уничтожающим  взглядом
смотрела поверх книги в лицо сына.
   - А где же имя художника? - спросила она, повертывая заглавный лист.
   - Лиана не захотела напечатать своего имени,  -  сказал  молодой  человек
совершенно спокойно.
   - А, так хоть в одной из этих  голов  нашлась  искра  здравого  рассудка,
слабое сознание своего положения!
   Она принужденно захохотала и отбросила от себя толстый том с такою силой,
что он с шумом пролетел сквозь открытые окна на каменные ступени террасы.
   - Вот где место этой  чепухе!  -  воскликнула  она,  указывая  на  книгу,
которая  при  падении  открылась  на   одном   из   великолепных   рисунков,
изображавших допотопный папоротник. - О, трижды счастливая мать, какому сыну
дала  ты  жизнь!  Слишком  малодушный,  чтобы  сделаться  солдатом,  слишком
ограниченный,  чтобы  быть  дипломатом,  он,  потомок   князей   Лютовиских,
последний граф Трахенберг, унижает себя  до  того,  что  сочиняет  книги  за
плату!
   Со  страстным  порывом  неудержимого  горя  Лиана  обвила  своими  руками
худенькие плечи брата, который,  видимо,  всеми  силами  старался  сохранить
наружное спокойствие при этих оскорблениях.
   - Мама! Как можешь ты оскорблять Магнуса? - вспылила молодая  девушка.  -
Ты называешь его малодушным? Но не он ли семь лет тому назад,  с  опасностью
для собственной жизни, вытащил меня из пруда? Да, он решительно отказался от
военной службы, но только потому, что его кроткое и мягкое сердце противится
кровопролитию... По-твоему, он слишком ограничен, чтобы быть  дипломатом,  -
он, неутомимый и глубокий мыслитель? О мама, как ты жестока и  несправедлива
к нему! Он ненавидит лицемерие и не хочет осквернять своего  благородного  и
высокого ума шахматными ходами дипломатического искусства... Я тоже горжусь,
очень горжусь своим старинным родом, но никогда не  пойму,  почему  дворянин
должен непременно владеть мечом или быть дипломатом.
   - А теперь я спрошу, - прервала сестру Ульрика, выходившая поднять книгу,
- что достойнее имени Трахенбергов - быть ли  творцом  замечательного  труда
или считаться в числе неоплатных должников?
   - О, ты! - прошипела графиня, задыхаясь от гнева. - Ты, бич моей жизни! -
И она, как безумная, несколько раз пробежала по залу. - Впрочем, не понимаю,
что же заставляет меня жить  с  тобою,  -  сказала  она  вдруг  со  зловещим
спокойствием. - Ты уже давно пережила тот возраст, когда цыпленку нужно  еще
покровительственное крыло матери. Я слишком долго терпела тебя,  теперь  даю
тебе волю, неограниченную волю.  Поезжай,  если  хочешь,  в  продолжительное
путешествие по всему свету, ступай куда угодно, только  поторопись  очистить
мой дом от твоего присутствия!
   Граф Магнус схватил руку девушки. Все трое - брат и две сестры -  стояли,
дружно обнявшись, перед бессердечной женщиной.
   - Мама, ты вынуждаешь меня  в  первый  раз  заявить  о  моих  правах  как
наследника  Рюдисдор-фа,  -  сказал  тихий,  кроткий  ученый,  покраснев  от
волнения. - Пред лицом кредиторов только я имею право на замок и на доходы с
него... Ты не можешь лишать Ульрику родного крова, - она остается у меня.
   Графиня повернулась к нему спиной и направилась  к  двери.  Сын  был  так
неоспоримо прав, что у нее не нашлось ни одного слова  для  возражения.  Она
уже взялись было за ручку двери, но вдруг обернулась к нему еще раз.
   - Ты не смей ни одного гроша из  этих  предательских  денег  смешивать  с
нашей расходной кассой! - приказала  она  Ульрике,  указав  на  лежавшие  на
диване пятьсот талеров. -  Я  лучше  с  голоду  умру,  нежели  дотронусь  до
чего-нибудь, купленного на эти деньги... За вино я сама заплачу. Слава Богу,
у меня довольно еще серебра, уцелевшего от крушения. Пусть же  это  серебро,
на котором ели мои предки, будет обращено в  деньги,  по  крайней  мере  мне
будет утешением сознание, что я чисто по-княжески угощаю  гостей,  а  не  на
заработанные деньги... Ты  не  замедлишь  получить  достойное  наказание,  -
обратилась она к Лиане, - за то, что и ты восстала против матери!  Переезжай
только в Шенверт! Рауль, а еще более его старый дядя,  Майнау,  вытрясут  из
тебя сентиментальные и ученые бредни.
