Министр вскочил, как ужаленный. Солнечный свет, проникавший в  полутемную
комнату через отворенную дверь, окружил баронессу  точно  ореолом,  но  этот
самый свет озарял и лицо ее супруга,  на  котором  ясно  выражались  гнев  и
испуг.
   - Ютта, не увлекайся! - процедил он сквозь зубы. - Ты  знаешь,  что  я  в
своем кабинете совсем другой человек, чем в твоем салоне.  К  тому  же  я  с
самого начала нашего брака запретил тебе входить сюда без приглашения.
   Суровый взгляд его остановился на роскошном туалете строптивой женщины.
   - Впрочем, позволь полюбопытствовать, почему  ты  так  рано  облеклась  в
костюм? - сказал он несколько изменившимся тоном. - Неужели хозяйка вовсе не
нужна в доме, переполненном гостями?
   - Я сегодня не хозяйка дома, а гостья князя, милостивый государь; графиня
Шлизерн занимает место хозяйки, - ответила она резким тоном. - Я оделась так
рано потому, что туалет мой требует  много  времени,  а  мадемуазель  Сесиль
ужасно неповоротлива.
   Она презрительно повернулась спиной к Гизеле  и  обеими  руками  откинула
назад усеянное серебристыми блестками покрывало, спадавшее с  ее  головы,  В
этом  идеальном  наряде  ее  несравненная   красота   выступала   еще   ярче
обыкновенного, но красота эта, по-видимому, не оказывала  обычного  действия
на супруга. Его брови сдвинулись еще больше, он злобно закрыл  глаза  рукой,
точно  его  что-то  ослепило,  И  действительно,  можно  было  ослепнуть  от
неисчислимых бриллиантов, которыми были усыпаны ее платье, шея и голова.
   - Не прикажешь ли принять этот туалет за костюм цыганки, роль которой  ты
должна была изображать сегодня? - спросил он, не без  примеси  едкой  иронии
указывая на платье жены.
   - Роль цыганки я передала госпоже Зонтгейм, ваше превосходительство, я же
предпочла быть сегодня Титанией, - ответила она дерзко.
   - И неужели для этого необходима такая роскошь бриллиантов? -  сказал  он
раздраженным тоном. -  Ты  знаешь,  как  мне  ненавистна  подобная  выставка
драгоценных камней...
   - Только с самого недавнего времени, друг мой, - прервала она его, - и  я
напрасно ломаю себе голову, что могло произвести в  тебе  такую  перемену...
Теперь ты презираешь те самые бриллианты, блеск которых прежде казался  тебе
необходимой  принадлежностью  твоей  супруги  при  каждом  ее  появлении   в
обществе... Впрочем, твой вкус мог измениться, но мне до этот  дела  нет!  Я
люблю эти камни, люблю их до обожания! И я  буду  украшать  себя  ими,  пока
волосы мои черны, пока глаза мои блестят, пока я не умру!..  Эти  бриллианты
мои, я буду защищать свою собственность, даже если бы и пришлось  пустить  в
ход ногти и зубы!
   Как сверкнули при этом  из-под  вздернутой  губы  маленькие,  белые  зубы
очаровательной Титании!
   - До свидания в лесу, прекрасная графиня Фельдерн, -  воскликнула  она  с
безумным смехом и вдруг как вихрь выбежала из комнаты.
   Министр смотрел ей вслед, пока не исчезли за дверью последние складки  ее
газового платья и пока не  замолк  в  отдалении  легкий  стук  ее  маленьких
каблуков. Тогда он запер дверь, но портьеры не опустил - за портьерой удобно
скрываться непрошеному слушателю.
   - Мама очень раздражена, -  сказал  он  спокойным  голосом,  обращаясь  к
Гизеле, которая все еще стояла, не переводя  дух,  точно  окаменев,  -  Одна
мысль, что один из твоих припадков мог бы нарушить праздник, приводит  ее  в
ужас. К тому же она боится, что твое незнание света и жизни может  поставить
нас  в  затруднительное  положение   при   твоем   неожиданном,   ничем   не
подготовленном представлении ко двору. Она, бедняжка, и не подозревает,  что
этому представлению никогда не бывать... И я даже не могу  успокоить  ее  на
этот счет, так как она должна узнать это из твоих уст, дитя мое!
   Он взял ее за руку - его холодные пальцы дрожали, и когда молодая девушка
в недоумении посмотрела ему в лицо, взгляд его скользнул в сторону. Он повел
ее к дивану  и  пригласил  сесть  рядом  с  собой.  Но  потом  снова  встал,
приотворил дверь и удостоверился, не было ли кого в смежной комнате.
