ароматный
запах кофе смешался с пряным запахом леса... Лиана нарезала хлеба,  намазала
ломти маслом и все это делала так весело и ловко, как  будто  была  в  самом
деле дочерью лесника за своей обычной повседневной деятельностью.
   - Нет, мой милый мальчик, это место принадлежит маме,  -  сказал  Майнау,
отстранив почти с сердцем Лео,  хотевшего  влезть  на  скамью,  и  пригласил
знаком Лиану, наливавшую в это время чашку кофе, сесть возле себя.
   Она колебалась. Он ведь мог бы прогнать  кошку,  так  как  на  том  конце
скамейки оставалось много места, но он этого не сделал.
   В эту минуту явилась лесничиха с соломенным стулом и тем  положила  конец
ее неловкому положению. Она посадила  на  скамейку  Лео,  а  сама,  вздохнув
свободнее, села на стул... Майнау бросил шляпу  на  траву  и  провел  обеими
руками по своим великолепным темным  курчавым  волосам;  в  мрачной  улыбке,
которою он приветствовал услужливую лесничиху, не было и тени благодарности.
   -  Теперь  я  видела  собственными  глазами,  что   это   за   несчастное
супружество, - сказала лесничиха своей старой служанке, войдя в  комнату,  -
Погляди-ка туда! Им даже и сесть-то рядом не хочется. А уж  что  за  лицо  у
него было, когда милая,  добрая  баронесса  подала  ему  своими  прелестными
руками чашку кофе, как будто она угощала его уксусом!.. Ему  бы  надо  такую
жену, как покойная баронесса, - вот та была ему пара... Да,  поди  угоди  на
нынешних мужчин!
   Тень неудовольствия уже сошла с лица  Майнау.  Он  прислонился  к  стенке
скамейки так, что ветки хмеля, спускаясь над его головой, освежали ему  лоб;
глаза его медленно переходили с шелестевших вершин деревьев  на  видневшийся
сбоку  угол  их  дома  и  наконец  остановились  на   накрытом   столике   с
приготовленным кофе.
   - Мы, кажется, разыгрываем роль из "Векфильдского священника",  -  сказал
он, улыбаясь. - До сих  пор  я,  право,  не  знал,  что  у  нас  есть  такой
поэтический уголок. Лесничий усердно хлопочет о том, чтобы снять  соломенную
крышу, но я оставлю ее. - Он с видимым наслаждением поднес чашку к губам.  -
Найти такой "столик-накройся" среди чащи леса после езды по пыльному шоссе и
после часовой ходьбы...
   - Я знаю, как это приятно, - перебила его с увлечением молодая женщина. -
Когда я,  бывало,  с  Магнусом  возвращалась  домой  после  сбора  растений,
усталая, голодная, с горячими руками и ногами, и сворачивала около фонтана в
длинную аллею, которую ты знаешь, то  я  еще  издали  видела  за  стеклянною
стеной накрытый стол в за ле, вокруг него стояли милые старые  стулья,  тоже
тебе известные, и в ту минуту, как  Ульрика  замечала  нас,  под  кофейником
вспыхивал синий огонек.  Такое  возвращение  усладительно,  особенно  когда,
бывало, видишь приближающуюся грозу и бегом  стремишься  домой,  а  дождевые
капли уже падают тебе на  лицо,  и  вот,  добравшись  домой,  защищенная  от
непогоды, слышишь, как воет буря и потоки дождя льются на землю.
   - И к такому-то возвращению ты и стремишься  с  тех  пор,  как  живешь  в
Шенверте?
   Ее глаза  вспыхнули,  сложенные  руки  невольно  прижались  к  сердцу,  и
радостное "да" чуть не сорвалось  с  языка,  но  она  овладела  собою  и  не
выговорила его.
