ипарку  ты  поставила  сюда  без
доктора?
   Старая женщина улыбнулась. Она где-то  потеряла  передний  зуб  в  нижней
челюсти. Возможно, даже  больше,  если  бы  Шевонна  осмелилась  внимательно
присмотреться к этому зияющему рту.
   - Один из колдунов банту научил меня смешивать компресс, накладываемый на
рану. Каолин травы и сырые яйца убивают заразу и не дают ей распространиться
дальше.
   - Сырые яйца? - Шевонна подавилась, затем  сглотнула.  Странно,  она  без
содрогания могла смотреть на самые страшные раны на человеческом теле. Глаз,
вывалившийся  из  глазницы  и  повисший  на  сосуде.   Вспоротый   живот   с
перламутрово блестевшим кишечником и одуряюще  тошнотворным  запахом  крови,
полупереваренной пищи и кала.  Или  оторванная  у  плеча  рука,  висящая  на
лоскуте кожи. Но мысль о сырых яйцах подводила живот и заставляла сдерживать
подступающую тошноту.
   И нельзя сказать, чтобы кухня Третьего Гренадерского  полка  или  Второго
полка  Дублинских  стрелков  была   слишком   изысканной.   Шевонна   всегда
подозревала, что в меню присутствует  конина  наряду  с  каменной  твердости
хлебом.
   Воображение перенесло ее  к  Рождественским  домашним  обедам:  баранина,
свинина,  утка,  сливовый  и  смородиновый  пудинг,  вина,  ликеры.  А  мать
привнесла свои, американские традиции в  устройство  Рождественского  стола:
жареная индейка, окорок домашнего копчения,  консервы.  Даже  Рождественское
дерево Луиза украшала на американский манер.
   Шевонна, улыбаясь, вспоминала, с каким увлечением мать  изображала  злого
дракона: изюм, брошенный в горящий бренди и таявший на языке.  Отец  однажды
чуть не спалил  себе  усы,  неосторожно  поднеся  горящий  голубым  пламенем
напиток. Все засмеялись.
   Но тут улыбка Шевонны пропала при воспоминании о последних словах отца.
   - Мы уже закончили? Не мешало бы глотнуть свежего воздуха. Мод хихикнула.
   - Ах, какие мы нежные! Ты очень помогла мне. Иди себе, я сама  вымою  его
от крови, без помощи  здоровой  цветущей  девушки.  Как  я  еще  смогу  себя
обрадовать, если мое старое тело давно уже про все забыло?
   Юмор, порою иногда несколько  пошловатый,  помогал  выносить  все  тяготы
войны, которую Шевонна резко осуждала из-за беспорядочных  убийств.  -  Если
рана не  убьет  солдата,  то  это  сделаешь  ты,  Мод,  своими  сексуальными
манипуляциями.
   Снова довольная улыбка, а затем раскатистый хохот:
   - Ага, зато парень умрет счастливым!
   Шевонна вышла из палатки. Солнце клонилось к закату. Стояло лучшее  время
дня. На высоте пяти тысяч футов над уровнем моря вечера были прохладны, бриз
спускался с гор и шелестел листвой в вельде (Вельд - лес, африканс.).
   Она встала, подставив лицо ветру и  чувствуя,  как  мягкие  прикосновения
бриза шевелят ее влажные от пота волосы. Под мышками на блузке  из  плотного
ситца темнели пятна пота.
   В лазурно-голубом небе лениво плыли перистые  облака.  На  другом  берегу
Лимпопо розовые фламинго неприязненно  смотрели  на  людей.  Дальше  неясные
огромные силуэты, которые могли принадлежать только слонам, неторопливо  шли
через вельд, помахивая хоботами.
   Среди этого природного  великолепия  даже  как-то  забывалось,  что  идет
война, что совсем рядом  расположилось  восемь  тысяч  солдат  с  пушками  и
винтовками, и эта чудесная тишина может быть  внезапно  нарушена  чудовищным
грохотом.
   Невдалеке майор Первого полка Шотландской Гвардии принимал ванну в мелкой
лохани с горячей водой. Костлявые ноги свисали через край. На нем был только
военный шлем цвета хаки с разноцветным значком - номером батальона.
   Конусообразные палатки стояли повсюду, куда ни кинь взор. На поляне,  где
солдат обычно обучали строевой подготовке, офицеры сейчас играли в поло.
   Сцена была совсем непохожа на героические поэмы о Бурской войне  Редьярда
Киплинга, которые тот периодически писал для британских газет.