   - Я должен сообщить тебе тайну, - вполголоса сказал он, - тайну, которую,
кроме нас обоих, не должен знать никто... Бедное дитя! Я надеялся, что  тебе
можно будет пользоваться еще хоть годом полной свободы, но ты сама  виновата
в том, что случилось... Твоя необдуманная поездка верхом привела к  ужасному
перевороту в твоей жизни, и я принужден  высказать  тайну,  которую  я  всей
душой желал бы унести с собой в могилу.
   Это вступление, таинственное и темное, как ночь, навеяло  страшный  холод
на неопытную душу восемнадцатилетней девушки. Тем не менее ни один мускул ее
бледного лица не дрогнул.
   Она сидела неподвижно, еле переводя дух, и  недоверчиво  смотрела  отчиму
прямо в лицо; она перестала верить этому вкрадчивому, грустному голосу с тех
пор, как узнала, как язвительно и жестоко при случае мог звучать этот  самый
голос.
   Он указал на портрет ее матери. Теперь глаза ее уже привыкли к  полумраку
комнаты, и она отчетливо различала контуры всех предметов. Ей казалось,  что
ласковые глаза улыбаются ей с полотна и что рука ее подымает цветы для того,
чтобы усыпать ими путь своей осиротелой дочери, - Ты была еще очень  молода,
когда она умерла, ты вовсе не знала ее, - продолжал он мягким голосом. - Вот
почему, воспитывая тебя, мы упоминали больше о бабушке,  чем  о  ней...  Она
была ангел по доброте и голубка по кротости... Я очень любил ее.
   Недоверчивая улыбка промелькнула на лице  молодой  девушки,  -  он  скоро
забыл "ангела" ради того демона, который только что выбежал из комнаты. Этот
портрет висел, всеми забытый, в комнате, в которую его превосходительство не
входил иногда годами, тогда как сверкающие черные глаза его  второй  супруги
взирали на него с портрета, висевшего над письменным  столом  его  городской
резиденции.
   - До сих пор ее влияние не отразилось на твоей жизни, - продолжал  он.  -
Но отныне ты пойдешь по пути, который она незадолго до смерти твердой  рукой
предначертала тебе. Документ, касающийся этого предмета, находится  в  А,  и
будет передан тебе, как только я вернусь в город.
   Он остановился, как будто ожидая какого-нибудь восклицания или вопроса со
стороны падчерицы. Но она  упорно  молчала  и  спокойно  ожидала  дальнейших
сообщений.
   Он вскочил с видимым нетерпением  и  несколько  раз  быстро  прошелся  по
комнате.
   - Тебе известно, что большая часть владений Фельдернов перешла к  ним  от
принца Генриха? - спросил он резким тоном, неожиданно  останавливаясь  перед
ней.
   - Да, папа, - сказала она, наклонив голову.
   - Но ты, вероятно, не знаешь, каким образом эти владения перешли  в  руки
твоей бабушки?
   - Никто мне об этом не говорил, но я предполагаю, что она  их  купила,  -
ответила она совершенно спокойно и простодушно.
   Отвратительная улыбка искривила губы его  превосходительства.  Он  быстро
присел около нее, схватил ее тонкие руки, которые она держала на коленях,  и
приветливо притянул ее к себе.
   - Иди сюда, дитя мое, - шептал он,  -  я  должен  сообщить  тебе  кое-что
такое,  что,  вероятно,  на  время  поразит  твои  чувства...  Но  я  должен
предупредить тебя, что подобные вещи случаются на каждом шагу,  и  что  свет
судит о них.., очень снисходительно. Тебе уже восемнадцать лет -  нельзя  же
оставаться навсегда ребенком  и  не  понимать  житейских  отношений...  Твоя
бабушка была подругой принца...
   - Я это знаю, и по всему, что я слышала, он должен был относиться к  ней,
как к святой...
   - Было бы лучше, если бы ты смотрела на вещи с  менее  возвышенной  точки
зрения!
   - О, папа! Не повторяй этих слов! - прервала она его умоляющим голосом. -
Ведь я уже узнала вчера, что у нее не было сердца.
   - Не было сердца? - он  улыбнулся,  и  лицо  его  приняло  отвратительное
выражение. - Не было сердца? - повторил он. - Как понять  твои  слова,  дитя
мое?
   - Она не была добра к несчастным, она хотела натравить собак  на  бедных,
просивших ее помощи.