   - Мама всегда говорит, что последние Трахенберги вымирают, вырождаются, -
сказала  она  с  пленительною  улыбкой,  уклоняясь  от  прямого  ответа.   -
Склонность жить тихой, мирной домашней жизнью в тесном кругу,  стараться  по
мере сил доставлять счастье милым сердцу и в этом находить свое  собственное
благополучие - вот истинное наслаждение. Пусть оно будет  доморощенным,  как
называет  его  мама,  и  которое  лет  десять  назад   не   существовало   в
Рюдисдорфском замке, но оно одно сделало нас, сестер  и  брата,  твердыми  и
дало нам силы мужественно  перенести  ужасную  перемену  в  жизни,  чуть  не
погубившую маму... Впрочем, мы не похожи на тех домоседов, которые  делаются
эгоистами, совершенно отказываются от общества прочих  людей,  ограничиваясь
тесным кружком своих родных. У нас, напротив,  самый  беспокойный  характер:
нам хочется мыслить, совершенствоваться... Ты будешь смеяться, если  я  тебе
скажу, что мы пили кофе без сахара и ели хлеб без масла, чтобы на скопленные
деньги приобретать лучшие книги и инструменты для ученых целей и  выписывать
разные газеты...  Такая  жизнь  и  деятельность  доставляет  наслаждение,  и
теперь,  прочитавши  "Письма  из  Норвегии",  я  не   понимаю...   Ах,   они
великолепны, они потрясают душу! - прервала она себя вдруг и  положила  руку
на лежавшие на столе листки... Если бы ты согласился напечатать их!..
   - Тес! Ни  слова  больше,  Юлиана!  -  воскликнул  Майнау,  и  мертвенная
бледность сменила румянец, вспыхнувший в его лице  при  первых  восторженных
словах жены. - Не вызывай снова  уснувших  мрачных  духов,  которых  ты  раз
растревожила обоюдоострым оружием!  -  Он  прижал  сжатую  руку  к  боковому
карману. - Письмо твое было  со  мною  в  Волькерсгаузене;  оно  так  хорошо
написано, Юлиана, что действительно  могло  бы  служить  соборным  посланием
против мужского тщеславия... У тебя светлый  философский  ум;  я  во  многом
признаю твою правоту, хотя,  например,  и  не  верю,  что  нужно  непременно
обеднеть для того, чтобы убедиться, что самое высокое счастье заключается  в
искренней, задушевной совместной жизни.
   Он взял со стола свою рукопись и стал рассеянно перелистывать  ее;  вдруг
из нее посыпались маленькие листочки; он с удивлением подхватил их.
   - Да, представь себе! - с улыбкой сказала молодая женщина. -  Твои  живые
письма наэлектризовали меня так, что я невольно взялась за карандаш и начала
иллюстрировать их.
   - У тебя счастливая рука, Юлиана, - это превосходно сделано! Странно, что
твои рисунки так точны и с такими  мельчайшими  подробностями  переносят  на
бумагу мои описания, как будто не я, а ты их составляла. Именно эта  ужасная
и бесстрастная объективность и дает тебе такое превосходство надо мною...  -
Он говорил желчно, с резким оттенком в голосе. - А что, Юлиана, если бы мы с
тобой составили ассоциацию, то есть я буду писать, а  ты  иллюстрировать?  -
сказал он небрежно.
   - Охотно; присылай мне твои путевые очерки сколько хочешь...
   - Разведенной жене?
   Она невольно вздрогнула. Она тоже могла бы ему сказать: "Наши отношения в
Шенверте ненормальны. Мы должны делить радость и горе, а  вместо  того  идем
врозь, каждый своей дорогой; ты должен бы быть моим защитником, а между  тем
позволяешь ежечасно оскорблять меня и ни одним  пальцем  не  двинешь,  чтобы
заступиться за меня. Эти отношения ненормальны, я сбрасываю их с себя  и  во
многом ставлю себя выше того, что свет называет неприличным". Но  из  всего,
что промелькнуло в ее мыслях, она сказала только следующее:
   - Мне кажется, что писатель и художник, иллюстрирующий его  произведения,
смело могут позволить себе письменные отношения. Никто не может осуждать нас
за то, что мы расстаемся не смертельными  врагами,  но  сохраняем  некоторые
дружеские отношения.
   - Как могла ты решиться предложить мне это? Я не  хочу  твоей  дружбы!  -
воскликнул он запальчиво и вскочил с  места.  -  Конечно,  я  низко  упал  с
высоты, на которую я сам себя возвел, но  все  же  я  из  числа  тех  людей,
которые скорее умрут с голоду, чем попросят милостыню.