   Перед крытым вагоном на корточках сидели  британские  солдаты,  готовя  к
проверке свое  снаряжение.  Они  были  совершенно  равнодушны  к  африканцу,
привязанному к одному из колес орудийного вагона и которого  нещадно  пороли
за какую-то провинность.
   У Шевонны от этого зрелища все сжалось внутри,  и  она  поспешила  пройти
мимо. Кавалерийский эскадрон в широкополых шляпах и кожаных  крагах  садился
на лошадей под скрип кожаных седел и глухой звон оружия.
   Капитан прокричал: "Равнение налево! Палаши наголо!"
   Девушка прошла мимо багажного вагона и еще одной  орудийной  платформы  с
зачехленной пушкой. Везде,  куда  бы  она  ни  кинула  взгляд,  были  орудия
убийства: штыки, револьверы, винтовки Мартини-Метфорда, пулеметы, пушки...
   Шевонна направилась вниз к реке,  к  своему  любимому  месту  -  наносной
отмели из мелкого песка. Это было довольно далеко от лагеря, но зато и вдали
от любопытных глаз.
   Влажный песок смягчил звук шагов, она присела на землю.  Сначала  правый,
затем левый ботинок полетели в сторону, и вот ее  босые  ноги  захлюпали  по
влажной теплой земле. За рукавом  блузки  торчал  сложенный  носовой  платок
цвета хаки, который она собиралась  выстирать  в  реке,  чуть  повыше  локтя
красовалась белая нарукавная повязка с красным крестом.
   Девушка вытерла влажным платком  шею,  закрыла  глаза  и  прислушалась  к
негромкому журчанию воды.
   - Сигарету?
   Она обернулась и прикрыла глаза  сверху  ладошкой  от  закатного  солнца.
Песок заглушил шаги американца-наемника Томаса Мейерса. В  Южную  Африку  он
приехал,  наслушавшись  рассказов  о  Трансваальских  золотых  россыпях.  Но
теперь, во время войны, поступил на службу разведчиком, ибо  знал  местность
лучше, чем любые карты англичан. На нем был костюм хаки и широкополая шляпа.
Полевой бинокль свисал с его шеи на кожаном ремешке.
   - Откуда вы узнали?
   - Что вы хотите сигарету?
   - Нет. Что я здесь.
   - Моя леди приходит сюда всякий раз  после  работы.  -  Он  опустился  на
колено чуть поодаль от  нее.  Мейерс  был  не  слишком  высокого  роста,  но
довольно мощного телосложения.
   Девушка внимательно изучала американца. Она не знала,  сколько  ему  лет,
может быть, тридцать или около того, но африканский климат  оставил  на  его
лице  неизгладимую  печать.  Кожа  была  почти  коричневой  от   загара,   а
светло-голубые глаза окружали мелкие морщины.  Нещадное  солнце  обесцветило
волосы, а житейский опыт и тяготы лесной жизни проложили глубокие складки по
обеим сторонам рта.
   - Я заметила, что вы следите за мной, мистер Мейерс. Вы  думаете,  что  я
нуждаюсь в опеке?
   - Томас. - Он протянул ей одну из только что свернутых им  сигарет.  -  Я
сомневаюсь, что могу доставить вам серьезное беспокойство.
   - Нет, конечно. Ведь на расстоянии выстрела  пять  сотен  солдат.  -  Она
помнила, что непричесанна и выглядит, как Медуза Горгона, но будучи одной из
немногих белых женщин в лагере, да к тому же еще и молодой,  Шевонна  знала,
что в глазах солдат выглядит писаной красавицей.
   Девушка кивком головы поблагодарила, взяв протянутую сигарету и  прикурив
от предложенной американцем спички.  Он  был  прав.  Здесь  не  было  ничего
такого, что доставляло бы ей серьезные неудобства, даже  запах  собственного
пота.
   От мужчин тоже пахло. Причем мужской запах  отличался  от  женского.  Это
была одна из многих вещей, которые она узнала за эти полтора года, прошедшие
для нее в каком-то оцепенении.
   Шевонна  неизмеримо  повзрослела  и  даже  приобрела   несколько   дурных
привычек, одной из которых было курение. Ее родители пришли бы в  ужас.  Она
повернула лицо навстречу в белых хлопьях облаков вечернему небу и  медленно,
со вкусом произнесла:
   - Господи, сигарета дает сказочное ощущение - где-то между возбуждением и
покоем могилы.
   Американец  зажег  свою  сигарету  и,  не  вынимая  ее  из  своих  жестко
очерченных губ, ответил:
   - Две пинты хорошего пива дают такое же ощущение.