   Министр снова вскочил с места, но на этот раз в порыве сильного гнева. Он
топнул ногой, и с его губ, казалось, хотело сорваться проклятье.
   - Кто наговорил тебе все эти пустяки? - сказал он злобно.
   Он вдруг увидел, что находится еще дальше от цели, чем с  самого  начала;
он увидел, что эту детски чистую душу нелегко  загрязнить  пошлой  житейской
правдой и неразборчивым миросозерцанием света.
   - Хорошо же, - сказал он после некоторого молчания, садясь около  нее,  -
если это тебе так нравится, то скажем, что  бабушка  была  святыней  принца,
который любил ее так нежно, что однажды составил духовную, по которой  делал
своей наследницей  графиню  Фельдерн,  и  совершенно  отказывался  от  своих
родственников.
   Лицо молодой девушки вдруг оживилось.
   - Она, конечно, протестовала всеми силами против такой  несправедливости,
- прервала она его, задыхаясь от волнения, но с полной уверенностью.
   - О, ребенок! Нет, дело было совсем иного свойства... Я, впрочем,  должен
предупредить тебя, что весь свет разразился бы гомерическим смехом,  если  б
твоя  бабушка  вздумала  действовать  в  твоем  духе...   Против   получения
полумиллиона не так-то скоро протестуют, душа моя!.. И в том отношении,  что
бабушка приняла предлагаемое ей наследство, она совершенно права..  Не  прав
был он, принц!.. Но теперь нам придется коснуться одного пункта, которого  и
я не могу извинить.
   - Но, папа,  я  лучше  готова  умереть,  чем  касаться  этого  пункта!  -
проговорила девушка жалобным голосом.
   Лицо  ее  покрылось  смертной  бледностью,  губы  дрожали  и  голова   ее
опустилась на подушку дивана.
   - Дорогое дитя мое, умирать не так легко, как тебе кажется...  Ты  будешь
жить, даже если и выслушаешь рассказ мой  об  этом  темном  пункте,  и  если
послушаешь моего совета, то тебе представляется  возможность  скоро  предать
его забвению... Таким образом, завещание принца написано было уже  несколько
лет, и его отношение к твоей бабушке ничем не возмущалось до тех  пор,  пока
его не расстроили злые сплетни  -  нередко  случалось,  что  они  совершенно
расходились в ссоре друг на друга.. Так, в  одну  из  таких  минут,  графиня
Фельдерн давала в Грейнсфельде большой бал-маскарад - принца там не  было...
Вдруг среди ночи бабушке было объявлено, что принц  Генрих  умирает,  -  кто
сообщил ей это известие, никому до сих пор неизвестно. Она оставляет бальную
залу, бросается в экипаж и  едет  в  Аренсберг  -  мать  твоя,  в  то  время
семнадцатилетняя девушка, которую принц любил, как отец, сопровождает ее...
   Он замолк на минуту.
   Дипломат как бы колебался. Он взял флакон и поднес  его  к  лицу  молодой
девушки, прислонившейся к подушке дивана.
   При этом движении Гизела подняла голову и оттолкнула его руку.
   - Мне  не  дурно  -  рассказывай  далее,  -  проговорила  она  быстро,  с
необыкновенной энергией. - Не думаешь ли ты, что  очень  сладко  чувствовать
себя под пыткой!
   Взгляд, полный страдания, метнули в его сторону ее карие глаза.
   - Конец недолго рассказывать, мое дитя, - продолжал он глухим голосом.  -
Но я должен тебя просить настоятельно не терять головы - ты теперь похожа на
помешанную... Ты должна подумать, где ты и что сегодня и у стен есть  уши!..
Принц был при последнем издыхании, когда  графиня  Фельдерн,  едва  переводя
дух, бросилась к его  постели;  но  у  него  все  еще  оставалось  настолько
сознания, чтобы оттолкнуть ее, - он, должно быть, сильно был озлоблен против
этой женщины... На столе лежало второе,  только  что  оконченное  завещание,
подписанное умирающим, Цвейфлингеном и  Эшенбахом,  которые  находились  при
принце; по завещанию этому все наследство переходило к княжескому  семейству
в А... Я сам в этот роковой час находился по дороге в город, чтобы  призвать
князя к постели умирающего для примирения...  Принц  умер  с  проклятием  на
устах против бабушки, а полчаса  спустя  по  соглашению  с  Цвейфлингеном  и
Эшенбахом, новое, только что написанное завещание принца брошено было  ею  в
камин - и она сделалась наследницей умершего.
