чества.
   - Да, электричества многовато! - согласился  Назаров,  на  всякий  случай
отодвигаясь от развевающегося платка.
   - Здесь еще ничего, но в парикмахерской - кошмар!  -  продолжала  Доротея
Георгиевна.  -  И,  представьте,  какой  ужас:  у  меня  перестал  вертеться
вентилятор! Сижу и чувствую,  что  обмираю,  халат  под  мышками  совершенно
мокрый... За сегодняшний день я по-теряла ведро пота.

   Инженер Назаров выразил Доротее Георгиевне соболезнование по поводу столь
тяжелой потери.
   - И все-таки я чувствую,  что  погибну  от  электричества!  -  продолжала
Доротея Георгиевна. - В меня ударит какая-нибудь молния. Я хотела бы умереть
так!
   - Это редко кому удается, - усомнился Назаров
   - Красивая, моментальная смерть! Я помню,  когда  здесь  была  Церковная,
однажды убило корову.
   - Гм... Это было красиво?.. Кстати, что это  за  запах?  Вопрос  Назарова
прозвучал тревожно. И не без основания.
   - Запах? Это аромат  духов  "Букет  Доротеи  Уткиной",  -  с  интригующим
кокетством сообщила Доротея Георгиевна.
   - Как?
   - Меня зовут Доротеей Уткиной...
   - Тогда понятно! Могу вас поздравить, вы изобрели парфюмерный феномен.
   - Ах, как вы хорошо определили! Каждый раз, когда я делаю  маникюр  нашим
мастерицам (я делаю его бесплатно), они отливают мне  в  бутылку  одеколона.
Одна - "сирени", другая - "гвоздики", третья - "ландыша", вот  и  получается
феноменал!
   - Я назвал бы эти духи "Тайна Доротеи".
   - Вы ужасный шутник! Я прекрасно понимаю, на что вы намекаете...
   В эту критическую для инженера Назарова минуту громкий  звонок  пригласил
зрителей на очередной киносеанс, и Доротея Георгиевна исчезла, оставив после
себя феноменальный аромат.
   В фойе было безлюдно, когда мимо Физкультурника и  Физкультурницы  прошли
два весьма ответственных работника. Около самых статуй они  задержались  для
короткого, но важного разговора.
   - А с тем дело как?
   - С излишками в ларьке? К сожалению, подтверждается. Прокуратура начинает
следствие... Нить ведет к "Плюшевой игрушке"...
   Вот и все интересное, что  услышали  в  течение  вечера  Физкультурник  и
Физкультурница. Правда, им довелось кроме того,  стать  свидетелями  четырех
объяснений в любви и одной сцены ревности, но это  давно  уже  перестало  их
удивлять.

   ГЛАВА СЕДЬМАЯ
   Какой бывает дружба?
   1.
   Целую неделю перед зданием Дворца культуры красуется  громадная  афиша  с
начертанным  на  ней  исполинскими  буквами   словом   "Дружба".   Величина,
разнообразие шрифтов и красок делают ее неотразимо  привлекательной:  читать
ее одно удовольствие.
   Внимательно ознакомившись с "ей, мы узнаем, что в 19 часов 23  августа  в
Малом зале дворца состоится лекция на тему "Дружба в  прошлом,  настоящем  и
будущем"  и  что  лекцию  эту  прочтет  действительный  член   Общества   по
распространению политических и научных знаний, кандидат педагогических  наук
А. Д. Парусный, личность, судя по шрифту, которым выделена  его  фамилия,  в
высшей степени почтенная.
   После  этого  сообщения  следует  значительный  (мы  сказали   бы,   даже
многозначительный) интервал, нижа  которого,  в  виде  короткого  извещения,
доводится до всеобщего сведения, что в 20 часов в другом зале дворца  (не  в
Малом, а в Большом) начнется вечер танцев.  Так  как  на  танцы  можно  было
пройти по  билетам,  взятым  на  лекцию,  напрашивалась  мысль  о  том,  что
составитель афиши этому легкомысленному  мероприятию  никакого  значения  не
придавал.
   - Ну что же, хорошая афиша! - скажет читатель. - Выполнена художественно,
составлена грамотно, знаки препинания на местах.
   Все это так! Но ты, дорогой читатель, вглядись в  афишу  получше,  обрати
внимание на игру шрифтов и особенно на интервал между первой, велеречивой ее
частью и второй, до предела лаконичной. Лично сам автор ничуть  не  удивился
бы, увидев в этом интервале слова: "Потерпите часок, ребята! Зато  потом..."