   Вероятно, лесничиха  заметила  эту  сцену  в  свое  полуоткрытое  окно  и
испугалась серьезной супружеской размолвки. Она тихонько позвала Лео,  чтобы
показать ему на дворе жеребенка, - ей стало жаль мальчика.
   Майнау несколько раз прошелся по цветнику, посмотрел на  желтые  ноготки,
окаймлявшие грядку капусты, и  медленно  возвратился  к  столу,  у  которого
молодая женщина дрожащими руками собирала разлетевшиеся листочки.
   - В Шенверте в мое отсутствие ничего особенного не случилось?  -  спросил
он с принужденным спокойствием, тихо барабаня по столу пальцами.
   - Ничего, все по-старому, кроме того, разве, что Габриель сильно  тоскует
и плачет, что он скоро должен уехать отсюда, а Лен кажется очень  огорченною
и расстроенною.
   - Лен? Что до этого Лен? И как тебе могла прийти в голову мысль, что  эту
женщину может что-нибудь на свете расстроить? Какими особенными  глазами  ты
смотришь на все в  Шенверте!..  Лен  расстроена,  она  -  это  бессердечное,
грубое, нечувствительное существо, без малейшего признака  нервов!  Да  она,
верно, благодарит Бога, что наконец может отвязаться от этого мальчишки!
   - Я думаю совершенно иначе.
   - А! Уж не открыла ли ты в ней чувствительную душу, как недавно открыла в
этом апатичном, вялом мальчике смелый гений Микеланджело?
   Эта холодная насмешка, это намерение рассердить  и  обидеть  ее  огорчило
Лиану, но она не хотела больше с ним ссориться.
   - Я не помню, чтобы  я  сравнивала  Габриеля  с  каким-нибудь  знаменитым
художником, - воз разила она, смерив его серьезным  взглядом.  -  Я  сказала
только, что в нем заглушают замечательный талант  к  живописи,  -  это  я  и
теперь повторяю.
   - Да кто же его заглушает?  Если  талант  его  так  замечателен,  как  ты
уверяешь, то в монастыре-то и представляется всего больше возможности к  его
развитию... Между монахами есть очень  много  высокодаровитых  художников...
Впрочем, что нам из-за пустяков спорить! Ни  я,  ни  дядя  не  предназначали
мальчика к духовному званию: мы только исполняем волю покойного.
   - Действительно ли ты читал его последнюю  волю  и  тщательно  ли  ты  ее
исследовал?
   Он встрепенулся, огненные глаза его впились в ее глаза.
   - Юлиана, берегись! - проговорил он  глухим  голосом,  с  угрозою  подняв
указательный  палец.  -  Мне  кажется,  тебе  хотелось  бы  еще   заклеймить
подозрением  дом,  который  ты  покидаешь.  Тебе  хотелось  бы  сказать:  "Я
допускаю, что секвестр наложил неизгладимое пятно на  род  Трахенбергов,  но
там, в Шенверте,  тоже  водятся  грехи:  огромное  богатство  баронов  имеет
странный, сомнительный источник". На такое подозрение  я  ответил  бы  тебе:
дядя скуп, он в высшей степени одержим  бесом  гордости  и  высокомерия;  он
имеет свои маленькие слабости, с которыми приходится иметь столкновения,  но
с его обдуманностью и холодною натурой  он  никогда  не  мог  быть  игрушкою
дурных страстей и во всю свою жизнь  неуклонно  следовал  основным  правилам
истинного дворянина, - в этом я слепо и безусловно ему верю, и я счел бы  за
личное оскорбление, если кто, хотя бы шутя,  намекнул  на  такое  щекотливое
обстоятельство, как, например,  подложное  завещание  или  тому  подобное...
Заметь это, Юлиана! А теперь, я полагаю, пора домой: вершины деревьев что-то
подозрительно зашелестели; хотя мы и в первых числах сентября, но в  воздухе
так душно, что можно ждать грозы... Наше возвращение будет далеко  не  такое
радостное, как ты недавно описывала, но что же делать! Не нужно обращать  на
это внимание.