   Из груди девушки вырвался  полукрик-полустон,  и  прежде  чем  министр  в
состоянии был помешать, Гизела вскочила, распахнула окно, отдернула  жалюзи,
так что лучи заходящего солнца  разлились  пурпуровым  светом  по  стенам  и
паркету.
   - Повтори мне при дневном свете, что бабушка моя была бесчестная женщина!
- вскричала она, и ее нежный, мягкий голос оборвался рыданиями.
   Как тигр бросился министр к девушке и оттащил ее от окна,  зажав  ей  рот
своими бледными, костлявыми пальцами.
   - Сумасшедшая, ты умрешь, если сейчас же  не  замолчишь!  -  прошипел  он
сквозь зубы.
   Он усадил  ее  на  софу  -  закрыв  лицо  руками,  она  опустилась  между
подушками... Минуту он стоял перед ней молча, затем медленно подошел к  окну
и снова запер его. Ноги его неслышно ступали по ковру, который он только что
попирал с такой яростью, и руки, которые с такой  грубой  силой  только  что
трясли   нежные   плечи   молодой   девушки,   теперь    с    безукоризненно
аристократической мягкостью покоились на руке падчерицы.
   - Дитя, дитя, в тебе  скрыт  демон,  который  в  состоянии  превратить  в
бешенство всякое мирное расположение духа, - произнес он, нежно отводя  руки
ее от лица. - Безрассудная!.. Под  влиянием  ужаса  ты  заставила  язык  мой
произносить слова,  которые  совершенно  чужды  моему  сердцу...  Ты  сильно
встревожила меня, Гизела, -  продолжал  он  строго.  -  Вся  эта  болтающая,
смеющаяся толпа с лестью и медом на устах, наполняющая теперь замок, увидела
бы себя оклеветанной и оскорбленной, если бы твой неожиданный крик достиг ее
уха... Вся эта жалкая сволочь во прахе лежала перед  блистательной  графиней
Фельдерн - и отличным образом  употребляла  свое  время,  пожирая  богатства
сиятельной красавицы.  Но  тем  не  менее  в  этом  кругу  все  убеждены,  -
разговаривая, конечно, лишь шепотом  об  этом  предмете,  -  что  наследство
Фельдернов незаконно.
   - Люди правы - княжеское семейство обворовано самым обыкновенным образом!
- сказала Гизела глухим, прерывающимся голосом.
   - Совершенно верно, мое дитя, но ни  одно  человеческое  ухо  никогда  не
должно  этого  слышать.  Мне  очень  хорошо  известен  твой  резкий   способ
выражаться, я мужчина, в моей груди не чувствительное женское  сердце,  и  с
твоей бабушкой я не нахожусь в кровном родстве,  но  все  же  для  меня  как
острый нож твои жестокие, хотя, быть может, и справедливые слова. Я  никогда
не позволил бы себе называть таким именем этот поступок.
   Он остановился, Это едкое замечание не  оставило  никакого  отпечатка  на
прекрасном бледном лице сидевшей с ним рядом девушки.
   - Не  думай,  -  продолжал  он  быстро,  -  что  я  этим  хотел  извинить
совершенную не правду, вовсе  нет.  Напротив,  я  говорю:  она  должна  быть
искуплена!
   - Она должна быть искуплена, -  повторила  молодая  девушка,  -  и  очень
скоро!
   Она хотела подняться, но министр удержал ее.
   - Не будешь ли ты так добра сообщить мне,  что  намерена  предпринять?  -
спросил он.
   - Я иду к князю, - сказала она, стараясь освободиться от него.