По глубокому убеждению автора, составить такую афишу мог  только  сангвиник,
каковых вообще и следует  назначать  на  многотрудную  должность  директоров
дворцов культуры и клубов.
   Валентин Осипович Шустров был, если можно  так  выразиться,  прирожденным
клубным работником. За двенадцать лет директорства никто ни  разу  не  видел
его раздраженным, расстроенным, обескураженным или просто долго над чем-либо
раздумывающим.  Диапазон  его  деятельности  был  необъятен:  с   легкостью,
недоступной простому смертному, он решал все технические вопросы: от  работы
насоса  в  котельной  до  раскроя   пачек   для   хореографического   кружка
включительно.
   В достопамятный день лекции товарищ  Шустров  успел  устыдить  нерадивого
полотера,  самолично   продемонстрировав,   как   следует   натирать   полы;
проконсультировать юных авиамоделистов; показать декоратору, как можно  море
превратить в горы, а горы в лес  ("Фанера,  товарищ,  тоже  денег  стоит!"),
сделать заказ художникам на портреты передовиков производства ("Только белил
поменьше,      товарищи!")      и      совершить      множество       других
административно-хозяйственных дел, когда был атакован смиреннейшей в обычное
время заведующей детской библиотекой Марией Игнатьевной. Застигнув  Шустрова
на лестнице, она вцепилась в его рукав с яростью разъяренной орлицы.
   - Что это значит? - сверкая очками и потрясая какой-то бумажкой, спросила
она.
   - Что "это"?
   - Ваш поход за снижение культурного и  материального  уровня  пионеров  и
школьников!
   - Поход за снижение?.. А, вы,  наверное,  говорите  о  том,  что  в  этом
квартале вместо 600 рублей на детскую литературу отпущено только 450?
   - На каком основании?!
   - Дражайшая Мария  Игнатьевна,  клянусь:  никакого  похода!  Все  обстоит
прекрасно... Зайдемте в кабинет, я вам объясню...
   - Мне нужны не объяснения, а деньги!
   -   Понимаю...   Присаживайтесь   и   успокойтесь...   Говорю   с    вами
конфиденциально, как культработник с культработником...  Дело  в  том,  что,
помимо нас,  культработников,  существуют  бухгалтеры,  финорганы  и  всякие
контролеры. Поверьте, я (только это между нами!) ненавижу их  всеми  фибрами
души... От одного вида конторских счетов мне становится не  по  себе.  Но  я
вынужден мириться. Финорганы и бухгалтеры меня режут, кромсают, рассекают на
части, а я мирюсь... Они правы:  деньги  нужно  экономить!..  Но,  с  другой
стороны, на работу нужны деньги, и чем больше, тем лучше... Как же быть?
   - Я бы протестовала!
   - Я никогда не протестую... Разговаривать с  финансистами  бесполезно!  Я
соглашаюсь с ними, а потом вожу их за нос... В  данном  случае  мы  с  вами,
Мария Игнатьевна, очень ловко проведем всех за нос...
   - Я... проведу за нос? - ужаснулась Мария Игнатьевна.
   - Ну, не вы, а я... В этом квартале вы получите на детскую литературу  не
450, а целых 1450 рублей.
   - Тысячу четыреста пятьдесят! - воскликнула Мария  Игнатьевна.  -  Вы  не
шутите, Валентин Осипович? Повторите, пожалуйста!
   - И не думаю шутить. Если не удалось в одном месте, нужно наверстывать  в
другом. Когда завком обсуждал вопрос о пионерских лагерях, я настоял,  чтобы
там была организована библиотека-полупередвижка.
   - Но ведь то лагери!.. - разочарованно протянула Мария  Игнатьевна.  -  И
что такое библиотека-полупередвижка? Я даже не  представляю  себе,  что  это
такое.
   - Новая форма библиотечной работы! Я ее там  же,  на  заседании  завкома,
изобрел. Делается это так: мы  получаем  от  завкома  тысячу  рублей  на  ее
организацию,  покупаем  детскую  литературу,  классифицируем  по  десятичной
системе и таблицам Кеттера и  инвентаризируем:  ставим  свои  номера.  После
этого вы, по примеру прежних лет, подбираете для лагерей библиотеку  -  все,
что  для  ребят  нужно:  литературу  по   биологии,   по   минералогии,   по
следопытству, путешествия...
   - Это я сумею! - твердо сказала Мария Игнатьевна. - Я  поручу  передвижку
надежной пионервожатой и даже буду выезжать туда сама.
   - Прекрасно! Тогда и ребята будут сыты - я подразумеваю духовную пищу,  -
и книги целы!