   Она сдержанно улыбнулась одними уголками губ.
   - Знаете, где здесь ближайший паб? Его  глаза  сузились,  он  внимательно
посмотрел на нее сквозь дым своей сигареты.
   - Их довольно много в Кимберли. Эти сраные голландцы зажали нас в  городе
на сто двадцать три  дня.  Кинге  Кросс  кажется  подходящим  местом,  чтобы
расслабиться и напиться рома до посинения ботинок.
   - Когда вы пройдете через это, если останетесь живы, что вы будете делать
после войны? Разрабатывать ближайшие алмазные копи?
   Он снова посмотрел на  девушку  пронзительными  бледно-голубыми  глазами,
оценивающим взглядом коллекционера драгоценностей.
   - О, я останусь жив. Я всегда оставался жив.  Мы  не  позволяем  этике  и
морали мешать выживанию. Что я собираюсь делать после этого? Я  последую  за
вами.

Глава 22

1904

   Белое сатиновое платье с высоким стоячим воротничком и шлейфом. Кружевной
подол спускается почти до самого пола.
   Разве это имеет значение? Ее любовь к  Брендону  была  безнадежна.  Тогда
почему бы ей не позаботиться об  устройстве  своей  личной  жизни.  Он  ведь
позаботился. Она слышала, что по возвращению  из  Южной  Африки  он  захотел
сделать Время Грез образцовым ранчо. И решил посвятить этому всю свою жизнь.
   Только несколько ближайших друзей семьи были приглашены  на  ее  свадьбу,
назначенную на осень нынешнего  года.  Венчание  должно  было  состояться  в
англиканской  церкви  одного  из  пригородов  Сиднея.  Чуть  больше  четырех
месяцев, и она выйдет замуж.
   Брендон, по слухам, собирался венчаться в маленькой  церквушке  в  глухом
отдаленном поселке в глубинке, правда, этим слухам не стоило верить,  но  ей
теперь все было безразлично. Его душа принадлежала этим малонаселенным диким
местам с их заливами, речушками и деревьями, чей запах, голоса и тень  стали
частью его сердца.
   А была ли когда-нибудь она?
   Отец Шевонны не будет присутствовать среди немногочисленных гостей,  даже
если бы она пригласила его, - она знала, что он откажется прийти.
   Он с завидным упорством  отказывался  возобновить  отношения  с  дочерью,
несмотря на все увещевания ее матери. Луиза очень сильно хотела воссоединить
двух людей, которых она любила больше всех на свете.
   Даже Энни Трэмейн, не желая вмешиваться в их  с  отцом  отношения  и  тем
самым давать еще один повод для углубления вражды,  дала  знать  Луизе,  что
желает счастья новобрачным и  питает  к  ним  самые  дружеские  чувства,  но
отказывается от приглашения на их свадьбу.
   - Я беру  это  платье,  -  сказала  Шевонна  модистке,  которая  радостно
закивала головой. Предложить платье дочери могущественного Дэна Варвика было
для нее большой честью.
   Шевонна старалась высоко и независимо держать голову,  когда  в  этот  же
день присоединилась к своему  жениху  в  Брисбэне,  в  фешенебельной  чайной
сиднейского района Вулумулу. Томас уже  не  казался  коренастым  в  сюртуке,
отделанном шелком. Двубортный сюртук с темным галстуком создавали ему весьма
представительный вид.
   Он нежно смотрел на Шевонну,  будто  та  была  необычайно  прекрасна.  Во
всяком случае, он полагал, что это именно так. Суровая строгая красота,  как
говорила ее мать.
   Шевонна вышла из Бурской войны  закаленной  духом  и  телом.  Ее  главная
красота заключалась в ее огромной внутренней силе.
   Однажды зеркало явило ей то, что в те  дни  считалось  эталоном  красоты.
Высокая, энергичная, с тонкой восемнадцатидюймовой талией, юная, нежная кожа
со  здоровым  румянцем,  блестящие,  как  алмазы,  голубые  глаза,   волосы,
выгоревшие под жарким солнцем Южной Африки.
   Она была в курсе слухов - злопыхатели говорили, что Томас женится на  ней
из-за ее богатства  и  положения.  Несомненно,  в  слухах  содержалась  доля
истины.
   Но Шевонну покоряло в Томасе  то,  что  он  всегда  был  рядом,  твердый,
крепкий,  непоколебимый,  как  каменная  глыба,  на  которую  всегда   можно
опереться. У него был быстрый  цепкий  ум.  Он  целенаправленно  изучал  все
факторы рынка шерсти и потому, когда выступал посредником  между  ранчеро  и
покупателем, всегда добивался успеха.