   - Та-ак - ты пойдешь к князю и скажешь: ваша светлость, я, внучка графини
Фельдерн, обвиняю  бабушку  мою  в  обмане;  она  была  бесчестная  женщина,
обокравшая княжеское семейство!.. Что мне за дело,  что  этим  обвинением  я
накладываю клеймо на благороднейшее имя в стране и пятнаю честь целого  ряда
безупречных людей, которые охраняли ее как наидрагоценнейшее сокровище!  Что
мне за дело, что эта женщина была матерью моей матери и охраняла мое детство
- я хочу лишь искупления, все равно  свершаю  ли  я  при  этом  вопиющую  не
правду, обвиняя мертвеца, который не может защищаться! ..Женщина  эта  давно
лежит под землей, но навеки на  памяти  о  ней  должна  лежать  вся  тяжесть
ужасного обвинения, между тем как  при  жизни  она,  может  быть,  могла  бы
представить  много  оснований,  смягчавших  ее  вину!..  Нет,  мое  дитя,  -
продолжал он с мягкостью после короткой паузы,  тщетно  стараясь  разглядеть
выражение лица девушки, - так быстро и необдуманно мы не должны  развязывать
узел, если не хотим взять на себя ответственности за тяжкий грех.  Напротив,
еще не один год должен пройти  до  тех  пор,  пока  утаенное  наследство  не
перейдет снова к законным наследникам. Затем настанет час принести жертву  -
жертва эта будет принесена не одной тобой, но также и мной, что сделаю  я  с
радостью...  Аренсберг,  который  приобрел  я  за  тридцать  тысяч  талеров,
принадлежит также к этому наследству - я передам его по завещанию  княжеской
фамилии, выговорив достаточный капитал для мамы, - ты видишь, что и мы также
присуждены страдать ради имени Фельдерн и памяти твоей бабушки!
   Молодая девушка упорно молчала - ее головка поникла еще ниже.
   - Так же, как и я,  думала  твоя  мать,  твоя  добрая  и  невинная  мать.
Проступок должен  быть  искуплен  лишь  в  глубоком  молчании,  -  продолжал
министр. - В эту ночь она на  коленях  стояла  у  смертного  ложа  принца  и
принуждена была быть свидетельницей не правды; она носила в груди всю  жизнь
свою роковую тайну, никогда не осмеливаясь напоминать об этом событии, - Она
была слишком робка;  но  при  смерти  старшего  своего  ребенка,  пораженная
горестью, она сказала, что это справедливая кара Немезиды!.. Незадолго до ее
смерти я  узнал  из  ее  собственных  уст,  что  такой  невыразимой  печалью
отуманивало ее милые глаза, - я должен тебе сказать,  мое  дитя,  я  нередко
страдал от этих немых жалоб.
   - Я желала бы знать конец, папа! - отрывисто произнесла Гизела.
   Ей в тысячу раз  легче  было  бы  слышать  гневный,  грозный,  резкий  от
негодования голос этого человека, чем этот вкрадчивый, ласковый шепот.
   - Стало быть,  коротко  и  ясно,  дочь  моя,  -  произнес  он  с  ледяной
холодностью.
   Облокотясь на подушки, он продолжал с важностью и неприступностью:
   - Когда ты того желаешь,  я  буду  просто  называть  факты...  Мать  твоя
уполномочила меня сообщить тебе тайну, как единственной наследнице  владения
Фельдернов, на девятнадцатом году твоей  жизни,  все  равно,  если  бы  твоя
бабушка и пережила этот срок. Если я сделал это годом ранее, то  ты  сама  в
этом виновата - твои безрассудства принудили меня к этому... Мать твоя также
желала, чтобы ты была воспитана в строгом уединении, - теперь ты знаешь, что
не  одна  твоя  болезнь  требовала   твоего   одинокого   образа   жизни   в
Грейнсфельде... Последняя воля твоей матери требует от тебя, Гизела,  вполне
самоотверженной жизни - ты должна повиноваться этой воле!.. Мысль, что через
тебя должно  совершиться  искупление  тяжкой  не  правды,  не  пятная  чести
дорогого имени Фельдернов, вызывала улыбку радости в ее последние минуты...
   Он колебался; очевидно, ему не легко было облечь в  удобную  форму  самый
трудный пункт своего повествования.
   - Если бы мы были в А - продолжал он  несколько  быстрее,  крутя  тонкими
пальцами концы своих усов, - я дал  бы  тебе  бумаги,  врученные  мне  твоей
матерью; они содержат все, что я с таким трудом и  горечью  должен  сообщить
тебе... С этих пор твоя юная жизнь будет более  ограничена,  чем  доселе,  -
бедное дитя!.. Все доходы с имений, которые теперь тебе принадлежат,  должны
идти на призрение бедных в стране; я должен быть назначен опекуном,  с  тем,
чтобы ежегодно отдавать отчет в каждой копейке. При вступлении твоем в новый
образ жизни ты должна для виду назначить меня твоим наследником;  я  же,  со
своей стороны,  как  "благодарный  друг",  передам  по  завещанию  княжеской
фамилии указанные владения.
   Молодая девушка отняла руки  от  опущенного  лица,  механически  медленно
повернула голову и устремила свой потухший взор на говорившего, который не в
силах был преодолеть легкое нервное дрожание уст.
   - А как называется тот новый образ жизни, в к