   Из кабинета директора Мария Игнатьевна ушла, улыбаясь, но  на  полпути  к
библиотеке  ею  овладели  сомнения.  Она  вернулась  и,   приоткрыв   дверь,
осведомилась:
   - А нам не попадет, Валентин Осипович?
   - За что?
   - За то, что мы... водим за нос?
   - Ни в коем разе! Не родился еще  человек,  который  обвинил  бы  детскую
библиотеку в присвоении детских книг.
   - Ну, а в будущем году... тоже проведем? - разохотилась Мария Игнатьевна.
   - Всенепременнейше! Идите в завком и получайте тысячу рублей.
   Осчастливив  Марию  Игнатьевну,  товарищ  Шустров,  пригласив  завхоза  и
декоратора, занялся отмериванием розового и  белого  шелка  для  портьер  на
парадные  окна  фасада.  Он  отмеривал  сам,  орудуя  метром  со   сноровкой
заправского продавца.
   - Отпускаю с запасом, - говорил он. - Портьеры должны опускаться крупными
тяжелыми складками, а не раздуваться, как  паруса  на  старорежимном  бриге.
Понятно?
   В результате отмера остался излишек белого шелка в шесть метров,  Шустров
заботливо завернул его в бумагу.
   - А это куда? - спросил завхоз, видя, что директор откладывает сверток  в
сторону.
   - Вы получили семьдесят два  метра?  Пишите  расписку.  Готовые  портьеры
проведите по инвентарю. Понятно?
   Через несколько  минут  перед  товарищем  Шусгровым  стояла  вызванная  с
репетиции  хореографического  кружка   молоденькая   инструментальщица   Зоя
Федорова.
   - Твердо решено, что Джульетту будете исполнять вы! - говорил ей  товарищ
Шустров. - По классу исполнения равняйтесь на Уланову. Если заткнете Уланову
за пояс, будете молодцом. Естественно, для этого нужно платье не  из  марли.
Джульетта особенной кокеткой не была, но... одеваться умела.  Она  ходила  в
платьях.. Здесь  я,  правда,  плохо  разбираюсь:  имена  итальянские,  пьеса
английская, трактовка наша, но... нужно платье простое и красивое в стиле...
этакого скромного Ренессанса! А в общем, посмотрите журналы  и  выясните,  в
чем выступала Уланова. В кружке кройки и шитья  состоите?  Вот  и  хорошо!..
Джульетта тоже... была  скромная  девушка.  Пишите  расписку:  шесть  метров
белого шелка  для  пошива  платья  получила...  Исполняющая  роль  Джульетты
З.Федорова... Число, месяц, год... Так! И подтяните как следует Ромео, чтобы
он не безобразничал. Я договорился, чтобы его в дневную смену перевели, а он
вчера снова на репетицию опоздал.
   В эту минуту в кабинет вошел товарищ Парусный.
   - А, Андрей Данилович!.. Узнаю вас: появляется как часы!
   Пунктуальность товарища Парусного была одним из многих его  положительных
качеств.  Другими  положительными  качествами  были:  искренняя   любовь   к
лекционному делу, отзывчивость на любые темы (он считал себя специалистом по
вопросам этики) и бескорыстие. В минуты откровенности Шустров говаривал:
   - Не человек, а клад! Скучноват, но удобен! Скучноватость лекций товарища
Парусного проистекала отнюдь не от  недостатка  эрудиции,  а  скорее  от  ее
избытка, от его тесного знакомства с литературой  и  периодической  печатью.
Побывав  у  него  на  квартире,  мы  могли  бы  увидеть  огромный   стеллаж,
уставленный небольшими фанерными ящиками для хранения  цитат  и  вырезок  на
такие, например, темы: "Любовь. Какой она должна и какой  не  должна  быть",
"Социалистическая вежливость", "Быть честным в  любом  положении",  "Красота
внешняя и внутренняя" и т. д. Содержимым этих ящиков  он  щедро  делился  со
своей аудиторией.

   2.
   Но пока товарищ Парусный в ожидании девятнадцати часов  прохаживается  по
директорскому кабинету и, покашливая, прочищает голос,  мы  успеем  побывать
еще кое-где и увидеть вещи, также имеющие кое-какое отношение к великой теме
дружбы.
   Прибежав из парикмахерской, чтобы переодеться, Семен Голованов  застал  в
своей комнате Ивана Татарчука. Сидя на кровати, Татарчук пытался натянуть на
ноги новые туфли приятеля. Туфли трещали по всем  швам,  но  огромные  пятки
богатыря упрямо не хотели влезать в жесткие задники. Татарчук даже покраснел
от  натуги.  Модный  галстук  (он  также  был   заимствован   из   гардероба
Голованова), туго затянутый на его шее, придавал ему вид удавленника.