   С этими словами она вышла, так сильно хлопнув дверью, что эхо этого стука
разнеслось по всем сводам отдаленных коридоров.

Глава 4

   Прошло пять недель после этой сцены в замке Рюдисдорф. Теперь в  нем  шли
большие приготовления к свадьбе. Лет шесть тому назад при  подобном  событии
этот стеклянный замок походил бы на муравейник, потому  что  графиня  любила
окружать свою особу такой массой раболепствовавшей перед ней  прислуги,  как
какой-нибудь индийский раджа. Лет шесть тому назад златокудрая фея встретила
бы своего жениха со  сказочным  великолепием,  роскошнейшими  пиршествами  в
залитых морем огней обширных залах замка; теперь же жених брал свою  невесту
из глубины запущенных садов,  из  опустелого  замка,  украшенного  статуями,
мраморные колонны  которого,  свидетели  минувшего  счастья,  затянуты  были
паутиной, точно грязными  занавесами...  В  большом  зале  арендатор  ссыпал
зерновой хлеб; все окна были закрыты белыми ставнями,  и,  если  сквозь  них
проникал солнечный луч, он падал на невыметенный паркет и совершенно  пустые
стены.
   Хорошо еще,  что  гордые  предки  с  их  панцирями,  шлемами  и  шляпами,
украшенными перьями, на рыжих волосах, и дамы в воротниках a la Marie Stuart
и в пышных платьях из золотой парчи не могли  выглянуть  из  роскошных  рам,
которыми украшалась портретная галерея, и бросить взгляд в зал,  прилегавший
к террасе, - они, наверное, выронили бы роскошные веера из павлиньих  перьев
или бледную розу из своих белых нежных  пальцев  и  в  ужасе  всплеснули  бы
руками, потому что там, перед старинною мебелью, на коленях стояла Ульрика -
настоящая Трахенберг, как называла ее графиня-мать,  -  и  обдирала  старую,
съеденную молью обивку с дивана и кресел, заменяя ее пестрым ситцем, который
прибивала сама, своими графскими руками.  Старая  Лена  усердно  вытирала  с
мебели пыль, стараясь придать ей более лоску. Благодаря  вовремя  присланным
издателем деньгам стояли тут новые соломенные кресла  и  плетеные  подставки
для  цветов.  По  белым  стенам  опять  вился  зеленый  плющ,  а  из   групп
широколистных растений спускались до самого пола ветви  клематиса  и  дикого
винограда. В пустом до того помещении стало снова так мило и  уютно,  как  и
подобало быть в зале, где назначен завтрак после венчания.
   Во время этих приготовлений  Лиана,  вооружившись  маленьким  заступом  и
жестяным ящичком для растений, ходила вместе с  братом  по  лесам  и  полям,
собирая растения для гербария, точно до этих свадебных приготовлений  ей  не
было никакого дела. Брат же ее, созерцая чудеса природы,  совершенно  забыл,
что его маленький Фамулус, никогда с ним не разлучавшийся и всегда вместе  с
ним трудившийся, теперь должен будет покинуть его;  а  с  уст  сестры  часто
слетали латинские названия или критические замечания, но  ни  разу  не  было
произнесено имя жениха. Странная была л о невеста!
   В родительском доме ей иногда  случалось  слышать  имя  Майнау,  один  из
князей Лютовиских был женат  на  ком-то  из  Майнау,  но  между  отдаленными
родственниками никогда не  существовало  близких  отношений.  Вдруг  графиня
Трахенберг стала получать из Шенверта письма,  на  которые  очень  ревностно
отвечала, и однажды  ее  сиятельство  объявила  своей  младшей  дочери,  что
дальний родственник ее, барон фон Майнау, просит ее руки, на что  и  получил
согласие графини; а чтобы не допустить никаких возражений, она заявила,  что
и сама была помолвлена точно так же и  что  это  единственная  приличная  их
положению форма помолвки... Потом неожиданно приехал  и  жених.  Лиана  едва
успела прикрыть большими бархатными бантами растрепавшиеся от ветра  волосы,
как ее позвали в комнату матери.  Что  потом  было  -  она  смутно  помнила.