   Она молча повернулась и пошла в домик лесничего  за  Лео.  Она  внутренне
трепетала. "Лиана, он ужасен!" - воскликнула в день свадьбы Ульрика, а тогда
он был только холоден и спокоен; что бы сказала она, если  бы  могла  видеть
эти вспышки, когда его голос и жесты грозили уничтожением!.. Между  тем,  не
странно ли, Лиана в это время робко молчала  перед  ним;  она  была  глубоко
оскорблена его несправедливостью, но теперь  он  стал  ей  понятнее,  нежели
когда драпировался напускною  пассивностью:  такова  была  его  натура,  его
характер, бессознательно выступавшие  в  его  описаниях  и  помимо  ее  воли
привлекавшие  ее;  иначе  разве  она  могла  бы  предложить  ему   дружеские
отношения? А он их отверг. Краска стыда залила бледные  щеки  Лианы,  и  она
невольно закрыла лицо обеими руками.

Глава 19

   Тяжелые  свинцовые  тучи,  предвещавшие  бурю  с  громом,   действительно
собирались над Шенвертом, когда наши герои вышли из  леса.  Майнау,  во  все
время не говоривший ни слова, хотел переждать непогоду в охотничьем  домике,
но Лиана отказалась, говоря, что гофмаршал будет очень беспокоиться о Лео, и
они ускоренными шагами  пошли  через  сад.  Буря  выла.  Во  фруктовом  саду
кружились сорванные ветром листья, спелые плоды тяжело  падали  на  землю  и
катились через дорожку.
   Майнау недовольно топнул ногою,  когда,  приближаясь  к  замку,  встретил
конюха, который доложил мимоходом, что верховые лошади герцогини и  фрейлины
стоят в конюшне: герцогиня  выехала  кататься  и,  по  случаю  надвигавшейся
грозы, остановилась в Шенвертском замке.
   - Ну, разве не радостно мое возвращение в Шенверт?  Разве  можно  ожидать
более   любезной   и   более   заботливой   встречи?   -   спросил    Майнау
холодно-насмешливым тоном, слегка кивнув головой на крыльцо замка.
   Герцогиня в синей амазонке показалась в стеклянной двери; ветер  развевал
ее  черные  локоны  и  рвал  белые  страусиные  перья  на  шляпке;  но  она,
ухватившись  обеими  руками  за  перила,  устремила  пристальный  взгляд  на
супругов, которые вели Лео за руки, и в своем  изумлении  даже  не  заметила
поклона Майнау. С гордым поворотом головы она быстро  удалилась  и  спокойно
села в кресло между своим духовником  и  гофмаршалом,  когда  возвращавшиеся
вошли в зал.
   Казалось, что в самой комнате носились грозные тучи, - в  такой  зловещий
полусвет был погружен обширный зал; гипсовые фигуры по  стенам  походили  на
привидения; но  еще  мрачнее  казалось  мертвенно-бледное  лицо  царственной
гостьи;  даже  глаза  ее  утратили  свой  обычный  блеск  и,  подобно   двум
раскаленным углям, сверкали из-под загнутых полей серой пуховой  шляпки.  На
вежливый поклон Лианы она высокомерно кивнула головой.
   - Что у тебя за фантазия,  Рауль?  -  сердито  крикнул  гофмаршал  своему
племяннику. - Бросаешь среди дороги  экипаж  и  лошадей,  чтобы  предпринять
сентиментальную прогулку по лесу!.. Известно ли тебе, что едва не  случилось
несчастье? Как можешь ты доверять бешеных волькерс-гаузенских лошадей такому
глупому  малому,  как  Андре!  Они  ускакали  от  него,  и  он  пришел  сюда
полумертвый от страха.
   - Смешно.., он не в первый раз один управляется с ними; они, верно, опять
испугались верстового столба... Впрочем, в моем возвращении через лес нет  и
тени сентиментальности: мне только не хотелось жариться на солнце в экипаже.
   - А вы, баронесса, сделали бы гораздо лучше, если бы отправились  одна  в
ваш лесной дом, к которому вы вдруг так пристрастились, -  обратился  старик
резким голосом к молодой женщине и даже не поворотил к  ней  головы,  находя
лишним ради нее изменять свое покойное положение. - Я убедительно прошу  вас
не присваивать себе моего внука, как трахенбергское  достояние,  которым  вы
можете распоряжаться по своему усмотрению. Я о нем очень беспокоился.