   Вдосталь полюбовавшись на это зрелище, Голованов сказал:
   - Нет, Ванька, ты окончательно  обалдел.  Ведь  ты  носишь  сорок  третий
номер, а у меня сороковой.
   - То-то и смотрю, что не  лезут!  -  с  грустью  проговорил  Татарчук.  -
Придется, видно, в своих идти.
   И  он  со  вздохом  поглядел  на   огромные,   довольно-таки   поношенные
"скороходы" на резиновом ходу.
   - Опять объясняться идешь?
   - Обязательно! Сегодня уж непременно. Достань, Сенька, где-нибудь  рублей
двадцать!..  На  представительство:  на  всякое  там  мороженое,   пирожное,
ситро...
   - Где же я возьму?
   - Достань! Я и так тебе  сто  двадцать  должен...  Довод  был  силен,  но
Голованов покачал головой.
   - Сам в долгу, как в шелку... У Сережки не просил?
   - Просил. Пусто. Ведь перед зарплатой.
   - Понятно! А у Славки?
   - И у него ни бум-бум. У Куликовского просил: показал трешку,  говорит  -
последняя.
   - Врет. Напрасно у него просил!
   - Понятно, напрасно.
   - Знаешь, у кого всегда деньги есть? У Анны Степановны Карасевой.
   - Неловко просить, я ей уже полсотни должен. Слушай, а у твоей квартирной
хозяйки?
   - Я сам у нее вчера последние взял.
   - Все равно достань где-нибудь!
   - Беда с тобой, Ванька! Придется мне к Анне Степановне идти.
   - Только не говори,  что  для  меня  берешь!  Голованов  исчез.  Вернулся
неожиданно быстро с двадцатипятирублевкой в кулаке.
   - На, жених!
   - Уф! - с облегчением вздохнул Татарчук. - У кого взял?
   - Какое тебе дело?
   - Все-таки?
   - Только вышел на улицу - идет знакомая девушка из нашего цеха. Я у нее и
попросил.
   - Какая девушка?
   - Говорю, знакомая...
   - Кто?
   - Ну, Люба... Татарчук ужаснулся.
   - Стой! Какая Люба?
   - Ты что, Любу не знаешь?
   - Она?! И ты... ты у нее занял?!
   - Почему бы нет? Она охотно  одолжила.  Двадцати  у  нее  не  было,  дала
двадцать пять.
   - И это ее деньги! - простонал Татарчук. - Как же я буду угощать ее за ее
же деньги?
   - Чудак ты, Ванька! Она дала деньги мне, значит, они мои. Я отдаю тебе, и
они становятся твоими.
   - А вдруг, когда я за мороженое платить стану, она свои деньги узнает?
   - Чепуха! Бумажки все одинаковы.
   - Не скажи! У девчат деньги всегда аккуратно сложены и оттого, что  лежат
в сумочках, духами Пахнут. И у каждой обязательно по-разному.
   Татарчук обнюхал бумажку.
   - Так и есть - "Вечерняя Москва!" Она всегда  этими  духами  душится.  Уж
лучше я этот четвертной разменяю.
   - Разменяй. Мало ли по дороге киосков? Бедственное  положение  Татарчука,
причинявшее столько хлопот его многочисленным  друзьям,  проистекало  не  от
малого его заработка и не от наклонности к мотовству, а от рокового стечения
обстоятельств. Он истратил уйму денег на постройку моторной лодки  с  мощным
стационарным двигателем. Затеянное  в  широких  масштабах  судостроительство
выбило его из бюджета, а тут нежданно-негаданно  приспела  любовь  к  новому
электрику цеха, черноокой и чернобровой Любочке Пономаревой.  Не  обращавший
до той поры никакого  внимания  на  свою  наружность  Татарчук  почувствовал
потребность приобрести жениховскую внешность, которая  тоже  чего-нибудь  да
стоит.
   - Только ты, Ванька, действуй решительно! - наказывал  ему  Голованов.  -
Даже смешно: пятый раз собираешься объясниться. Никогда  не  думал,  что  ты
такой трус!
   - Не трушу, а обязательно  всегда  кто-нибудь  мешает.  Последний  раз  я
совсем было решился, даже о цветах разговор завел,  а  тут  директор  дворца
Шустров схватил меня за рукав и потащил. "Там, - говорит, - пьяный ворвался,
нужно помочь его вывести". Только он еще хуже сказал: "Тебе,  -  говорит,  -
Татарчук, достаточно показаться, каждый испугается". Это при ней-то! Неужели
я в самом деле такой страхолюда?