Высокий красивый мужчина, стоявший до  ее  появления  в  оконном  простенке,
пошел  ей  навстречу;  весеннее  солнце,  светившее   в   окно,   было   так
ослепительно, что она принуждена была потупить  глаза.  Потом  он  отечески,
дружественно говорил с ней о чем-то и, наконец, протянул ей руку, в  которую
она  по  приказанию  матери,  а  еще  более  по  предшествовавшим  тайным  и
неотступным просьбам Ульри-ки положила свою руку. Тотчас же вслед за этим он
уехал, к несказанному удовольствию  графини  Трахенберг,  мысли  которой  во
время помолвки, точно привидения, носились в пустых погребах, где  виднелись
только бутылки со смородинной наливкой; а старая Лена напрасно  ломала  себе
голову, как бы ухитриться приготовить  обед  для  графского  стола,  имея  в
запасе всего пяток яиц да остаток жареной телятины.
   Все,  что  касалось  свадьбы,  было  решено  женихом  и  матерью  невесты
письменно, и только свадебный подарок сопровождался коротенькой  запиской  к
Лиане, запиской, правда, изысканно вежливой и любезной, но зато  холодной  и
формальной. Да и Лиана пробежала ее равнодушно, и  с  тех  пор  эта  записка
лежала в ящике вместе с подарком.
   Все  было  так  безукоризненно  прилично  и   так   "аристократично",   а
"повиновение" Лианы так беспрекословно, что графиня осталась вполне довольна
и через несколько дней после бурной  сцены  стала  опять  обедать  вместе  с
детьми и даже иногда обращалась к ним с милостивым словом. Конечно,  она  не
знала, как сильно страдала молодая девушка от предстоящей разлуки;  впрочем,
она умела скрыть это даже и от брата с сестрой...
   Настал день свадьбы. Проснувшееся июльское утро  было  пасмурно  и  сыро.
После жарких сухих дней шел  освежительный  дождик  и  серебристыми  каплями
падал на широкие листья растений и пестрые лужайки.  На  ветках  деревьев  и
кустарников и  на  крыше  замка  громко  чирикали  птички,  а  старая  Лена,
хлопотавшая около плиты, загляделась в  окно,  радуясь,  что  венок  невесты
будет окроплен дождем.
   Одна только карета, да и та нанятая на ближайшей станции железной дороги,
подъехала к крыльцу Рюдисдорфского  замка.  Пока  она  отъезжала  и  наконец
скрылась  в  одном  из  громадных  пустых  сараев,  двое  приезжих  медленно
поднялись на крыльцо замка.  Барон  Майнау  был  чрезвычайно  аккуратен:  он
приехал, как было условлено, за полчаса до венчания.
   - Господи помилуй, и это жених! - вздохнула старая Лена и отошла подальше
от окна.
   Наверху  широко  растворилась  стеклянная  дверь,  и  графиня   поспешила
навстречу гостям. Дождевые капли падали  на  ее  темно-фиолетовое  бархатное
платье с длинным шлейфом и  сверкали  па  взбитых  черных  волосах  рядом  с
несколькими, еще уцелевшими от крушения,  бриллиантами.  С  томным  взглядом
приветливо протянула она барону тонкие, изящные руки в богатых  кружевах,  и
кто бы мог вообразить, что эти руки в  ми-путы  бешенства  способны  были  с
силою фурии швырнуть тяжелый предмет и пробить им стеклянную раму.
   От дождя приезжие укрылись в комнате графини, и там Майнау представил  ей
своего шафера, господина фон  Рюдигера.  Среди  веселой  болтовни  светского
разговора раздавались крики ара в оконной нише, а на выцветшем ковре, ворча,
играли два крошечных белоснежных пуделя...  Если  бы  не  гирлянда,  которую
сплела старая Лена, чтобы украсить к приезду  жениха  входную  дверь,  и  не
княжески роскошный туалет графини, никому не пришло бы в голову, что в  этом
доме готовится брачное торжество, - так пуст и банален был разговор графини,
так равнодушно, спокойно и неподвижно стоял у окна жених в элегантном черном
фраке  и  смотрел  на  двор  замка,  где  теперь  снова  воцарилась  тишина,
прерванная только  на  минуту  шумом  колес  привезшего  его  экипажа.  Хотя
Рюдигеру известно было, при каких условиях заключался этот брак,  и  он  был
слишком светским человеком, чтобы не находить все это в порядке  вещей,  эта
страшная пустота и безмолвие пугали маленького подвижного  господина,  и  он
вздохнул свободно  только  тогда,  когда  наконец  медленно  и  торжественно
отворилась противоположная дверь.