   -  Я  очень  сожалею  об  этом,  господин  гофмаршал,  -  возразила   она
чистосердечно, спокойно выслушав все колкости.
   Герцогиня вдруг повеселела. Она привлекла к себе Лео и стала его ласкать.
   - Но ведь он цел и невредим,  добрейший  барон,  -  сказала  она  ласково
старику.
   Лео резким движением высвободился из ее прекрасных рук:  маму  наследного
принца он не любил, как настойчиво уверял всегда. Но ему очень понравился ее
хлыстик, который лежал возле нее на  столе:  ручка  его  изображала  золотую
прекрасной работы голову тигра с бриллиантовыми глазами.
   - Этот хлыстик есть на портрете, что стоял у папы на письменном столе,  -
сказал он. - Лео говорил о большой фотографии герцогини в костюме  амазонки.
- А только теперь он больше не стоит  там,  -  говоря  это,  он  хлестнул  в
воздухе хлыстиком, - и всех других портретов тоже нет, а то место,  где  они
висели, затянуто новыми красивыми обоями. Глупого старого башмака тоже нет.
   - Как, барон  Майнау,  вы  это  сделали?  -  спросила  герцогиня,  затаив
дыхание. - Вы собрали все эти воспоминания в один общий угол?
   Вся необузданная гордость царственной женщины сказалась в  ее  осанке;  в
глухом же,  трепещущем  голосе  слышались  и  смертельный  страх,  и  вместе
тревожное ожидание... Она хорошо знала  убранство  комнат  Майнау:  не  один
вечер провела она там при жизни его первой жены.
   Он стоял пред нею  спокойно  и  почти  насмешливо  встретил  ее  страстно
пылавший взгляд.
   - Ваше высочество, они тщательно уложены; я уезжаю  на  долгое  время,  а
потому не могу оставить их на жертву пыли и  на  произвол  неосторожных  рук
прислуги.
   - Но, папа, ведь ты же поставил  мой  портрет  на  то  место,  где  стоял
стеклянный колпак со старым башмаком, - настойчиво напоминал Лео,  -  а  над
ним висит новая картинка, которую нарисовала мама.
   Быстро повернув голову, Майнау бросил робкий и вместе гневный  взгляд  на
молодую женщину, казалось, он сердился на то, что  именно  она  слышала  эту
детскую болтовню.
   - Так ты конфисковал картинку, Рауль?  -  живо  спросил  гофмаршал.  -  Я
позволил себе сомневаться, когда баронесса  сообщила  мне,  что  у  нее  нет
эскиза... Извините, баронесса! Я был  несправедлив  к  вам.  -  И  старик  с
саркастической торжественностью кивнул головой Лиане. - Что же,  пожалуй,  у
тебя, Рауль, она надежнее  сохранится  и  пусть  себе  стоит  на  окне!..  А
известно тебе, во сколько сама художница оценила ее?.. В сорок талеров...
   - Я попрошу тебя предоставить мне право решить этот  вопрос  так,  как  я
найду лучшим, - запальчиво прервал его Майнау.
   Старик немного струсил, увидя его нахмуренное лицо: ему  показалось,  что
его сжатая правая рука готова была  подняться  с  угрозою.  Герцогиня  и  ее
фрейлина сидели, ничего не понимая из этого маленького спора, но  придворный
священник, игравший все время пассивную роль, наклонился вперед и,  опираясь
на обе ручки кресла, с напряженным вниманием  следил  за  этой  сценой,  как
будто он по взгляду и движениям  вспыльчивого  красавца  барона  угадал  его
задушевную тайну.
   - Боже мой, не волнуйся же  по  пустякам,  дорогой  Рауль,  -  уговаривал
гофмаршал. - Из-за чего ты горячишься? Я ищу только справедливости.
   Майнау серьезно посмотрел ему в лицо.
   - Я верю этому, дядя, но часто,  преследуя  эту  цель,  ты  ошибаешься  в
форме...   Я   скорее   всех   готов   засвидетельствовать   клятвой    твою
справедливость, -