   - Не страхолюда, а здоров очень. Рост сто  девяносто  сантиметров,  да  в
плечах восемьдесят.
   - В том-то и  толк!  Верзила  да  еще  конопатый...  И  фамилия  какая-то
несуразная - Татарчук. Может быть, ей, Любе, противно Татарчуком быть?
   Глядя в настольное зеркало, Татарчук впадал все в больший пессимизм.
   - И ко всему этому еще злостный банкрот!
   - Кто?!
   - Злостный банкрот. Я в одном романе читал, что раньше таких,  как  я,  в
яму сажали.
   Схватившись за живот, Голованов расхохотался:
   - Тебя в яму?! Разве что экскаватором такую ямищу выкопаешь.
   - Вот видишь: даже ты смеешься!
   - Смеюсь, потому что чепуху мелешь. Идем!

   3
   В 19.00, с  точностью  службы  времени,  над  трибуной  лекционного  зала
поднялась  очкастая,  начиненная  этическими  проблемами   голова   товарища
Парусного.
   В чем, в чем, а в обстоятельности отказать ему было невозможно!  В  самом
начале  товарищ  Парусный   сообщил,   что   дружба   известна   со   времен
доисторических. Этот тезис он подтвердил цитатами из  "Илиады".  Воспетую  в
ней дружбу Ахиллеса и Патрокла лектор уверенно относил к  разряду  фронтовой
дружбы, поскольку она окрепла и закалилась в боях на Троянском  направлении.
Остановившись потом на дружбе Ореста и Пилада, хотя эта дружба  имела  менее
героический характер, он с похвалой отозвался и  о  ней.  Далее  последовали
примеры дружбы более поздних времен и эпох. Особенного расцвета  дружба,  по
мнению товарища Парусного, достигла в социалистическом обществе.
   Никто из присутствующих в этом не сомневался, но лектор  обвел  аудиторию
строгим взглядом.
   - Но, к сожалению, - сказал он,  -  некоторые  товарищи  понимают  дружбу
превратно,  превращая  ее  в  потакательство  отвратительным  пережиткам   в
сознании друзей. Такая дружба приносит вред и государству, и обществу, и,  в
конечном итоге, самим друзьям.
   Против этого тоже никто не спорил. Товарищ Парусный посмотрел на часы.
   - Сейчас начнет про А и Б рассказывать, - зевая, сказал Голованов. - А  и
Б сидели на трубе. А упало, Б пропало - что осталось?
   - Какой должна быть настоящая дружба между  молодыми  людьми?  -  спросил
товарищ Парусный и сам себе  ответил:  -  Это  лучше  всего  постигается  на
конкретном примере. И я такой пример знаю.  В  одном  из  рабочих  общежитии
нашего города живут два молодых  человека.  Одного  из  них  мы  назовем  А,
другого - Б. Обоим им вместе 44 года...
   Товарищ Парусный полагал,  что  лекцию  нужно  оживлять  известной  долей
юмора. Подождав смеха или хотя бы улыбок слушателей и не дождавшись  их,  он
остановился на характеристике А и Б. А  он  выдал  характеристику  в  высшей
степени положительную, Б - сомнительную. Б,  по  его  словам,  был  в  общем
неплохим парнем, но, не обладая надлежащей сознательностью  и  волей,  то  и
дело подвергался соблазнам  и  скатывался  в  бездну  пороков.  В  школе  не
пренебрегал шпаргалками. Начав работать, он иногда ленился, потихоньку курил
и даже изредка выпивал. К счастью, А искренно любил  Б  и,  любя,  неутомимо
разоблачал, иногда вынося его грехи на обсуждение комсомольского собрания.
   Для большей доходчивости в наиболее патетических  местах  лекции  товарищ
Парусный прибегал к драматической форме,  изображая  диалог  между  А  и  Б,
причем А говорил приятным баритоном, Б - неприятным фальцетом и заикаясь.
   А (очень приятным голосом). Саша, ты знаешь, как я  тебя  люблю  и  какие
страдания причиняют мне твои заблуждения.
   Б (неприятным голосом и неискренне). Не понимаю тебя, Володя.
   Приятный голос.  Я  всегда  предостерегал  тебя  от  индивидуализма.  Ты,
наверно, читал (а если не читал, то  я  принесу  и  дам  прочитать)  статью,
опубликованную в "Молодости на посту" от 16 февраля, в  которой  справедливо
критикуется стиляжничество и преклонение перед всем заграничным.
   Неприятный голос. Я, кажется, не преклонялся!..