   С другой стороны, Шевонна испытывала какое-то  неясное  беспокойство.  Ее
зачислили в Университет, но даже  это  не  помогло  избавиться  от  гнетущей
пустоты внутри. Ни Томас, ни  что-то  другое  не  могли  полностью  заменить
Брендона в ее душе.
   Совершенно не вникая в суть сказанного, она вежливо кивала в  такт  тому,
что говорил ей Томас. Она даже и не  прикоснулась  к  своему  чаю.  Ее  рука
безжизненно лежала рядом с фарфоровой чашкой.
   С необычной для него нежностью Томас взял Шевонну за руку и  поцеловал  в
запястье.
   - Твое лицо так и дышит холодом.  Я  не  позволю  тебе  оставаться  такой
безучастной.
   Она вздрогнула, но все же  понимала,  что  это  случилось  не  только  от
антипатии к нему... Его низкий голос одновременно  и  возбуждал  ее,  и  был
крайне неприятен.

***

   Брендон тоже не знал покоя. Он потерял его  в  тот  момент,  когда  мать,
разрушив мечты, разбила его сердце.
   О, он  сделал  себе  имя  своими  революционными  новшествами  в  области
разведения овец. С того самого  дня,  как  вернулся  во  Время  Грез,  чтобы
зализать свои  сердечные  раны,  он  с  головой  окунулся  в  многочисленные
повседневные будничные хлопоты по приведению ранчо в божеский вид.
   В течение двух лет  Брендон  ввел  в  употребление  новые  механизмы  для
стрижки овец и новый селекционный метод разведения. Обнес  оградой  одно  из
пастбищ, превратив его в огромный загон площадью 250 квадратных  километров.
У него работало тринадцать пастухов и шесть их помощников. Теперь всех  овец
можно было загнать в огороженный колючей проволокой загон силами всего шести
загонщиков.
   Брендон бурил артезианские скважины и устанавливал ветряные  мельницы.  В
двух скважинах вода начала  фонтанировать  на  поверхность  от  собственного
давления. Он установил холодильные установки для мяса в разных уголках своих
владений, чтобы для забоя скота не нужно было его перегонять  к  центральной
усадьбе, из-за чего скотина сильно теряла в весе. Кроме того, это  означало,
что он не будет сильно связан временем,  и  мясо  сможет  оставаться  свежим
сколь угодно долго.
   Но несмотря на огромную занятость, Брендон томился все больше и больше  -
даже Время Грез не смогло занять все его мысли.
   Еще одна вещь почти постоянно занимала все его помыслы. Только  достигнув
нежного и ответственного возраста в двадцать один  год  Брендон  более-менее
стал ясно осознавать необходимость и важность секса  в  человеческой  жизни.
Мысли о сексе очень часто посещали его.
   Но без голубых смеющихся глаз Шевонны ему никогда не быть счастливым.
   Все это было еще до того, как в  его  жизнь  ворвалась  Лизелль.  Впервые
увидев ее, он не придал большого значения этому событию. Она приехала вместе
с отцом, механиком,  который  ремонтировал  и  налаживал  новые  машины  для
стрижки. Хассан Али был родом из Хартума, сюда же приехал из Мельбурна.  Его
жена по происхождению вроде бы была ирландкой.
   Результатом этого брака явилась экзотически  красивая  восемнадцатилетняя
Лизелль, с темными, влажными глазами, розовыми  спелыми  щечками  и  пухлыми
губками. Ее огненно-рыжие волосы напоминали Брендону его мать, хотя  Лизелль
была ниже и круглее, чем Энни. Сочная, пышущая какой-то восточной  красотой,
Лизелль, увы, не  отличалась  быстрым  умом  и  слишком  богатым  внутренним
содержанием.
   Но у Лизелль Али были тоже смеющиеся глаза. И  это  обстоятельство  стало
решающим, когда наконец почти через месяц после ее появления во Времени Грез
Брендон обратил на нее внимание. Однажды, любопытства ради, он  остановился,
чтобы поболтать с ней, и к своему удивлению обнаружил у нее богатое  чувство
юмора при слаборазвитом воображении.
   - Ты не хочешь продолжить свое образование? - спросил он  при  первом  их
разговоре. - В Мельбурне только что открылся женский колледж.