   Вошла невеста  под  руку  с  братом  и  в  сопровождении  Ульрики.  Вуаль
закрывала лицо и падала ей на грудь, а сзади касалась  подола  ее  скромного
белого тюлевого платья с  высоким  воротом,  кое-где  подколотого  миртовыми
букетиками, да несколько веток мирта украшали ее голову. Напрасно ваш взгляд
стал бы искать тяжелого, затканного серебром  подвенечного  туалета.  Бедная
невеста из бюргерской семьи не  могла  бы  придумать  себе  более  скромного
наряда. Она вошла  с  опущенными  глазами,  а  потому  не  заметила  сначала
удивленного, а потом сострадательно-насмешливого взгляда, которым смерил  ее
барон Майнау; но она невольно содрогнулась, когда мать  с  ужасом  окликнула
ее:
   - Что это значит, Лиана? На кого ты похожа?.. С ума ты сошла?
   Таково было благословение, которым  разгневанная  графиня  приветствовала
молодую девушку, готовившуюся сделать решительный шаг  в  своей  жизни.  Она
казалась до того взволнованной, что забыла все, и  уже  подняла  было  руку,
чтобы вытолкнуть дочь за порог.
   - Ты сейчас же возвратишься в свою комнату и переоденешься!..
   Но тут она невольно замолчала: барон Майнау сжал ее дрожавшую руку; он не
сказал ни слова, но  взглядом  и  движением  так  энергично  и  красноречиво
запрещал  дальнейший  разговор  по  этому  предмету,  что  графине  поневоле
пришлось уступить.
   Из-за притворенной двери выглядывала старая Лена и, затаив дыхание, ждала
минуты, когда жених заключит в свои объятия ее "прекрасную стройную графиню"
и в первый раз поцелует ее;  ни  "этой  дубине"  и  в  голову  не  приходило
приветствовать свою невесту поцелуем; он  ограничился  тем,  что  сказал  ей
несколько ласковых слов, поднес как бы нехотя к губам ее руку, едва коснулся
ее, точно боялся сломать эти хрупкие пальчики, и подал ей букет великолепных
цветов.
   - Цветы у нас у самих есть, - ворчала старуха,  и  взгляд  ее  машинально
скользнул по длинному коридору, усыпанному зеленью и цветами...
   Вслед за тем зашуршало злополучное тюлевое платье по рассыпанным розам  и
герани, а графиня-мать, шедшая под руку с Рюдигером за женихом  и  невестой,
своим тяжелым бархатным шлейфом сметала в кучи эти бедные цветы.
   Мраморные изображения  апостолов,  украшавшие  алтарь  и  кафедру  церкви
Рюдисдорфского замка, не раз видели бледное, грустное лицо невесты и слышали
холодное "да" из уст равнодушного жениха, потому что в роде Трахенбергов  не
существовало обычая не только поощрять  "сентиментальную  любовь",  но  даже
осведомляться - по сердцу ли невесте избранный для нее жених.
   Но такой скромной, без пения и органа, свадьбы не было здесь еще никогда.
Жених решительно отклонился от всех лишних свидетелей и любопытных зрителей,
которые любят пересуживать жениха и невесту. А им было бы о чем  пошептаться
друг с другом: красивый господин хотя и рыцарски  вежливо  подвел  к  алтарю
свою невесту, но не удостоил ее ни одним взглядом;  только  раз,  когда  они
преклонили колена, принимая благословение, казалось,  глаза  его  на  минуту
остановились на невесте, при виде ее длинных, густых кос,  которые,  подобно
красновато-золотистым змеям, извиваясь вдоль  ее  платья,  лежали  на  белых
плитах пола.
   И как торопился он по окончании обряда! Священник слишком долго  говорил,
а надо было непременно поспеть  на  следующий  поезд...  Дождь  усилился,  и
монотонный звук капель, ударявших  в  пестрые  стекла  церковных  окон,  был
единственной музыкой, сопровождавшей брачный обряд. Но под конец его  солнце
проглянуло сквозь серые тучи и заискрилось разноцветными  огнями  в  брызгах
фонтана, осветило темную длинную аллею, высокую траву на лужайках, и под его
теплым дыханием исчезли все серебристые росинки с цветов, нежный луч  солнца
заиграл   на   львиных   головах   массивного   серебряного    холодильника,
единственного представителя блестящего прошлого, стоявшего на столе в  зале,
где был приготовлен свадебный завтрак. Завтракали стоя. Сестры и брат  ни  к
чему не прикасались и не принимали участия в  общем  разговоре.  Они  стояли
вместе, разговаривая вполголоса, и граф  Магнус,  с  глазами  полными  слез,
держал руку Лианы - только в эту минуту, казалось, понял он свою утрату.