   Отец Лизелль и несколько  стригалей  занимались  наладкой  машин.  Звуки,
издаваемые  машинами  -  скрежетание  и  лязганье  ножей,  грохот  приводных
механизмов - создавали такой шум, что ему  пришлось  повторить  свой  вопрос
дважды.
   - О Господи, нет, мастер Брендон! - Она обезоруживающе  улыбнулась.  -  Я
никогда не училась писать, да у меня и не было особого желания.
   Он подавил удивление и улыбнулся. - Тебе не понравилось в  школе?  -  Они
повысили голос, чтобы услышать друг друга.
   Лизелль подошла к нему поближе и почти на ухо сказала:
   - Нет вовсе, я не умела читать и писать, а учителя не давали вставить  ни
слова.
   Тут Брендон рассмеялся.
   - Я умею складывать и вычитать, - сказала она. -  Отец  меня  научил,  но
английский он сам знает плохо.
   - А твоя мать?
   - Она умерла от туберкулеза там, в Ирландии. Я тоже болела. Вот почему мы
приехали в Австралию: чтобы вылечить  меня.  Здесь  другой  климат  и  много
солнца.
   - Ну что ж, тогда займемся твоим  образованием.  Наш  учитель  здесь,  во
Времени Грез, научит тебя правилам письма, арифметике и чтению.
   - О, спасибо большое. - Она чмокнула его в подбородок  и,  потупив  взор,
убежала прочь.
   Смущенный, Брендон наблюдал,  как  развевается  на  ветру  ее  коричневая
домотканая юбка. Повернувшись к стригалям, он заметил, что на  него  смотрит
отец Лизелль, в глазах которого блеснул огонек алчности.
   Да,  он  был  захвачен  врасплох  дочерью  этого  человека,  хотя  и   не
рассчитывал быть захваченным ни теперь, ни когда бы то ни было.
   Однако Брендон не учел притягательной силы секса, захватившего  полностью
все существо молодого человека. Другие мужчины уже давно  открыли  для  себя
все прелести и преимущества молодости, но Брендон, где сохранив  целомудрия,
все-таки не смог забыть Шевонну.
   Лизелль ввела его в этот мир, подарив все радости секса  и  открыв  перед
ним все тайны этого искусства. О, у него  и  прежде  были  кое-какие  связи,
продиктованные физическими потребностями, но он  ничего  не  вынес  из  них,
кроме разочарования и неудовлетворенности. Ни он, ни его партнерши не  имели
ни малейшего представления о  том,  какую  радость  может  принести  простая
перемена позиций.
   Пока Лизелль училась писать, он сам учился правильно  совокупляться.  Все
свободное время Брендон отдавал изучению особенностей женского тела,  учился
умению ублажать его языком и пальцами, равно как и пенисом.
   Они лежали в высокой, в рост человека, траве, произраставшей  по  берегам
Вулумулу, в месте, удаленном и от людей, и от палящего  полуденного  солнца.
Любители купаний, из тех, кто жил  на  ранчо,  никогда  не  приходили  сюда,
потому что здесь было самое бурное течение.
   -  Брендон,  дорогой  мой,  ты  не  должен  так  спешить.  У  тебя   есть
замечательная штука, но ты тратишь свою силу слишком быстро. - Медленно  она
провела указательным пальцем по курчавым коротким волоскам вокруг его левого
соска.
   Закрыв глаза, он обнял ее за шею. Запах зеленой травы и любви трепетал  в
его ноздрях.
   - Легко тебе так говорить, моя обольстительная колдунья, ведь у тебя  нет
такой штуки, и ты почти всегда готова, тогда как моя...
   Он ощутил  ее  губы  на  своем  мужском  органе,  почувствовал,  как  тот
напрягается,  становясь  больше  и  крепче,  и  полностью  отдался  внезапно
охватившему радостному чувству, позволив ей делать с собой все, что  она  ни
пожелает.
   Девушка на минуту прервала свое занятие, и Брендон услышал игривые  нотки
в ее голосе, когда она сказала:
   - Ну, он не такой крепкий, чтобы пронзить меня насквозь, но...
   Он обнял ее за талию и строгим голосом произнес:
   - Не кощунствуй! - И приподняв, усадил на себя. - Ну-ка попробуем, умеешь
ли ты держаться в седле.
   Ее посадка была безупречной.
   Постепенно Шевонна все сильнее и сильнее стала ощущать неприязнь к своему
жениху. Может быть, это было логичным продолжением ее  заключения,  что  она
никогда не сможет никого любить, кроме Брендона.
   Черт бы побрал его душу!
   Почему бы ей не рассм