   - Юлиана, могу я просить тебя поторопиться? Пора ехать!  -  сказал  вдруг
барон Майнау, прерывая разговор.
   Он подошел к своей молодой жене и показал ей часы, ослепившие ее холодным
блеском крупных бриллиантов. Она испуганно вздрогнула, - в пер вый раз  этот
голос произнес ее имя; правда, он говорил ласково, но как  чуждо  и  холодно
звучало оно в его устах! Даже  строгая  и  бездушная  мать  никогда  так  не
называла ее...  Она  слегка  поклонилась  ему  и  всем  присутствующим  и  в
сопровождении Ульрики вышла из зала.
   Молча и торопливо, будто преследуемые, поспешили  сестры  наверх  в  свою
общую комнату.
   -  Лиана,  он  страшен!  -  вскричала  Ульрика,  когда  дверь   за   ними
затворилась, и, залившись потоком слез, обыкновенно спокойная и невозмутимая
девушка бросилась на диван и скрыла свое лицо в его подушках.
   - Тише, тише, не надрывай моего сердца!.. Разве  ты  ожидала  чего-нибудь
другого? Я же - нет, - убеждала ее Лиана, и горькая улыбка мелькнула  на  ее
побледневшем лице.
   Она осторожно сняла с головы миртовый венок и положила его в ящик, где до
сих пор хранились разные вещицы - воспоминания из ее  институтской  жизни...
Через несколько минут подвенечный наряд заменен был серым дорожным платьем и
круглой шляпой с густой вуалью, подвязанной у шеи бантом,  а  изящные  ручки
затянуты в перчатки.
   - А теперь пройдем в последний раз к отцу, - сказала  торопливо  Лиана  и
взяла зонтик.
   - Подожди еще минуту, - просила Ульрика.
   - Не задерживай меня, я не должна заставлять Майнау  ждать,  -  возразила
серьезно Лиана.
   Она обняла сестру и вместе с нею вышла из комнаты.
   Так называемая мраморная галерея находилась  в  бельэтаже,  как  раз  над
террасой, примыкавшей к залу, где подавался свадебный завтрак.
   В полусвете от затворенных ставней сестры прошли всю ее длину и  достигли
противоположного конца, где дневной свет скупо просвечивал  сквозь  узенькие
щели ставней и бросал бледные полосы  на  блестевший  как  зеркало  красивый
мраморный пол. Ульрика  бесшумно  отворила  ставень.  Оставляя  в  тени  все
портреты этих красноволосых  рыцарей,  свет  сосредоточился  на  изображении
почтенного старика, сидевшего у темного бархатного занавеса, положив на стол
полную белую руку. Отличительная черта  рода  Трахенбергов  -  огненно-рыжий
цвет волос и  усов  -  заменилась  здесь  необыкновенно  мягким  серебристым
оттенком.
   - Милый, милый папа, - шептала Лиана, простирая к нему сложенные руки.
   Она была его любимицей, его сокровищем,  его  гордостью,  сонная  головка
девушки часто покоилась на его груди, и даже во время борьбы со  смертью  ее
одну ласкала его холодеющая рука.
   Сбоку виднелся другой портрет, на котором изображена была высокая, худая,
неподвижная женская фигура; длинный шлейф ее платья был окаймлен горностаем,
желтый цвет обнаженных плеч резко  отделялся  от  белого  меха,  на  взбитых
волосах была надета маленькая корона. То  была  бабушка  Лианы  с  отцовской
стороны, тоже принцесса одного  из  мелких  германских  княжеств.  Под  туго
стянутой шнуровкой билось сердце, которое ни разу в жизни  не  было  согрето
теплым чувством  любви;  ясные  глаза  безжалостно  смотрели  на  внучку,  с
разбитым сердцем и слезами оставлявшую старый родовой замок, чтобы  вступить
в блестящую обстановку богатой жизни. Сухая рука, державшая веер,  осыпанный
бриллиантами, простерта была в глубину зала, как будто указывая на весь этот
ряд портретов, бабушка хотела сказать: "Это все супружества  по  расчету  со
знаменитыми  родами,  -  не  в  любви  их  призвание,  а  в   уменье   вечно
властвовать..."
   И новобрачн